Телемарк, Норвегия
Август 1875 года
13
Анна Андерсдаттер Ландвик замерла, поджидая, пока Роза, самая старая корова в их стаде, преодолеет крутой склон. Как обычно, Роза плелась в самом хвосте стада, которое направлялось на свежее пастбище.
— А ты, Анна, спой для нее какую-нибудь свою песенку, — говорил ей всегда в таких случаях отец. — И она догонит остальных. Будет стараться ради тебя.
Анна запела первый куплет песни «Музыкант Пер». Эту песню Роза любила больше всего. Чистые звуки мелодии полились по низинам и рассыпались серебристыми колокольчиками. Зная, что Розе потребуется некоторое время, чтобы доковылять до нее, Анна уселась прямо на траву, приняв любимую позу. Обхватила руками коленки, подперла ими подбородок и задумалась, с наслаждением вдыхая теплый вечерний воздух. Она любовалась окружающими красотами и продолжала напевать, а вокруг звенели, стрекотали, пищали сотни самых разных насекомых, обитающих в поле. Солнце уже склонялось за горы, окаймляющие долину с противоположной стороны. Последние лучи скользили по водной глади озера, делая ее золотисто-розовой. Но скоро солнце спрячется совсем, и сразу же станет темно.
С каждым днем темнело все раньше и раньше. Летние месяцы радовали обилием света. Даже в полночь было еще светло как днем. А уже сегодня, к тому времени, как Анна вернется домой, мама наверняка зажжет во всех комнатах керосиновые лампы. А потом отец и младший брат придут им на помощь, помогут закрыть летний загон для скота и начнут перегонять коров с пастбища в теплые хлева на зимовку. Обычно все эти работы знаменуют собой окончание скоротечного северного лета и приближение зимы, долгих, тягостных месяцев, которые предстоит провести почти в полной темноте. Самое унылое время года. Скоро, совсем скоро сочная зеленая трава спрячется под толстым слоем снега, а они с матерью покинут летний домик, в котором прожили все летние месяцы, и вернутся к себе на ферму, в дом рядом с небольшим поселком Хеддал.
Но вот Роза подошла совсем близко. Корова то и дело тыкалась мордой в траву, отщипывая по листочку. По мнению отца, Роза вряд ли дотянет до следующей весны. Все уже давно потеряли счет прожитым ею годам. Одно точно: она старше Анны, которой совсем недавно исполнилось восемнадцать. При мысли о том, что в следующем году Роза уже не будет встречать ее, приветствовать своими ласковыми янтарными глазами, на глазах у Анны выступили слезы. А тут еще долгая зима впереди, с бесконечной вереницей дней, которые придется коротать в кромешной темноте. Слезинки, одна за одной, сами собой покатились по щекам Анны.
Она торопливо смахнула их рукой. Одна радость. Дома в Хеддале ее ждут не дождутся кошка Герди и верная собака Вива. Как приятно будет сидеть у теплой печки с мурлыкающей кошкой, свернувшейся калачиком у нее на коленях, и с ломтем хлеба, намазанным сверху толстым слоем gomme — сливочной помадки на сахарном сиропе и молоке. А Вива будет стоять на подхвате и слизывать языком все крошки с пола. Впрочем, Анна прекрасно понимала: мама не даст ей нежиться у печки и бездельничать всю зиму.
— Совсем скоро, дитя мое, ты заживешь собственным домом, и мужа тебе придется кормить уже самой. Учти, меня рядом не будет, — постоянно напоминала ей Берит, ее мама.
Самой придется сбивать масло, штопать белье, выхаживать цыплят, печь хлебные лепешки, которые так любит ее отец — он может за один присест умять дюжину таких лепешек. Но пока Анну мало занимали домашние дела и уж совсем не волновало то, как и чем она станет кормить своего воображаемого мужа. Как она ни старалась приблизиться к идеалу образцовой хозяйки дома, приходилось честно признаться, что пока ее успехи на этом поприще были весьма скромными, если таковые вообще просматривались.
— Сколько лет я учу тебя делать сливочную помадку, — совсем недавно, всего лишь на минувшей неделе, пеняла ей мать, — а у твоей помадки все равно не тот вкус. — С этими словами Берит поставила на кухонный стол банку с сахаром и кувшин свежего молока. — Пора бы уже и научиться.
Анна старалась, очень старалась, но все равно помадка у нее постоянно подгорала снизу и крошилась по краям.
— Предательница! — с обидой шептала Анна своей любимице Виве, когда даже вечно голодная дворовая собака, готовая съесть что угодно, воротила нос и наотрез отказывалась от предложенной ей порции помадки, приготовленной Анной.
Хотя Анна окончила школу четыре года тому назад, она очень скучала по занятиям с фрекен Якобсон, учительницей, которая колесила по деревням провинции Телемарк, обучая местных детей грамоте. Каждую третью неделю месяца она проводила в их деревне. Уроки фрекен Якобсон нравились Анне гораздо больше тех занятий, которые проводил с ними строгий пастор Эрслев. Он заставлял учеников заучивать целые куски из Библии, а потом они читали эти отрывки наизусть перед всем классом. Анна ненавидела его уроки. Ее всегда бросало в жар, когда, стоя у доски, она чувствовала на себе десятки взглядов и, запинаясь и спотыкаясь, бубнила вслух всякие непонятные слова.
Жена пастора фру Эрслев была гораздо добрее своего мужа и проявляла больше терпения, когда они разучивали с ней гимны для последующего исполнения в церковном хоре. Очень часто именно Анне поручали солировать на этих выступлениях. Пение вообще, по мнению самой Анны, давалось ей гораздо легче, чем чтение. Когда она начинала петь, то просто закрывала глаза, открывала рот, и звуки, казалось, лились из нее сами собой, завораживая слушателей своей красотой.
Порой в своих мечтах Анна представляла себе, как поет перед прихожанами какой-нибудь большой церкви в Христиании. Ей всегда казалось, что именно в те минуты, когда она поет, она и живет настоящей жизнью. В реальной жизни, о чем постоянно напоминала ей мама, все обстояло иначе. Зачем деревенской девушке певческий талант? Разве что петь песенки для коров, чтобы они быстрее плелись с поля домой. А со временем она будет петь колыбельные, укладывая своих малышей спать. Нет, недюжинные вокальные способности Анны Ландвик едва ли потребуются ей в будущем. Все ее подружки-одногодки, с которыми Анна когда-то пела в одном хоре, либо помолвлены, либо уже выскочили замуж. А теперь вот, бедняжки, пожинают плоды своего скороспелого решения стать замужними матронами, что, видно, совсем даже непросто. Во всяком случае, одни постоянно хворают, другие вначале растолстели, раздались вширь, а потом в положенный срок произвели на свет краснолицых, вечно хныкающих младенцев. И все как одна перестали петь в хоре.
На свадьбе старшего брата Нильса Анне пришлось выслушать от многочисленной родни не одну шутку в свой адрес. Дескать, засиделась в девках. Но поскольку конкретный соискатель на руку и сердце Анны так и не обозначился на горизонте, то и грядущую зиму ей придется коротать в родительском доме в обществе младшего брата, который уже стал открыто обзывать ее вековухой, как обычно кличут незамужних девиц в их деревне.
— На все воля Божия, — подшучивал над ней порой отец. — Вот увидишь! Отыщется тебе такой муженек, который не станет смотреть в тарелку с едой, что ты поставишь перед ним на столе, а будет только любоваться твоими красивыми голубыми глазками.
Анна догадывалась, кого конкретно ее родители имели на примете, рассуждая о замужестве дочери. Наверняка это Ларс Трулссен, тот смельчак, который регулярно мужественно поедал ее подгоревшие лакомства. Он тоже из Хеддала. Живет вместе с больным отцом на соседней ферме. Для двух ее братьев Ларс, единственный ребенок в семье, к тому же оставшийся в шесть лет без матери, был кем-то вроде третьего брата. Во всяком случае, в доме Ландвиков он был своим и часто оставался у них на ужин. Анна вспомнила, как в детстве они все вместе играли длинными зимними вечерами или днем, когда начинался снегопад и все вокруг утопало в снегу. Ее братья-сорванцы любили валяться на снегу, закапывать друг друга в глубокие сугробы. Их золотисто-рыжие волосы, как у всех Ландвиков, красиво выделялись на белоснежном поле. Между тем, к немалому изумлению мальчишек, Ларс, более хрупкий в сравнении с крепышами-братьями, всегда предпочитал их забавам уединение в доме, с книгой.
Будучи старшим сыном, Нильс, как и полагалось, после свадьбы остался жить с молодой женой в родовом доме Ландвиков. Однако вскоре родители молодой жены умерли, и она унаследовала родительскую ферму, расположенную в деревушке в нескольких часах езды от Хеддала. Туда и переехали молодые, начав вести самостоятельное хозяйство. В доме остался только младший брат Кнут, который как заведенный целыми днями крутился с утра и до позднего вечера на ферме, помогая во всем отцу.
А Анна в это время сидела в доме рядом с Ларсом, который по-прежнему продолжал исправно навещать их. Он часто делился с Анной своими впечатлениями о только что прочитанной книге. Говорил он тихо, и девушке приходилось напрягать слух, чтобы расслышать, что он там рассказывает. А рассказывал Ларс всякие увлекательные истории о той жизни, которой живут люди в других местах и странах. И жизнь эта казалась Анне гораздо более интересной и насыщенной в сравнении с тем вялым и скучным существованием, которое они вели у себя в Хеддале.
— Я в полном восторге от «Пер Гюнта», — обронил Ларс как-то вечером в разговоре с ней. — Эту книгу мне прислал дядя из Христиании. Думаю, она тебе понравится. Мне кажется, что это лучшее из того, что написал Ибсен на сегодняшний день.
Анна молча опустила глаза. Ей было стыдно признаваться другу детства, что она понятия не имеет, кто такой этот Ибсен. Но Ларс и не думал упрекать девушку в отсутствии знаний. Он весьма обстоятельно поведал ей все, что знал сам, о великом норвежском драматурге, самом великом из всех живущих ныне, который, между прочим, родом из Скиена, соседнего с Хеддалом городка. Благодаря Ибсену норвежская литература, а если шире, то вся норвежская культура в целом стала известна во всем мире. Ларс прочитал все, что написал Ибсен. Впрочем, Анна была уверена, что ее друг прочитал почти все книги в мире. Однажды он даже признался ей, что и сам мечтает стать писателем.
— Но едва ли это возможно здесь, — добавил он, и его взволнованный взгляд уперся в Анну. — Норвегия — маленькая страна. Большинство людей здесь малообразованные. Вот Америка — совсем другое дело. Я слышал, что если там будешь трудиться изо всех сил, то сможешь добиться чего угодно.
Анна знала, что Ларс, готовясь к броску в Америку, самостоятельно научился читать и писать по-английски. Он даже начал сочинять стихи на английском и намеревался в скором времени отправить их какому-нибудь издателю. Всякий раз, когда Ларс заводил с ней свои разговоры об Америке, Анна чувствовала невольный укол жалости к нему. Она прекрасно понимала, что юноше никогда не осилить такое трудное предприятие. Артрит превратил его отца в полного калеку со скрюченными в кулаки руками. Ларс выбивался из последних сил, в одиночку обихаживая отцовскую ферму и живя вместе с отцом в обветшалом и запущенном доме.
Если Ларс не приходил к ним на ужин, то отец Анны сразу же начинал жалеть парня, говорил, что отец и сын Трулссены уже столько лет лишены нормальной женской заботы. Никто за ними не ухаживает, да и в хозяйстве полнейший раздрай. Свиньи бегают по полям, вытаптывают землю, уничтожают плодородный слой, вот она и перестала родить.
— Тут еще эти дожди зарядили без конца и края, превращая все вокруг в одно сплошное болото, — продолжал размышлять вслух отец. — А мальчишка знай себе только книжки почитывает. Живет в мире фантазий, ему и дела нет до того, что творится у него на ферме и на полях.
Минувшей зимой, в один из вечеров, когда Анна старательно разбирала каждое слово, пытаясь разучить новый гимн, который дала ей фру Эрслев, за ней с противоположного конца стола, оторвавшись от своей книги, внимательно наблюдал Ларс.
— Хочешь, помогу? — вдруг предложил он.
Анна покраснела. Она поняла, что машинально произносила слова вслух, чтобы лучше запомнить их. Но терпеть рядом с собой Ларса ей тоже не очень-то и хотелось. От него вечно воняет свиньями. Однако она все же стеснительно кивнула. И Ларс передвинулся поближе к ней. Они принялись разбирать каждое слово вместе и трудились до тех пор, пока Анна не смогла свободно и без запинок прочитать весь текст гимна.
— Спасибо тебе за помощь, — поблагодарила она Ларса.
— Да не за что! — покраснел, в свою очередь, уже Ларс. — Хочешь, Анна, я помогу тебе научиться читать и писать как следует? А в знак благодарности за мои труды ты станешь изредка петь мне.
Анна понимала, что за те четыре года, что минули после окончания школы, ее навыки в чтении и письме изрядно подзабылись, а потому она согласилась. Так они с Ларсом и провели почти всю прошедшую зиму, вместе склонив головы над кухонным столом. Анна даже забросила свое рукоделие, к явному неудовольствию мамы. Очень скоро от гимнов молодые люди перешли к чтению книг, которые Ларс приносил Анне из дома. Каждая книга была завернута в специальную обложку из вощеной бумаги, чтобы ни дождь, ни снег не могли повредить драгоценные страницы. А после того как с уроками было покончено, Анна пела для Ларса.
Поначалу отец с матерью неодобрительно относились к этим занятиям, боялись, что Анна тоже чрезмерно увлечется чтением в ущерб всему остальному, но со временем и сами стали с удовольствием слушать все то, что дочь читала им вслух по вечерам.
— Я бы, пожалуй, со всех ног убежала от этих троллей, — обронила она в один из вечеров, сидя у огня, когда закончила читать популярную норвежскую сказку «Три принцессы Белой Страны».
— А ты забыла, что у одного из троллей аж целых шесть голов? — не преминул указать ей Кнут.
— Но ведь с шестью головами на плечах быстро не побегаешь, правда? — широко улыбнулась в ответ Анна.
Она продолжала совершенствовать свои навыки и в письме. Порой Ларс подшучивал над ней, видя, как она судорожно вцепляется пальцами в карандаш и сжимает его с такой силой, что даже костяшки на руке делаются белыми.
— Никуда он от тебя не убежит, — посмеивался Ларс, кивая на карандаш, а потом начинал расправлять ее пальцы, укладывая каждый палец на свое определенное место.
Однажды поздно вечером, когда Ларс уже натянул на себя тулуп из волчьих шкур и приготовился брести по страшному холоду домой, он резко открыл дверь, и порывом ветра внутрь занесло целый рой снежинок и хлопьев снега. Одна, размером с бабочку, опустилась прямо Анне на нос. Ларс стеснительно смахнул снежинку с лица девушки, не дав ей растаять. Его большая огрубевшая рука скользнула по ее нежной коже, и тут же парень поспешно сунул руку в карман.
— Спокойной ночи, — пробормотал Ларс и вышел вон. Ночная тьма моментально поглотила его. И лишь хлопья снега продолжали медленно таять на полу возле закрытой двери.
Наконец Роза подошла вплотную к ней. Анна поднялась с земли и стала ласково почесывать корову за ушами. Потом поцеловала белую звездочку у нее на лбу. От зоркого глаза девушки не укрылось, что шерсть вокруг мягкого розового носа стала совсем седой.
— Пожалуйста, милая, дотяни до следующего лета, ладно? — прошептала она корове.
Убедившись в том, что Роза хоть и медленно, но уверенно движется в направлении остального стада, мирно жующего внизу траву, уже успевшую покрыться вечерней росой, Анна направилась в сторону их летнего дома. Она шла и размышляла о том, что пока не готова ни к каким серьезным переменам в своей жизни. И на следующее лето ей хотелось снова вернуться сюда и сидеть в поле вместе со своей любимой Розой. Наверняка домашние сочтут ее наивной дурочкой. Но Анна уже догадывалась, какое будущее уготовили ей родители. К тому же она отчетливо помнила, как странно повел себя Ларс, когда прощался с ней перед тем, как они с матерью уехали на летнюю ферму.
Он принес ей поэму Ибсена «Пер Гюнт», а вручая книгу, вдруг осторожно стиснул Анне руку. Анна даже замерла от неожиданности. Этот жест четко сигнализировал, что их отношения с Ларсом перешли на какой-то новый уровень близости и что он ей больше уже не брат, как она считала всегда. Она скользнула взглядом по его лицу и тут же заметила, что его ярко-синие глаза тоже смотрят на нее совсем иначе, чем обычно. Внезапно Ларс показался ей совсем чужим, незнакомым человеком. Ночью, лежа в постели без сна, Анна невольно ежилась, вспоминая тот взгляд Ларса. Она отлично понимала, что он значит.
Судя по всему, родители тоже были хорошо осведомлены о намерениях Ларса.
— Мы можем купить землю Трулссена в качестве приданого для Анны, — подслушала она однажды ночью разговор отца с матерью.
— Можно подыскать для Анны партию и получше, — тихо отвечала Берит своему мужу. — Вспомни, у Хааконссенсов из Бе сын до сих пор не женат.
— Нет, хочу, чтобы дочь жила рядом с нами, — ответил Андерс тоном, не терпящим возражений. — Конечно, земли Трулссена — не бог весть что. Пожалуй, года три, пока мы не восстановим почву, они не будут приносить никакого дохода. Но если мы все же сумеем восстановить почвенный покров, то тогда наш урожай зерновых станет вдвое больше. Думаю, Ларс — это самая подходящая кандидатура для Анны… Тем более с учетом всех ее… недостатков.
Последние слова отца застряли в памяти Анны, словно заноза. В ней с каждым днем нарастало сопротивление родительским планам, особенно когда родители стали почти открыто обсуждать будущую свадьбу дочери и Ларса. Неужели они даже не спросят у меня, негодовала в душе Анна, хочу ли я выходить замуж за Ларса. Но никто и не собирался интересоваться ее мнением на сей счет, а сама Анна так и не осмелилась сказать отцу и матери, что, хотя Ларс ей нравится, она совсем не уверена в том, что сможет полюбить его.
Иногда она пыталась представить себе, каково это — поцеловать мужчину. Почему-то она заранее знала, что ей все эти поцелуи совсем не понравятся. Что же до другого, того акта, в результате которого на свет появляются дети, то тут она и вовсе терялась в догадках, смутно представляя, как все будет происходить. Иногда по ночам она слышала тихие стоны и поскрипывание кровати, звуки, долетавшие из родительской спальни. Однажды она даже спросила у Кнута напрямую, что бы это могло значить, но тот лишь хитровато ухмыльнулся в ответ и сказал, что именно так они все и появились на свет. И разве она не знает, как корову ведут на случку с быком… Анну само это сравнение привело в откровенное замешательство. Она вспомнила всю картину, как толкают упирающееся животное, чтобы оно взгромоздилось на холку коровы, а фермер в это время крепкой рукой направляет «штуковину» быка и заталкивает ее внутрь коровы. А потом через какое-то время на свет появляется теленок.
Хорошо бы спросить у мамы, неужели и у людей все происходит точно так же? Но разве у нее хватит храбрости интересоваться такими вещами у матери?
Что еще больше огорчало Анну, так это то, что все лето она сражалась с книгой под названием «Пер Гюнт». Дочитала до конца, потом перечитала заново и еще раз и все удивлялась сама себе. Никак она не могла взять в толк, ну почему главная героиня поэмы, бедная деревенская девушка по имени Сольвейг, всю свою жизнь прождала ужасного лоботряса и гулену Пера Гюнта. А когда он наконец соизволил вернуться, то с радостью приняла его и уложила шальную голову парня с его лживыми устами себе на колени.
— Я бы такую башку отрубила и бросила ее Виве, чтобы она играла с ней, как с мячом, — пробормотала Анна вполголоса, уже подходя к дому.
Единственным ее достижением за минувшее лето стало важное решение, которое она приняла: никогда, никогда и ни за что на свете не выходить замуж без любви.
В конце тропинки показался крепко сколоченный бревенчатый дом, который сохранял неизменным свой облик уже для нескольких поколений их семьи. Покрытая дерном крыша выделялась ярким квадратом, радующим глаз своей сочной зеленью на фоне более темных крон могучих елей, выступавших из лесной чащи. Анна зачерпнула ковш воды из бочки, стоявшей рядом с крыльцом, и наспех помыла руки, чтобы смыть с них запах коров, а потом вошла в дом. Веселенькая комната, одновременно и кухня и гостиная. Как она и предполагала, все керосиновые лампы уже горят на полную мощь.
Посреди комнаты — огромный стол, застеленный скатертью в яркую клетку, рядом у стены — пузатый резной буфет из соснового дерева. Старинная печь, которая топится дровами. Огромный открытый очаг, на огне которого они с матерью подогревают чугунный горшок с кашей на завтрак и ужин, а на обед варят овощи и мясо. В задней части дома располагались спальни: спальня для родителей, комната Кнута и крохотная спаленка Анны.
Взяв лампу со стола, Анна пересекла комнату, ступая по изрядно выщербленному полу, и отворила дверь в свою каморку. Поскольку кровать стояла прямо за дверью, то Анна едва могла протиснуться в комнату, да и то боком. Она поставила лампу на ночной столик и сняла с головы чепец. Золотисто-рыжие волосы, делающие девушку похожей на модели Тициана, широкой волной рассыпались по плечам.
Анна взяла потемневшее от времени зеркальце и, усевшись на кровать, стала разглядывать себя. Вытерла грязь со лба. Нужно же появиться к ужину в пристойном виде. Какое-то время она бесцельно пялилась в потрескавшееся стекло. Нет, она совсем не находила себя привлекательной. Слишком маленький нос, особенно в сравнении с огромными голубыми глазами и пухлыми, красиво очерченными губами. Вот от зимы будет хоть одна польза. Веснушки, летом густо усеявшие переносицу и рассыпавшиеся по обеим щекам, вначале побледнеют, а потом и вовсе исчезнут с ее лица, чтобы снова появиться вместе с наступлением весны.
Анна подавила вздох и отложила зеркальце в сторону, потом снова осторожно просунулась обратно на кухню и глянула на часы, висевшие на стене. Семь часов. Но в доме пусто. И где все? Ведь к ужину они ожидали отца и Кнута, которые должны были подъехать сюда с большой фермы.
— Эй, кто дома? — крикнула Анна, но ее вопрос остался без ответа. Тогда она вышла на крыльцо. Уже совсем стемнело. Она обошла дом с тыльной стороны и направилась туда, где прямо в землю был вколочен грубый массивный сосновый стол. К своему удивлению, именно там Анна и обнаружила своих. Родители и Кнут восседали за столом вместе с каким-то незнакомым господином. Его лицо освещал язычок пламени керосиновой лампы.
— Куда ты запропастилась, дитя мое? — спросила у Анны мать, поднимаясь из-за стола навстречу.
— Ты же сама, мама, попросила меня проверить, как коровы спустятся с горы в долину.
— Столько времени! Ты ведь ушла бог весть когда, — попеняла дочери Берит.
— Потому что долго искала Розу. Она отбилась от стада и отстала от остальных коров на целую милю, если не больше.
— Но, слава богу, ты уже дома! — В голосе Берит послышались нотки облегчения. — Этот господин приехал сюда вместе с твоим отцом и братом специально для того, чтобы повидаться с тобой.
Анна глянула на незнакомца. С чего бы ему вдруг захотелось повидаться с ней? Еще никто и никогда за всю ее, пусть и короткую, жизнь не выказывал такого желания. Она глянула на мужчину более внимательным взглядом и поняла, что он явно не из деревенских. Темный, хорошо сшитый сюртук с широкими лацканами, шелковый галстук, брюки из тонкой шерстяной фланели, слегка забрызганные грязью внизу. Нет, определенно все выдавало в нем жителя большого города. Большие, закрученные вверх усы, напоминающие рога барана. Судя по внешности, мужчине уже за пятьдесят. Внезапно Анна перехватила его взгляд и поняла, что он тоже рассматривает ее. Неожиданно он ободряюще улыбнулся.
— Ступай же, Анна, сюда и поздоровайся с герром Байером, — поманил ее пальцем отец, потчуя гостя домашним пивом.
Анна стеснительно приблизилась к незнакомцу, и тот тотчас же поднялся из-за стола и протянул ей руку для приветствия. Она тоже подала ему руку, но герр Байер не стал пожимать ее, а лишь слегка сжал обеими руками.
— Фрекен Ландвик, для меня большая честь познакомиться с вами.
— Неужели? — вполне искренне удивилась Анна, поразившись столь неожиданному приветствию. Надо же! Столько энтузиазма в голосе.
— Анна, не груби! — тотчас же одернула ее мать.
— О, не извольте беспокоиться, — немедленно подал голос незнакомец. — Уверен, Анна вовсе не хотела меня обидеть. С другой стороны, не каждый же день, возвращаясь домой с пастбища, застаешь незнакомого человека, который приехал специально для того, чтобы повидаться с тобой. Пожалуйста, Анна, присядьте, и я вам все сейчас объясню.
Все четверо выжидательно уставились на гостя.
— Во-первых, разрешите представиться. Меня зовут Франц Байер. Я — профессор университета в Христиании, преподаю историю Норвегии. А еще я — пианист и учитель музыки. Вместе со своими друзьями я каждое лето путешествую по провинции Телемарк. Мы изучаем народные традиции и культуру, которую вы, обитатели этих мест, сумели замечательно сохранить у себя до сих пор. Попутно мы ведем поиск молодых талантов, с тем чтобы потом представить их широкой публике в Христиании. И вот наконец я добрался до деревни Хеддал и, по своему обыкновению, первым делом направился в церковь. Там я познакомился с фру Эрслев, женой вашего пастора. Она рассказала мне, что руководит хором, а когда я спросил у нее, есть ли среди участников хора особо одаренные певцы с исключительными вокальными данными, она тотчас же назвала ваше имя. Разумеется, я сразу понял, что вы тоже из местных. Но фру Эрслев сказала мне, что на все лето вы уезжаете в горы, где у ваших родителей есть летняя ферма, и что для того, чтобы добраться туда, потребуется провести в пути целый день. К счастью, на помощь пришел ваш отец. Он и предоставил мне весь необходимый транспорт. — Герр Байер отвесил церемонный поклон в сторону Андерса. — Милая барышня, не скрою, поначалу у меня возникли серьезные сомнения, стоит ли тащиться в такую даль, но фру Эрслев убедила меня в целесообразности поездки и заверила, что я не пожалею. Она сказала, что у вас поистине ангельский голос. И вот, — гость развел руками и широко улыбнулся, — я здесь, у вас. А ваши дражайшие родители были необыкновенно гостеприимны и позволили мне дождаться вас.
От неожиданности Анна даже рот раскрыла, но тут же спохватилась и снова захлопнула его, плотно поджав губы и пытаясь изо всех сил вникнуть в смысл того, что только что сообщил ей герр Байер. Не хочется выглядеть перед важным господином из города этакой неотесанной деревенской девчонкой.
— Для меня большая честь, мой господин, что вы проделали такую дальнюю дорогу только затем, чтобы повидаться со мной, — ответила она, сделав самый грациозный книксен из тех, что у нее получались.
— О, если руководительница вашего хора сказала мне правду, а ваши родители только что в разговоре со мной тоже подтвердили, что у вас есть талант, тогда это уже для меня большая честь познакомиться с вами, — любезно промолвил герр Байер. — И коль скоро вы уже здесь, хотелось бы послушать вас, Анна, и лишний раз убедиться в том, что ни фру Эрслев, ни ваши близкие не ошибаются. Спойте мне что-нибудь, Анна. Очень прошу вас.
— Конечно, споет! — безапелляционно воскликнул Андерс, глянув на дочь, которая нерешительно замерла перед ними. — Ну же, Анна!
— Но я знаю только народные песни и церковные гимны, герр Байер, — робко промолвила она.
— Уверяю вас, этого более чем достаточно, — приободрил ее герр Байер.
— Спой господину свою любимую «Музыкант Пер», — предложила мать.
— Отличное начало! — одобрительно кивнул герр Байер.
— Я раньше пела эту песню только для своих коров.
— Тогда представьте на миг, что я — ваша любимая корова и вы зазываете меня домой, — пошутил герр Байер, и в его глазах вспыхнули веселые искорки.
— Хорошо, мой господин. Я постараюсь.
Анна закрыла глаза и мысленно перенеслась на склон горы, туда, где она каждый вечер ищет, а потом зазывает домой свою любимую Розу. Сделав глубокий вдох, Анна запела. Слова полились сами собой. Грустная история о том, как бедный скрипач был вынужден продать единственную корову для того, чтобы выкупить свою скрипку. Но вот в ночном воздухе растаяла последняя нота, и Анна снова открыла глаза.
Она стеснительно глянула на гостя, ожидая его реакции на свое выступление. Некоторое время герр Байер молчал, напряженно вглядываясь в лицо Анны.
— А сейчас исполните какой-нибудь гимн, пожалуйста. Вы помните слова гимна «Господи Боже, да святится имя Твое…»? — прервал гость затянувшуюся паузу.
Анна молча кивнула в ответ, потом снова открыла рот и запела. На сей раз, закончив исполнение, она заметила, как герр Байер извлек из кармана большой носовой платок и промокнул им глаза.
— Вот что я скажу вам, милая барышня, — заговорил он взволнованно. — Ваше пение великолепно, оно выше всяческих похвал. А лично я готов даже вытерпеть боли в спине, которыми наверняка буду мучиться всю предстоящую ночь, так меня растрясло по дороге. Но все это сущие пустяки в сравнении с тем, что я здесь услышал.
— Конечно, вы у нас заночуете, — подала голос Берит. — Мы устроим вас в комнате нашего сына Кнута. А он уляжется на кухне.
— Благодарю вас, моя госпожа. С удовольствием принимаю ваше приглашение, тем более что нам еще многое надо будет обсудить. Простите мою бесцеремонность, но не найдется ли у вас кусочка хлеба для бедного изголодавшегося странника? У меня за весь день маковой росинки во рту не было.
— О господи! — в ужасе воскликнула взволнованная Берит, начисто забывшая в суматохе появления неожиданного гостя о том, что она должна была бы первым делом покормить человека. — Простите меня, бестолковую, мой господин! Про все на свете перезабыла. Сейчас мы с Анной быстро накроем на стол.
— Отлично! А мы пока побеседуем с герром Ландвиком. Поразмыслим с ним над тем, как сделать талант вашей дочери достоянием всей норвежской публики.
У Анны даже глаза округлись от этих слов, но она послушно заторопилась вслед за матерью в дом.
— И что этот важный господин сейчас подумает о нас? Решит, что мы начисто лишены гостеприимства… Или бедняки какие… Даже не покормили гостя! — продолжала заниматься самобичеванием Берит, выставляя на стол тарелку с хлебом, масло и блюдо с нарезанной солониной. — Вернется к себе в Христианию и начнет там рассказывать друзьям-приятелям о том, какие мы тут все неотесанные чурбаны. Скажет им, что все истории, которые они слышали о том, какой дикий народ эти деревенские, — чистая правда.
— Мамочка, герр Байер, судя по его виду, очень добрый господин. Не станет он распространять о нас всякие небылицы. Если тебе пока моя помощь не нужна, тогда я схожу во двор, принесу побольше дров для печи.
— Только поторопись! Нужно еще тарелки расставить, вилки, ножи разложить…
— Сию минуту, мамочка.
Анна вышла на улицу, неся под мышкой большую плетеную корзину. Она нагрузила полную корзину дров и какое-то время стояла, любуясь огоньками на склонах гор, сбегающих к озеру. Огни свидетельствовали о том, что они здесь, в горах, не одни. Неподалеку тоже обитают люди. Сердце трепетало в груди Анны. Она была слишком взволнована всем тем, что только что произошло.
Собственно, пока Анна и понятия не имела, как появление в их доме неожиданного визитера отразится именно на ней. Да, она слышала, и не раз, всякие истории о том, как профессора, такие как герр Байер, ищут по всей провинции Телемарк талантливых певцов и музыкантов, а потом увозят их из родных деревень в город. А что, если герр Байер тоже предложит ей уехать вместе с ним? Хочется ли ей этого по-настоящему? Ведь она, кроме своей молочной фермы, поселка Хеддал да редких вылазок в соседний городок Скиен, нигде не была. А тут сама Христиания. Страшно даже подумать о том, что она может вот так сразу взять и уехать в столицу. Или о том, что с ней будет дальше.
Анна услышала голос матери, которая звала ее в дом. Подхватив корзину с поленьями, Анна поспешила на кухню.
На следующее утро Анна проснулась ни свет ни заря. Каких-то несколько секунд она лежала в полудреме, а потом вдруг вздрогнула, вспомнив события минувшего вечера. Вчера случилось что-то поистине невероятное. Припоминая все подробности вчерашнего ужина, она поднялась с кровати и стала одеваться. Весьма трудоемкий процесс, кстати. Вначале штанишки и нижняя сорочка, потом кремовая блузка и черная юбка, сверху жилет, украшенный разноцветной вышивкой. Ее повседневный наряд. Потом Анна собрала волосы и спрятала их под чепец, после чего принялась натягивать на ноги сапожки.
Вчера за ужином Анна спела для гостя еще две песенки и один гимн, а потом мама отправила ее спать. Разговор за столом вертелся не вокруг Анны, а вокруг того, какая необычно теплая погода установилась на дворе. Отец рассказывал гостю о видах на урожай будущего года. Но когда Анна ушла, то наверняка взрослые заговорили о ней. Прислушиваясь через стенку к приглушенным голосам родителей и герра Байера, Анна строила догадки, какое будущее они для нее планируют. Наконец она не выдержала и слегка приоткрыла свою дверь, чтобы подслушать, о чем же говорят за столом.
— Конечно, не скрою, меня заботит, что будет, если Анна уедет в город. Ведь тогда все домашнее хозяйство ляжет на плечи моей жены, — услышала она голос отца.
— По части стряпни и прочих домашних дел наша Анна, если честно, не из лучших, — призналась мать. — Но она у нас очень трудолюбивая девочка, любит животных и умеет хорошо ухаживать за ними, — добавила она.
— Не сомневаюсь, мы сможем обо всем договориться и устроить все наилучшим образом к общему удовольствию всех, — ответил герр Байер, успокаивая встревоженных родителей. — К тому же я готов компенсировать вам все издержки, которые будут сопряжены с отъездом Анны и потерей ее как работницы на вашей ферме.
Анна даже не поверила своим ушам, когда гость назвал конкретную цифру. Ну это уж совсем никуда не годится! Она тихонько прикрыла дверь.
— Да меня покупают, словно корову на рынке! — пробормотала Анна в ярости. Ее страшно разозлило, что родители станут принимать решение касательно ее будущего, руководствуясь исключительно денежными интересами. И все равно услышанное привело ее в несказанное волнение. Все внутри трепетало, и она долго не могла уснуть.
За завтраком Анна сидела молча, уткнувшись в свою миску с кашей, и слушала, как родители и брат обсуждают герра Байера, который еще крепко спал, устав после долгой и трудной дороги. Судя по всему, на смену тому энтузиазму, с которым вчера ее семья встретила предложение Байера, пришли более зрелые размышления. А правильно ли они поступят, отпустив свою единственную дочь в чужой город, да еще с незнакомцем?
— Пока мы можем верить ему только на слово, — с кислым видом сказал Кнут. Он, уступив свою кровать гостю, явно не выспался на новом месте. — Откуда нам знать, будет ли Анна в безопасности, живя в его доме?
— Ну если сама фру Эрслев отправила его к нам, одобрила его поездку сюда, то, значит, он человек богобоязненный и порядочный, — подала голос Берит, щедрой рукой накладывая кашу в миску, приготовленную для гостя. А сверху еще густо полила кашу брусничным вареньем.
— На следующей неделе, когда вернемся домой в Хеддал, обязательно схожу к пастору и переговорю и с ним, и с его женой, — сказал Андерс. Берит одобрительно кивнула.
— В любом случае он должен дать нам какое-то время, чтобы все хорошенько обдумать еще раз, — заметила она. — Пусть приедет попозже, тогда все и обсудим.
Анна не осмелилась подать голос. Ведь на весах сейчас все ее будущее. Впрочем, она и сама не до конца знала, в какую сторону должны качнуться весы, чтобы все получилось так, как ей хочется. Позавтракав, она незаметно выскользнула из дома, пока мама не успела надавать ей новых поручений. Уж лучше провести целый день среди коров, подумать обо всем в тишине и покое. Напевая про себя вполголоса, она бежала по тропинке, ведущей к пастбищу, и размышляла о том, почему ею так заинтересовался герр Байер. Будто в Христиании нет других девчонок, еще более голосистых, чем она. Через несколько дней она вместе с родителями возвращается на зиму в Хеддал. И вдруг до Анны дошло: ведь может случиться так, что на следующее лето она уже и не приедет сюда. Обхватив Розу за шею и поцеловав ее, она снова запела во весь голос, чтобы побороть подступившие к горлу слезы.
Вернувшись через неделю в Хеддал, Андерс, как и пообещал жене, отправился с визитом к пастору. Пастор и его жена заверили Ландвика в полной благонадежности профессора Байера. Оказывается, он опекает и других молоденьких девушек, берет их под свое крыло и обучает искусству вокала. А одна из его нынешних учениц, по восторженному замечанию фру Эрслев, даже поет сейчас в хоре столичного оперного театра.
Когда через некоторое время герр Байер вторично наведался к ним с визитом, Берит, не желая снова ударить в грязь лицом, расстаралась на славу и приготовила на обед отменную свиную лопатку. По завершении трапезы Анну отослали в курятник покормить цыплят и наполнить для них корытца свежей водой. Напрасно она еще какое-то время отиралась снаружи возле кухонного окна в надежде расслышать, о чем там говорят взрослые. Все ее усилия оказались тщетными. Наконец за ней явился Кнут и позвал в дом.
Снимая с себя пальто, Анна увидела, что родители все еще сидят за столом вместе с профессором и по-дружески потчуют его домашним пивом. Герр Байер приветствовал девушку веселой улыбкой, наблюдая за тем, как она усаживается за стол рядом с братом.
— Итак, Анна, — начал он, — ваши родители согласились отпустить вас на год в Христианию. Будете жить у меня. Я стану для вас и ментором, и учителем пения. Я уже пообещал вашим родителям, что буду опекать вас в столице. Как говорится, in loco parentis. Что скажете на это, Анна?
Анна молча уставилась на профессора, не зная, что сказать в ответ, чтобы лишний раз не продемонстрировать гостю свое невежество. Она и понятия не имела, что означает слово «ментор» или тем более in loco parentis.
— Герр Байер сказал, что ты будешь жить у него на квартире в Христиании, а он станет обучать тебе тому, как надо правильно петь. Профессор представит тебя в столице всяким влиятельным людям. Он пообещал нам, что будет заботиться о тебе, как о своей родной дочери, — пояснила Берит и ласково погладила Анну по коленке.
Взглянув на растерянное лицо Анны, герр Байер стал поспешно уговаривать девушку:
— Я уже пообещал вашим родителям, Анна, что вы будете жить в прекрасных условиях. В квартире проживает моя экономка фрекен Олсдаттер, она тоже будет заботиться о вас, удовлетворять все ваши нужды. Я также представил вашим родителям рекомендательные письма из университета и Музыкального общества в Христиании. А потому вам, моя юная барышня, бояться абсолютно нечего, уверяю вас.
— Понятно, — коротко обронила Анна, всецело сосредоточившись на чашке с кофе, которую мать поставила перед ней. Медленно сделала глоток, потом другой.
— Так вас устроит предложенный мною план, Анна? — настоятельно поинтересовался у нее герр Байер.
— Я… полагаю, да.
— Герр Байер также готов взять на себя все расходы по твоему содержанию в городе, — вступил в разговор отец. — Отличная возможность для тебя, Анна. Профессор считает, что у тебя большой талант.
— Я действительно так считаю, — подтвердил герр Байер. — Вы, Анна, обладаете голосом необыкновенной чистоты. Я еще не слышал таких прекрасных голосов. Разумеется, вы станете заниматься не только музыкой. Будете изучать иностранные языки. Я позабочусь о том, чтобы у вас появились достойные учителя, которые обучат вас письму и чтению…
— Простите, герр Байер, — не выдержала Анна столь откровенного уничижения. — Но я и так умею и читать, и писать.
— Вот и замечательно! Значит, мы сможем приступить к нашим занятиям вокалом гораздо раньше, чем я предполагал. Так вы согласны, Анна?
Анне очень хотелось спросить у этого пожилого господина, почему он так старается. Зачем соглашается платить ее родителям такие большие деньги? Тратить собственное время на то, чтобы совершенствовать и ее голос, и ее саму… Не говоря уже о том, чтобы позволить ей жить в его квартире… Но, поскольку никто из старших не задал подобных вопросов гостю, Анна посчитала, что и ей не стоит спрашивать о таких вещах.
— Но Христиания так далеко отсюда… И потом, целый год… Это так долго. — Голос Анны предательски дрогнул при мысли о том, что так внезапно обрушилось на нее и что ждет ее впереди. Ведь вся ее прежняя жизнь в одночасье станет совсем другой. Конечно, она прекрасно понимала, кто она есть. Простая деревенская девушка из самой что ни на есть глубинки. Затерянный в горах Хеддал. И впереди ее ожидало такое же простое и размеренное существование. Да, скучное, но зато вполне привычное. А тут такой разворот и полная неизвестность. К тому же ей предлагают сделать выбор, даже не дав времени поразмыслить. Нет, это уже слишком!
— Что ж…
Четыре пары глаз неотрывно смотрели на нее.
— Я…
— Да? — хором спросили у нее родители и герр Байер.
— Пожалуйста, обещайте мне, что вы не пустите Розу на мясо, когда она умрет, ладно? — попросила она отца и мать.
И с этими словами Анна Ландвик дала волю слезам.
14
После отъезда герра Байера к себе в Христианию в доме Ландвиков развернулась бурная подготовительная деятельность. Мама принялась в спешном порядке мастерить вализу — специальный вещевой мешок, в котором Анна повезет в Христианию свои незамысловатые пожитки. Две выходные юбки и две парадные блузки плюс нижнее белье, которое было перестирано и подштопано самым тщательнейшим образом. Потому что, как заметила Берит, она не допустит, чтобы ее дочь выглядела деревенской замухрышкой на фоне всех этих важных и надутых горожан. Фру Эрслев подарила Анне новенький молитвенник с чистыми хрустящими страницами и лишний раз напомнила ей о том, что она должна молиться каждый вечер на сон грядущий, благодарить Господа за все и ни в коем случае не поддаваться соблазнам большого города. Было также решено, что пастор Эрслев встретит Анну в Драммене и будет сопровождать ее до самой Христиании, так как его пригласили в столицу на какую-то конфессиональную встречу проповедников.
У самой Анны тоже не было ни минуты свободного времени, чтобы посидеть в тишине и все хорошенько обдумать. Но как только ее начинали одолевать сомнения, а правильно ли она поступила, согласившись уехать из родительского дома на целый год, она тут же гнала сомнения прочь. Между делом мама сообщила Анне, что завтра к ним придет Ларс. И она тотчас же почувствовала, как тревожно забилось сердце в груди. Она вспомнила подслушанные разговоры своих родителей, которые обсуждали ее свадьбу с Ларсом как дело решенное. Вот так всегда. Постоянно другие люди решают за нее ее же собственное будущее, либо здесь, в Хеддале, либо в далекой Христиании.
— Ларс пришел! — крикнула ей мать утром следующего дня, будто Анна и сама не расслышала, как он месит грязь, тяжело ступая сапогами по дороге, размытой сентябрьским дождем. — Пойду открою ему дверь. Почему бы вам с ним не поговорить в зале, а?
Анна молча кивнула в знак согласия. Зала в их доме считалась «серьезной» комнатой. Там стояли диван с высокой спинкой — единственная мягкая мебель в их доме — и стеклянная горка, в которой были выставлены тарелки и всякие безделушки, которые, по мнению мамы, не стыдно было показывать людям. Когда-то в зале ставили гробы с двумя дедушками и бабушкой после того, как они отошли в мир иной. Направляясь узким коридорчиком к зале, Анна вдруг подумала, что как это ни странно, но в этой комнате в основном обитали покойники и очень редко в ней появлялись живые люди. Она открыла дверь, и сразу же в нос ударил спертый воздух давно не проветриваемого помещения.
Впрочем, предстоящий разговор с Ларсом был, по разумению Анны, под стать этой унылой и мрачной комнате и не предвещал ничего хорошего. Анна замерла у порога, прикидывая, где ей лучше встать или сесть в момент появления Ларса. Заслышав его тяжелые шаги в коридоре, она поспешно уселась на диван, твердое сиденье которого было таким же жестким и неудобным, как и деревянная спинка.
Раздался стук в дверь, и Анну вдруг разобрал смех. Ведь еще никто не спрашивал у нее позволения войти в комнату, которая к тому же не была ее спальней.
— Входите! — сказала она достаточно громко.
Дверь отворилась, и на пороге показалась круглолицая мать.
— Ларс пришел! — сообщила она.
Анна молча смотрела на мать. Следом за ней в комнату вошел Ларс. По всему было видно, что он приложил немалые усилия для того, чтобы выглядеть достойно. Старательно причесал густые светлые волосы, надел выходную рубашку кремового цвета и темные бриджи — такая парадная форма одежды, в которой он появлялся только в церкви. А также темно-синий жилет, очень гармонирующий по цвету с его глазами. Анна вдруг подумала, что Ларс очень даже ничего. Вполне красивый парень. Но тут же вспомнила своего брата Кнута. Нет, определенно, ей вовсе не хочется выходить замуж за Ларса, который ей тоже как брат.
Они с Ларсом не виделись целое лето, с того самого дня, как он принес ей книжку под названием «Пер Гюнт». Анна вдруг вспомнила, как он тогда взял ее руки в свои, и нервно сглотнула слюну. Анна поднялась с дивана, чтобы поздороваться с Ларсом.
— Здравствуй, Ларс.
— Быть может, чашечку кофе, Ларс? — спросила у него мама, стоя уже у порога.
— Н-нет… Спасибо, фру Ландвик.
— Тогда я оставляю вас наедине, — проронила Берит после короткой паузы. — Побеседуйте пока без меня.
— Присаживайся, — пригласила Ларса Анна, когда за матерью закрылась дверь.
— Благодарю, — церемонно ответил Ларс, присаживаясь на диван.
Анна неловко пристроилась на противоположном конце дивана и нервно сплела на коленях кисти рук.
— Анна, — начал Ларс и слегка откашлялся. — Ты знаешь, зачем я пришел к тебе?
— Но ты же всегда ко мне приходишь, — простодушно ответила она.
Ларс издал непроизвольный смешок, но напряжение, повисшее в комнате, немного спало.
— Ты права. Я торчу у вас каждый день. Как прошло лето?
— Как обычно. Не хуже и не лучше, чем в прошлые годы.
— И все же это лето оказалось для тебя не совсем обычным. Разве не так? — не согласился с ней Ларс.
— Ты имеешь в виду визит герра Байера? Того господина, который приезжал к нам из Христиании?
— Да. Фру Эрслев рассказала всем о том, что он наведался к вам. Она тобой страшно гордится… И я тоже, — не преминул добавить он. — Думаю, ты сегодня самая знаменитая личность во всей нашей провинции Телемарк. Разумеется, не считая Ибсена. Так ты едешь в Христианию?
— Да. Папа и мама считают, что это для меня прекрасная возможность, которой грех не воспользоваться. По их словам, для меня огромная честь, что такой важный господин, как герр Байер, изъявил желание помочь мне.
— И они абсолютно правы. Но мне хотелось бы знать, а сама ты хочешь ехать в эту самую Христианию?
Анна задумалась.
— Знаешь, по-моему, я должна туда поехать, — промолвила она после некоторой паузы. — Тебе не кажется, что будет верхом грубости, если я отвечу этому человеку отказом? Ведь он проделал такой долгий путь сюда, а потом еще целый день добирался к нам в горы, и все для того, чтобы послушать, как я пою.
— Да, это было бы не совсем хорошо, — согласился с ней Ларс и уставился отрешенным взглядом на стену из тяжелых сосновых бревен, на которой висела картина, изображающая озеро Скисйеэн. В комнате повисло молчание, которое Анна так и не решилась нарушить первой. Наконец Ларс отвел взгляд от картины и посмотрел на Анну.
— Анна.
— Да, Ларс?
Он сделал глубокий вдох. Анна заметила, как дрожит его рука, которой он судорожно ухватился за подлокотник, чтобы унять эту дрожь.
— Перед тем как вы с материю уехали на летнюю ферму, я имел разговор с твоим отцом. Спрашивал у него, не будет ли он против, если я… попрошу твоей руки… И мы с ним договорились, что я продам ему наши земли, а после свадьбы мы с твоими родителями будем вести совместное хозяйство. Ты была в курсе всех этих планов?
— Кое-что я слышала, — вынуждена была признаться Анна.
— И как ты отнеслась к ним? Я имею в виду, еще до приезда сюда герра Байера…
— О желании папы купить у тебя землю?
— Нет. — Ларс позволил себе иронично улыбнуться, услышав вопрос Анны. — О моем желании жениться на тебе.
— Если честно, то я посчитала все эти разговоры несерьезными. Ведь на самом деле ты вовсе не хотел жениться на мне. Во всяком случае, ты ни разу не говорил мне об этом.
Ларс бросил на нее удивленный взгляд.
— Неужели ты, Анна, никогда не догадывалась о моих чувствах к тебе? Ведь почти всю прошлую зиму я безвылазно проторчал у вас в доме. Каждый вечер учил тебя грамоте…
— Но Ларс! Ты ведь постоянно бывал у нас. Я тебя помню здесь с самого раннего детства. Ты… ты мне как брат. Понимаешь?
Его лицо исказила гримаса боли.
— Дело в том, Анна, что я люблю тебя. Люблю по-настоящему.
Анна взглянула на Ларса в немом изумлении. Ведь она считала, что для него брак — это нечто само собой разумеющееся, и неважно с кем, главное, чтобы было удобно для жизни. А уж что касается непосредственно ее самой, так не такая она уж и большая находка для него, особенно с учетом ее ограниченных талантов по части ведения домашнего хозяйства. Во всяком случае, большинство супружеских союзов, которые она видела за свою короткую жизнь, строилось именно на таких принципах. Чтобы было удобно и надежно. И вдруг она слышит, что Ларс любит ее… И это в корне меняет все дело…
— Ты очень добр ко мне, Ларс. Я имею в виду, что ты полюбил меня.
— Дело здесь совсем не в моей доброте, Анна. Это… — Он сконфуженно умолк. Последовала еще одна затянувшаяся пауза. Анна сидела, боясь проронить хоть слово, и размышляла о том, какими тихими и спокойными будут их семейные разговоры за ужином, когда они с Ларсом поженятся. Скорее всего, Ларс будет сидеть за столом, уткнувшись носом в свою тарелку, будет есть и молчать. Но разве это так уж хорошо?
— Вот что я хочу знать, Анна. Если бы герр Байер не предложил тебе поехать к нему в Христианию, ты бы согласилась выйти за меня замуж?
Она вспомнила, как Ларс помогал ей, как возился с нею всю минувшую зиму. И потом, он ведь ей действительно нравится и она любит его, правда, как брата, но все равно… А потому ответ может быть только таким.
— Думаю, я бы согласилась.
— Спасибо! — воскликнул Ларс и издал вздох облегчения. — Мы с твоим отцом договорились вот о чем. Я дал свое согласие на то, чтобы контракт на покупку нашей земли, с учетом всех сложившихся обстоятельств, был составлен незамедлительно. После чего я в течение года буду ждать твоего возвращения из Христиании. А когда ты вернешься, я сделаю тебе официальное предложение.
Анну охватила паника. Ларс все неправильно понял. Он не так истолковал ее слова. Вот если бы он спросил ее напрямую, любит ли она его так, как он любит ее, она бы честно призналась, что нет, не любит.
— Ты согласна, Анна?
И снова в комнате воцарилось молчание, пока Анна лихорадочно собиралась с мыслями.
— Надеюсь, со временем ты полюбишь меня так, как люблю тебя я, — тихо обронил Ларс. — Быть может даже, в один прекрасный день мы с тобой отправимся в Америку и начнем там новую жизнь. А это — тебе, в знак нерушимости обещания, которое мы только что дали друг другу. Надеюсь, эта вещица сейчас окажется полезнее, чем обычное кольцо.
Ларс сунул руку в карман жилета, извлек оттуда продолговатую узенькую деревянную коробочку, похожую на пенал, и протянул ее Анне.
— Я… спасибо! — немного растерялась Анна и, пройдясь пальцами по полированной поверхности деревянного пенала, открыла его. Внутри лежала перьевая ручка, самая красивая из всех, что она когда-либо видела. Наверняка, догадалась Анна, ручка обошлась Ларсу недешево. Корпус ручки был выточен из светлой сосновой древесины, по форме точно совпадающей с положением пальцев при письме. Венчал ручку изящный наконечник, куда вставлялось перо. Анна взяла ручку в свою руку так, как учил ее Ларс. Хоть она и не любила Ларса и отнюдь не горела особым желанием выходить за него замуж, но его подарок растрогал ее до слез.
— Ларс, это самая красивая вещь из всех, что у меня когда-либо были. Спасибо тебе!
— Я буду ждать тебя, Анна! — сказал Ларс. — Очень надеюсь на то, что ты воспользуешься этой ручкой для того, чтобы писать мне письма и рассказывать о своей новой жизни в Христиании.
— Обязательно! — заверила его Анна.
— Так ты согласна, чтобы по возвращении из Христиании было официально объявлено о нашей помолвке?
«Как же он сильно любит меня», — мелькнуло у Анны. Она глянула на свою новую красивую ручку, понимая, что в сложившейся ситуации ответ может быть только утвердительным.
— Да.
Лицо Ларса осветила широкая улыбка.
— Тогда я полностью доволен. А сейчас идем к твоим родителям и объявим им о нашем решении. — Ларс поднялся с дивана и взял Анну за руку. Осторожно поднес руку к губам и поцеловал ее. — Моя дорогая Анна, будем уповать на милость Божию и надеяться, что Он будет милосерден к нам обоим.
Спустя два дня все тревожные мысли о Ларсе и о том, что с ними будет через год, начисто выветрились из головы Анны. В день отъезда она поднялась засветло. Впереди ее ждала долгая дорога в Христианию. За завтраком Анна так разнервничалась, что с трудом проглотила пару вкусных блинчиков, которые мама специально приготовила для нее. Но вот Андерс объявил, что пора в путь, и ноги у Анны тотчас же стали ватными. В последний раз она обвела глазами уютную кухню и вдруг почувствовала острое, почти непреодолимое желание немедленно распаковать свои вещи и остаться дома, оставить все как есть, выбросив все дальнейшие планы вон из головы.
— Все будет хорошо, милая. — Берит ласково погладила дочь по пушистым волосам и крепко обняла на прощание. — Не успеешь оглянуться, как год пролетит и ты снова будешь дома. Не забывай молиться, отходя ко сну. По воскресеньям обязательно ходи в церковь. И хорошенько расчесывай волосы.
— Мама, прекрати свои наставления, пожалуйста. Иначе Анна никогда отсюда не уедет, — натянуто бросил Кнут и тоже обнял сестру. — Повеселись там на полную катушку, ладно? — прошептал он ей на ухо и смахнул слезы с ее лица.
Отец запряг повозку, и они поехали в городок под названием Драммен, до которого почти день пути. Там Анна сядет на поезд, и дальше они поедут уже вместе с пастором Эрслевом. На ночлег отец с дочерью остановились в скромной гостинице, при которой была и конюшня, туда они определили на постой свою лошадь. Снова поднялись засветло, чтобы успеть к поезду на Христианию. Но на вокзал приехали намного раньше.
Пастор Эрслев уже поджидал их на платформе, запруженной пассажирами. Наконец поезд, пыхтя и извергая шипящие клубы пара, шумно въехал на платформу. Очень впечатляющее зрелище! Но вот раздался скрежет тормозов, поезд замер на перроне, и пассажиры заторопились к своим вагонам. Андерс взял увесистый вещевой мешок дочери, и они проследовали за пастором в свой вагон.
— Папочка, я очень боюсь, — прошептала Анна отцу.
— Девочка моя, ты же знаешь. Если тебе там будет плохо, ты всегда можешь вернуться домой, — поспешил успокоить ее отец и ласково погладил по щеке. — А сейчас пойдем, я усажу тебя на твое место.
Они поднялись по ступеньками вагона и пошли по узкому проходу, отыскивая места. Не успел Андерс уложить вализу с вещами Анны на металлическую полку сверху, как раздался свисток проводника, всех провожающих просили немедленно покинуть вагон. Отец торопливо поцеловал Анну на прощание.
— Не забывай регулярно писать Ларсу, чтобы все мы были в курсе твоих новостей. И помни, какая высокая честь тебе оказана. Покажи этим городским, что мы, деревенский люд, тоже знаем, как вести себя в приличном обществе.
— Постараюсь, папочка. Обещаю.
— Вот и умница. Увидимся на Рождество. Благослови тебя Господь, и храни Он тебя от всего дурного. До свидания, девочка моя.
— Не волнуйтесь, доставлю вашу дочь в столицу в целости и сохранности и передам ее из рук в руки герру Байеру, — заверил Андерса пастор Эрслев, на прощание пожимая ему руку.
Анна с трудом удержалась, чтобы не расплакаться при виде отца, покидающего вагон. Он вышел на платформу и пошел рядом с вагоном, махая вслед рукой. Но через какое-то мгновение лицо отца исчезло в клубах дыма и пара.
Пастор Эрслев тотчас же открыл свой молитвенник, а Анна занялась тем, что стала украдкой разглядывать остальных пассажиров вагона. И вскоре поняла, что она сильно выделяется в своем традиционном национальном костюме. Все мужчины и женщины были одеты по-городскому. На их фоне Анна снова почувствовала себя деревенской девчонкой, какой и была на самом деле. Она сунула руку в карман своей юбки и извлекла оттуда письмо Ларса, которое тот вручил ей вчера, когда зашел попрощаться. Он взял с нее слово, что она прочитает его письмо, когда уже будет в пути. Анна нарочито медленно вскрыла конверт. Пусть все видят, что она хоть и деревенская, но умеет читать.
Слова, написанные мелким бисерным почерком Ларса, зарябили перед глазами, но Анна решила не отступать и стала напряженно вчитываться в каждое слово.
Сталсберг Ванингшусет
Тиндевеген
Хеддал
18 сентября 1875 года
Дорогая Анна!
Хочу сказать, как я горжусь тобой. Постарайся воспользоваться любой возможностью для того, чтобы усовершенствовать свой голос и получше познакомиться с тем миром, который лежит за пределами нашего Хеддала. И не бойся новой жизни. Помни, что под красивыми городскими нарядами и вычурными манерами тех людей, с которыми тебе предстоит познакомиться, скрываются такие же простые смертные, как и мы с тобой.
А я буду с нетерпением ждать твоего возвращения домой. Пожалуйста, пиши мне о том, как тебе живется в Христиании, все ли у тебя там будет хорошо. Мне интересны любые подробности о твоей тамошней жизни.
Остаюсь бесконечно верный тебе и любящий
Твой Ларс.
Анна аккуратно сложила письмо и снова спрятала его в карман. Ей было трудно совместить в своем сознании неказистую внешность тихони Ларса, такого порой смешного и неловкого в обращении, с красноречивым потоком слов, буквально изливающихся из его души на бумагу. Поезд неспешно катил в сторону Христиании. Пастор Эрслев дремал, сидя в кресле напротив Анны. На носу у него повисла капелька пота, которая все дрожала, но никак не падала. Анна подавила в себе очередной приступ паники, которая тут же овладевала ею, стоило подумать о предстоящем бракосочетании с Ларсом. Однако впереди еще целый год, а за это время многое может измениться и случиться. Мало ли что… В человека, к примеру, ударит молния… Или он подхватит сильную простуду и умрет. Да и сама она тоже может умереть, почему нет, меланхолично подумала Анна, когда состав вдруг неожиданно сделал резкий крен вправо. С этой мыслью она закрыла глаза и постаралась уснуть.
— Добрый день, пастор Эрслев! Приветствую вас, фрекен Ландвик, в Христиании. Можно я буду впредь называть вас по имени, просто Анна? Ведь как-никак, а мы с вами отныне будем жить под одной крышей. Не возражаете? — спросил у Анны герр Байер, беря в руки ее вализу с вещами и галантно помогая сойти с поезда.
— Конечно, можно, мой господин, — стеснительно ответила Анна.
— Как прошла поездка, пастор Эрслев? — поинтересовался герр Байер у пожилого священника, семенящего рядом с ними по платформе.
— Спасибо, все было хорошо и вполне комфортно. Однако я выполнил свой долг и сейчас могу раскланяться, герр Байер. Тем более что уже вижу пастора Эриксона, поджидающего меня. — Пастор Эрслев сделал приветственный взмах рукой невысокому лысоватому мужчине, тоже облаченному в костюм священника. — До свидания, Анна.
— До свидания, пастор Эрслев.
Анна молча смотрела вслед пастору, с грустью наблюдая за тем, как рвется последняя ниточка, связующая ее с отчим домом и всем тем миром, в котором она обитала до сих пор. Но вот невысокая фигура пастора скрылась за воротами вокзала и смешалась с толпой пассажиров, устремившихся на привокзальную площадь, где их уже поджидали многочисленные конные экипажи.
— Сейчас мы тоже усядемся в один из них, — сказал ей герр Байер. — Обычно я еду домой на трамвае или на конке, но, как мне кажется, довольно с вас на сегодня новых впечатлений. Ведь поездка была такой долгой.
Продиктовав извозчику адрес, Байер помог Анне залезть в экипаж. Она уселась на мягкое сиденье, обитое мягким красным бархатом. «А оно гораздо удобнее, чем наш диван в парадной зале», — подумала она и почувствовала в груди приятное волнение. Надо же, она сидит в таком роскошном экипаже.
— Тут недалеко, совсем рядом, — пояснил герр Байер. — Моя экономка уже наверняка приготовила нам ужин. Вы, должно быть, сильно проголодались с дороги.
В глубине души Анне очень хотелось покататься в таком красивом экипаже подольше. Она слегка раздвинула вышитые шторки и глянула в окно, восхищенно разглядывая все вокруг, пока экипаж катил по центру города. Никакого сравнения с узенькими и кривыми улочками их соседнего городка Скиен. Широкие оживленные улицы, запруженные народом и движущимся транспортом. Все улицы по обе стороны обсажены стройными рядами деревьев. Они проехали мимо катящейся по рельсам конки. Анна глянула на элегантно одетых пассажиров. Все мужчины в блестящих котелках, на головах у женщин — замысловатые шляпки, украшенные цветами и лентами. Анна представила себя в такой шляпке и с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться.
— Нам, разумеется, еще многое предстоит обсудить, — сказал герр Байер, обращаясь к Анне. — Но, слава богу, времени у нас предостаточно, пока не…
— Пока что, мой господин? — поинтересовалась у него Анна.
— Пока вы не будете готовы предстать перед широкой публикой, моя юная барышня. Ну вот мы и приехали! — Профессор слегка приоткрыл окно и велел извозчику остановиться. Потом помог Анне выбраться из экипажа и подхватил ее багаж. Анна же во все глаза смотрела на кирпичное много- этажное здание. Во многих окнах ярко горел свет. Здание взметнулось высоко вверх, и казалось, что последние этажи уже достают до самых небес.
— К сожалению, пока наш дом не оборудован этими хитроумными подъемниками, новейшим изобретением, которое называется лифтом. Поэтому придется подниматься на свой этаж пешком, — пояснил Байер, когда они, миновав массивные и широкие двойные двери, вошли в просторный вестибюль с мраморным полом, каждый их шаг отдавался гулким эхом. — Всякий раз, когда я поднимаюсь к себе в квартиру, — продолжал разглагольствовать профессор, когда они стали подниматься по резной лестнице с начищенными до блеска бронзовыми поручнями, — я чувствую себя человеком, честно заработавшим свой ужин.
Анна насчитала три не очень длинных пролета и подумала, что преодолевать такую высоту гораздо проще, чем карабкаться под дождем на вершину горы, где обычно пасется их скот. Но вот герр Байер остановился на широкой лестничной площадке и отпер дверь.
— Фрекен Олсдаттер! Мы уже вернулись! Анна тоже здесь! — крикнул он куда-то в глубь квартиры и провел Анну в огромную гостиную, стены которой были оклеены дорогими обоями пурпурно-красного цвета. Такие же огромные окна, под стать размерам самой комнаты. Еще никогда Анна не видела таких больших окон.
— И куда же, позвольте спросить, запропастилась эта женщина? — несколько капризно вопросил герр Байер, не обращаясь ни к кому конкретно. — Извините меня, Анна. Оставлю вас на минуточку одну. Пойду на поиски своей экономки. А вы пока отдыхайте. Присаживайтесь и устраивайтесь поудобнее.
Однако Анна была слишком взбудоражена, чтобы просто сидеть на одном месте. А потому, оставшись одна, она стала прохаживаться по комнате, разглядывая обстановку. Возле одного из окон стоял большой концертный рояль. У другого окна примостился массивный письменный стол из красного дерева, заваленный нотами различных музыкальных произведений. По центру комнаты расположился большой диван. Он был гораздо больше и гораздо шикарнее того дивана, который украшал парадную залу в родительском доме. Возле дивана стояли два элегантных кресла с одинаковыми накидками из какой-то дорогой материи в розовато-коричневую полоску. Между диваном и креслами втиснулся невысокий журнальный столик из красивого темного дерева. На столике лежали стопки книг, а рядом — набор табакерок. Стены гостиной были увешаны картинами. В основном это были деревенские пейзажи, но совсем не такие, как в ее родных местах вокруг Хеддала. На одной стене висели какие-то дипломы в рамочках и благодарственные письма. Одно из них привлекло внимание Анны, и она подошла ближе, чтобы получше рассмотреть его.
Университет имени короля Фридриха
награждает профессора доктора Франца Бьерна Байера,
профессора истории и члена научного совета,
Почетным дипломом
16 июля 1847 года, —
прочитала Анна текст, написанный на норвежском языке. Чуть ниже стояла красная сургучная печать и подпись. Интересно, сколько же это лет надо учиться, подумала она, чтобы удостоиться такой высокой награды.
— Бог мой! Уже стемнело, а ведь еще только начало шестого! — воскликнул профессор, входя в комнату в сопровождении высокой худощавой женщины приблизительно одного возраста с матерью Анны. Она была облачена в платье из темной шерсти с высоким воротником-стойкой и длинной юбкой до самого пола. Несмотря на элегантный крой, фасон предельно прост, и никаких украшений. Разве что связка ключей, свисающая на цепочке с пояса и мелодично позвякивающая при каждом движении женщины. Ее светло-каштановые волосы были собраны в аккуратный пучок, уложенный на затылке.
— Анна, это фрекен Олсдаттер, моя экономка.
— Рада познакомиться с вами, фрекен Олсдаттер. — Анна сделала вежливый книксен, как ее учили выказывать свое уважение по отношению к тем, кто старше.
— И я тоже рада, Анна, — ответила экономка. Глаза ее улыбались, глядя, как Анна после приседания возвращается в исходное положение. — Я здесь для того, чтобы обслуживать и заботиться о вас. — На последнем слове фрекен Олсдаттер сделала особое ударение. — А потому обо всех своих потребностях незамедлительно сообщайте мне… А также если вас что-то не устраивает.
— Я… — немного растерялась Анна. Неужели эта дама в таком красивом платье — обыкновенная служанка? Не может быть! — Спасибо.
— Пожалуйста, фрекен Олсдаттер, зажгите свет, — попросил ее герр Байер. — Анна, вы не замерзли? Если вам холодно, то мы можем растопить печь.
Анна на пару минут замешкалась с ответом, всецело сосредоточившись на том, что делает экономка. А та опустила с помощью длинного шнура люстру, свисающую с потолка, потом повертела какую-то бронзовую кнопку по центру люстры и поднесла к ней восковую свечу, выполняющую функцию зажигалки. И тут же крохотные язычки пламени побежали по периметру люстры, вспыхивая веселыми огоньками на замысловато украшенных консолях. Комната мгновенно наполнилась мягким золотистым светом, а саму люстру вернули в прежнее положение, подняв к потолку. Затем Анна глянула на печь, про которую только что упомянул герр Байер. Облицованная красивыми изразцами кремового цвета, с широким дымоходом, упирающимся в высокий расписной потолок. Резная каминная доска покрыта по краям позолотой. В сравнении с невзрачной чугунной печкой угольно-черного цвета, которая стоит в родительском доме, эта печка показалась Анне самым настоящим произведением искусства.
— Спасибо, герр Байер, — отреагировала она наконец на заданный ей вопрос. — Но мне очень тепло.
— Фрекен Олсдаттер, заберите, пожалуйста, у Анны пальто и отнесите его вместе с остальными вещами к ней в комнату, — попросил Байер экономку.
Анна развязала ленту у шеи, а фрекен Олсдаттер помогла ей снять пальто.
— Наверное, большой город показался вам довольно утомительным, — проронила она негромко, перекидывая пальто через руку. — Помню, я и сама была ошарашена, когда впервые приехала в Христианию из Алесунда.
Всего лишь несколько слов, из которых Анне немедленно стало понятно, что в прошлом экономка профессора была такой же простой деревенской девчонкой, как и она сама. И эта женщина прекрасно понимает все ее переживания.
— А сейчас, моя юная барышня, мы посидим, поговорим немного, выпьем чайку, если фрекен Олсдаттер любезно подаст его нам.
— Сию минуту, герр Байер! — кивнула экономка и, подхватив вализу с вещами Анны, исчезла за дверью.
Профессор жестом указал Анне на кресло, а сам устроился на диване напротив нее.
— Нам есть о чем поговорить, Анна, не так ли? Но поскольку главное — это всегда то, что происходит в настоящем времени, я начну с того, что расскажу вам, чем вы будете заниматься здесь, в Христиании. Вы сказали, что обучены грамоте, умеете хорошо читать и писать. Это сэкономит нам кучу времени. А ноты вы читать умеете?
— Нет, не умею, — честно призналась Анна.
Она увидела, как профессор придвинул к себе записную книжку в кожаном переплете и взял лакированную ручку, в сравнении с которой подарок Ларса показался обыкновенной деревяшкой. Профессор макнул перо в чернильницу, стоявшую на низеньком столике рядом, и пометил что-то у себя в блокноте.
— Как я понимаю, иностранными языками вы тоже не владеете?
— Нет.
И снова профессор сделал запись.
— Доводилось ли вам когда-нибудь бывать на концерте? Я имею в виду, слушать музыкальное произведение в театре или в концертном зале.
— Нет, мой господин. Никогда. Я слушала музыку только в церкви.
— Тогда нам надо в срочном порядке восполнить этот пробел. А вы знаете, что такое опера?
— Немного знаю. Там люди поют на сцене, вместо того чтобы просто разговаривать, как в обычной пьесе.
— Именно так. А как у вас дела с арифметикой?
— Я могу считать до ста, — не без гордости в голосе сообщила профессору Анна.
Герр Байер с трудом подавил улыбку.
— Для занятий музыкой этого более чем достаточно, Анна. Как певица, вы должны уметь считать такты. Играете ли вы на каких-нибудь инструментах?
— У моего отца есть традиционная норвежская скрипка — хардингфеле, и я обучена азам игры на этой скрипке.
— О, тогда я смею заявить, что вы весьма подготовленная барышня, — удовлетворенно кивнул профессор, и в эту минуту в комнату вошла экономка с подносом в руках. — Сейчас попьем чайку, а потом фрекен Олсдаттер любезно проводит вас в вашу комнату. Встретимся уже за ужином в столовой. Ужин у нас в семь часов.
Внимание Анны немедленно привлек заварочный чайник весьма необычной формы, из которого фрекен Олсдаттер налила ей в чашку чай. По цвету чай был похож на некрепко заваренный кофе.
— Это знаменитый индийский чай «Дарджилинг», — пояснил герр Байер.
Боясь показаться невежей, Анна отхлебнула немного жидкости из чашки, имитируя каждое движение профессора. Напиток был приятен на вкус, но Анне он показался ни то ни се, особенно в сравнении с тем крепким кофе, который мама заваривала дома.
— У себя в комнате вы обнаружите кое-что из одежды, которую по моей просьбе приобрела для вас фрекен Олсдаттер. Конечно, размер ваш мы определили наугад. А сейчас, глядя на вас, я вижу, что вы еще миниатюрнее, чем показались мне в момент нашей первой встречи. А потому платья, скорее всего, придется немного подогнать по фигуре, — обронил герр Байер и добавил: — Как вы уже, видно, изволили заметить, в Христиании редко кто ходит по городу в национальных костюмах. Разве что по большим праздникам.
— Уверена, мне понравится все, что приготовила для меня фрекен Олсдаттер, и все мне окажется впору, мой господин, — вежливо ответила Анна.
— Моя милая Анна, должен признаться, я восхищен вашей выдержкой. Мне ведь приходилось иметь дело и с другими молодыми певицами, которые тоже приезжали в столицу из провинции. Понимаю, каким потрясением стал для вас подобный переезд, в одночасье сломавший привычный уклад вашей жизни. Кстати, многие из тех девушек не выдерживали подобных потрясений и при первой же возможности сбегали назад, домой. Словно мышки, ускользающие в свои норки. Почему-то мне кажется, что вы, Анна, не убежите. А сейчас ступайте к себе. Фрекен Олсдаттер поможет вам освоиться на новом месте. А я пока поработаю с бумагами, которые прихватил с собой из университета. Встречаемся ровно в семь за ужином.
— Хорошо, мой господин.
Анна поднялась с кресла и увидела, что фрекен Олсдаттер уже замерла в дверях, поджидая ее. Анна сделала еще один книксен, прощаясь с герром Байером, и вышла из гостиной. Экономка повела ее по длиннющему коридору в глубь квартиры. Наконец остановилась возле одной из дверей и открыла ее.
— Это ваша комната, Анна. Надеюсь, она покажется вам удобной. Юбки и блузки, которые я приготовила вам, висят в гардеробе. Позже надо будет их примерить, чтобы посмотреть, что и где следует подогнать.
— Спасибо, — вежливо поблагодарила Анна, окидывая взглядом огромную кровать, застеленную вышитым покрывалом. Да она раза в два больше, чем родительская кровать у них дома, мелькнуло у нее в голове. Анна увидела и новенькую льняную ночную сорочку, которая лежала на кровати в ногах.
— Я уже распаковала кое-что из ваших вещей, а с остальными помогу разобраться попозже. На ночном столике стоит кувшин с водой на тот случай, если ночью вам вдруг захочется пить. Ванная комната — в конце коридора.
«Ванная комната» — это было совершенно новое для Анны понятие. Ни с чем подобным ей еще не приходилось сталкиваться. Она посмотрела на экономку непонимающим взглядом.
— Это такая комната, — принялась объяснять фрекен Олсдаттер, — в которой имеется ватерклозет, или уборная, если по-нашему, и ванна, в которой можно мыться. Жена профессора была американкой, а потому она настояла, чтобы в квартире имелись все современные удобства. — Экономка слегка вскинула брови. Анна так и не поняла, то ли она одобряла, то ли, напротив, порицала жену герра Байера за все эти новшества. — Итак, мы вас ждем ровно в семь в столовой. — С этими словами фрекен Олсдаттер поспешно покинула комнату.
Анна подошла к гардеробу, широко распахнула дверцы и тут же издала восхищенный возглас при виде столь красивых нарядов. Четыре блузки из тончайшего батиста с высоким воротом и с застежкой из маленьких перламутровых пуговичек, две юбки из шерстяной материи. Но наибольший восторг у Анны вызвало нарядное вечернее платье с турнюром из какой-то блестящей шелковистой материи изумрудно-зеленого цвета. Наверное, это шелк, догадалась Анна. Она закрыла дверцы шкафа, чувствуя, как волна удовольствия разливается по всему телу, а потом отправилась на поиски ванной комнаты, руководствуясь подсказкой фрекен Олсдаттер.
Ванная комната показалась Анне самым чудесным из всех тех чудес, что она уже успела повидать за минувший день. В одном углу комнаты стояла широкая деревянная скамья, удерживающая эмалированный стульчак с дыркой посредине. Сверху на цепочке свисала железная ручка. Анна осторожно дернула за ручку, и вода автоматически омыла унитаз. Так вот он какой, этот туалет внутри дома, подумала она. По центру комнаты на полу, вымощенном кафельной плиткой, возвышалась глубокая, сверкающая белизной ванна. Разве можно сравнить ее с тем железным корытом, которым изредка пользовались они у себя дома в Хеддале, совершая семейные омовения. В том корыте разве что коз мыть, подумала Анна.
Размышляя обо всех тех чудесах, на которые она насмотрелась в течение дня, Анна вернулась к себе в комнату и взглянула на часы. Без четверти семь. Пора собираться на ужин. Она снова подошла к гардеробу, чтобы выбрать подходящий наряд для такого случая, и тут заметила, что на небольшом лакированном столике возле окна лежит ее ручка, которую предусмотрительно выложила экономка. Анна тут же дала себе слово, что немедленно напишет письмо Ларсу и своим родителям, расскажет им обо всем, что уже успела увидеть. А потом занялась собственным туалетом. Надо же выглядеть пристойно на самом первом ужине в Христиании.
15
Квартира 4
Дом 10, улица Святого Олафа
Христиания
24 сентября 1875 года
Дорогие Ларс, мамочка, папа и Кнут!
Заранее прошу у вас прощения за ошибки по части правописания и грамматики, но, надеюсь, вы оцените мой почерк. Ведь он стал гораздо, гораздо лучше! Уже целых пять дней я живу в Христиании, и меня просто распирает от желания поскорее поделиться с вами всем тем, что я уже успела увидеть, наблюдая за городской жизнью.
Первое, что меня поразило больше всего (не сочтите, пожалуйста, нескромным, что я упоминаю о таких вещах, да еще в самом начале письма), это такое приспособление с ручкой, с помощью которой ты смываешь все после того, как сходил по нужде. И оно находится прямо в квартире! А еще огромная ванна, которую заполняют водой и потом в ней моются. Я теперь моюсь горячей водой два раза в неделю! Боюсь, что фрекен Олсдаттер, экономка профессора Байера, да и сам герр Байер вообразили, что я какая-то заразная, коль скоро меня часами надо отмачивать в горячей воде.
Еще здесь везде газовые лампы, а в гостиной стоит такая огромная печь, что она больше похожа на величественный церковный алтарь. Но зато и тепла она дает очень много. В квартире такая жара, что порой мне просто не хватает воздуха. Кажется, еще чуть-чуть, и я упаду в обморок. Фрекен Олсдаттер ведет домашнее хозяйство, готовит и подает на стол. А еще к нам каждое утро приходит служанка: она убирает квартиру, стирает и утюжит белье. Так что я пока и пальцем не пошевелила, чтобы помочь им. Никаких поручений мне пока не дают.
Мы живем на третьем этаже многоэтажного дома на улице Святого Олафа. Из окон квартиры открывается очень красивый вид на парк, в котором местные жители гуляют по воскресным дням. Во всяком случае, из окна своей комнаты я вижу хоть какую-то зелень. И пару деревьев, но они уже почти голые. Ведь совсем скоро зима. И все же эти деревья хоть как-то напоминают мне о родном доме. (А вообще-то в городе с трудом отыщешь кусочек ничем не занятой земли: повсюду дороги, дома, улицы.)
Что же касается моих занятий музыкой, то я сейчас учусь играть на пианино. Герр Байер очень терпелив со мной, но мне кажется, что я очень тупая, и пока у меня получается плохо. Мои маленькие пальцы никак не хотят двигаться по клавишам так, как хотелось бы профессору.
Опишу вам свой обычный день, чтобы вы лучше поняли, как я тут живу. В восемь утра меня будит стуком в дверь фрекен Олсдаттер. Она уже стоит на пороге с подносом в руках. На подносе — мой завтрак. В этот момент я чувствую себя самой настоящей принцессой. Я пью чай. Постепенно я уже начинаю привыкать к его вкусу, съедаю также кусочек свежего белого хлеба. По словам профессора, точно такой же хлеб подают на завтрак в Англии и Франции. На подносе еще стоит вазочка с фруктовым повидлом, которое мажут на хлеб. После завтрака я одеваюсь в те платья, которые приготовила мне фрекен Олсдаттер. Они такие модные в сравнении с той одеждой, в которой я ходила дома. К девяти часам я иду в гостиную, и начинаются уроки музыки с герром Байером. Каждый урок длится чуть более часа. Он учит меня игре на пианино, а потом мы занимаемся нотной грамотой. Я учусь читать ноты. Мне нужно научиться понимать, как ноты, написанные на бумаге, совпадают с клавишами на пианино. Герр Байер — очень хороший учитель, и постепенно, благодаря его усилиям, я начинаю разбираться во всем этом. Отзанимавшись со мной, герр Байер идет в университет, где тоже преподает. Иногда встречается с друзьями, и они вместе обедают где-то в городе.
Средина дня — это мое самое любимое время. В первый день после приезда сюда фрекен Олсдаттер накрыла для меня одной обед в огромной столовой. И я сидела там совершенно одна, да еще за таким же огромным обеденным столом, и чувствовала себя ужасно одинокой. (Поверхность стола отполирована до такого блеска, что туда можно смотреться, как в зеркало.) Отобедав, я собрала посуду — тарелки, стакан — и понесла все на кухню. Фрекен Олсдаттер была просто потрясена. Сказала, что это ее работа — убирать со стола. Но я в этот момент уголком глаза успела разглядеть еще одно чудо: большую чугунную плиту, которая тоже топится газом. Фрекен Олсдаттер даже показала мне, как именно она работает: поставила кастрюльку, а потом зажгла газовую горелку. И пожалуйста, вари себе что хочешь. Совсем другое дело в сравнении с тем, как варим мы на открытом огне очага. И все же и кухня, и эта плита, все так напомнило мне наш дом, что я попросила экономку, можно сказать, умолила ее позволить мне обедать вместе с ней на кухне в те дни, когда герр Байер обедает вне дома. И с тех пор мы почти каждый день обедаем вместе с ней. Ведем всякие разговоры, как старые добрые друзья. Она очень хорошая женщина и прекрасно понимает, какой странной кажется мне моя новая жизнь в большом городе. После обеда у меня час свободного времени. Я отдыхаю у себя в комнате, обычно читаю всякие книги, которые, как говорит герр Байер, должны расширить мой кругозор. Например, сейчас я читаю пьесу одного английского писателя в переводе на норвежский язык. Писателя зовут Уильям Шекспир. Наверняка вы слышали о нем. Правда, он уже давно умер. Первая из его пьес, которую я прочитала, повествует об одном шотландском короле по имени Макбет. Пьеса очень печальная. В конце все герои погибают!
Когда герр Байер возвращается из университета, я выхожу к нему. Мы вместе пьем чай, а он рассказывает мне, чем занимался весь день. На следующей неделе он собирается сводить меня в театр. Будем смотреть балет в исполнении каких-то русских артистов. Балет, по словам профессора, — это такое представление, когда все танцуют под музыку, но никто ничего не говорит. А мужчины-танцоры выступают даже не в брюках, а в рейтузах. Как девчонки. Ужас! После чая я возвращаюсь к себе в комнату. Через какое-то время переодеваюсь в вечернее платье, готовлюсь к ужину. Это платье сшила для меня фрекен Олсдаттер. Как бы я хотела, чтобы вы увидели его! Оно такое красивое… У меня еще никогда не было ничего подобного. За ужином мы пьем красное вино, которое герру Байеру присылают из Франции, и едим много рыбы под белым соусом. По словам профессора, здесь, в Христиании, все так едят. После ужина герр Байер закуривает сигару. Это табак, завернутый в сухой табачный лист. После сигары выпивает немного бренди. А я в это время уже возвращаюсь к себе. Как правило, очень уставшая. На прикроватной тумбочке меня поджидает стакан горячего коровьего молока.
В минувшее воскресенье мы вместе с фрекен Олсдаттер ходили в церковь. Герр Байер пообещал, что в будущем он тоже составит нам компанию, но сейчас он сильно занят. Церковь огромная, как самый настоящий кафедральный собор. На службу собрались сотни людей. Как вы понимаете из того, о чем я вам рассказала, жизнь у меня здесь совсем другая, чем та, которую я вела в Хеддале. Порой мне даже кажется, что все это сон и я живу не наяву. А родной дом, он так далеко от меня.
Я думала, что герр Байер забрал меня в Христианию для того, чтобы я здесь пела. Однако пока я не пою, а только разучиваю гаммы. Гаммы — это такие упражнения для голоса, когда повторяешь по порядку все ноты от верхней до нижней и наоборот, и так по многу раз, но никаких слов.
Свой адрес я написала в самом начале письма. С нетерпением буду ждать ответа. Прошу прощения за чернильные пятна и помарки. Это ведь мое первое письмо в жизни, и оно получилось таким длинным. Я писала его долго, много часов. Твоей ручкой, Ларс! Ручка лежит на моем письменном столе, и она всегда у меня перед глазами.
Ларс, пожалуйста, передай моим маме, папе, братьям, что я очень скучаю по ним. Почитай им это письмо. Боюсь, у меня просто не будет времени написать еще одно письмо, уже им. Да они и не очень сильны в грамоте.
Надеюсь, у тебя все хорошо. И твои свинки тоже в порядке.
Анна.
Анна еще раз перечитала письмо самым внимательным образом. За последние пять дней она извела кучу бумаги, написав по меньшей мере дюжину вариантов письма. Начинала писать и тут же выбрасывала в урну. Она понимала, что в письме полно ошибок. Ведь она писала некоторые слова так, как их говорят, а не так, как они правильно пишутся. Но тут она здраво рассудила, что Ларс будет рад любой весточке от нее. Все же письмо, пусть и с ошибками, лучше, чем никакого письма вовсе. К тому же ей не терпелось поделиться с близкими всеми теми чудесными переменами, какие происходят с ней в ее новой, столичной жизни. Анна аккуратно сложила письмо, поднялась из-за стола и тут случайно поймала свое отражение в зеркале. Какое-то время она внимательно изучала свое лицо.
«Неужели это я?» — спросила она у отражения. И, не получив ответа, направилась в ванную комнату.
Уже поздно вечером, лежа в постели, Анна прислушивалась к голосам и веселому смеху, долетавшему по коридору из гостиной. Поскольку у герра Байера были гости, то никакого ужина с ним за огромным полированным обеденным столом в этот вечер не было. Ужин Анне фрекен Олсдаттер принесла на подносе прямо в комнату. Вообще-то экономку зовут Лизой, как уже успела выяснить для себя Анна.
— Милая барышня, позвольте мне объяснить, — начал герр Байер, объявив Анне, что она не будет присутствовать на общем ужине, — причины такого моего шага. Вы делаете заметные успехи, это правда. Продвигаетесь вперед гораздо успешнее, чем многие из моих бывших студентов, которых я имел честь обучать. Но если я сейчас представлю вас своим гостям, то они наверняка тут же начнут упрашивать вас спеть для них что-нибудь. Ведь я им столько рассказывал о ваших выдающихся вокальных данных. А мы не можем устраивать ваш публичный показ, по крайней мере до тех пор, пока вы полностью не сформируетесь. И вот тогда вы предстанете перед всеми в лучах славы.
Анна уже успела привыкнуть к витиеватым речам профессора, однако выражение «полностью не сформируетесь» было ей не совсем понятно, и она долго размышляла над ним. Что это значит? Ей что, нужно отрастить себе третью руку? Конечно, третья рука ей бы не помешала на занятиях по фортепьяно. Или ей нужно нарастить пальцы на ногах, что помогло бы ей двигаться, как настоящей городской барышне? Именно об этом ей сказал один театральный режиссер, который навестил их сегодня во второй половине дня. Он сообщил Анне, что герр Байер специально пригласил его, чтобы он обучил Анну искусству, которое он сам назвал «умением держаться на сцене», в дальнейшем, когда она начнет работать в театре, это ей очень пригодится. Сюда входит и умение всегда держать голову высоко поднятой, а пальцы ног при ходьбе постоянно стискивать так, чтобы мгновенно замереть на месте, если необходимо занять определенную позицию.
— Если вам нужно поклониться публике в самом начале выступления, то вначале дождитесь, пока стихнут аплодисменты. А уже потом легкий поклон… Вот так! — Режиссер опустил голову на грудь, коснувшись ее подбородком, приложив левую руку к правому плечу. — Таким образом вы даете присутствующим в зале понять, что по достоинству оценили их аплодисменты, после чего можете начинать петь.
В течение часа режиссер гонял Анну по гостиной, оттачивая каждое ее движение и шаг. Все это было ужасно скучно и действовало Анне на нервы. Хорошо! Она согласна! По части кулинарных дел и шитья успехи у нее не очень… Но уж ходить-то она умеет, это точно!
Анна беспокойно перевернулась на другой бок. Лежа на огромной кровати и чувствуя щекой необыкновенную мягкость подушки под головой, она в который раз спросила себя, а получится ли у нее в конце концов стать такой, какой хочет видеть ее герр Байер.
Как Анна и написала в письме Ларсу, она действительно была изначально уверена в том, что ее привезли в Христианию только из-за ее певческих талантов. И, однако, еще ни разу по приезде в столицу герр Байер не попросил ее спеть ни единой песенки. Анна понимала, что ей еще многому надо научиться и что трудно вообразить себе более терпеливого и доброго наставника, чем герр Байер. И все же порой Анне начинало казаться, что она теряет саму себя и уже никогда ей больше не быть прежней малообразованной и несведущей деревенской девочкой. Она как бы оказалась между двумя мирами. Еще какую-то неделю тому назад она и понятия не имела, что такое газовая плита или уборная в доме, а вот уже привыкла и к тому, что ее обслуживает служанка. Даже научилась пить красное вино, запивая им рыбу за ужином…
— О боже! — издала Анна непроизвольный стон при мысли о том, до каких же чертиков надоела ей эта бесконечная рыба.
Возможно, размышляла Анна, герр Байер считает ее наивной дурочкой, которая ни за что не догадается о его истинных намерениях на ее счет. Но довольно скоро Анна поняла, что профессор привез ее в Христианию не только затем, чтобы обучать искусству вокала, но и для того, чтобы сделать из нее настоящую даму, с которой не стыдно показаться на людях. Ее натаскивали почти так же, как дрессируют животных. Она-то не раз видела таких дрессированных зверей на ярмарках, которые время от времени устраивались в Хеддале. Анна вдруг вспомнила тот самый вечер, когда герр Байер приехал к ним на высокогорную ферму, ужинал у них в летнем домике, и как он тогда разглагольствовал о национальной норвежской культуре, какие дифирамбы ей пел. Тогда зачем он так настойчиво и упорно добивается от Анны чего-то другого? Пытается изменить ее…
— Я для него всего лишь эксперимент… Но я не такая! — твердо сказала она сама себе, прежде чем окончательно погрузиться в сон.
Однажды морозным октябрьским утром Анна, как обычно, явилась в гостиную на очередной урок с герром Байером.
— Милая Анна, хорошо ли вы спали сегодня? — поинтересовался у нее профессор.
— Спасибо, очень хорошо, герр Байер.
— Вот и прекрасно! Рад сообщить вам, что сегодня мы с вами сделаем еще один шаг вперед. По-моему, вы уже вполне готовы к тому, чтобы начать петь. Как думаете?
— Да, герр Байер, думаю, что готова, — виновато ответила Анна, невольно почувствовав угрызения совести по поводу тех крамольных мыслей, которые пришли ей в голову несколько дней тому назад.
— Вы хорошо себя чувствуете, Анна? Что-то вы совсем бледненькая.
— Со мной все в порядке.
— Хорошо! Тогда не будем больше терять времени. Спойте-ка мне еще раз эту песенку «Музыкант Пер». Спойте мне так, как пели в тот вечер, когда я впервые увидел вас. А я вам подыграю на рояле.
Анна была настолько ошеломлена неожиданным поворотом событий, что замерла на месте, безмолвно уставившись на профессора.
— Так вы готовы?
— Я? Простите… Да, готова…
— Отлично! Начинайте!
Следующие сорок пять минут Анна перепела песенку, которую знала с колыбели, бесчисленное число раз. Герр Байер то и дело останавливал ее, просил уменьшить или, наоборот, усилить на какой-то определенной ноте «вибрато», как он это называл, или подольше держать паузу в некоторых местах. Или начинать считать такты… Анна старалась следовать всем указаниям своего учителя, но сделать это было не так-то просто. Ведь она пела эту песенку с четырех лет, и пела ее так, как привыкла.
Часов в одиннадцать в дверь позвонили. Анна услышала негромкие голоса в коридоре, а потом в гостиной появилась фрекен Олсдаттер в сопровождении представительного темноволосого господина с ястребиным носом и лысиной, начинающейся прямо ото лба. Герр Байер поднялся из-за рояля и поспешил к гостю навстречу, чтобы поздороваться.
— Герр Хеннум, премного благодарен, что вы уделили нам свое время. Это фрекен Анна Ландвик, та девушка, про которую я вам рассказывал.
Господин повернулся к Анне и отвесил вежливый поклон.
— Фрекен Ландвик, герр Байер воспевал ваш голос на все лады!
— И сейчас ты лично услышишь этот дивный голос! — Профессор перешел на дружеский тон и снова повернулся в сторону рояля. — Анна, прошу вас, спойте так, как вы пели в самый первый вечер нашей встречи у себя в горах.
Анна бросила на профессора смущенный взгляд. Если ее наставник хочет, чтобы она пела так, как привыкла петь всегда, тогда почему изводил ее сейчас? Целый час потратил на то, чтобы заставить петь по-другому. Но времени задавать вопросы уже не было. Герр Байер уже коснулся клавиш, и послышались вступительные такты. А потому она просто открыла рот и запела, дав своему голосу полную свободу.
Закончив, Анна бросила вопросительный взгляд на профессора. Хорошо ли она спела? Или так себе? Кое-какие его замечания она помнила и даже постаралась учесть их во время исполнения, но многое уже успело улетучиться из памяти или просто перепуталось в голове.
— Что скажешь, Йохан? — спросил герр Байер, поднимаясь из-за рояля.
— Анна — именно такая, как ты и описал мне ее. Само совершенство! Бесподобно. Голос пока еще не вполне обработанный, но так даже лучше.
— Не думал, что у нас все так быстро получится. Я же говорил тебе, Анна в Христиании чуть больше месяца, и я только-только приступил к формированию ее голоса, — пояснил герр Байер.
Анна молча слушала, как эти два господина обсуждали ее и ее вокальные способности, и в эту минуту казалась самой себе очень даже «необработанной», похожей на такой кусок сырого мяса, которое мама приготовилась бросить в котелок, прежде чем поставить на огонь.
— Я еще не получил окончательный вариант партитуры, но, как только она появится у меня на руках, я немедленно вручу ее тебе, а потом мы возьмем Анну в театр и попросим ее спеть для герра Джозефсона. А сейчас мне пора. Фрекен Ландвик, мое почтение! — Йохан Хеннум отвесил Анне еще один галантный поклон. — Счастлив был услышать, как вы поете. Надеюсь, в самом скором будущем такую счастливую возможность получу не только я, но и многие другие слушатели. Доброго дня вам обоим.
С этими словами герр Хеннум исчез за дверями гостиной, только взметнулась вверх пелерина на его пальто.
— Отличная работа, Анна! — Профессор подошел к Анне, обхватил ее лицо руками и расцеловал в обе щеки.
— А кто этот господин? — робко поинтересовалась она у него.
— О, пока это не имеет никакого значения. А вот то, что действительно имеет значение для нас… Нам с вами предстоит много работы. Будем трудиться изо всех сил, чтобы подготовить вас как следует.
— Подготовить к чему? — не удержалась Анна еще от одного вопроса.
Но герр Байер уже не слушал ее. Он глянул на часы и воскликнул:
— О, мне тоже пора бежать. У меня через полчаса лекция. Фрекен Олсдаттер, — крикнул он в коридор, — будьте так любезны, подайте мне пальто. Сию же минуту! — Герр Байер заторопился на выход. Проходя мимо девушки, он снова улыбнулся ей. — Пока отдыхайте, Анна. А когда я вернусь, мы опять приступим к работе.
В течение двух последующих недель Анна тщетно пыталась выяснить, кто такой этот герр Хеннум и к чему такому важному они готовятся на своих ежедневных занятиях с профессором. Но тот был крайне немногословен и постоянно уходил от ответа, что буквально сводило Анну с ума. И еще она не понимала одной вещи. С чего это герр Байер вдруг пожелал, чтобы она перепела для него все народные песни, которые только знает? Ведь он же сам говорил ее родителям, что будет обучать ее такому пению, как поют в опере. Какой прок от всех этих народных песен здесь, в городе? — размышляла она с несчастным видом, разглядывая унылый осенний пейзаж за окном. Еще до обеда профессор убежал в город на какое-то важное совещание. Она провела пальцем по оконному стеклу, повторяя траекторию движения дождевых капель снаружи, и внезапно почувствовала непреодолимое желание взять и выбежать на улицу. Весь минувший месяц она безвылазно проторчала дома, за исключением воскресных походов в церковь. Порой ей казалось, что она очень похожа на такого маленького дикого зверька в клетке. Неужели герр Байер забыл, что она выросла на природе и всю свою жизнь провела на открытых просторах? Ей катастрофически не хватало воздуха, она задыхалась в тесных помещениях городской квартиры, ей хотелось вернуться на родительскую ферму, где она была вольна ходить и бегать, сколько душе угодно.
— А в городе я превратилась в зверька, которого дрессируют, — сказала она сама себе, обводя глазами пустую комнату. Но тут на пороге появилась фрекен Олсдаттер и сообщила ей, что обед готов. Анна проследовала за экономкой на кухню.
— Что с вами, дорогая моя? — участливо поинтересовалась экономка у Анны. — У вас такой вид… Как у сельди, которая только что попалась на крючок.
Они обе уселись за стол, и Анна поднесла ко рту первую ложку супа.
— Со мной ничего, — коротко ответила Анна. Ей не хотелось рассказывать экономке о своих переживаниях. Еще, чего доброго, та может посчитать Анну испорченной девчонкой, капризной и неблагодарной. В конце концов, ее положение в доме намного выше того положения, которое занимает сама фрекен Олсдаттер. Не говоря уже обо всех этих удобствах и том комфорте, в котором сейчас живет Анна. Она почувствовала на себе внимательный взгляд добрых и умных глаз фрекен Олсдаттер.
— Завтра я собираюсь на рынок. Надо купить мяса и овощей. Не хотите, Анна, пойти вместе со мной?
— С удовольствием! — выдохнула Анна. — Это было бы просто замечательно!
Анну тронуло, как безошибочно точно определила экономка причину ее дурного настроения.
— Тогда решено! — пообещала фрекен Олсдаттер. — Постараемся выкроить еще время, чтобы просто прогуляться по парку. У профессора завтра в университете лекции с девяти утра и до полудня. А потом он обедает где-то в городе. Так что у нас с вами, Анна, полно свободного времени. Но пусть это будет нашим маленьким секретом. Договорились?
— Да! — Анна энергично закивала в знак согласия. — Спасибо вам.
С этого дня их совместные походы на рынок стали регулярными, два раза в неделю. И Анна всегда с нетерпением ждала каждой очередной вылазки в город. Эти дни, наряду с регулярными посещениями церкви по воскресеньям, стали для Анны своеобразной отдушиной в ее размеренном и до уныния скучном существовании.
В конце ноября до нее вдруг дошло, что она торчит в Христиании уже больше двух месяцев. На самодельном календарике Анна отмечала каждый прожитый день, с нетерпением ожидая приближения Рождества, когда она поедет домой. Одна радость, в Христиании наконец выпал снег, что тоже хоть немного, но придало Анне хорошего настроения. Женщины теперь дефилировали по городским улицам в шубках, в пальто и шляпках, отороченных мехом, а руки прятали в муфты. Мода на муфты казалась Анне очень глупой. К тому же крайне неудобной. Захочешь почесать нос, к примеру, так и палец легко отморозить без рукавиц.
Внутренний распорядок ее жизни не претерпел существенных изменений. Те же ежедневные занятия вокалом. Правда, на прошлой неделе герр Байер вручил Анне экземпляр поэмы Ибсена «Пер Гюнт» и велел ей прочитать это произведение.
— А я уже читала эту книгу, — не без гордости в голосе ответила она профессору.
— Вот и хорошо! Тогда перечитывать ее вторично вам будет гораздо проще.
Но в первый вечер Анна не стала перечитывать, отложив книгу в сторону. Зачем попусту тратить время, подумала она. Ведь она и так прекрасно помнит, что там будет в конце. Но на следующее утро герр Байер устроил девушке самый настоящий допрос с пристрастием, выпытывая у нее мельчайшие подробности всего того, о чем повествуется на первых пяти страницах поэмы. Разумеется, такие подробности уже давно выветрились из памяти Анны. Пришлось прибегнуть к откровенной лжи. Сослаться на то, что вчера вечером у нее сильно разболелась голова и она рано улеглась спать. Делать нечего! Надо приступать к чтению по новой. И тут Анна с радостью обнаружила, насколько проще ей дается сейчас сам процесс чтения, особенно если вспомнить ее летние мучения. Почти все слова были ей уже знакомы, а те немногие, которые все еще оставались непонятными, герр Байер растолковывал ей, можно сказать, разжевывал с превеликим удовольствием. Вот одного только Анна никак не могла взять в толк. Какое отношение поэма Ибсена имеет к ее будущему здесь, в Христиании?
— Моя дорогая Анна! Вчера я наконец получил обещанную партитуру от герра Хеннума! Приступаем к работе сию же минуту.
Невооруженным глазом было видно, как сильно взбудоражен профессор, как он торопится поскорее усесться за рояль и начать занятие. Сама же Анна пока с трудом представляла себе ту музыку, которую ей предстоит разучивать.
— Подумать только! У нас на руках находится экземпляр с нотами этой музыки! Ступайте ближе, Анна! Сейчас я наиграю ее вам.
Анна приблизилась к роялю и с интересом взглянула на ноты.
— «Песня Сольвейг», — пробормотала она про себя, прочитав заглавие на титульном листе.
— Именно так, Анна! И вы станете первой исполнительницей этой песни! Что скажете, а?
Анна уже успела усвоить, что на подобные вопросы наставника ответ у нее всегда должен быть только один: утвердительный.
— Скажу, что я счастлива.
— Отлично, отлично… Все до последнего надеялись, что сам маэстро Григ лично прибудет в Христианию для того, чтобы помочь оркестру и певцам в работе над его новым произведением, но, к превеликому сожалению, его родители, и отец и мать, недавно умерли, и он в настоящее время пребывает в трауре. А потому не сможет на данный момент покинуть свой родной Берген.
— Сам маэстро Григ написал эту музыку? — взволнованно переспросила Анна.
— Именно так! Генрик Ибсен попросил Эдварда Грига написать музыку к постановке драмы «Пер Гюнт» на сцене Театра Христиании. Премьера запланирована на февраль будущего года. Моя юная барышня, спешу доложить вам, что мы оба, герр Хеннум, тот человек, с которым вы познакомились несколько недель тому назад, известный дирижер, возглавляющий наш симфонический оркестр, и я, мы оба считаем, что песню Сольвейг должны спеть именно вы.
— Я? — не поверила своим ушам Анна.
— Да, вы! Именно вы, Анна.
— Но… Но я еще ни разу в жизни не выходила на сцену. Тем более на главную и самую прославленную сцену Норвегии.
— В этом-то, моя дорогая девочка, и есть вся изюминка. Герр Джозефсон, директор театра, выступающий одновременно и постановщиком спектакля, уже утвердил на роль Сольвейг одну известную актрису. Беда лишь в том, что, по словам герра Хеннума, можно быть великой актрисой, но при этом совершенно не уметь петь. Стоит ей только открыть рот, и она тут же начинает пищать, словно бродячая кошка, которую лупят за неподобающее поведение. А нам нужен чистый, прозрачный, безупречный голос. Кто-то будет стоять за сценой и исполнять песню Сольвейг, а мадам Хенсон в это время станет лишь раскрывать рот, имитируя пение. Понятно, дорогая моя?
Еще как понятно, подумала Анна, почувствовав укол ревности. Значит, ее так никто и не увидит на самой сцене. А эта неизвестная ей актриса с голосом мяукающей кошки станет притворяться, что это она сама поет. Однако тот факт, что сам главный дирижер оркестра прославленного на всю Норвегию театра полагает, что именно ее голосом должна петь некая мадам Хенсон, нельзя расценивать иначе как своеобразное признание талантов Анны. Анна прекрасно понимала, что в ее ситуации она не имеет права быть неблагодарной.
— Нам выпала величайшая удача, — взволнованно продолжал герр Байер. — Конечно, пока еще ничего не решено окончательно. Вам еще предстоит выступить перед герром Джозефсоном, режиссером постановки, чтобы он лично убедился в том, что ваш голос полностью раскрывает истинную натуру Сольвейг. Вы должны спеть песню героини Ибсена с такими чувством, с такой самоотдачей, чтобы публика не смогла сдержать слез, слушая ваше пение. Собственно, по замыслу постановщика, именно ваш голос должен стать своеобразным апофеозом всего спектакля, так сказать, заключительным аккордом, прежде чем опустится занавес. Маэстро Джозефсон назначил ваше прослушивание на двадцать третье декабря, на вторую половину дня. После чего он отправляется праздновать Рождество к своим родным. Окончательное решение он будет принимать по итогам прослушивания.
— Но ведь двадцать первого декабря я уезжаю в Хеддал! — протестующе воскликнула Анна, не в силах более сдержать свои чувства. — Если я задержусь в Христиании до двадцать третьего декабря, то не смогу попасть домой к Рождеству. Ведь дорога в Хеддал занимает почти два дня… Я… А не мог бы герр Джозефсон назначить мне другое время для прослушивания?
— Анна, как же вы не понимаете? Герр Джозефсон — очень занятой человек. Уже одно то, что он согласился уделить нам какую-то часть своего драгоценного времени, можно расценивать как великую честь. Понимаю, очень даже понимаю, что вам совсем не улыбается остаться на праздники здесь, в городе, вместе со мной. Но ведь это же такой шанс, быть может, единственный в вашей жизни, который способен в корне изменить все ваше будущее. А рождественских праздников у вас впереди еще очень много. И вы наверняка будете проводить их в кругу своей семьи. Но лишь раз в жизни выпадает случай исполнить песню Сольвейг в композиции, созданной совместными усилиями и талантом двух самых выдающихся наших современников и соотечественников — драматурга и композитора. Тем более речь идет о первом исполнении этого произведения! — Герр Байер раздраженно тряхнул головой. Редкий момент, когда выдержка изменила ему. — Постарайтесь, Анна, понять всю грандиозность того, что вам предлагают. А если вы не в состоянии этого сделать, что ж, тогда можете немедленно отправляться к себе домой и петь там для своих коров. И это вместо того, чтобы участвовать в премьерном показе спектакля на сцене Театра Христиании. Вне всякого сомнения, предстоящее событие навсегда войдет в культурную историю Норвегии. Так вы будете петь? Или же отказываетесь?
Анна почувствовала себя совершенно раздавленной и уничтоженной. Собственно, именно этого и добивался ее наставник. Она послушно кивнула в ответ.
— Да, герр Байер, я буду петь.
У себя в комнате Анна до глубокой ночи проплакала в подушку. Пусть она, по словам профессора, «будет творить историю», но при мысли о том, что грядущее Рождество она проведет не дома, не в кругу семьи, и не встретится со своими близкими, сердце ее разрывалось на части от боли и тоски.
16
Христиания
16 февраля 1876 года
— Йенс, ты тут жив?! — Йенс Халворсен проснулся от голоса матери, раздавшегося за дверью его спальни. — Дора сказала мне, что ты спишь как убитый и она не может достучаться к тебе все утро.
Йенс с тяжелым вздохом сполз с кровати и внимательно изучил то, что отразило ему зеркало: взъерошенные волосы, помятая физиономия. Он спал даже не раздеваясь, в одежде.
— Я спущусь к завтраку через десять минут, — ответил он матери, не открывая дверь.
— Дорогой мой, уже обед! Завтрак ты благополучно пропустил.
— Хорошо, сейчас буду!
Йенс принялся тщательно разглядывать свои волосы в поисках первой седины в волнистой каштановой шевелюре. Конечно, имея всего лишь двадцать один год от роду, еще рано начинать заботиться о таких вещах, как седые волосы. Но он точно знал, что его отец поседел за одну ночь, когда ему только-только минуло двадцать пять. Вполне возможно, от пережитого потрясения по случаю собственного бракосочетания. Отец женился на его матери в том же самом году. Вот и Йенс каждое утро просыпался в некотором волнении: а не поседел ли и он за ночь от своих переживаний?
Десятью минутами позже, переодевшись во все чистое, он, как и обещал, появился в столовой. Поцеловав в щеку Маргарету, свою мать, Йенс занял место за столом, и Дора, их молодая служанка, начала подавать обед.
— Прости, мама. Я страшно виноват. Но вчера меня замучила сильнейшая головная боль. Именно поэтому я и провалялся в постели допоздна. Да и сейчас мне все еще не очень хорошо. А если честно, чувствую я себя просто отвратительно.
Выражение лица матери мгновенно поменялось. От былого раздражения не осталось и следа. Сейчас оно было полно сочувствия и тревоги. Маргарета тут же подошла к сыну и пощупала его лоб.
— Да, лоб горячий. Неужели простуда? Бедный мальчик! Если тебе тяжело сидеть за столом, Дора подаст тебе обед прямо в постель.
— Спасибо, мама, не надо. Я отобедаю здесь. Только заранее прошу прощения за то, что съем немного. Совершенно нет аппетита.
На самом же деле Йенс, что называется, умирал от голода. Всю минувшую ночь он проторчал с приятелями в баре. Свою гулянку они закончили в каком-то портовом борделе. Что ж, вполне подобающий финал для подобных мероприятий. Наверняка вчера Йенс перебрал по части спиртного. Принял на грудь слишком большое количество скандинавской тминной водки, которую у них называют аквавитом. Во всяком случае, он весьма смутно помнил, как экипаж доставил его домой и как его стошнило прямо в канаву перед домом. А еще — как он долго и безуспешно пытался влезть по обледеневшему стволу дерева к себе в спальню, где Дора предусмотрительно оставила открытым окно. Она всегда так делала, когда он возвращался домой за полночь.
Получается, что не такой уж он отъявленный лгун. Ему действительно было плохо этим утром. А потом он отключился и заснул, и даже не проснулся, несмотря на все робкие попытки Доры разбудить его. Он знал, что девчонка влюблена в него по уши и всегда с готовностью подыграет ему, если это будет необходимо.
— Какая жалость, что ты отсутствовал вчера вечером, Йенс. У нас ужинал мой добрый старый друг герр Хеннум, дирижер симфонического оркестра Христиании, — прервала мать ход его мыслей. Маргарета слыла ревностной покровительницей искусства. Мать стала меценаткой благодаря деньгам отца, которыми она щедрой рукой оплачивала свое увлечение и которые они с сыном называли между собой не иначе как «пивные деньги».
— Так вечер прошел хорошо?
— О да! Вечер получился отменный. По-моему, я уже тебе рассказывала о том, что маэстро Григ написал замечательную музыку к спектаклю по не менее замечательной драме Ибсена «Пер Гюнт».
— Да, помню, мама. Ты рассказывала.
— Премьера должна состояться в феврале. К сожалению, по словам герра Хеннума, нынешний состав оркестра — увы! — не оправдал ожиданий Грига. Собственно, и самого дирижера он тоже не очень устраивает. Сама музыкальная композиция достаточно сложная. Для ее исполнения требуется высокопрофессиональный и хорошо подготовленный коллектив. Сейчас герр Хеннум занят поиском музыкантов, которые могут играть сразу на нескольких инструментах. Я сказала ему, что ты превосходно играешь не только на пианино, но еще и на скрипке, и на флейте. И он попросил, чтобы ты заглянул к нему в театр и что-нибудь сыграл.
Йенс откусил кусочек зубатки. Эту рыбу специально доставляли к ним домой с западного побережья Норвегии.
— Мамочка, напоминаю тебе, что на данный момент я изучаю химию в университете, это поможет мне продолжить семейный бизнес и тоже варить пиво, как и отец. И тебе не хуже меня известно, что папа никогда не позволит мне бросить учебу в университете и начать играть в оркестре. Боюсь, даже мое намерение тут же приведет его в бешенство.
— Но что мешает поставить отца уже перед свершившимся фактом? — спокойно возразила мать. — Вполне возможно, тогда ему останется только смириться.
— То есть ты предлагаешь мне солгать, да? — Внезапно Йенсу действительно стало плохо, и необходимость притворяться отпала сама собой.
— Нет, я говорю о другом. Когда тебе исполнится двадцать один год и ты станешь совершеннолетним, то сможешь уже самостоятельно принимать любые решения, касающиеся твоей жизни, без учета чьих-то мнений. В оркестре ты будешь получать жалованье, правда, не очень большое, но все же это хоть какой-то шаг к обретению финансовой независимости.
— Мама, до моего дня рождения еще целых шесть месяцев. А пока я всецело завишу от отца и нахожусь в его полной власти.
— Йенс, пожалуйста, послушай меня. Герр Хеннум ждет тебя завтра в театре в половине второго. Прошу тебя хотя бы просто встретиться с ним. Ведь никогда не знаешь, как и что повернется потом, в будущем.
— Мама! Я действительно нездоров! — Йенс резким движением поднялся из-за стола. — Прости, но мне лучше снова улечься в постель.
Маргарета молча проследила за тем, как сын пересек столовую, открыл дверь и громко захлопнул ее за собой. Она прижала пальцы ко лбу, чувствуя, как пульсирует кровь в висках. Маргарета прекрасно понимала, почему сын отреагировал на ее просьбу столь неподобающим образом, и виновато вздохнула.
Еще совсем маленького она сажала Йенса к себе на колени и обучала его игре на пианино. Пожалуй, одно из самых светлых и счастливых воспоминаний, связанных с детством сына, — это как его пухлые крохотные пальчики порхают над клавишами рояля. Самой ее заветной мечтой было, чтобы сын унаследовал ее музыкальные способности, которые она так и не смогла реализовать в полной мере, выйдя замуж за отца Йенса.
Ее муж Йонас Халворсен был совсем не артистической натурой. Единственное, что его волновало по-настоящему, так это количество крон, фигурировавших в бухгалтерских книгах его компании «Халворсен Брюинг». С самых первых дней их брака муж относился к музыкальным увлечениям жены с плохо скрываемым презрением, а уж занятия музыкой своего единственного сына и вовсе воспринимал в штыки. Но стоило Йонасу уйти на работу, и Маргарета тут же принималась с усердием шлифовать таланты маленького сына. К шести годам мальчик уже безо всяких видимых усилий играл сонаты, которые и не всякому студенту консерватории были бы под силу.
Когда Йенсу исполнилось десять, Маргарета, вопреки явному нежеланию мужа, устроила у себя в доме прием, на который пригласила все сливки музыкальной общественности Христиании. И все эти признанные и заслуженные музыканты пришли в полнейший восторг, услышав игру юного пианиста. И все в один голос предрекали ему большое артистическое будущее.
— Мальчика надо по достижении возраста обязательно отправить учиться в Лейпцигскую консерваторию. Там он получит должное образование и надлежащим образом усовершенствует свое мастерство. Ведь в Христиании, как вы знаете, возможности по этой части весьма ограничены, — сказал ей тогда недавно назначенный дирижером симфонического оркестра Христиании Йохан Хеннум. И добавил: — У вашего сына огромный творческий потенциал, который обязательно раскроется при правильном обучении.
Маргарета немедленно передала разговор с дирижером мужу, но тот лишь рассмеялся в ответ.
— Моя дорогая Маргарета. Я понимаю, как ты жаждешь всей душой, чтобы наш сын стал знаменитым музыкантом. Но ты прекрасно знаешь и то, что по достижении совершеннолетия Йенс приступит к работе в нашей семейной фирме. Не для того мои предки, да и я сам не покладая рук трудились и продолжаем трудиться на протяжении полутора веков, чтобы наш семейный бизнес развалился или, что еще хуже, перешел в руки конкурентов. Если Йенсу и дальше будет нравиться тренькать на фортепьяно, пусть себе! Я не стану возражать, если он будет делать это в свободное от работы время. Но никакой профессиональной карьеры музыканта для своего сына я не допущу.
Однако столь серьезное предупреждение мужа не остудило пыл Маргареты. В дальнейшем она продолжила свои занятия музыкой с Йенсом. Помимо фортепьяно, обучила сына игре на скрипке и флейте. Она знала, что любой музыкант, выступающий в солидном симфоническом оркестре, должен владеть несколькими инструментами. Еще она обучала Йенса немецкому и итальянскому. По ее разумению, знание этих языков поможет ему в дальнейшем получить хорошее место в каком-нибудь солидном оркестре или в оперном театре уже европейского уровня.
Халворсен-старший продолжал упорно игнорировать мелодичные наигрыши, долетавшие до его кабинета из музыкальной комнаты и эхом разносившиеся по всему дому. Пожалуй, лишь единственный раз Маргарете удалось заставить мужа послушать игру сына. Это когда Йенс однажды после ужина взял в руки хардингфеле, норвежскую скрипку, и стал наигрывать на ней всякие народные мелодии. Она увидела, как моментально разгладились черты лица Йонаса, чему в немалой степени поспособствовали и несколько бокалов хорошего французского вина, выпитого за ужином. При звуках знакомой песенки по его лицу тотчас же стала блуждать мечтательная улыбка.
Но вопреки тому, что муж по-прежнему отказывался признавать музыкальные таланты сына и слышать ничего не хотел об артистической карьере для него, Маргарета продолжала истово верить в то, что со временем, когда Йенс повзрослеет, они с сыном что-нибудь да придумают. Обязательно придумают! Но мальчик рос, прилежные занятия музыкой стали отходить на второй план, и постепенно Йонас прибрал сына к своим рукам. Вместо ежедневных двухчасовых уроков музыки Йенс теперь отправлялся вместе с отцом на пивоварню, где наблюдал за процессом варки пива или просиживал в конторе, принимая участие в подготовке разных финансовых отчетов.
Окончательно вся ситуация прояснилась три года тому назад. Тогда Халворсен-старший буквально силой заставил сына поступить в университет и заняться изучением химии. По его словам, им, пивоварам уже в третьем или четвертом поколении, знание химии очень даже полезно и необходимо. Помнится, тогда Маргарета чуть не на коленях умоляла мужа отпустить сына на учебу в Лейпцигскую консерваторию.
— У него нет никаких склонностей к химии или тем более к занятиям коммерцией! — с горячностью восклицала она. — У мальчика талант к музыке!
Йонас бросил на жену холодный взгляд.
— До поры до времени я потакал тебе и твоим увлечениям, Маргарета. Однако Йенс уже больше не ребенок и должен хорошо представлять себе, чем именно он станет заниматься в будущем. Он будет представителем пятого поколения семейства Халворсенов, которое владеет пивоваренным бизнесом. Напрасно ты обманывала себя все эти годы, строя какие-то планы насчет музыкальной карьеры для нашего сына. Пустые мечты! Семестр в университете начинается в октябре. Все! Разговор окончен, и тема закрыта раз и навсегда.
— Не плачь, мамочка, — успокаивал ее Йенс, когда она, явившись в полном отчаянии, рассказала сыну о своем разговоре с мужем. — Другого я от папы и не ожидал.
А дальше все пошло так, как и предполагала Маргарета. Йенс, которого насильно отлучили от музыки, не выказывал никакого интереса к химии. А потому учился в университете, как говорится, спустя рукава. Но что стало еще более огорчительным для его матери — так это то, что присущий сыну веселый нрав плюс наплевательское отношение к учебе толкнули его на опасную дорожку прожигателя жизни.
Маргарета всегда плохо спала по ночам, просыпаясь от малейшего шума. А потому она была в курсе того, что очень часто сын возвращается домой уже на рассвете. У Йенса было полно приятелей, которых манили к себе его joie de vivre (радости жизни, которыми полнилось его существование) и врожденный шарм. Маргарета знала о безрассудной щедрости сына. Порой он недотягивал и до середины месяца и приходил к ней с просьбой дать ему немного денег, потому как пособие, которое Йенс ежемесячно получал от отца, он уже успел спустить на подарки или одолжил друзьям.
Пугало и то, что от сына довольно часто пахло спиртным. Вполне возможно, именно чрезмерные возлияния в кругу друзей-приятелей и опустошали его карманы с такой пугающей быстротой. Наверняка в ночных похождениях Йенса были замешаны и женщины. Всего лишь на прошлой неделе она заметила следы губной помады на воротнике его рубашки. Но это она могла как-то объяснить самой себе. В конце концов, у всех молодых мужчин, да и у тех, кто постарше, есть потребность в женщинах. Это Маргарета хорошо знала по собственному опыту. Так уж устроены все мужчины, и ничего с этим не поделаешь.
Будущее сына рисовалось Маргарете вполне отчетливо: занятие делом, к которому изначально не лежала его душа, без любимой музыки, — все это неизбежно закончится тем, что с годами Йенс сопьется, станет топить свои разочарования в вине и путаться со всякими плохими женщинами, что до добра его точно не доведет. Маргарета поднялась из-за стола, молясь лишь об одном. Чтобы завтра Йенс встретился с Йоханом Хеннумом. Это единственное, подумала она, что может еще спасти сына.
Между тем Йенс, лежа в кровати, думал о том же самом, что и его мать. Он уже давно понял, что музыкальная карьера для него закрыта. Через несколько месяцев он окончит университет и займет свое место в компании отца.
Сама мысль о подобной перспективе ужасала.
По правде говоря, он даже не знал, кого из родителей ему больше жаль: отца, сделавшегося рабом своих банковских счетов и превратившегося в простой придаток к своему успешному пивоваренному бизнесу, или мать, привнесшую в их брачный союз хорошую родословную и благородное происхождение, но всю жизнь стремившуюся к чему-то более высокому и не получившую в результате никакого удовлетворения от своей супружеской жизни. Впрочем, Йенс отлично понимал, что брак его родителей — это всего лишь выгодная для обеих сторон сделка, не более того. Беда была в том, что он оказался единственным отпрыском в их благородном семействе, а следовательно, изначально был обречен на то, чтобы стать разменной пешкой в родительских играх, касающихся его будущего. Уже давным-давно он понял, что в этой игре ему никогда не победить. А с возрастом он даже перестал и стараться, и вся его будущая жизнь стала ему совершенно безразличной.
Впрочем, сегодня мама сказала ему правду. Совсем скоро он достигнет совершеннолетия. Так, может, все еще есть хоть какой-то шанс воплотить свою давнюю мечту в жизнь? Ведь столько усилий было затрачено им в детстве на то, чтобы стать музыкантом.
Услышав, что мама после обеда отправилась куда-то в город, Йенс осторожно спустился вниз и вдруг, поддавшись неожиданному порыву, зашел в музыкальную комнату, где Маргарета занималась от случая к случая со своими немногочисленными учениками, обучая их музыке.
Уселся на табуретку перед красивым концертным роялем, и его тело тут же автоматически приняло правильную позу. Приподнял полированную крышку и прошелся пальцами по клавишам, припомнив вдруг, что уже почти два года он не прикасался к инструменту. Начал с «Патетической» сонаты Бетховена, которая всегда была в списке его самых любимых произведений. Все материнские наставления, как именно играть эту пьесу, сами собой всплыли в его памяти, и музыка полилась свободно и легко.
— Ты должен отдавать музыке всего себя, — обронила однажды Маргарета. — Все тело и сердце, всю душу свою. Именно эти качества и отличают игру настоящих музыкантов.
Йенс совершенно забыл о времени. Музыка плыла по комнате, наполняя ее своими чистыми звуками, а вместе с ней от него вдруг отступила та неприязнь к скучнейшим лекциям по химии, которая извела его за все годы учебы в университете. И будущее, уготованное ему отцом, тоже уже не страшило. Йенс всецело растворился в божественной мелодии, которая рождалась под его пальцами. И так с ним было всегда, стоило ему сесть за рояль.
Но вот замер последний звук. Йенс почувствовал, как слезы выступили у него на глазах. Столь велика была его радость от соприкосновения с настоящей музыкой. И вдруг пришло спонтанное решение. Нет, он все же должен встретиться завтра с Йоханом Хеннумом. Обязательно должен!
Назавтра в половине второго Йенс уже восседал перед другим роялем в пустой оркестровой яме Театра Христиании.
— Я слышал, как вы играли десять лет тому назад, герр Халворсен. По словам вашей мамы, вы с тех пор успели стать непревзойденным пианистом, — обронил прославленный дирижер оркестра Йохан Хеннум в самом начале их разговора.
— Боюсь, мама, как всегда, преувеличивает мои успехи, герр Хеннум.
— Но еще она сказала мне, что вы не получили никакого систематического музыкального образования и никогда не учились в консерватории.
— К сожалению, это так. Последние два с половиной года я учусь в университете. Изучаю там химию. — По выражению лица дирижера Йенс понял, что тот уже жалеет, что согласился на встречу с ним. Пустая трата времени. Впрочем, с его стороны это с самого начала был скорее простой жест вежливости, так сказать, дань признательности за те щедрые пожертвования на искусство, которыми славилась его мать. — Но я должен заметить, что мама регулярно занималась со мной музыкой на протяжении многих лет. А она, как вы знаете, является весьма авторитетным преподавателем музыки.
— Это истинная правда. Так какой из четырех инструментов, которыми вы владеете, вы считаете для себя главным?
— Разумеется, наибольшее удовольствие мне доставляет игра на фортепьяно, но я легко могу переключиться и на скрипку, и на флейту, и даже на хардингфеле, если потребуется.
— В партитуре музыки Грига к «Пер Гюнту» нет отдельной партии для фортепьяно. Но нам в оркестр нужна вторая скрипка и еще один флейтист. Вот! — Херр Хеннум протянул Йенсу несколько страниц с нотами. — Просмотрите партию флейты и прикиньте, что вы сможете сыграть, так сказать, на скорую руку. А я скоро вернусь и послушаю вас. — Дирижер отвесил Йенсу вежливый поклон и исчез за дверью, расположенной прямо под сценой.
Йенс принялся просматривать ноты. «Вступление к Акту IV: «Утреннее настроение». Потом он извлек из футляра флейту и собрал ее. В театре царил зверский холод. В помещении было почти так же холодно, как и снаружи. Температура явно опустилась уже ниже нулевой отметки. Йенс энергично потер онемевшие от холода пальцы, чтобы разогреть их и заставить бежать кровь быстрее. Затем поднес флейту к губам и наиграл первые шесть нот…
— Итак, херр Халворсен, как у нас тут дела? — нетерпеливо поинтересовался Йохан Хеннум, возникнув в оркестровой яме пятью минутами позже.
Йенс понял, что обязан произвести на этого человека должное впечатление, во всяком случае, доказать ему, что он умеет играть прямо с листа, как любой опытный музыкант. Но, слава богу, его зрительная память еще никогда не подводила его. В прошлом это не раз помогало Йенсу убедить маму в том, что он упражнялся на инструменте гораздо дольше, чем это было на самом деле. Вот и сейчас он начал играть почти по памяти, и очень скоро проникновенная музыка Грига захватила его целиком. Навязчиво повторяющаяся мелодическая тема западала в память сама собой. Ничего подобного он ранее не слышал. Но вот он закончил играть, отнял флейту ото рта и бросил вопросительный взгляд на дирижера.
— Недурственно! Очень даже недурственно для первой попытки. А сейчас попробуйте сыграть мне вот это! — воскликнул герр Хеннум и протянул Йенсу еще один листок с нотами. — Это партия первой скрипки. Посмотрим, как у вас получится.
Йенс достал из футляра скрипку и принялся настраивать ее. Потом несколько минут он внимательно изучал ноты, негромко пробуя некоторые пассажи, прежде чем начать играть.
— Очень хорошо, герр Халворсен. Ваша матушка ничуть не преувеличила, описывая ваши таланты. Сказать честно, я приятно удивлен. Вы отлично читаете с листа, что может очень даже пригодиться уже в самое ближайшее время, когда я наконец соберу всех своих оркестрантов воедино. А там очень разнородный состав, доложу я вам. Но времени на то, чтобы натаскивать нерадивых и цацкаться с неумехами, у меня не будет. Вообще-то, должен вам заметить, играть в составе оркестра гораздо труднее, чем выступать солистом. Со временем вы сами это поймете, но сразу же предупреждаю: никакой расхлябанности от своих оркестрантов я не терплю. Обычно я долго обдумываю, прежде чем взять в свой оркестр новичка, но тут меня подгоняет нужда. А потому рассчитываю на то, что в течение недели вы приступите к репетициям. Что скажете?
Йенс изумленно посмотрел на дирижера. Кажется, этот человек предлагает ему работу, если он только не ослышался. А ведь Йенс был абсолютно уверен, что при своем недостатке опыта может рассчитывать только на отрицательный ответ. Впрочем, ни для кого в Христиании не является таким уж большим секретом то, что местный симфонический оркестр — это действительно довольно пестрое сборище, что и не удивительно. Ведь в Норвегии пока нет признанной музыкальной школы по подготовке артистов, а потому и выбирать особенно не из кого. Йенс вспомнил, как мать однажды рассказывала ему, что одно время в оркестре играл даже десятилетний мальчишка.
— Для меня большая честь быть зачисленным в ваш оркестр накануне такой важной премьеры, — нашелся наконец с ответом Йенс.
— Я тоже буду счастлив числить вас среди своих музыкантов, герр Халворсен. Зарплаты у нас, правда, весьма скромные. Впрочем, не думаю, что это вас особо волнует. А вот репетиции в ближайшие несколько недель будут долгими и напряженными. Да и обстановка, как вы уже, наверное, сами успели заметить, не самая благоприятная. Советую укутываться потеплее.
— Хорошо, герр Хеннум.
— Вы сказали, что в настоящее время обучаетесь в университете, верно? Полагаю, что работа в оркестре доставит вам больше удовольствия, чем лекции в аудиториях. Я прав?
— Да, — ответил Йенс, уже заранее зная, что отец отреагирует на эту новость совсем иначе. Но поскольку первоначальная инициатива исходила от матери, вот пусть теперь и разбирается сама со всеми семейными проблемами, грозящими возникнуть уже в ближайшие дни. Как бы то ни было, а это — его путь к свободе, и Йенс намерен следовать им.
— Пожалуйста, передайте своей матери, что я ей крайне признателен за то, что она прислала вас ко мне.
— Обязательно передам, герр Хеннум.
— Итак, повторяю еще раз. Репетиции начнутся со следующей недели. Жду вас ровно в девять утра в понедельник. А сейчас мне нужно срочно заняться поисками более или менее приличного фаготиста. А такого мне в жизни своей не найти в нашем забытом богом городе. Всего вам доброго, герр Халворсен. Надеюсь, дорогу найдете сами.
Йенс молча проследил за тем, как дирижер вторично ретировался из оркестровой ямы. Что говорить, Йенс был взволнован, сбит с толку тем, как внезапно жизнь совершила такой кульбит. Йенс повернулся лицом к зрительному залу. Пустое пространство зала показалось ему мрачным. Он много раз бывал здесь с матерью на различных концертах и оперных спектаклях. Но сейчас другое дело, подумал он, резко поднимаясь с табуретки у рояля. Совсем другое! И эта мысль приятно взволновала Йенса. Ведь он вполне отдавал себе отчет в том, как постепенно деградирует все последние годы, как живет, стараясь ни о чем не думать, как ненавидит свою учебу в университете и как страшится своего будущего в качестве потомственного пивовара.
И вот сейчас, когда он сыграл всего лишь несколько пассажей изумительной по своей красоте музыки из нового произведения Грига, он вдруг снова ощутил в себе то трепетное волнение и восторг, которые всегда испытывал в прошлом, когда занимался музыкой. В детстве он мог часами лежать без сна в постели, прокручивая в голове разные мелодии, которые на следующее утро пытался воспроизвести по памяти на фортепьяно. Кстати, он их никогда не записывал. Он просто сочинял музыку, и это доставляло ему величайшее удовольствие.
И вот сейчас, сидя в полутемной оркестровой яме, Йенс вдруг непроизвольно коснулся замерзшими пальцами клавиш рояля, пытаясь вспомнить те мелодии, которые он сочинял в детстве. Там была одна, очень похожая на ту мелодию Грига, которую он только что озвучивал. Тоже такая своеобразная реминисценция старинных народных песен. И Йенс принялся наигрывать эту полузабытую мелодию перед пустым зрительным залом.
17
Сталсберг Ванингшусет
Тиндевеген
Хеддал
14 февраля 1876 года
Дорогая Анна!
Спасибо за последнее твое письмо. Как всегда, в твоих письмах, где ты рассказываешь о своей жизни в Христиании, много познавательного и забавного. Улыбка не сходит с моего лица, пока я их читаю. Кстати, должен заметить, что твои навыки письма улучшаются с каждым разом, и ошибок тоже все меньше и меньше. У нас в Хеддале все по-старому. Встретили Рождество, как обычно. Жаль только, что не было рядом тебя. А в остальном… Сама знаешь, это самое холодное и темное время года, когда в спячку впадают не только животные, но и люди. Снега в этом году выпало намного больше. Его так много, что не выдержала крыша в нашем старом деревенском доме. Прохудилась и дала течь. Надо срочно, еще до наступления весенней оттепели, менять дерн. Иначе мы рискуем получить внутри дома целое замерзшее озеро, на котором можно будет кататься на коньках. Отец говорит, что и не припомнит, когда этот дерн меняли в последний раз. Явно это было еще до его появления на свет. Так что крыша послужила нам верой и правдой много-много лет. Кнут обещал мне помочь по весне, за что я ему очень благодарен.
Он сейчас напропалую ухаживает за одной молодой барышней из соседней деревни, неподалеку от Скиена. Девушку зовут Сигрид, она очень милая, хорошенькая, правда, очень уж тихая. Но твоим родителям она понравилась. Так что летом наверняка в нашей церкви прозвучат свадебные колокола в честь молодых. Молю Бога, чтобы к тому времени ты уже вернулась домой и смогла лично поприсутствовать на свадьбе брата.
Невозможно вообразить, что ты тоже будешь участвовать в премьерной постановке моей любимой драмы Ибсена, да еще исполнять музыку, написанную самим маэстро Григом. Довелось ли тебе увидеть живого Ибсена? Ведь наверняка он обязательно появится в театре, чтобы самолично убедиться в том, что сценическое воплощение драмы полностью совпадает с его замыслом. Впрочем, я где-то читал, что в настоящее время он обитает в Италии. Полагаю, у тебя сейчас не будет времени, чтобы сразу же ответить на мое письмо. Ведь до премьеры осталось всего ничего, каких-то десять дней, и ты все время занята на репетициях. А потому я заранее желаю тебе и твоему прекрасному голосу всяческих успехов и наилучшего выступления.
Твой вечный почитатель
Ларс.
P.S. Я посылаю тебе вместе с письмом одно из своих стихотворений, которое я сравнительно недавно отправил вместе с другими своими стихами в Нью-Йорк издателю по фамилии Скрибнер. Для тебя я специально перевел это стихотворение на норвежский язык.
Анна начала читать стихотворение, которое называлось «Ода в честь серебристой березы». Поскольку она и понятия не имела, что означает слово «ода», то она лишь пробежала текст глазами. Некоторые длинные слова ей тоже были неизвестны, а потому она отложила стихотворение в сторону и снова придвинула к себе тарелку, чтобы продолжить завтрак. Хорошо Ларсу писать о том, какой интересной и насыщенной жизнью живет она в Христиании. На самом деле это далеко не так. За все это время Анна лишь дважды побывала в театре. Первый раз — перед Рождеством, когда она показывалась герру Джозефсону. И тот согласился с тем, что именно она и будет петь партию Сольвейг. А второй раз она была там на прошлой неделе, когда состоялась генеральная репетиция и первый прогон всего спектакля. Анна наблюдала за происходящим на сцене, стоя за кулисами и оттуда пытаясь вникнуть в смысл самой пьесы.
Конечно, она и предположить не могла, что такое величественное здание, как Театр оперы и балета, будет стоять в зимнее время неотапливаемым. А ей пришлось просидеть почти весь день за сценой, мало того что в холоде, так еще и на сквозняках. Домой она возвратилась, окоченев до смерти. Потому что вмешался еще и случай. Первые три акта прошли гладко, а потом случилось непредвиденное. Хенрик Клаузен, исполнитель роли Пера, зацепился ногой за что-то и запутался в синей ткани, которую снизу поддерживали десять мальчишек, ритмично двигаясь туда-сюда и имитируя таким незатейливым способом морские волны. Якобы Пер плывет по штормящему морю. В результате Хенрик растянул лодыжку, и репетицию пришлось прервать. Какой же может быть прогон без исполнителя главной роли?
А для Анны все закончилось тем, что она подхватила сильнейшую простуду и четыре дня провалялась в постели. И все это время герр Байер носился вокруг и квохтал над ней, словно старая несушка над яйцом.
— У нас осталась в запасе всего лишь неделя! — стенал он своим хрипловатым голосом. — Хуже и быть не может! Вам, милая моя барышня, надо есть побольше меда. Столько, сколько сможете одолеть. Будем надеяться, что мед поможет вам за этот срок полностью восстановить голосовые связки.
На пятый день рано утром, проглотив положенную порцию меда, Анна попыталась напеть несколько тактов. Еще немного, подумала она с усмешкой, и у нее отрастут крылышки, а тело покроется желтыми и коричневыми полосками, и она превратится в самую настоящую пчелку. А чего удивляться? Особенно если вспомнить, сколько меда она слопала за последние дни. Однако герр Байер страшно обрадовался, услышав ее пение.
— Слава богу! Слава богу! — восклицал он непрерывно, с явным облегчением в голосе. — Ваш голос восстановился. Скоро к нам должна приехать мадам Тора Хенсон, та актриса, которая исполняет роль Сольвейг. И вы сможете вместе поработать над тем, как синхронизировать ваше пение с ее артикуляцией. Большая честь, что она согласилась сама явиться к нам, в связи с вашим недомоганием. Ведь, как вы знаете, она — одна из самых известных актрис в Норвегии. По слухам, любимица Ибсена, — добавил в заключение герр Байер.
В половине одиннадцатого Тора Хенсон, облаченная в красивое бархатное пальто, отороченное мехом, величаво вплыла в их квартиру. И тотчас же вошла в гостиную, где уже томилась Анна в ожидании гостьи, распространяя вокруг себя тонкий аромат французских духов.
— Простите меня, милочка, за то, что я не стану приближаться к вам слишком близко. Хотя герр Байер сообщил мне, что вы уже на стадии выздоровления, а потому риск заражения минимальный, но я тем не менее не могу рисковать. Не хватало мне подхватить у вас заразу!
— Конечно, мадам Хенсон, — смиренно ответила ей Анна и сделала положенный книксен.
— Хорошо хоть, что мне не придется сегодня петь, — улыбнулась артистка. — Божественные звуки будете издавать вы, а я лишь стану послушно открывать рот, имитируя внешне все те чувства и переживания, которые маэстро Григ вложил в свою красивую музыку.
— Да, мадам, — снова безропотно согласилась с ней Анна.
В этот момент в гостиной появился герр Байер и немедленно стал суетиться вокруг гостьи. Анна принялась исподтишка разглядывать артистку. В театре, да еще со сцены, она показалась ей гораздо старше. Но сейчас, разглядывая женщину вблизи, она поняла, что мадам Хенсон еще очень молода. Пожалуй, всего лишь на несколько лет старше самой Анны. К тому же она очень красива. Точеные черты лица, густая копна темно-каштановых кудрей. Впрочем, Анна с трудом представляла себе, как эта изысканная элегантная женщина обрядится в народный костюм и станет убеждать публику, что она простая деревенская девушка с гор.
Такая же, как сама Анна…
— Итак, начнем, пожалуй? Анна, poco a poco, — посоветовал герр Байер. — Не напрягайте голосовые связки. Пойте тихо. Иначе можно, чего доброго, вообще сорвать голос. Ведь он только-только начал восстанавливаться. Если вы готовы, мадам Хенсон, то мы можем начать с «Песни Сольвейг», а потом перейдем на «Колыбельную».
Всю оставшуюся первую половину дня Тора Хенсон и Анна усердно работали дуэтом, с той только разницей, что одна из них просто безмолвно открывала рот, а вторая пела. Иногда Анна видела, как раздражалась актриса, если открывала рот немного невпопад, еще до того, как Анна успевала взять ту или иную ноту. В какой-то момент мадам Хенсон даже попросила ее покинуть комнату и встать за дверью, чтобы герр Байер смог полностью удостовериться в том, что публика не заподозрит подвоха и поверит в то, что это она сама поет со сцены. Стоя в коридоре, где тоже сильно сквозило, да еще с раскалывающейся от боли головой, чувствуя, как снова закладывает горло от бесконечного пения, Анна уже готова была возненавидеть все песни маэстро Грига. В ее теперешнюю задачу входило точно следовать за партитурой, соблюдая тот же самый темп и ритм и делая те же самые паузы, как обозначено в нотах. Чтобы мадам Хенсон имела возможность заучить на память, как и когда ей открывать и закрывать рот. Но именно повторение одного и того же десятки раз давалось Анне труднее всего. Ведь она привыкла петь, и неважно, для кого, для людей или для коров, всякий раз по-разному. Впрочем, с учетом того, что сейчас она вообще поет в закрытую дверь, коровы были бы даже предпочтительнее.
Наконец герр Байер удовлетворенно хлопнул в ладоши.
— Великолепно! Думаю, у нас получилось то, что надо. Отличная работа, мадам Хенсон! Анна, вы можете вернуться в комнату.
Анна вошла в гостиную. Мадам Хенсон повернулась и ласково улыбнулась Анне.
— Уверена, все у нас получится наилучшим образом. Только пообещайте мне, милочка, что на всех спектаклях вы будете петь одинаково, без каких-либо колоратур, ладно?
— Конечно, мадам Хенсон.
— Анна, что-то вы совсем бледненькая. Наверняка переутомились после всех этих вокальных упражнений. Сейчас ступайте к себе, отдохните намного, а я попрошу фрекен Олсдаттер, чтобы она подала вам обед прямо в спальню. И обязательно немного меда, чтобы смягчить голосовые связки.
— Хорошо, герр Байер, — послушно ответила Анна.
— Спасибо вам, Анна! — снова поблагодарила ее мадам Хенсон, еще раз улыбнувшись на прощание. — Надеюсь, в ближайшие дни мы увидимся с вами уже в театре.
Анна сделала еще один книксен и поспешила к себе в спальню.
Квартира 4
Дом 10, улица Святого Олафа
Христиания
23 февраля 1876 года
Дорогие Ларс, мамочка, папа и Кнут!
Пишу второпях, потому что на сегодня у нас назначена генеральная репетиция, уже в костюмах, а завтра в театре состоится премьера спектакля «Пер Гюнт». Как бы я хотела, чтобы вы в этот вечер были рядом со мной, сидели бы в зрительном зале. Но я понимаю, поездка сюда стоит очень дорого, а потому лучше воздержаться от таких трат.
Я очень волнуюсь. И немного нервничаю. Герр Байер показал мне свежие газеты и сказал, что все они публикуют бесчисленные материалы о завтрашнем событии. Ходят слухи, что даже король с королевой почтут своим присутствием премьерный показ и будут восседать в королевской ложе. (Лично я сильно сомневаюсь, ведь их величества живут в Швеции. А потому поездка сюда даже для королевских особ — это весьма долгое и утомительное путешествие. Вряд ли они согласятся на него только для того, чтобы посмотреть пьесу. Но такие слухи продолжают упорно ходить по Христиании.) В театре атмосфера очень напряженная. Герр Джозефсон, режиссер-постановщик, уверен, что вся эта затея со спектаклем обернется полным провалом. А потому нас заставляют снова и снова проигрывать всю пьесу, от начала и до конца. Мы репетируем часами, без всяких перерывов, оттачивая каждую деталь. Режиссер добивается от артистов и всех, кто задействован в подготовке спектакля, чтобы были устранены любые неполадки, в том числе и чисто технические. Герр Хеннум, дирижер оркестра, человек, который мне очень нравится и который всегда сохраняет спокойствие, — даже он в последнее время срывается и постоянно кричит на своих оркестрантов за то, что они не умеют правильно отсчитывать такт.
Вы не поверите, но «Колыбельную» я так пока еще в театре и не спела. Потому что мы все никак не можем добраться до конца пьесы. Но герр Хеннум клятвенно заверил меня, что сегодня это обязательно случится.
А пока я провожу время с детьми, которые исполняют в спектакле всякие небольшие роли. Например, играют троллей. Вначале, когда меня поместили к ним в гримерную, я даже немного оскорбилась. Потому что все другие хористки готовятся к спектаклю в другой гримерной. Может, посчитали, что я еще тоже ребенок? Но как бы то ни было, а мне пришлось по душе коротать время в детской компании. Мы много смеемся, играем в карты, и время проходит незаметно.
Заканчиваю, потому что мне уже пора ехать в театр. Но прежде чем поставить точку, сообщаю тебе, Ларс, новость, которая тебя не сильно обрадует. Генрик Ибсен пока в театре не появлялся.
С любовью из Христиании ко всем вам,
Анна.
Прежде чем покинуть квартиру и направиться в театр, Анна положила свое письмо на серебряный поднос в холле.
Генеральная репетиция продолжалась уже более четырех часов. Йенс устал, замерз и был до крайности взвинчен продолжительным прогоном, впрочем, как и все оркестранты. Напряжение в оркестровой яме за последние несколько дней достигло своего пика. Герр Хеннум постоянно повышал голос, кричал на всех, в том числе и на него. Йенсу нападки дирижера казались особенно несправедливыми. Особенно если учесть, что Саймон, первая скрипка, пожилой музыкант, сидевший рядом с ним, постоянно клевал носом. Впрочем, Йенс был, пожалуй, самым молодым в оркестре. Всем остальным оркестрантам было уже далеко за пятьдесят. Но отношения в оркестре были самыми дружескими. Йенсу нравился веселый дух товарищества, царивший в коллективе.
Пока ему удавалось своевременно появляться на всех репетициях, за исключением нескольких непредвиденных опозданий. Но подобные грешки водились и за другими оркестрантами, а потому Йенс полагал, что он по всем параметрам отлично вписался в новый коллектив. К тому же среди хористок было полно хорошеньких девушек, которыми можно было беспрепятственно любоваться на сцене во время тех бесконечных пауз, которые устраивал им герр Джозефсон, то и дело меняя мизансцены и двигая артистов с места на место в соответствии со своими стихийно возникающими замыслами.
Новость о том, что Йенс получил место в оркестре, привела его мать в неописуемый восторг. Йенс был растроган до слез ее реакцией на известие.
— Но что мы скажем папе? — поинтересовался он у матери. — Ты же знаешь, что мне придется пропускать лекции в университете ради репетиций оркестра.
— Думаю, — ответила ему Маргарета, — это даже к лучшему, что пока твой отец не в курсе… всех тех перемен, которые так внезапно случились в твоей жизни. Пусть считает, что ты по-прежнему учишься в университете. Боюсь, едва ли он изменит свои взгляды за столь короткое время.
Йенс понял, что мама попросту боится заводить с отцом разговор на столь щекотливую тему.
Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения, подумал Йенс, настраивая скрипку. Если и раньше он всей душой противился тому, чтобы последовать по стопам отца и тоже стать пивоваром, то теперь его решимость порвать с семейным бизнесом стала непреклонной. Да, долгие и утомительные часы репетиций, да, зверский холод, да, ядовитые комментарии дирижера, которыми он часто одаривал всех своих музыкантов без исключения. Все это правда. И все это ничто в сравнении с той радостью, которую он испытывал, ежедневно приобщаясь к музыке, радостью, которая снова вернулась к нему после стольких лет отсутствия. В партитуре Эдварда Грига было множество мелодий, будоражащих воображение, вызывающих в памяти самые красочные и яркие картинки из прошлого. Взять хотя бы композицию «В пещере горного короля» или «Танец Анитры». Стоило Йенсу лишь закрыть глаза, когда он начинал выводить на скрипке эту мелодию, и перед его мысленным взором тотчас же возникала восточная экзотика, нечто в марокканском стиле.
И все же любимой его пьесой оставалось «Утреннее настроение». Ею открывался IV акт спектакля. В этой музыке Григ снова отсылает слушателей к той части пьесы, когда Пер просыпается на рассвете в далекой Африке, страдая от похмелья. И до него вдруг доходит, что он все потерял в своей жизни. И тогда он возвращается мыслями к себе на родину, в далекую Норвегию, представляет, как восходит солнце над вершинами гор, озаряя своим светом северные фьорды. Дивная музыка! Йенс мог играть ее бесконечно.
В настоящее время он и еще один флейтист, раза в три старше Йенса, по очереди исполняли первые четыре такта этой проникновенной мелодии. Но вот в оркестровой яме снова возникла фигура дирижера. Герр Хеннум постучал палочкой по пюпитру, призывая оркестрантов к вниманию, и в эту самую минуту Йенс вдруг осознал, что ему страшно хочется сыграть эту музыку на премьерном спектакле. Пожалуй, еще ничего в своей жизни он не хотел с такой страстью.
— Итак, приступаем к четвертому акту, — объявил дирижер после очередного, почти часового перерыва. — Фрейфорд, вы сегодня играете партию первой флейты. Через пять минут начинаем, — добавил он и снова исчез. Видимо, опять побежал консультироваться о чем-то с Джозефсоном, режиссером-постановщиком спектакля.
Йенс разочарованно вздохнул. Если Бьорду Фрейфорду поручили играть партию первой флейты на генеральной репетиции, то, скорее всего, именно ему предстоит выступать и на премьерном показе спектакля.
Через пару минут на сцене появился Хенрик Клаузен, исполнитель главной роли. Он подошел к самому краю оркестровой ямы, делая вид, что его тошнит прямо на головы музыкантов. Якобы так Пер Гюнт приходит в себя после тяжкого похмелья.
— Как поживаете, ребята? — по-дружески обратился артист к оркестрантам, глядя на них сверху вниз.
Послышался разрозненный гул голосов, но в этот момент за пультом снова появился Хеннум. Он вторично взял в руки дирижерскую палочку.
— Герр Джозефсон пообещал мне, что четвертый акт мы пройдем с минимальными остановками. Так что скоро приступим к пятому акту, — доложил он обстановку и добавил: — Все готовы?
Взмахнул палочкой, и из оркестровой ямы понеслись звуки флейты Бьорда. «Он играет гораздо хуже меня», — с обидой подумал Йенс, укладывая скрипку под подбородок, чтобы тоже начать играть.
Спустя где-то час с небольшим, после всего лишь одной коротенькой заминки, в течение которой все спорные моменты были сняты на удивление быстро, они вплотную подошли к концовке четвертого акта. Йенс глянул на мадам Хенсон, которая играла роль Сольвейг. Даже несмотря на наряд простой деревенской девушки, она показалась Йенсу очень привлекательной. Хорошо было бы, мелькнуло у него, познакомиться с актрисой поближе. Может, это у него и получится на завтрашнем банкете, который должен состояться сразу же после окончания спектакля.
Йенс торопливо отогнал от себя посторонние мысли, увидев, как герр Хеннум еще раз взмахнул своей палочкой, давая знак скрипачам, и всецело сосредоточился на первых тактах чарующей музыки «Песни Сольвейг». Он и предположить не мог, что у мадам Хенсон такой дивный голос. Он слушал, как она поет, и поражался необыкновенной чистоте и свежести ее голоса. Ее пение завораживало, заставляло уноситься мыслями куда-то далеко, туда, в горы, где живет и страдает в одиночестве бедняжка Сольвейг. Нет, таких божественных голосов он еще никогда не слышал. Кажется, этот голос символизирует собой все: прекрасный горный воздух, красоту, молодость и, конечно, боль утраченных грез и несбывшихся надежд…
Пение актрисы настолько захватило Йенса, что он удостоился сурового взгляда от Хеннума, когда опоздал на целый такт. Когда они наконец подошли к концу пьесы и грустная, хватающая за душу мелодия «Колыбельной песни», которую поет Сольвейг Перу, когда тот после долгих странствий возвращается домой и она убаюкивает его, уложив голову своего возлюбленного себе на колени, полилась и заполнила собой все пространство огромного зала, Йенс почувствовал, что у него даже мурашки по спине побежали. Настолько совершенным было исполнение мадам Хенсон. Но вот упал занавес, и вдруг раздались аплодисменты. Аплодировал весь персонал театра, собравшийся послушать и посмотреть генеральную репетицию накануне премьеры.
— Нет, вы слышали такое? — восхищенно воскликнул Йенс, повернувшись к Саймону, который уже упаковал свою скрипку в футляр и приготовился в числе первых ретироваться из оркестровой ямы, чтобы, перебежав через дорогу, окунуться в атмосферу кафе «Энгебрет». Главное — успеть до того, как дирижер начнет раздавать свои последние указания. — А я и понятия не имел, что у мадам Хенсон такой прекрасный голос.
— Господь с вами, дорогой Йенс! Голос, который мы с вами только что слышали, действительно очень красивый. Только он не имеет никакого отношения к мадам Хенсон. Разве вы не заметили, что она просто открывает рот? Эта женщина не может спеть ни одной ноты. Вот они и привлекли другую исполнительницу. Хотят создать впечатление, что это поет сама Тора Хенсон. По-моему, эта затея вполне удалась. Полная иллюзия достоверности происходящего! — Саймон весело хохотнул и похлопал Йенса по плечу, прежде чем покинуть яму.
— А кто же эта певица? — крикнул ему в спину Йенс.
— Вот в этом-то и вся загвоздка! — небрежно бросил через плечо Саймон. — Не певица, а какой-то дух святой. Во всяком случае, пока никто и понятия не имеет, кто это такая.
Между тем обладательница дивного голоса, столь сильно поразившая воображение Йенса Халворсена, сидела в карете, увозившей ее на квартиру герра Байера. Чувствуя себя немного не в своей тарелке из-за того, что она, как и все остальные хористки, была облачена в народный костюм, чтобы не выделяться из общей массы, Анна была рада тому, что наконец-то осталась одна и возвращается к себе домой. Позади остался еще один долгий и изнурительный день. Как хорошо, что дверь открыла фрекен Олсдаттер и тут же помогла ей снять пальто.
— Дорогая моя Анна, представляю, как вы устали. И все же расскажите мне, как вы спели сегодня? — ласково поинтересовалась она у Анны, провожая ее до дверей спальни.
— Даже не знаю, — чистосердечно призналась Анна. — Как только опустился занавес, я сделала так, как велел мне герр Байер. Покинула свое укрытие, вышла через заднюю дверь на улицу и села в карету. И вот я дома, — вздохнула она, разрешая фрекен Олсдаттер раздеть себя и уложить в постель.
— Герр Байер велел не тревожить вас завтра. Спите себе всласть. Он говорит, что вы должны хорошенько выспаться накануне премьеры, чтобы голос звучал свежо и чисто. Горячее молоко и мед уже ждут вас на тумбочке.
— Спасибо, — поблагодарила Анна экономку, беря в руку стакан с молоком.
— Спокойной ночи, Анна.
— Спокойной ночи, фрекен Олсдаттер. И спасибо вам за все.
Йохан Хеннум возник в оркестровой яме и, хлопнув в ладоши, призвал музыкантов к вниманию.
— Все готовы?
Дирижер бросил на своих оркестрантов влюбленный взгляд. Йенс невольно поразился тому, как кардинально отличается праздничная атмосфера, царящая в театре сегодня, от того, что тут творилось вчера. Все музыканты явились при полном параде, в вечерних костюмах и фраках вместо привычной повседневной одежды, в которой они приходили на репетиции. Публика, собравшаяся в зале на премьерный показ и гудевшая от возбуждения в преддверье такого важного культурного события, была им под стать. Зал постепенно заполнялся разодетыми в пух и прах зрителями. Дамы оголяли плечи, приспуская меховые палантины, являя всем присутствующим свои ослепительные вечерние туалеты и роскошные ювелирные украшения, сверкающие и переливающиеся тысячами разноцветных огоньков в мягком свете богато инкрустированной люстры, свисающей с потолка по центру зрительного зала.
— Господа! — обратился Хеннум к своим оркестрантам. — Сегодня всем нам выпала высокая честь навечно вписать свои имена в историю Норвегии. Несмотря на то что в этот вечер с нами нет маэстро Грига, мы все преисполнены решимости сделать все от нас зависящее, чтобы он гордился нами. Чтобы его удивительная и прекрасная музыка была исполнена так, как она того заслуживает. Уверен, когда-нибудь вы станете рассказывать своим внукам, что участвовали в столь грандиозном событии. Герр Халворсен, сегодня вы исполняете партию первой флейты в «Утреннем настроении». Итак, если мы с вами готовы, то…
Дирижер поднялся на свое дирижерское возвышение перед оркестром, показывая публике, что спектакль вот-вот начнется. Внезапно в зале наступила торжественная тишина. Такое ощущение, будто все собравшиеся вдруг затаили дыхание. А Йенс в это время мысленно вознес горячую благодарственную молитву за то, что исполнилось его самое заветное желание.
Никто, стоя за кулисами, не мог оценить в полной мере, какова была реакция публики по ходу представления. Анна медленно прошла на отведенное для нее место, чтобы исполнить первую песню. Ее сопровождал Руди, мальчуган, который участвовал в массовках наряду с другими детьми.
— В зале такая тишина стоит, фрекен Анна. Слышно, как муха пролетит. Я подглядывал из-за кулис за зрителями. По-моему, им все очень нравится.
Анна спряталась за декорациями, которые специально установили таким образом, чтобы она могла хорошо видеть мадам Хенсон. Внезапно Анну охватил страх. Хотя ее никто не увидит, а фамилия ее значится в общем списке всех участников хора, она знала, что герр Байер тоже сейчас находится в зале и будет слушать, как она поет. Да и столько важных господ собралось сегодня на эту премьеру.
Она почувствовала, как детская ручонка сильно стиснула ее руку.
— Не волнуйтесь, фрекен Анна, — прошептал ей Руди. — Мы все считаем, что вы поете очень красиво.
Потом Руди удалился, и Анна осталась одна. Она стояла и смотрела на мадам Хенсон, внимательно слушала, что она говорит, боясь пропустить свою очередь. Но вот оркестр сыграл первые такты «Песни Сольвейг», и Анна сделала глубокий вдох. Она вдруг вспомнила всех, кого оставила в родном Хеддале: свою семью, любимицу Розу, вспомнила и позволила своему голосу взлететь ввысь и воспарить над залом.
Через сорок минут опустился финальный занавес. Анна все еще стояла в кулисах. Она только что закончила петь «Колыбельную песню». В зале вдруг установилась необыкновенная, звенящая тишина. Между тем все участники представления уже собрались на авансцене, готовясь выйти на поклоны к публике. Анну никто не приглашал выйти вместе с остальными артистами, а потому она осталась там, где и стояла. Но вот занавес снова взвился вверх, явив зрителям всех исполнителей, задействованных в спектакле. И на какое-то мгновение Анна вдруг оглохла от громких аплодисментов и криков «браво». Люди вскакивали со своих мест, притопывали от возбуждения ногами и скандировали «бис».
— Мадам Хенсон, повторите «Песню Сольвейг», — услышала Анна чей-то возглас. Актриса грациозно качнула головой в знак того, что она не станет удовлетворять эту просьбу, присовокупив к своему отказу и элегантный взмах рукой. Наконец на сцену вышел режиссер-постановщик герр Джозефсон, который передал от имени Ибсена и Грига их извинения в связи с тем, что они не смогли лично поприсутствовать на премьере. Еще один, последний поклон, и занавес снова опустился, на сей раз до следующего представления. Артисты стали потихоньку расходиться, покидая сцену. Они проходили мимо Анны, но никто не обращал на нее никакого внимания. Все были взволнованы сверх всякой меры, оживленно переговаривались друг с другом. Судя по всему, успех премьеры превзошел все их ожидания. Заслуженная награда за многие и многие недели упорного труда.
Анна вернулась в свою гримерную, чтобы взять пальто и попрощаться с детьми. Вокруг ребятни хлопотали мамаши, гордые успехами своих чад, помогая им переодеваться. Герр Байер заранее предупредил Анну, что карета будет ждать ее у входа в театр и что она должна уехать сразу же после окончания спектакля. Когда она уже шла по коридору, направляясь к выходу, то буквально наскочила на герра Джозефсона, выходившего из гримерной мадам Хенсон.
— Анна, вы сегодня пели просто бесподобно. Наверное, в зале не осталось человека, который бы не прослезился. Прекрасное исполнение!
— Спасибо, герр Джозефсон.
— Доброго вам пути. До свидания. — Режиссер слегка склонил голову и отвесил на прощание вежливый поклон. И тут же отвернулся от девушки и постучал в гримерную Хенрика Клаузена.
Анна неохотно проследовала к служебному выходу и покинула театр.
— Так все же кто эта девушка, которая исполняла «Песню Сольвейг»? — спросил Йенс, обозревая толпу народа, собравшегося в фойе. — Она здесь?
— Понятия не имею. Лично я ни разу ее не видел, — откликнулся виолончелист из их оркестра по имени Исаак. Судя по его раскрасневшемуся лицу, музыкант уже успел изрядно принять на грудь. — Голос у нее действительно ангельский. Но кто его знает, какова она на вид. Вполне возможно, жаба жабой.
Но Йенс был преисполнен решимости выяснить все до конца. А потому отправился на поиски дирижера.
— Хорошо сыграл, мой мальчик, — дружески похлопал его по плечу Хеннум. Он явно все еще пребывал в эйфории после того грандиозного успеха, которым обернулось первое представление спектакля. — Очень рад, что ты целиком и полностью оправдал мое доверие. Тебя ждет прекрасное будущее. Но, как ты понимаешь, нужна практика, а с опытом все станет на свои места.
— Спасибо за добрые слова, герр Хеннум. Не могли бы вы сказать мне, кто эта таинственная девушка, которая сегодня так проникновенно исполнила «Песню Сольвейг»? Она сейчас здесь?
— Вы имеете в виду Анну? О, она ведь и в жизни самая настоящая Сольвейг, спустившаяся к нам с гор. Очень сомневаюсь, что Анна осталась на банкет. Она воспитанница и протеже Франца Байера. Девушка еще очень молода, к тому же не привыкла к жизни в большом городе. Байер очень опекает Анну. Так что, боюсь, ваша Золушка, Йенс, уже умчалась к себе домой, не дожидаясь, пока часы пробьют полночь.
— Какая жалость! А мне так хотелось лично поблагодарить ее за прекрасное пение. Оно тронуло меня до глубины души. Кстати, — не замедлил воспользоваться ситуацией Йенс, — я еще и большой поклонник таланта мадам Хенсон. Вы бы не могли представить меня ей, чтобы я смог воздать должное за ее игру на сегодняшнем спектакле?
— Конечно, могу, — тут же согласился герр Хеннум. — Уверен, она будет рада познакомиться с вами. Следуйте за мной.
18
На следующее утро Золушка восседала в гостиной напротив Франца Байера. Они вместе пили кофе, а герр Байер тем временем просматривал утреннюю прессу. Одна из старейших норвежских газет, ежедневная «Дагбладет», откликнулась на вчерашнюю премьеру хвалебной рецензией, полной восторженных комментариев в адрес всех исполнителей. Одно высказывание, по мнению профессора, должно было понравиться и Анне. И он тут же зачитал его вслух:
— «Мадам Хенсон была бесподобна в роли простой деревенской девушки Сольвейг, столько лет страдающей в разлуке с любимым, а ее прекрасный чистый голос буквально услаждал слух каждого, кто сидел в этот вечер в зрительном зале». Что скажете на это, Анна?
Если бы в утренних газетах было напечатано ее имя, подумала про себя Анна, если бы все эти дифирамбы были пропеты в адрес ее голоса, то тогда ей было бы что сказать. А так что говорить? Анна предпочла вообще не задумываться обо всем том, что было вчера.
— Я очень рада, что им понравилась пьеса. И мой голос тоже, — выдавила она наконец после затянувшейся паузы.
— Разумеется, музыку маэстро Грига критики оценивают очень высоко. Вдохновенная, великолепная музыка, полностью раскрывающая содержание поэмы Генрика Ибсена. Что ж, поскольку сегодня спектакля нет, то вы, Анна, можете отдыхать, сколько вашей душе угодно. Думаю, вы заслужили хороший отдых. И вы можете гордиться собой, моя юная барышня. Да! Именно так! Гордиться! Невозможно было спеть лучше, чем это сделали вы вчера. Увы, но мне, к сожалению, отдохнуть сегодня не удастся. Убегаю в университет. — Профессор поднялся из-за стола. — Но вечером после работы мы обязательно отпразднуем наш успех. Хорошего вам дня, Анна.
Герр Байер ушел, а Анна принялась допивать свой уже ставший тепловатым кофе. Настроение у нее было скверным, и она испытывала какое-то странное раздражение на всех и вся. Все последние несколько месяцев были затрачены на то, чтобы состоялось вчерашнее событие. Столько усилий, столько труда… Но вот все закончено, а в ее жизни все осталось по-прежнему. Не то чтобы она ждала каких-то перемен. Но ведь что-то же должно было произойти, подумала она с досадой. Хоть что-то…
Интересно, знал ли герр Байер с самого начала, что ей уготована роль певицы-призрака? Знал ли он об этом, когда отыскал ее в горах, задалась резонным вопросом Анна. И не поэтому ли он и перетащил ее в город? Анна прекрасно понимала, что в театре все хотели сделать из нее человека-невидимку, с тем чтобы приписать ее голос мадам Хенсон.
Анна взяла одну из газет, лежавших на столе, и стала водить пальцем по буквам, отыскивая то место, где упоминается «чистый голос» актрисы.
— Но ведь это же мой голос! — воскликнула она, не в силах более выдерживать подобную несправедливость. — Мой!
И тут все напряжение, копившееся в ней со вчерашнего вечера, вдруг прорвалось наружу, выскочило из нее, словно пробка из бутылки с французским шампанским, которым потчует своих гостей герр Байер. Она упала лицом на диван и разрыдалась.
— Анна, дорогая моя, что случилось?
Анна приподняла залитое слезами лицо и увидела стоящую перед ней фрекен Олсдаттер, которая незаметно вошла в комнату.
— Ничего, — пробормотала Анна и принялась торопливо вытирать глаза.
— Это все переутомление. К тому же вы сильно перенервничали вчера. Да еще и от простуды не вполне оправились.
— Нет-нет… со мной все в порядке… Все хорошо. Спасибо вам, — постаралась Анна ответить как можно более твердым голосом.
— Наверное, соскучились по своим, да?
— Да, очень соскучилась. И по свежему деревенскому воздуху тоже… Я… я думаю, что мне пора возвращаться домой, в Хеддал, — едва слышно прошептала Анна.
— Очень вас хорошо понимаю, милая. Все эти настроения мне знакомы не понаслышке. Для нас, деревенских, тех, кто перебрался в город, тоска по дому всегда неизбежна. К тому же вы здесь влачите такое одинокое существование. Вы все время одна и одна.
— А вы тоже скучаете по своим? — неожиданно спросила у экономки Анна.
— Сейчас уже не так, как с самого начала. Привыкла понемногу. А вот сначала чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Моей первой хозяйкой была очень скаредная и зловредная особа. Ужасно третировала нас, своих слуг, обращалась с нами хуже, чем с собаками. Дважды я убегала от нее, но меня находили и возвращали на прежнее место. А потом я познакомилась с герром Байером. Он как-то раз пришел на ужин к моей хозяйке. Вполне возможно, он заметил, как плохо мне живется в ее доме. А может, на тот момент ему и действительно нужна была экономка. Но как бы то ни было, а он буквально в тот же вечер предложил мне работу у себя. Моя прежняя хозяйка не стала закатывать мне скандал по этому поводу. Думаю, она тоже была рада избавиться от меня. И вот герр Байер привез меня сюда. Должна заметить вам, Анна, что, несмотря на некоторую эксцентричность характера, профессор очень хороший и добрый человек.
— Знаю, — немедленно согласилась с ней Анна. Ей стало стыдно за то, что она упивается жалостью к самой себе. Вон какая трудная жизнь была у фрекен Олсдаттер. Не сравнить все то, что случилось с ней, с теми испытаниями, которые выпали на долю пожилой экономки.
— Если, Анна, я могу вас хоть как-то утешить, то скажу лишь одно. Перед моими глазами за годы службы в этом доме прошло много девушек, которым протежировал герр Байер. Но никто из них не вызывал у него такого восхищения, как вы и ваш талант. Вчера вечером он рассказал мне, что все присутствовавшие на премьере пришли в полный восторг от вашего пения.
— Да, но только никто из них не знает, что это было мое пение, — едва слышно обронила Анна.
— Пока не знает. Но поверьте мне, Анна, в один прекрасный день все узнают. Вы еще так молоды, дорогая моя. А вам уже посчастливилось поучаствовать в таком грандиозном событии. Все самые влиятельные люди Христиании слышали, как вы поете. Терпение и еще раз терпение, моя дорогая Анна. И с Божьей помощью все у вас получится. А сейчас мне пора на рынок. Не хотите составить мне компанию и подышать немного свежим воздухом?
— С удовольствием! — воскликнула Анна, подскакивая с дивана. — Вы так добры ко мне, фрекен Олсдаттер! Спасибо вам.
А в это время всего лишь в какой-то паре миль от дома профессора Байера Йенс нервно мерил свою комнату шагами, напряженно прислушиваясь к громким голосам, которые долетали наверх из гостиной. В конце концов случилось то, что рано или поздно должно было случиться. Их с матерью обман внезапно вскрылся. И произошло это сегодня утром, за завтраком, когда отец просматривал утреннюю прессу. В одной из газет ему попалась на глаза хвалебная статья по поводу премьеры спектакля «Пер Гюнт». Журналист был настолько любезен, что почел своим долгом отдельно упомянуть и фамилию Йенса. Вечная ему благодарность за это! Вот что он конкретно написал: «Музыкальная пьеса, предваряющая начало четвертого акта, называется «Утреннее настроение». Пожалуй, это один из самых вдохновенных фрагментов из музыки Эдварда Грига к пьесе Генрика Ибсена «Пер Гюнт». Отдельной похвалы заслуживает Йенс Халворсен, не менее вдохновенно исполнивший эту мелодию на флейте».
Лицо отца мгновенно покрылось краской и стало похожим на раскалившийся медный чайник, который забыли снять с плиты.
— Почему я узнаю об этом только сейчас? — взвился он, метнув свирепый взгляд на жену.
— Потому что я посчитала, что это не столь уж и важно, — ответила Маргарета, и по ее голосу Йенс понял, что мать уже заранее настраивается на грандиозный скандал с мужем.
— Ты посчитала это «неважным»?! — загрохотал по комнате голос Халворсена-старшего. — То есть я, отец семейства, должен узнавать из утренних газет о том, что мой сын, вместо того чтобы прилежно сидеть на лекциях в университете, подвизается в симфоническом оркестре, шляется по ночам по театральным подмосткам? И это ты находишь «неважным»? Безобразие! Немыслимый, возмутительный проступок!
— Уверяю тебя, Йонас, мальчик пропустил совсем немного занятий.
— Тогда изволь объяснить мне следующий пассаж из статьи этого авторитетного критика. «Херр Йохан Хеннум, дирижер симфонического оркестра Христиании, потратил много месяцев на то, чтобы отыскать и собрать воедино этот коллектив музыкантов, а потом был еще долгий репетиционный период, в течение которого он добивался от оркестра слаженной и четкой работы, а также такого исполнительского уровня, который бы полностью соответствовал сложной оркестровке партитуры маэстро Грига». И ты вполне серьезно полагаешь, что я поверю, будто наш сын, имя которого этот почтенный автор упомянул в своей статье, выучил столь серьезную музыку за пару вечеров? Так сказать, схватил все на лету. Господи Боже мой! — Йонас яростно тряхнул головой. — За какого же безмозглого идиота вы двое меня держите! Но впредь я не потерплю подобного к себе отношения. Предупреждаю!
Маргарета повернулась к сыну.
— Йенс, насколько я помню, тебе еще надо готовиться к семинарским занятиям. Ступай к себе в комнату и занимайся.
— Хорошо, мама, — покорно согласился Йенс и поспешно ретировался наверх, чувствуя себя, с одной стороны, немного виноватым, что оставляет мать наедине с разбушевавшимся отцом, а с другой — испытывая невероятное облегчение от того, что гнев отца сейчас обрушится не на него, а на кого-то другого.
И вот Йенс продолжает метаться по спальне, слушает, как отец рычит на мать, и обдумывает, что ему делать дальше. Конечно, отец узнал обо всем чисто случайно. Но рано или поздно он все равно прознал бы про то, чем еще занимается его сын, помимо обязательных лекций в университете. В глубине души Йенсу было обидно, что отец не оценил по достоинству хвалебный отзыв критика о его игре. Но, с другой стороны, он прекрасно понимал своего отца. В конце концов, кто такие все эти музыканты у них в Христиании? Люди, практически не имеющие никакого положения в обществе, к тому же располагающие более чем скромными доходами. Так с чего бы Халворсену-старшему ликовать по поводу того, что Халворсен-младший избрал для себя столь незавидную карьеру? Не говоря уже о том, что Йенс фактически отказался продолжать семейный бизнес, а со временем и стать во главе их фирмы «Халворсен Брюинг Компани».
Впрочем, Йенс чувствовал себя настолько счастливым, что даже нагоняй отца не смог бы омрачить до конца его приподнятое настроение. Наконец-то он обрел себя. Да, в будущем его место только в оркестре. Именно там он сможет реализовать себя полностью как музыкант. Товарищеская атмосфера, царящая в коллективе, веселый нрав музыкантов, их постоянные попойки в кафе «Энгебрет», где оркестранты собирались каждый вечер после завершения спектаклей, — все это как нельзя больше устраивало Йенса. В артистической среде он чувствовал себя как рыба в воде. Не говоря уже о достаточно свободных нравах, царящих за кулисами среди хорошеньких и молоденьких актерок, задействованных в той или иной пьесе…
Вчера герр Хеннум выполнил данное им слово и познакомил Йенса с мадам Хенсон. Когда банкет уже близился к своему завершению, он вдруг заметил, что актриса бросает в его сторону весьма недвусмысленные взгляды, и тут же предложил доставить красавицу в целости и сохранности до ее апартаментов. Все остальное было на редкость приятным и волнующим. Тора оказалась опытной женщиной, к тому же ненасытной. Словом, Йенс выбрался из ее кровати лишь под самое утро. А завтра ему еще предстоит утрясать свои взаимоотношения с Хильдой Омвик, хорошенькой хористкой, с которой он встречался все последние недели. Ему совсем не улыбалось, чтобы слухи о его любовных интрижках в театре докатились до мадам Хенсон. Правда, Хильда где-то через неделю выходит замуж, так что как-нибудь он с ней договорится…
Раздался стук в дверь, и Йенс тотчас же открыл ее.
— Йенс, я сделала все, что смогла, но твой отец желает поговорить и с тобой тоже. Прямо сейчас.
Лицо у матери было бледным, черты напряжены от только что пережитого волнения.
— Спасибо, мама. Сейчас иду.
— Когда он уедет на работу, мы обстоятельно поговорим с тобой обо всем.
Маргарета ласково потрепала сына по плечу, и он заторопился вниз по лестнице. Встретил по пути Дору, которая тут же сообщила, что отец уже ждет его в гостиной.
Йенс тяжело вздохнул. Все самые серьезные и самые неприятные разговоры в их доме всегда велись в гостиной. Комната была под стать отцу, такая же холодная и суровая. Он открыл дверь и переступил порог гостиной. Как всегда, в камине нет огня. Глаза слепило от сверкающего белизной снега, огромные сугробы которого возвышались прямо под высокими окнами.
Отец стоял возле одного из окон. Заслышав шаги сына, он повернулся к нему навстречу.
— Присаживайся, — махнул он рукой в сторону одного из кресел. Йенс послушно уселся, изо всех сил стараясь придать своему лицу смешанное выражение раскаяния и вызова.
— Во-первых, — начал Йонас, усаживаясь напротив сына в огромное кожаное кресло с высокой спинкой, — хочу сказать, что я не виню тебя. Во всем виновата твоя мать, потакавшая этим твоим нелепым, если не сказать абсурдным, замыслам и амбициям. Однако в июле ты, Йенс, уже станешь совершеннолетним, то есть взрослым человеком, который должен сам принимать решения и отвечать за них. Пора уже тебе оторваться от маменькиной юбки.
— Да, папа.
— Вся ситуация в целом не претерпела никаких принципиальных изменений. После окончания университета ты приступаешь к работе на нашей фирме. Будем трудиться вместе, а в один прекрасный день компания перейдет в твои руки. И ты станешь представителем пятого поколения семьи Халворсен, владеющей пивоваренным бизнесом, который когда-то давным-давно основали мои прапрапрадеды. По словам твоей матери, твое участие в оркестре никоим образом не сказалось на твоей учебе в университете, хотя лично я сильно сомневаюсь в этом. И что ты мне скажешь в ответ?
— Мама права. Я пропустил совсем немного лекций, — бесстрашно солгал отцу Йенс.
— Конечно, я бы мог выдернуть тебя из оркестровой ямы прямо сейчас. Но едва ли это положительным образом отразится на репутации нашей семьи, да еще с учетом всех тех обязательств, которые были даны герру Хеннуму. Да и меня вы с матерью, можно сказать, поставили перед свершившимся фактом. А потому поступим так. Мы с твоей матерью договорились, что ты продолжишь играть в оркестре до тех пор, пока не завершатся все премьерные показы нового спектакля, что должно произойти уже в следующем месяце. Надеюсь, за это время ты полностью осознаешь и примешь как данность то будущее, которое ждет тебя впереди.
— Да, папа, — смиренно ответил Йенс.
Отец сделал короткую паузу и начал хрустеть костяшками пальцев — привычка, которая просто выводила Йенса из себя.
— Значит, решено. А как только со всеми твоими… экзерсисами на почве искусства будет покончено, еще раз предупреждаю тебя: впредь подобных выходок я не потерплю. Хочешь связать свою жизнь с профессией музыканта — пожалуйста! Но в этом случае я буду вынужден тотчас же лишить тебя наследства и выставить вон из дома. Не затем пять поколений Халворсенов горбатились на протяжении полутора веков, чтобы наш единственный наследник пустил все состояние по ветру, балуясь игрой на скрипочке.
Йенс из последних сил постарался сделать так, чтобы не доставить отцу удовольствия увидеть на его лице выражение полнейшего потрясения.
— Да, папа. Я все понимаю.
— Вот и отлично! А сейчас я отбываю на работу. Я и так уже опоздал сегодня на целый час. А ведь мне надлежит показывать своим сотрудником пример образцового отношения к работе. Как и тебе, впрочем, когда ты присоединишься ко мне и мы станем трудиться вместе. Всего хорошего, Йенс.
Отец кивнул Йенсу на прощание и ушел, оставив сына в полнейшей прострации от всего того, что он услышал о собственном будущем. Чувствуя, что он сейчас категорически не готов к разговору с матерью, да и вообще не хотел бы никого видеть, Йенс схватил свои коньки, висевшие на вешалке в холле, натянул меховую куртку, шляпу и перчатки и выбежал на улицу. Надо немного проветриться, а заодно и спустить пар.
Квартира 4
Дом 10, улица Святого Олафа
Христиания
10 марта 1876 года
Дорогие Ларс, мамочка, папа и Кнут.
Спасибо тебе, Ларс, за твое последнее письмо, в котором ты пишешь, что в своих письмах я стала делать гораздо меньше ошибок. Сомневаюсь, что это так. Но я сильно стараюсь. Прошло уже две недели после премьеры спектакля «Пер Гюнт» на сцене Театра Христиании (правда, лично я на этой сцене так и не появилась). Герр Байер сказал мне, что в городе только и разговоров об этом спектакле и все билеты на последующие спектакли в театре уже проданы до конца сезона. Подумывают даже о том, чтобы увеличить число представлений, коль скоро спектакль пользуется таким спросом.
А в остальном жизнь моя в Христиании течет прежним ходом. Разве что теперь герр Байер заставляет меня разучивать всякие итальянские арии, которые я нахожу очень сложными для пения. Раз в неделю со мной занимается профессиональный оперный певец. Его зовут Гюнтер. Он немец и говорит с таким сильным акцентом, что я с трудом разбираю, что он там лопочет. А еще от него пахнет грязным бельем, и он все время нюхает табак, который то и дело вылетает из его ноздрей и зависает над верхней губой. Он очень старый и худой. И мне его искренне жаль.
Когда представления драмы «Пер Гюнт» подойдут к концу, то я и сама не знаю, чем стану заниматься здесь дальше. Наверное, тем же, чем и сейчас. Буду по-прежнему петь, шлифовать, по выражению профессора, свой голос, сидеть в четырех стенах и есть ужасно надоевшую мне рыбу. После Пасхи в театре начинается новый сезон. Поговаривают о том, чтобы возобновить постановку спектакля «Пер Гюнт» и в будущем. Ларс, наверное, тебя обрадует новость о том, что вроде бы Генрик Ибсен специально приезжает из Италии, чтобы побывать на одном из спектаклей. Если это так, то я обязательно сообщу тебе потом все подробности.
Пожалуйста, передай мамочке мою благодарность за те новые жилеты, которые она связала для меня. Долгими зимними месяцами они очень пригодились мне. С нетерпением жду наступления весны и надеюсь, что уже совсем скоро я вернусь домой.
Анна.
Анна свернула письмо и со вздохом запечатала конверт. Наверняка, подумала она, близкие ждут от нее всяких театральных сплетен, но что она может рассказать им? Днями напролет она просиживает в квартире герра Байера, а вечерами, сразу же по завершении спектакля, стремглав убегает к себе домой. Вот и все ее новости.
Анна подошла к окну и посмотрела на небо. Четыре часа дня, а еще светло. День ощутимо прибавился. Значит, весна действительно уже не за горами. А потом наступит лето… Анна прижалась лбом к холодной оконной раме, отделяющей ее от улицы с обилием свежего воздуха. Сама мысль о том, что все лето придется проторчать в этих душных стенах, вместо того чтобы носиться по горам вместе с Розой, была просто невыносима.
В оркестровой яме с очередным поручением появился Руди.
— Привет, Руди. Как дела? — поинтересовался у него Йенс.
— Все нормально, мой господин. Так вы написали записку, которую я должен вручить?
— Конечно. Вот она. — Йенс наклонился к мальчугану и прошептал ему прямо в ухо: — Передашь записку мадам Хенсон. — Он сунул записку в маленькую жадную ручонку, присовокупив еще и мелкую монетку.
— Спасибо. Обязательно передам, мой господин.
— Очень хорошо, — сказал Йенс и добавил, видя, что мальчик уже собрался уходить: — Кстати, а кто та молоденькая девушка, с которой я застал тебя вчера на выходе со сцены? Уж не подружка ли твоя? — слегка подначил он Руди.
— Росту она, пожалуй, одного со мной. Но ведь ей целых восемнадцать. А мне еще только двенадцать, — живо возразил мальчуган. — Это Анна Ландвик. Она тоже участвует в спектакле.
— Правда? Что-то я ее совсем не узнал. Да там и темно было. Только успел заметить ее длинные рыжие волосы.
— Да, Анна участвует в спектаклях, вот только на сцене она не появляется. — Мальчик с заговорщицким видом оглянулся по сторонам и поманил Йенса к себе поближе, чтобы прошептать ему прямо на ухо: — Она — голос Сольвейг.
— Ах вот оно что! Понятно! — с показной серьезностью отреагировал на это сообщение Йенс. Секрет о том, что мадам Хенсон поет не своим голосом, уже давно перестал быть секретом за кулисами театра. Но все театральные держали язык за зубами, притворяясь перед зрителями, что дивный голос действительно принадлежит артистке.
— Хорошенькая она, правда?
— Волосы у нее и правда роскошные. Но это единственное, что я успел разглядеть со спины.
— А мне ее очень жаль. Никто ведь так никогда и не узнает, кто на самом деле поет таким красивым голосом. Анну даже определили в одну гримерную вместе с нами, детьми. Вот такие дела. Но мне пора, — завершил свой монолог Руди, услышав звонок, означающий, что до начала спектакля осталось ровно пять минут. — Все передам, как вы просили. Не извольте беспокоиться, мой господин.
Йенс сунул ему в ладошку еще одну монетку.
— Задержи фрекен Ландвик хоть на пару минут возле служебного входа, когда она будет уходить. Хочу получше разглядеть эту таинственную певицу.
— Постараюсь, мой господин, — пообещал Руди, вполне довольный сегодняшней двойной выручкой, метнувшись между рядами стульев с проворностью крысы, удирающей к себе в нору.
— Охотник снова пустился на поиски новых приключений, не так ли, Пер? — усмехнулся Саймон, первая скрипка оркестра.
А он на самом деле не так уж и глуховат, как притворяется, и наверняка кое-что услышал из их разговора с Руди, подумал про себя Йенс. Оркестранты уже успели прозвать Йенса шутливым прозвищем Пер, как бы подчеркивая, что он тоже напропалую волочится за всеми хорошенькими артисточками труппы, и получается это у него совсем не хуже, чем у главного героя пьесы «Пер Гюнт».
— Какое там! — отмахнулся от него Йенс, заметив, что в оркестровой яме появился герр Хеннум. Поначалу прозвище Пер даже забавляло Йенса, однако со временем намек, заключенный в самой шутке, стал чересчур прозрачным. — Ты же знаешь, я предан мадам Хенсон до гробовой доски.
— Получается, что вчера я точно перебрал по части портвейна. Потому что мне показалось, что ты покинул «Энгебрет» под ручку с Йорид Скровсет.
— Наверняка портвейн во всем виноват, — согласился с Саймоном Йенс и поднес ко рту флейту, увидев, что Хеннум уже дал знак к началу.
После завершения спектакля Йенс тут же направился к служебному входу и замешкался там в ожидании Руди и таинственной незнакомки. Обычно он всегда отправлялся прямиком в кафе «Энгебрет» и дожидался там Тору Хенсон, пока она переодевалась у себя в гримерной и кокетничала со своими поклонниками. Как правило, она всегда садилась в карету одна, а потом подбирала Йенса уже на дороге, отъехав на некоторое расстояние от театра.
Йенс понимал, что именно его невысокий статус рядового оркестранта не позволял актрисе открыто появляться с ним на публике. Порой он сам себе казался дешевой шлюхой, которая удовлетворяет физические потребности клиента, но с кем никогда не рискнешь показаться на людях. Что было тем более забавно и нелепо, ведь он принадлежал к одному из самых уважаемых семейств Христиании, являясь единственным законным наследником могущественной империи по производству пива, которой владело уже несколько поколений семейства Халворсен. Между тем Тора постоянно изводила его разговорами о своей насыщенной великосветской жизни, о том, как и где она ужинала с самыми знатными и влиятельными людьми Европы, как обожает ее сам Ибсен, который даже называет актрису своей музой. До поры до времени Йенс был вынужден мириться с заносчивыми выходками своей любовницы. В конце концов все свои унижения он потом с лихвой компенсировал в тиши ее спальни. Однако сейчас он впервые почувствовал, что так не может продолжаться до бесконечности и связь с капризной и своенравной любовницей пора прекращать.
Но вот в полутьме коридора показались две фигурки. На какое-то время они замерли на пороге. Луч света от газового фонаря выхватил из темноты лицо девушки, Руди ей что-то показывал.
Хрупкая девушка, тоненькая как былинка, с прекрасными голубыми глазами, аккуратным носиком, розовыми губками, похожими на два лепестка роз. Маленькое личико в форме сердечка и шикарные золотисто-рыжие волосы, тяжелыми волнами ниспадающие на плечи. Обычно не склонный к славословию и прочим сентиментальным порывам, Йенс вдруг почувствовал, что при виде этой девушки готов расплакаться. На него неожиданно пахнуло свежим горным воздухом и давно забытой чистотой. На фоне незнакомки остальные женщины выглядят обыкновенными размалеванными куклами, и только, подумал он.
Йенс стоял как завороженный, не в силах сдвинуться с места, потом он услышал, как девушка негромко обронила «до свидания», прощаясь с Руди, легкой тенью скользнула мимо Йенса и сразу же уселась в карету, которая уже поджидала ее на выходе из театра.
— Ну что? Видели Анну, мой господин?
Стоило карете отъехать, и Руди тут же нащупал взглядом притаившегося в полумраке Йенса.
— Сделал все, что смог. Задержать ее подольше не получилось бы. Меня уже мама ждет в раздевалке. Я и так ее обманул. Сказал, что мне нужно срочно передать записку привратнику.
— Да, я успел ее рассмотреть. Скажи, она всегда сразу после спектакля уезжает домой?
— Всегда. Каждый вечер.
— Тогда мне надо что-нибудь придумать, чтобы встретиться с ней.
— Удачи вам, мой господин, но мне действительно пора бежать. — Однако Руди замешкался, явно выжидая, когда ему заплатят за оказанную услугу. Йенс сунул руку в карман, и очередная монетка оказалась в ладошке мальчика. — Спасибо. Доброй вам ночи, мой господин.
Йенс побрел через дорогу в кафе «Энгебрет», уселся возле стойки бара и заказал себе порцию тминной водки.
— Ты нездоров, мой мальчик? Что-то ты сегодня очень бледненький? — поинтересовался у него Эйнар, ударник из их оркестра, усевшийся рядом с Йенсом. Йенс всегда восхищался непревзойденным умением Эйнара улизнуть из оркестровой ямы в самый разгар исполнения музыки, сбегать в «Энгебрет», выпить там кружку пива и снова вернуться на свое рабочее место, не пропустив ни такта, строго к тому моменту, когда в игру должны вступить его тарелки. Все музыканты с нетерпением ждали того вечера, во время которого должна будет разразиться катастрофа: Эйнар собьется со счета, считая такты, и не успеет вовремя появиться на своем месте. Однако за все десять лет его работы в оркестре давно ожидаемая катастрофа так и не случилась.
— Отвечаю «да» на оба твоих вопроса, — сказал Йенс, поднося рюмку водки ко рту и залпом осушая ее. Заказав себе еще одну порцию, он вдруг почувствовал, что ему действительно не по себе. Неужели он и вправду заболел? Или это Анна Ландвик так разбередила ему душу? Но как бы там ни было, решил он, а сегодня вечером мадам Хенсон вернется домой одна.
19
— Фрекен Анна, у меня для вас письмо.
Анна оторвалась от своих карт и взглянула на Руди, с которым они баловались игрой в безик. Мальчик широко улыбнулся и незаметно сунул в руку Анны свернутую записку. Они сидели в детской гримерной, а вокруг суетился народ, занятый приготовлением к вечернему представлению.
Анна уже хотела прочитать записку, но Руди тут же шикнул на нее.
— Не здесь! Мне было велено передать, чтобы вы прочитали записку, когда останетесь одна.
— А от кого она? — мгновенно смутилась Анна.
Руди напустил на себя таинственный вид и слегка покачал головой.
— Не могу знать. Я всего лишь письмоносец.
— Тогда почему этот незнакомый человек решил написать мне письмо?
— Вот прочитаете — и все узнаете сами.
Анна бросила на мальчугана самый суровый взгляд из всех, на кои она была способна.
— Скажи мне, кто это? — требовательно приказала она.
— Не могу.
— Тогда я больше не стану играть с тобой в безик.
— И не надо. Мне уже пора переодеваться. — Мальчишка подхватился из-за стола и ретировался в другой угол комнаты.
Анне хотелось рассмеяться при виде забавных уверток Руди. «Ах ты, маленький пройдоха», — подумала она. Вечно он носится по театру с записками или оказывает иные мелкие услуги, чтобы заработать лишнюю монетку или заполучить конфету. С возрастом из него должен вырасти отличный шпик или ловкий аферист и мошенник. Он уже и сегодня в курсе всех сплетен и слухов, бродящих по театру. Анна не сомневалась, что Руди знает, кто автор этой записки. Вполне возможно, он уже даже успел прочитать ее. Вон явно видны отпечатки пальцев вокруг взломанной печати на конверте. Анна украдкой положила конверт в карман своей юбки, решив, что прочитает записку дома, когда уляжется в постель. После чего тоже поднялась из-за стола и пошла готовиться к вечернему выступлению.
Театр Христиании
15 марта 1876 года
Дорогая фрекен Ландвик.
Простите мне мою наглую записку и тот неподобающий способ, с помощью которого она была вручена Вам. Ведь мы с Вами до сих пор не знакомы лично. Между тем, впервые услышав Ваш голос на генеральной репетиции, я был буквально очарован им. Я слушал Ваше пение с непередаваемым волнением и восторгом. Быть может, у нас появится возможность встретиться у служебного входа еще до начала спектакля? Скажем, в четверть восьмого вечера. И тогда мы сможем познакомиться уже лично.
Умоляю Вас, не откажите в моей смиренной просьбе!
Преданный Вам всей душой
Почитатель Вашего таланта.
Перечитав записку дважды, Анна спрятала ее в ящик прикроватной тумбочки. Наверняка ее написал мужчина, подумала она. Не станет же женщина расточать такие похвалы другой женщине. Анна потушила лампу, прикрутив фитиль, и удобно устроилась на подушках, приготовившись отойти ко сну. Наверняка автор записки — какой-нибудь пожилой господин, такого же возраста, как герр Байер, подумала она и вздохнула. Мысль о возможности именно такого сценария никак не воодушевляла…
— Так вы сегодня с ним встречаетесь, да? — поинтересовался у нее Руди, лицо — сама невинность.
— С кем «с ним»?
— Сами знаете с кем.
— Нет, не знаю. Кстати, а откуда об этом знаешь ты, а? — Анна чуть не расхохоталась, увидев смятение на физиономии мальчика, понявшего, что он выдал себя, задав весьма опрометчивый вопрос. — Клянусь, больше я никогда не сяду играть с тобой в карты, ни на деньги, ни на конфеты, если ты не скажешь мне, кто автор этой записки. Понятно?
— Фрекен Анна, я не могу. Простите меня, но я не могу сказать вам этого. — Руди слегка покачал головой, а потом понурил ее. — Я своей жизнью поклялся тому человеку, что не скажу вам, кто он.
— Хорошо. Не можешь назвать имя человека, не называй. Но хоть ответь на мои вопросы. Простым «да» или «нет».
— Хорошо, — согласился мальчик.
— Эту записку написал какой-то господин?
— Да.
— Ему меньше пятидесяти?
— Да.
— Меньше сорока?
— Да.
— Меньше тридцати?
— Фрекен Анна, я не знаю точно, сколько ему лет. Но думаю, ему меньше тридцати.
Ну, хоть что-то, подумала Анна и задала свой следующий вопрос:
— Он наш постоянный зритель?
— Нет… хотя… в какой-то степени да. — Руди почесал затылок. — Во всяком случае, он каждый вечер слушает, как вы поете.
— Он состоит в труппе?
— Да, но не совсем.
— Он музыкант, Руди?
— Фрекен Анна, я и так выболтал много лишнего. — Руди придал своему лицу трагическое выражение и тяжело вздохнул. — Больше я не скажу ни слова!
— Понятно! — воскликнула Анна, весьма довольная результатами своего импровизированного допроса. Она глянула на старые настенные часы, которые всегда опаздывали, а потом поинтересовалась у одной из матерей, тихонько занимавшейся рукоделием в дальнем углу комнаты, который сейчас час.
— Полагаю, около семи, фрекен Ландвик. Я только что выходила в коридор и увидела, что уже приехал герр Джозефсон, — ответила женщина и добавила: — А он ведь всегда такой пунктуальный. Приезжает в театр в одно и то же время.
— Спасибо, — поблагодарила ее Анна и снова глянула на настенные часы, которые сегодня, на удивление, показывали более или менее точное время. Что ж, если этому человеку меньше тридцати, подумала она, то, вполне возможно, и мотивы его желания познакомиться с ней не совсем уж благонадежны. Наверняка им движет не только восхищение ее голосом. При мысли об этом Анна невольно покраснела. Сама идея, что встречи с ней может искать совсем еще молодой человек и что он жаждет увидеть ее не только из-за голоса, взволновали Анну гораздо сильнее, чем она это могла представить.
Часы продолжали тикать, медленно отсчитывая секунды на циферблате, а Анна все еще мялась в нерешительности, не зная, как поступить. В тринадцать минут восьмого она решила идти. Но уже в четырнадцать минут восьмого передумала и сказала сама себе, что никуда не пойдет…
А уже ровно в восемь пятнадцать она бежала по коридору к служебному входу. Прибежала и увидела, что там никого нет.
Халберт, привратник, несший свою вахту у служебного входа, распахнул окошко в своей будке и поинтересовался у Анны, что ей нужно. Но она лишь молча покачала головой в знак того, что ей ничего не нужно, и повернулась, чтобы бежать обратно к себе в гримерную. За спиной распахнулась входная дверь, и порыв холодного ветра с улицы обдал Анну с ног до головы. А уже в следующую секунду чья-то рука осторожно легла на ее плечо.
— Фрекен Ландвик?
— Да.
— Простите, я немного опоздал.
Анна повернулась на голос и увидела перед собой глубоко посаженные глаза светло-орехового цвета. И в ту же минуту она вдруг почувствовала странную пустоту в желудке, как это случалось с ней всякий раз перед тем, как она начинала петь. Халберт в своей будке какое-то время молча разглядывал их обоих, словно перед ним была парочка идиотов, потому что они безмолвно смотрели друг на друга, не в силах отвести глаз.
Молодой человек, стоявший напротив Анны, был приблизительно одного возраста с ней. И он был по-настоящему красив, с густой копной каштановых кудрей, ниспадавших на воротник. Невысокий, но коренастый и широкоплечий, что сразу же придавало его облику мужественность и даже некоторую властность. Анна вдруг почувствовала, как все ее естество, и душа, и тело, и каждая клеточка ее сознания, все-все-все, плавно перетекают в этого незнакомого человека. Это было странное и совершенно необычное для нее состояние. Анну даже немного повело в сторону.
— С вами все в порядке, фрекен Ландвик? У вас такое лицо, будто вы увидели перед собой призрака.
— Благодарю вас, со мной все в порядке. Легкое головокружение, только и всего.
Прозвенел звонок, предупреждающий артистов труппы и музыкантов о десятиминутной готовности перед началом спектакля.
— Пожалуйста, умоляю вас, — едва слышно прошептал Йенс, заметив, что досужий Халберт продолжает буравить их взглядом сквозь очки, — у нас уже почти не осталось времени. И все же давайте выйдем на минутку на улицу, чтобы вы могли вдохнуть в себя хоть немного свежего воздуха.
Он услужливо подставил Анне руку, и ее головка безвольно опустилась к нему на плечо. Йенс снова открыл входную дверь и вывел Анну на крыльцо. Она была такой хрупкой, такой нежной, такой совершенной в своей женственности, что стоило ей только опустить головку к нему на плечо, и он в ту же минуту почувствовал себя ее защитником и телохранителем навек. И все это показалось ему таким естественным, таким правильным, чем-то само собой разумеющимся.
Анна стояла рядом с ним на тротуаре, а его рука бережно поддерживала ее. Анна сделала несколько глубоких вдохов, с наслаждением вдыхая в себя свежий морозный воздух.
— Почему вы искали встречи со мной? — спросила она наконец, немного придя в себя и поняв, что неприлично стоять в такой позе с незнакомым мужчиной. Впрочем, если честно, то у нее было такое чувство, будто она знала его всегда…
— Сам не знаю почему. Не стану хитрить и притворяться. Вначале меня очаровал ваш голос, а потом я упросил Руди и даже заплатил ему, чтобы он сделал так… Словом, я тайком увидел вас… фрекен Ландвик. А сейчас мне пора бежать. Иначе герр Хеннум сотрет меня в порошок. Но когда мы сможем увидеться снова?
— Не знаю.
— Вечером? После окончания спектакля?
— Нет. Меня уже будет ждать карета. И я сразу же должна буду уехать на квартиру герра Байера.
— А днем?
— Тоже нет. — Она приложила руки к своему раскрасневшемуся лицу. — Ничего не могу придумать. К тому же…
— Что?
— Такая встреча представляется мне весьма неподобающей. Если герр Байер узнает о том, что мы встречались, то он…
Прозвенел второй звонок: до начала спектакля оставалось ровно пять минут.
— Умоляю вас, давайте встретимся завтра ровно в шесть на этом же месте. — В голосе Йенса прозвучала откровенная мольба. — А герру Байеру скажите, что вас попросили явиться на репетицию перед началом спектакля.
— Я… я… Доброго вам вечера, мой господин…
Анна повернулась и направилась ко входу. Открыла дверь, чтобы переступить порог, но, прежде чем дверь снова захлопнулась, она ухватилась за ручку двери своими тоненькими пальчиками и придержала ее.
— Могу я хотя бы узнать ваше имя, мой господин?
— О, простите меня великодушно! Забыл представиться. Меня зовут Йенс. Йенс Халворсен.
Анна побрела к себе в гримерную, словно в тумане, а там обессиленно плюхнулась на стул, чтобы хоть как-то прийти в себя. Когда в голове немного прояснилось, она решила, что должна узнать о Йенсе Халворсене как можно больше, прежде чем соглашаться на новую встречу с ним.
Вечером, все то время, пока длился спектакль, она расспрашивала всех подряд, и тех, кому доверяет, и тех, кому не доверяет, что они знают о нем.
Оказывается, молодой человек играет в оркестре сразу на двух инструментах: на скрипке и на флейте. К большему сожалению, в театре у него репутация завзятого волокиты за хорошенькими женщинами. Музыканты даже придумали ему шутливую кличку Пер, в честь главного героя пьесы, который, как известно, тоже любил приударить за слабым полом. Одна из молоденьких хористок сообщила Анне, что Йенс встречается сразу с двумя девчонками из хора, с Хильдой Омвик и Йорид Скровсет. Но самое плохое, в театре упорно ходят слухи, что он является тайным любовником самой мадам Хенсон.
Когда Анна заняла свое обычное место за сценой, чтобы пропеть «Колыбельную», она уже была настолько взвинчена всей полученной информацией, что опоздала со вступлением на целый такт. А в результате мадам Хенсон тоже захлопнула свой рот на два такта раньше положенного. Анна даже не осмелилась взглянуть в оркестровую яму, боясь случайно встретиться взглядом с Йенсом Халворсеном.
— Больше я и думать не буду об этом человеке, — решительно приказала она себе, прикручивая фитиль в лампе, стоявшей на ночном столике рядом с кроватью. — По всему видно, что он ужасный, бессердечный тип, — добавила она в сердцах, немного раздосадованная тем, что слухи о его амурных похождениях взволновали ее больше, чем это следовало бы. — Да мне и дела нет до него! Ведь я же дала слово выйти замуж совсем за другого человека.
Однако на следующий день Анне потребовалась вся сила воли, чтобы не солгать герру Байеру, будто ей надо поехать в театр пораньше, так как у нее назначена репетиция перед началом спектакля. В театр она приехала в свое обычное время, без пятнадцати семь. На тротуаре перед служебным входом было пусто. Странно, но она вдруг почувствовала непроизвольный укол разочарования и тут же рассердилась на себя за собственную слабость.
Она вошла в гримерную. Мамаши детворы, участвующей в спектакле, занятые, по своему обыкновению, рукоделием, нестройным хором приветствовали ее. Тут же Анну окружили дети в надежде, что она принесла что-то новенькое для игр с ними. И только один мальчишка стоял к ней спиной, понурив голову, и не подбежал, пока она обнимала других. Но вот он поднял голову и поверх голов малышни бросил на Анну печальный взгляд. Руди был не похож на себя. Но тут маленьких актеров пригласили на сцену. Одарив Анну еще одним грустным взглядом, мальчик вместе с остальными детьми устремился на подмостки. Однако в антракте он нашел ее.
— Мой друг сказал мне, что вы не встретились с ним сегодня вечером. Он очень переживает из-за этого. Он прислал вам еще одно письмо. — Мальчик извлек из кармана запечатанный конверт и протянул его Анне.
Но она отстранила от себя конверт.
— Пожалуйста, передай своему другу, что меня не интересуют его письма.
— Но почему?
— Потому что не интересуют, Руди! И на этом точка.
— Фрекен Анна, я сам видел, как он убит из-за того, что вы не пришли. Он очень переживает, честное слово.
— Руди, ты очень способный ребенок, это правда. И как актер, и как человек, умеющий выманить монетку-другую у взрослых. Однако есть вещи, которые ты еще не вполне понимаешь…
Анна открыла дверь и вышла из гримерной. Руди с видом побитой собаки поплелся за ней следом.
— Чего я не понимаю?
— Всякие взрослые дела, — ответила она на ходу, уже начиная терять терпение. Ей было рано занимать свое место в кулисах. Ее песня должна прозвучать еще не скоро, но Анне хотелось побыстрее отвязаться от мальчика с его назойливыми расспросами.
— Все я понимаю про ваши взрослые дела, фрекен Анна, — возразил Руди. — Наверняка наслушались всяких сплетен про него, когда выяснили, кто он и как его зовут.
— Ах, так и ты в курсе всех этих разговоров, да? Тогда почему же ты так настойчиво уговариваешь меня согласиться с ним на новую встречу? — возмутилась Анна и круто повернулась лицом к Руди, взглядом давая ему понять, чтобы он отстал от нее, наконец. — Да, у этого господина ужасная репутация! К тому же у меня уже есть молодой человек и в обозримом будущем, — Анна снова двинулась по коридору в сторону кулис, — мы с ним поженимся.
— Очень рад за вас, фрекен Анна. Но у этого господина самые благородные побуждения к вам. Честное слово!
— Руди, ради всех святых! Оставь меня в покое, ладно?
— Оставлю, оставлю! И все же вы должны встретиться с ним, фрекен Анна. Вы понимаете, я не прочь заработать, но сейчас я делаю все это совершенно бесплатно. Возьмите хоть письмо от него!
Анна не успела возразить, как мальчишка буквально силой втиснул ей в руку конверт и тут же стремглав бросился от нее по коридору. Анна спряталась среди декораций, мгновенно превратившись в невидимку для посторонних глаз, и стала слушать, как настраиваются оркестранты ко второму акту. Потом взглянула в оркестровую яму и выхватила глазами фигуру Йенса Халворсена. Вот он занял свое место и извлек из футляра флейту. Слегка повертел головой в разные стороны, и в какой-то момент их глаза встретились. В его взгляде было столько страдания, что Анна невольно поежилась, боясь разжалобиться. Она осторожно выбралась из-за декораций и снова, словно в тумане, побежала к себе в гримерную, едва не столкнувшись по пути с мадам Хенсон. Облако знакомого французского парфюма шлейфом плыло по коридору вслед за актрисой. Она даже не заметила Анну, но та вдруг вспомнила все сплетни, что гуляют на их с Йенсом счет, и прежнее озлобление проснулось в ней с новой силой. Этот Йенс Халворсен — самый обыкновенный подлец! Негодный соблазнитель! Наверняка решил приударить, чтобы опорочить Анну и разрушить ей жизнь. Она вошла в гримерную с твердым намерением весь следующий антракт посвятить игре в карты с детьми. Надо же чем-то занять себя, чтобы не думать о нем.
Вечером, вернувшись домой после спектакля, Анна прямиком направилась в пустую гостиную. Огромным усилием воли она заставила себя достать из кармана нераспечатанный конверт с письмом Йенса и швырнула его прямиком в огонь.
В течение последующих двух недель Руди каждый вечер приносил ей очередное письмо от Йенса Халворсена. Но Анна сжигала их не читая. Сегодня же ее решимость положить конец всем этим несносным приставаниям Йенса еще более укрепилась после того, как она и все остальные участники спектакля стали невольными свидетелями весьма забавной сцены. Вдруг в разгар антракта послышался громкий визг из гримерной мадам Хенсон, а следом — звон разбитого стекла.
— Что там происходит? — спросила Анна у Руди.
— Не скажу! — ответил упрямый мальчишка, скрестив руки на груди.
— Почему? — удивилась Анна. — Ведь ты же все и про всех знаешь! Хочешь, я заплачу тебе? — пустила она в ход самый веский аргумент.
— Я не скажу вам ничего ни за какие деньги! Вот! Потому что у вас может сложиться неверное представление.
— Представление о чем?
Но Руди лишь отрицательно качнул головой и отошел от нее. Однако к следующему антракту ситуация более или менее прояснилась, так как в театре уже вовсю стали роиться слухи. Знакомая девушка из хора рассказала Анне, что якобы мадам Хенсон стало известно о том, что пару недель тому назад Йенса Халворсена видели вместе с Йорид, еще одной солисткой из их хора. Выслушав хористку, Анна совсем не удивилась этой новости. Судя по всему, вся эта история стала новостью только для самой мадам Хенсон, которая единственная во всем театре ни о чем не догадывалась.
Приехав на первое представление на следующей неделе, Анна увидела огромный букет алых роз, который лежал возле окошка вахтера рядом со служебным входом. Она уже прошла мимо цветов, направляясь к себе в гримерную, но тут услышала, как Халберт, вахтер театра, окликнул ее:
— Фрекен Ландвик.
— Слушаю вас.
— Эти цветы вам.
— Мне? — страшно удивилась Анна.
— Да, вам. Пожалуйста, заберите их отсюда. Они мне весь вид загораживают.
Анна покраснела до ушей, сама став похожей на розу, но повернулась и подошла к будке.
— Кажется, у вас, фрекен Ландвик, тоже завелся поклонник. Интересно, кто бы это мог быть? — Халберт многозначительно поднял бровь и бросил укоризненный взгляд на девушку, но Анна молча забрала огромный букет, стараясь не встречаться с привратником взглядом.
— Ну и ну! — воскликнула она про себя, шагая по коридору прямиком в дамскую комнату, холодное и довольно вонючее помещение, общее для всех женщин, работавших в театре. — Это же надо иметь такое нахальство! Посылать мне цветы под носом у мадам Хенсон и Йорид Скровсет. Да он со мной играет, будто кошка с мышкой, — рассерженно прошептала она и, громко хлопнув дверью, заперлась в кабинке. — Решил, что раз мадам Хенсон пронюхала про его шашни, так можно переключиться на меня. Вообразил, что сумеет вскружить голову простой деревенской девчонке с помощью своего веника. Не тут-то было!
Анна прочитала карточку, приколотую к букету.
«Я совсем не такой, каким Вы меня считаете. Умоляю, дайте мне шанс доказать Вам это».
— Ха-ха-ха! — злорадно воскликнула Анна и порвала карточку на мелкие кусочки, а потом выбросила их в унитаз и смыла. Наверняка сейчас в гримерке начнутся расспросы, откуда цветы, кто их преподнес и прочее. Анне совсем не хотелось, чтобы кто-то в труппе догадался об их истинном происхождении.
— Какая прелесть, Анна! — воскликнула одна из мамаш, когда Анна вошла в гримерку с букетом роз в руках. — Что за дивные цветы!
— Кто вам их подарил? — немедленно поинтересовалась вторая мамаша.
Все в комнате замолчали в ожидании ответа.
— Разумеется, цветы мне прислал мой молодой человек, — ответила им Анна после короткой паузы. — Его зовут Ларс, и он живет в Хеддале.
Последовала новая порция восторженных восклицаний.
— Какой-то особый повод, да? Ведь эти розы стоят целую кучу денег, — не отставала от Анны одна особо любопытная матрона.
— Да, вы правы. Повод… есть. Сегодня у меня день рождения, — самым бессовестным образом солгала ей Анна.
И снова раздался хор удивленных голосов.
— Ваш день рождения?! Но почему же вы ничего не сказали нам?
Весь оставшийся вечер Анна была вынуждена принимать поздравления по случаю своего дня рождения. Ее обнимали, целовали, дарили всяческие безделушки и сувениры, демонстрируя всеобщую симпатию и любовь. И лишь хитроватая улыбка на физиономии Руди несколько портила настроение, но Анна делала вид, что не замечает ее.
— Итак, Анна, вы в курсе того, что театральный сезон близится к своему завершению и вскоре представления спектакля «Пер Гюнт» будут завершены. В июне я устраиваю по этому случаю специальное суаре, на которое собираюсь пригласить все сливки нашего столичного общества. Хочу, чтобы они пришли и послушали, как вы поете. Пора вам начинать самостоятельную певческую карьеру. Явить себя, так сказать, миру и перестать быть таинственным привидением с дивным, ангелоподобным голосом.
— Понятно, герр Байер. Спасибо вам.
— Анна! — Профессор слегка нахмурился, бросив внимательный взгляд на Анну. — У вас есть какие-то сомнения касательно собственного будущего?
— Нет, я просто очень устала. Большое вам спасибо за то внимание, которое вы мне уделяете.
— Понимаю-понимаю! Последние несколько месяцев были действительно очень трудными. Но поверьте мне, Анна, многие мои знакомые из мира музыки уже в курсе того, кому принадлежит прекрасный голос Сольвейг. А сейчас ступайте к себе и немного отдохните. Вы и правда очень бледненькая.
— Хорошо, герр Байер.
Франц Байер с грустью посмотрел ей вслед. Ему были вполне понятны ее переживания, но что он мог сделать в сложившихся обстоятельствах? Анонимность исполнительницы была специально оговорена в контракте, подписанном Людвигом Джозефсоном и Йоханом Хеннумом. Но контракт уже близится к своему завершению, все условия его соблюдены и принесли огромную пользу для общего дела. Зато сейчас все самые влиятельные и авторитетные представители музыкального сообщества Христиании слетятся к нему на суаре, словно бабочки на огонь. И только затем, чтобы послушать таинственную обладательницу прекрасного голоса, которая так вдохновенно исполняла песни Сольвейг на протяжении всего сезона. А впереди у него огромные, просто грандиозные планы касательно будущего его ученицы Анны Ландвик.
20
На душе у Йенса было особенно муторно, когда он проснулся. Неделю назад представления спектакля «Пер Гюнт» были завершены. И хотя Хеннум пообещал Йенсу постоянное место в оркестре для обслуживания гастролирующих оперных и балетных труп, которые, возможно, приедут в Христианию без своего музыкального сопровождения, перспектива все равно оставалась весьма неопределенной. Как бы то ни было, а до начала нового сезона, до которого еще оставалось больше месяца, никакой иной работы у него не было. Ситуацию еще более усугубило то обстоятельство, что с началом показа драмы «Пер Гюнт» в Театре Христиании Йенс появлялся в университете лишь от случая к случаю, посетив в общей сложности не более десятка лекций. А в результате к выпускным экзаменам подошел совсем неподготовленным. Он уже заранее настроился на то, что завалит все экзамены и не видать ему степени бакалавра как своих ушей.
На прошлой неделе перед началом предпоследнего спектакля он рискнул и показал Хеннуму свои последние композиции, над которыми прилежно трудился все последнее время, и это вместо того, чтобы готовиться к экзаменам в университете. Наиграл их дирижеру, и тот, поразмыслив немного, назвал его экзерсисы «вторичными по замыслу», впрочем, весьма недурственными для начинающего композитора.
— Хотел бы посоветовать вам, молодой человек, уехать из Христиании и продолжить свое музыкальное образование в какой-нибудь солидной консерватории. У вас есть несомненный композиторский талант, но вам еще надо научиться «слышать» мелодию, которая рождается у вас на бумаге. Представлять себе, как она будет звучать в исполнении самых различных инструментов. Вот взять, к примеру, этот фрагмент. — Хеннум ткнул пальцем в ноты. — Он рассчитан на то, чтобы его исполнял весь оркестр в полном составе? Или как? А может… — Дирижер сыграл первые четыре такта на рояле. Даже пристрастное ухо Йенса мгновенно уловило явную перекличку с «Утренним настроением» Эдварда Грига. — А может, лучше попробовать сыграть это на флейте, а? И все сразу же станет ясно…
Герр Хеннум иронично улыбнулся, а Йенс тут же покраснел до корней волос.
— Понятно, герр Хеннум.
— А сейчас возьмем второй фрагмент. Это будет играться на скрипке? Или все же на виолончели? А может, альт лучше подойдет? — Хеннум вернул листок с нотами Йенсу и слегка потрепал его по плечу. — Вот вам мой совет, юный друг: если вы настроены серьезно последовать за Эдвардом Григом и его не менее известными коллегами, ступайте учиться. Вы должны научиться сочинять музыку так, чтобы она звучала не только в вашей голове, но и в партитуре.
— Но в Христиании нет педагогов, которые могли бы обучить меня мастерству оркестровки, — возразил ему Йенс.
— Вы правы. В Христиании таких педагогов нет. А потому вам следует ехать за границу. Все наши маститые композиторы из Скандинавии поступали именно так. Отправляйтесь, к примеру, в Лейпциг, как это в свое время сделал Эдвард Григ.
Йенс отошел от дирижера, ругая себя за собственную наивность. К тому же он прекрасно понимал, что если отец приведет свои угрозы в действие и лишит его наследства в случае выбора карьеры музыканта, то ни о каком дальнейшем продолжении образования в серьезном музыкальном заведении не может быть и речи. На это у него попросту не будет денег. Пока ему помогала и более или менее успешно вела по стезе музыки природная одаренность, но одного таланта мало, и Йенс это отлично понимал. Нужно обстоятельно и глубоко заняться изучением композиции, если он действительно хочет стать профессиональным композитором.
Покидая театр, Йенс ругал себя на чем свет стоит за тот разгульный образ жизни, который вел последние три года. Если бы он не растрачивал время и деньги на женщин и на спиртное, то сэкономленных средств вполне могло бы хватить для воплощения в жизнь всех его планов. Но сейчас, подумал он с тоской, уже слишком поздно. Он профукал все свои шансы и возможности, и винить в этом некого. Кругом виноват он один.
Несмотря на то что Йенс преисполнился решимости не предаваться прежней разгульной жизни с завершением театрального сезона и с окончанием представлений спектакля «Пер Гюнт», сегодня он снова проснулся с ужасной головной болью. Вчера вечером, пребывая в самом скверном расположении духа, он опять потащился в «Энгебрет», чтобы утопить свои горести в вине в компании знакомых музыкантов, которых он там наверняка встретит. А в результате сегодня голова раскалывается с похмелья.
В доме было тихо, и это косвенно указывало на то, что уже позднее утро, если вообще не день. Отец наверняка уже отбыл на работу, мама, по своему обыкновению, отправилась в город выпить чашечку кофе с какой-нибудь своей приятельницей. Йенс позвонил в колокольчик, вызывая к себе Дору. Ему позарез нужна сейчас чашечка кофе. Пришлось немного подождать. Но вот наконец раздался стук в дверь, и он попросил войти. На пороге появилась служанка с очень недовольным выражением лица. Она с нарочитым шумом поставила на его кровать поднос с завтраком.
— Который сейчас час? — поинтересовался у нее Йенс.
— Четверть двенадцатого. Что-нибудь еще?
Он глянул на Дору, отлично понимая, почему она дуется на него. Последнее время он совсем не обращал на нее внимания. Может, ублажить ее прямо сейчас, мелькнуло у него. Облегчить, так сказать, себе жизнь, хотя бы в стенах родного дома. Он отхлебнул из чашки кофе и почему-то вспомнил вдруг Анну. И сразу же желание возиться с Дорой пропало.
— Нет, больше ничего. Спасибо, Дора.
Он поспешно отвел глаза от служанки, увидев, как она переменилась в лице, схватил с подноса газету и зарылся в нее с головой, делая вид, что читает, а сам с нетерпением ожидал того момента, когда Дора покинет комнату. Но вот она наконец ушла, Йенс тут же отложил газету в сторону и тяжело вздохнул. Ему было стыдно за проявленную вчера слабость. Это же надо! Напился как свинья. Но вчера у него было так мерзко на душе… Жить не хотелось… Вот он и решил забыться. Даже мысли об Анне Ландвик больше не способны были поднять ему настроение.
— Что с тобой, парень? — участливо поинтересовался у него вчера Саймон. — Наверняка опять женщины, да?
— Не женщины, а девушка. Та девушка, которая поет песни Сольвейг. Я все время думаю о ней, Саймон. По-моему, я влюбился… Влюбился впервые в жизни.
Саймон откинул голову назад и весело рассмеялся.
— Йенс, ну, как же ты не видишь очевидного?
— Не понимаю, что тут смешного? И что я должен увидеть?
— Эта девушка — единственная, кто на сегодняшний день отказала тебе. Сказала тебе «нет». Вот ты и решил, что влюбился в нее! Да, вполне возможно, она очаровала тебя своей чистотой и невинностью, этакая целомудренная сельская пастушка… Но неужели ты не понимаешь, что эта девочка совсем не пара такому рафинированному городскому мальчику, как ты?
— Ты ошибаешься! Какая мне разница, аристократка она или простая деревенская девушка? Я люблю ее! А ее голос! Он… он самый совершенный из всех, что мне довелось слышать. И личико у нее ангельское.
Саймон глянул на пустой стакан приятеля.
— Это в тебе сейчас тминная водка говорит, мой друг. Поверь мне на слово, Йенс. Все твои душевные страдания проистекают от того, что ты в первый раз в жизни получил отказ. Только и всего. И никакой любви тут нет.
Йенс медленно цедил уже остывший кофе, размышляя над вчерашним разговором. А может, Саймон действительно прав? Однако прелестный образ Анны, ее божественный голос по-прежнему будоражили воображение. И зачем ему эта лишняя головная боль, подумал он с отчаянием. У него и без Анны Ландвик проблем хоть отбавляй. Лучше бы он никогда ее не видел. И не слышал, как она поет…
Суаре назначили на пятнадцатое июня, приурочив к дню рождения маэстро Грига. Несколько дней тому назад, уже после последнего показа спектакля «Пер Гюнт» на сцене, за традиционной чашечкой чая в гостиной герр Байер сказал Анне:
— Я пошлю приглашение Эдварду Григу. Пусть он своими глазами увидит ту девушку, которая первой исполнила песни его Сольвейг. Впрочем, говорят, он сейчас за границей. Но мы построим программу вашего выступления, Анна, таким образом, чтобы вы обязательно исполнили несколько народных песен. В том числе и из спектакля «Пер Гюнт», конечно. А еще обязательно арию Виолетты из «Травиаты» Верди. И какой-нибудь церковный гимн. Хочу, чтобы слушатели сами убедились, какой широкий диапазон у вашего голоса.
— Но успею ли я вернуться к себе в Хеддал, чтобы попасть на свадьбу брата? — осторожно поинтересовалась у профессора Анна, чувствуя, что еще месяц без свежего воздуха — и она попросту задохнется в четырех стенах городского дома.
— Конечно, дорогая моя. Обязательно успеете. Вы поедете в Хеддал сразу же после суаре и пробудете дома все лето. А с завтрашнего утра снова за работу. У нас в запасе всего лишь месяц. За этот срок мы должны довести до совершенства и вас, и ваш голос.
Для этой цели герр Байер пригласил целый ряд педагогов, которые, по его мнению, могли компетентно следить за тем, как Анна исполняет те песни, на которых они остановили свой выбор. Гюнтер по-прежнему натаскивал ее по части оперного репертуара, капельмейстер из кафедрального собора, с обгрызенными ногтями и со сверкающей лысиной, регулярно наведывался к ним в качестве эксперта по исполнению духовной музыки. Сам герр Байер ежедневно в течение часа занимался с Анной техникой вокала. Потом приходила портниха, снимала с Анны мерки, чтобы сшить ей множество красивых нарядов, подобающих для восходящей оперной звезды. Но больше всего Анна радовалась тому, что герр Байер стал регулярно водить ее на самые разнообразные концерты.
Так, в один из вечеров, когда они собирались на премьеру оперы Россини «Севильский цирюльник», которую в их театре давала гастролирующая итальянская труппа, Анна вошла в гостиную в одном из своих новых вечерних платьев: изысканный наряд из небесного-голубого шелка.
— Моя юная барышня! — восторженно хлопнул в ладоши герр Байер при ее появлении и тотчас же поднялся со своего места. — Вы сегодня просто неотразимы! Этот цвет вам очень к лицу. Очень! А сейчас позвольте мне нанести еще один маленький штришок.
Герр Байер вручил ей кожаную коробочку, в которой лежали сапфировое колье и сережки в форме двух продолговатых капель. Сверкающие камни с алмазной огранкой были закреплены на филигранном золотом ожерелье. Тонкая работа сразу же выдавала руку истинного мастера. Ошеломленная Анна молча уставилась на украшение, не зная, что сказать.
— Герр Байер…
— Эти украшения принадлежали моей жене. Хочу, чтобы вы надели их в этот вечер. Позвольте, я помогу застегнуть вам замочек.
Анна не посмела отказать. Профессор достал из футляра колье, а уже в следующую минуту она почувствовала легкое прикосновение его пальцев у себя на шее, когда он стал возиться с замком.
— Прекрасно дополняет ваш наряд! — воскликнул профессор, не скрывая своего удовлетворения. Герр Байер стоял так близко от Анны, что она явственно почувствовала его не совсем свежее дыхание. — А сейчас поспешим и предстанем перед почтенной театральной публикой во всей нашей красе.
Весь следующий месяц Анна упорно занималась музыкой, стараясь получить максимум удовольствия от своего пребывания в Христиании. Она регулярно писала письма Ларсу, а каждый вечер, отходя ко сну, истово молилась. Однако, несмотря на все свои старания, так и не смогла прогнать из своей головы мысли о Йенсе Халворсене Ужасном, как она его прозвала про себя. Сто раз она повторяла себе, что получила хороший урок, поддавшись минутной слабости ветреного сердца. Увы-увы! Мысли продолжали кружить по замкнутому кругу, словно стрелки на циферблате часов. Вот если бы она могла довериться какому-нибудь преданному ей человеку, поделиться, попросить помочь ей избавиться от этого наваждения. Ведь есть же, в конце концов, какое-то средство. Лекарство от любви.
— Господи боже мой! — вздохнула Анна однажды вечером, поднимаясь с колен после молитвы. — Думаю, я очень, очень больна.
Чем ближе была назначенная дата, тем сильнее волновался и сам герр Байер. Анна видела, в каком возбуждении он пребывал все последние дни.
— Итак, моя дорогая девочка, — объявил профессор в день, когда должно было состояться выступление Анны перед его гостями, — я пригласил скрипача и виолончелиста, чтобы они аккомпанировали вам. Сам я, конечно, буду за роялем. Они должны подъехать к нам с утра, и мы немного порепетируем все вместе. А потом у вас будет возможность хорошенько отдохнуть и подготовиться к вечернему выступлению.
В одиннадцать часов утра в дверь позвонили. Анна, сидя в гостиной в ожидании музыкантов, услышала, как фрекен Олсдаттер открыла дверь и с кем-то поздоровалась. Анна поднялась со своего места, когда музыканты вошли в гостиную в сопровождении герра Байера.
— Позвольте представить вам виолончелиста, герра Айсаксена, и скрипача, герра Халворсена, — объявил Байер прямо с порога. — Обоих мне настоятельно рекомендовал мой друг герр Хеннум.
У Анны снова закружилась голова при виде Йенса Халворсена Ужасного. А он как ни в чем не бывало пересек комнату и подошел к ней, чтобы по- здороваться.
— Фрекен Ландвик, для меня большая честь принять сегодня вечером участие в вашем суаре.
— Благодарю вас, — прошептала она едва слышно, заметив веселые огоньки, прыгающие в его глазах. Ей-то самой было вовсе не до смеха. Сердце колотилось как бешеное. Казалось, еще немного, и оно выскочит из груди.
— Пожалуй, начнем с Верди, — предложил герр Байер музыкантам, когда все трое расположились возле рояля.
— Хорошо, герр Байер, — согласились они.
— Тогда начинаем.
Судя по нескрываемому недовольству, читавшемуся на лице профессора, Анна на репетиции была далека от своей лучшей формы. Она начисто забыла все, чему ее учили весь минувший месяц, а в самом конце арии, на вибрато, даже сбилась с дыхания. «А все ты виноват, Йенс Халворсен Ужасный», — злилась Анна про себя.
— Думаю, господа, на сегодня репетиций достаточно. Будем надеяться, что вечером наше выступление прозвучит более слаженно. Жду вас ровно в половине седьмого. Суаре начнется в семь.
Музыканты вежливо откланялись профессору, потом отвесили прощальные поклоны Анне. Но прежде чем покинуть гостиную, Йенс метнул в Анну многозначительный взгляд светло-карих глаз.
— Анна, что это с вами сегодня? — удивился герр Байер, когда они наконец остались одни. — Не думаю, что вас так разволновали аккомпаниаторы. Ведь вы уже привыкли петь в сопровождении целого оркестра.
— Простите, герр Байер. Просто у меня с утра немного болит голова.
— А все нервы, моя дорогая барышня, сплошные нервы. Что, впрочем, вполне понятно. — Лицо Байера просветлело, и он ласково погладил Анну по плечу. — Все пройдет, вот увидите. Легкий обед, потом отдыхать. А перед началом вечера мы с вами обязательно выпьем по небольшому бокалу вина… Чтобы успокоить ваши расходившиеся нервы. Уверен, сегодня вас ждет огромный успех, а уже завтра о вас будет говорить вся Христиания.
В пять часов вечера фрекен Олсдаттер появилась на пороге спальни Анны с чашкой воды и неизменной порцией надоевшего меда.
— Я приготовила вам ванну, моя дорогая. Пока вы будете купаться, я разложу на кровати ваш наряд для сегодняшнего вечера. Герр Байер сказал, что ему бы хотелось, чтобы вы появились в своем небесно-голубом платье и надели сапфиры его жены. Он также предложил сделать вам высокую прическу. Я помогу вам уложить волосы как следует.
— Спасибо вам, фрекен Олсдаттер, — поблагодарила экономку Анна.
Потом она долго лежала в ванне, прикрыв лицо фланелевой салфеткой и пытаясь утихомирить сердцебиение. А оно никак не утихало, можно сказать, с того самого момента, как она увидела перед собой Йенса Халворсена. Стоило бросить на него взгляд, и она тут же почувствовала, как подкосились ноги, как пересохло в горле и как застучало сердце в груди. Словно весь ее организм вдруг взял и вышел из строя.
— Господи, помоги мне! Дай мне силы и мужества пережить сегодняшний вечер, — мысленно молилась Анна, вытираясь полотенцем. — И прости мне мои нехорошие мысли. Пусть он лучше заболеет и не придет к нам вечером. Пусть у него желчь разойдется и он не сможет играть.
Переодевшись в вечернее платье и соорудив с помощью фрекен Олсдаттер на голове прическу, Анна направилась по коридору в гостиную. Тридцать позолоченных, обитых красным бархатом стульев были расставлены в форме полукруга в эркерном окне рядом с роялем. Йенс Халворсен и виолончелист уже были на месте, беседовали о чем-то с профессором. При виде Анны лицо герра Байера прояснилось.
— Выглядите превосходно, моя юная барышня! — воскликнул он, не скрывая своего восхищения, и протянул ей бокал вина. — Давайте выпьем за успех этого вечера, пока не началась вся сопутствующая ему суета.
Анна сделала глоток, зафиксировав боковым зрением, как глаза Йенса скользнули по ее декольте. Невозможно было понять, любуется он сверкающими сапфирами на ее шее или его привлекла белоснежная кожа, видневшаяся в вырезе, но как бы то ни было, а Анна почувствовала, что краснеет.
— За вас, Анна! — провозгласил свой тост герр Байер.
— За фрекен Ландвик, — поддержал его Йенс, поднимая свой бокал.
— А сейчас, Анна, ступайте на кухню и посидите там какое-то время в компании фрекен Олсдаттер, пока я не приглашу вас.
— Хорошо, герр Байер.
— Удачи вам, любовь моя, — выдохнул Йенс, когда Анна прошла мимо него, направляясь к двери.
Трудно сказать, что сыграло свою решающую роль, то ли выпитое вино, то ли присутствие рядом Йенса Халворсена Ужасного, вдохновенно аккомпанировавшего ей в тот вечер на скрипке, но когда перед затихшей аудиторией в воздухе растаял последний звук, Анна поняла, что лучше она еще никогда не пела.
Последовали громкие и долгие аплодисменты. Потом гости, среди них и Йохан Хеннум, окружили юную певицу, поздравляли, наперебой предлагали устроить публичные концерты в Зале Вольных Каменщиков или в Зале для приемов при городской ратуше. Герр Байер, сияя от удовольствия, стоял рядом с Анной, посматривая на девушку хозяйским взглядом. Йенс крутился на заднем плане. Но стоило профессору отойти в сторону, как Йенс тут же воспользовался возможностью, чтобы перекинуться с Анной парой слов.
— Фрекен Ландвик, примите мои самые искренние поздравления. Присоединяюсь к восторженному хору слушателей. Ваше пение сегодня было выше всяких похвал.
— Благодарю вас, герр Халворсен, — сдержанно поблагодарила его Анна.
— Пожалуйста, Анна! Умоляю вас, — добавил он вполголоса. — С тех самых пор, как я видел вас в последний раз, я буквально не нахожу себе места. Весь извелся… Постоянно думаю о вас… Неужели вы не понимаете, что сама судьба распорядилась так, чтобы снова свести нас вместе?
Впервые Анна услышала из его уст обращение к ней по имени. И оно, это имя, прозвучало так сердечно и нежно, что она лишь молча уставилась куда-то вдаль поверх его плеча, зная, что если они сейчас встретятся глазами, то она пропала. Ведь Йенс только что озвучил и ее собственные мысли.
— Пожалуйста, давайте встретимся… Назначьте мне встречу, в любое время… Где угодно… Я…
— Герр Халворсен, — оборвала его на полуслове Анна, обретя наконец голос, — я совсем скоро возвращаюсь к себе домой, в Хеддал, на свадьбу брата.
— Тогда позвольте мне увидеться с вами, когда вы снова приедете в Христианию. Анна, я… — Заметив приближающегося к ним герра Байера, Йенс тут же отвесил ей учтивый поклон. — Я получил огромное удовольствие от этого вечера, фрекен Ландвик. — Йенс посмотрел ей прямо в глаза, и Анна прочитала в его взгляде плохо скрываемое отчаяние.
— Превосходно пела, правда ведь? — Герр Байер покровительственно похлопал Йенса по плечу. — Особенно эти высокие ноты в среднем и верхнем диапазоне. А ее великолепное вибрато… Нет, определенно, это было ее лучшее выступление из всех, что я слышал.
— Вы правы. Сегодня фрекен Анна пела просто бесподобно. Однако мне пора. — Йенс бросил выжидательный взгляд на профессора.
— Ах да! Конечно! Простите меня, дорогая Анна. Но я вынужден отлучиться на пару минут, чтобы рассчитаться с нашим молодым скрипачом.
Где-то через час Анна удалилась к себе в комнату, испытывая легкое головокружение и пребывая в состоянии полнейшей эйфории. То ли сегодняшний успех так на нее подействовал, то ли второй бокал вина, который она весьма опрометчиво выпила. Однако в глубине души она знала правду. Пока фрекен Олсдаттер помогала ей раздеваться, она не переставала думать о Йенсе Халворсене. Ее пьянила сама мысль о том, что он по-прежнему увлечен ею. Так же сильно, признавалась она себе с большой неохотой, как и она увлечена им…
Сталсберг Ванингшусет
Тиндевеген
Хеддал
30 июня 1876 года
Дорогая Анна.
У меня печальная новость. В минувший вторник ушел из жизни мой отец. К счастью, он упокоился с миром. Наверное, так будет лучше для него. Ведь ты же знаешь, как он страдал от болей все последние годы. Похороны состоятся еще до того, как ты получишь мое письмо, но я посчитал необходимым поставить тебя в известность.
Твой отец сказал мне, что виды на урожай овса очень хорошие и что его худшие ожидания, к счастью, не оправдались. Анна, когда ты приедешь на свадьбу брата, нам надо с тобой о многом поговорить. В том числе и о нашем будущем. Несмотря на мои печальные новости, я буду счастлив снова увидеть тебя.
А пока
Жду с нетерпением
Ларс
Прочитав письмо Ларса, Анна откинулась на подушки, почувствовав нескрываемое отвращение к собственной персоне. В самом деле! А чем она лучше Йенса Халворсена Ужасного? Ведь с того момента, как они снова встретились на суаре в доме профессора, она только о нем и думает. И даже когда герр Байер, не без видимого удовольствия, сообщил о новых выступлениях, которые он организовал для нее, Анна так и не смогла отреагировать на эту приятную новость с должным воодушевлением.
Вчера вечером профессор попросил ее прийти в одиннадцать утра в гостиную для разговора с ним. Одевшись как положено, Анна направилась в гостиную и застала там своего наставника в состоянии крайнего возбуждения.
— Анна! У меня для вас просто потрясающая новость! Утром я встречался с Йоханом Хеннумом и Людвигом Джозефсоном. Вы ведь помните, что герр Хеннум тоже присутствовал на нашем суаре. Он сообщил мне, что, учитывая высокую популярность спектакля «Пер Гюнт», они решили возобновить постановку и в новом сезоне. И они предложили, чтобы вы попробовались на роль Сольвейг.
Анна бросила на него взгляд, в котором сквозили одновременно и удивление и отчаяние.
— Вы хотите сказать, что мне снова придется стоять за кулисами и петь, а мадам Хенсон будет в это время лишь открывать рот, притворяясь, что это она поет?
— Анна, как можно! Неужели вы думаете, что я вторично предложу вам пройти через подобное испытание? Конечно же нет, моя дорогая барышня! Эти господа хотят, чтобы вы полностью сыграли роль Сольвейг. Мадам Хенсон сейчас гастролирует где-то в Европе, а потому недоступна… А поскольку с некоторых пор музыкальная общественность Христиании уже в курсе, кто та таинственная обладательница прекрасного голоса, которым Сольвейг пела свои песни, то вот они и предложили, чтобы вы исполнили всю роль целиком. А самое главное — это то, что маэстро Григ объявил, что он обязательно приедет в Христианию, чтобы лично увидеть постановку. И Йохан, и Людвиг, они оба считают, что ваша интерпретация песен Грига безукоризненна. Лучше просто не спеть. А потому они приглашают вас в этот четверг на прослушивание. И после этого они решат, есть ли у вас достаточный талант драматической актрисы, чтобы выступить в роли Сольвейг. Вы помните текст этой роли?
— Конечно, герр Байер. Я много раз повторяла его про себя вслед за мадам Хенсон, — отвечала Анна, чувствуя, как нарастает внутри радостное возбуждение. Даже мурашки побежали по спине. Неужели это правда? И они захотят утвердить ее на главную роль? А Йенс Халворсен, уже совсем не такой ужасный, как раньше, будет играть для нее в оркестре?
— Это очень хорошо, Анна! Тогда на сегодня оставим в покое наши ноты, не будем разучивать новую арию, как я планировал ранее, а почитаем-ка мы вслух всю пьесу «Пер Гюнт», от начала и до конца, чтобы вы еще раз вспомнили все те слова, которые произносит Сольвейг. А потому устраивайтесь поудобнее. Вы же знаете, пьеса длинная, но надо постараться осилить ее всю. Итак, готовы? — спросил герр Байер у своей ученицы.
— Готова, герр Байер, — ответила она, старательно напрягая память, чтобы вспомнить текст роли.
— Недурно, совсем даже недурно! — воскликнул герр Байер часом позже, глянув на Анну с нескрываемым восхищением. — Я вижу, что у вас есть не только голос, но и талант драматической актрисы. Вы совсем неплохо передаете характер вашей героини. — Он взял руку Анны и поцеловал ее. — Моя дорогая юная барышня, позвольте сказать вам еще раз: вы не перестаете удивлять меня.
— Спасибо, герр Байер.
— И пожалуйста, Анна, не надо бояться предстоящего прослушивания. Прочтите текст так, как вы это сделали сегодня, и роль — ваша. А сейчас, думаю, нам уже пора и отобедать. Приглашаю вас разделить трапезу вместе со мной.
В четверг ровно в два часа дня Анна вышла на сцену театра, где ее уже поджидал герр Джозефсон. Они уселись рядом и стали читать пьесу вслух. Первые несколько строк она прочитала дрожащим голоском, но постепенно голос ее стал обретать уверенность. Она прочитала обе сцены, ту, где Сольвейг впервые встречает Пера на свадьбе, а потом финальную сцену, когда он возвращается к ней после долгих странствий по свету и она прощает ему все.
— Отлично, фрекен Ландвик! — одобрительно констатировал герр Джозефсон, когда Анна бросила на него вопрошающий взгляд. — Думаю, для прослушивания более чем достаточно. Должен сказать, что поначалу я скептически отнесся к предложению герра Хеннума попробовать вас на эту роль, но вы сегодня показали себя с самой лучшей стороны, учитывая, что это всего лишь первая читка пьесы. Конечно, придется еще немного поработать, чтобы придать вашему голосу больше силы и выразительности, но, в принципе, я согласен отдать вам роль Сольвейг в предстоящем сезоне.
— Анна, разве это не потрясающая новость? — воскликнул герр Байер, который наблюдал за прослушиванием, сидя в зрительном зале и внимательно ловя каждое слово. Он подхватился со своего места и побежал к сцене.
— К репетициям приступим в августе. Открытие сезона запланировано на сентябрь. Надеюсь, вы никуда не собираетесь уезжать в это время? — обратился герр Джозефсон к Анне.
— Можете быть спокойны, герр Джозефсон, — заверил его герр Байер, не дав Анне даже рта раскрыть. — Анна будет здесь. А сейчас нам следует уточнить кое-какие денежные вопросы, не так ли? Надо согласовать новые гонорары для фрекен Ландвик с учетом того, что она будет играть главную роль.
Десятью минутами позже они с профессором уже сидели в карете. Герр Байер предложил Анне отметить ее очередной триумф чашечкой чая в ресторане Гранд-Отеля.
— Помимо всего прочего, что сулит вам этот контракт, велика вероятность того, что нынешней осенью маэстро Григ лично побывает на одном из спектаклей с вашим участием. Вы только подумайте, чем это может обернуться для вас, моя юная барышня! Если вы ему понравитесь, то тогда перед вами распахнутся двери театров и концертных залов по всему миру, и в Европе, и за океаном…
Между тем мысли Анны в этот момент были заняты совсем иным. Она представила себе Йенса Халворсена, сидящего в оркестровой яме. Вот он неотрывно смотрит на нее, а она в это время произносит со сцены монолог Сольвейг, говорит ему о своей любви.
— Итак, я буквально сегодня же сажусь писать письмо вашим дражайшим родителям. Сообщу им наши замечательные новости и буду умолять их доставить всей Христиании и мне еще несколько месяцев удовольствия от общения с вами… Пока продлится ваш контракт на выступления в спектакле «Пер Гюнт». В июле вы съездите к себе домой, поприсутствуете на свадьбе брата, а уже к началу августа вернетесь назад в Христианию, — объявил Анне герр Байер вечером того же дня. — Я в это время тоже уеду на какое-то время из Христиании. Проведу пару недель в нашем семейном летнем доме в Дробаке, повидаюсь с сестрой и со своей хворающей матушкой.
— Так у меня же даже не будет времени съездить в горы! — воскликнула Анна, не в силах скрыть своего разочарования. Ведь ей так хотелось собственными глазами убедиться в том, что Роза еще жива.
— Анна, у вас впереди еще много лет, когда вы сможете петь для своих коров, но такой шанс — исполнить главную роль в пьесе «Пер Гюнт», да еще на сцене ведущего театра страны, — такой шанс может больше и не выпасть. К началу репетиций я тоже обязательно вернусь в Христианию.
— О, не беспокойтесь, герр Байер. Фрекен Олсдаттер позаботится обо мне, если вы не сможете вернуться. Не хочу никоим образом испортить своими нуждами ваш летний отпуск, — вежливо ответила Анна.
— Что за глупости, барышня! Отныне, моя дорогая, ваши нужды — это мои нужды.
Анна вернулась к себе в комнату, чувствуя некоторое облегчение от того, что осталась наконец одна. Кипучая натура герра Байера, его бесконечный энтузиазм — все это, конечно, очень хорошо. Но жить с таким человеком под одной крышей, общаться с ним изо дня в день все же утомительно, и чем дальше, тем больше. Вот Ларс — совсем другое дело, подумала она, само спокойствие… Она опустилась на колени, приготовившись прочитать вечернюю молитву. Совсем скоро она снова увидит Ларса. Самое время начать вспоминать все его положительные качества. Но даже сейчас, обращаясь ко Христу со словами о Ларсе, она продолжала мечтать о Йенсе Халворсене, чей образ неотступно витал в ее мыслях.
— Господи, прости мне мои сердечные заблуждения. Я точно знаю, что влюбилась в плохого человека. А еще прошу тебя, Господи, — взмолилась она, уже приготовившись подняться с пола, — сделай так, чтобы Роза прожила еще один год.
21
Через неделю Анна отправилась к себе в Хеддал. И в этот же самый день Йенс, прихватив с собой из дома самые дорогие его сердцу вещи, переехал в центр города. Он чувствовал себя совершенно разбитым после кошмарного скандала, случившегося в родительском доме несколько часов тому назад.
За завтраком, сидя за столом, Йенс старался изо всех сил держаться достойно и уверенно. Он даже не притронулся к еде, стоявшей перед ним. Сделав глубокий вдох, он наконец озвучил вслух все то, что уже давно намеревался сказать отцу.
— Папа, я сделал все, что смог, чтобы оправдать те надежды, которые ты возлагал на меня. Но я хочу стать профессиональным музыкантом. А в один прекрасный день, кто знает, я, быть может, даже стану композитором. Прости меня, но я ничего не могу с собой поделать.
Йонас продолжал солить яйцо всмятку, стоявшее перед ним. Потом съел ложечку и лишь после этого заговорил:
— Что ж, так тому и быть. Ты свой выбор сделал. Как я уже говорил тебе ранее, отныне ты не получишь от меня никаких средств к существованию. Из завещания твое имя тоже будет вычеркнуто. С этого момента ты мне более не сын. Смотреть за тем, как ты пускаешь по ветру семейное состояние, выше моих сил. Ты предал меня, предал нашу семью. А потому, как я и предупреждал тебя в нашем первом разговоре, прошу тебя незамедлительно покинуть мой дом. Чтобы к вечеру, когда я вернусь с работы, здесь и духа твоего не было.
Несмотря на то что Йенс внутренне был готов именно к такой реакции отца, все же его слова стали для него самым настоящим потрясением. Йенс взглянул через стол на перекошенное от ужаса лицо матери.
— Йонас, как же так, дорогой? — обратилась Маргарета к мужу. — Ведь через несколько дней нашему сыну исполняется двадцать один год. Мы устраиваем по этому поводу праздничный ужин. Позволь ему задержаться еще хотя бы на пару денечков, чтобы отпраздновать свой день рождения как полагается, с родителями и в кругу друзей.
— Не вижу особых поводов для праздничных торжеств. Думаю, нам всем нечего праздновать. А если ты, моя дорогая, надеялась на то, что я изменю свое первоначальное решение, дам слабину, так сказать, то вынужден тебя разочаровать. Ты сильно ошибалась. — Халворсен-старший, по своему обыкновению, свернул газету вдвое. — А сейчас мне пора на работу. Хорошего дня вам обоим.
Но вот парадная дверь с шумом захлопнулась за отцом, и тогда началось самое худшее. Мать тут же залилась слезами. Йенс утешал ее как мог, но смотреть на страдающую мать было выше его сил.
— Я очень подвел папу и хорошо понимаю это. Может, мне стоит передумать и…
— Нет-нет! Ни за что! Ты должен следовать избранным путем. Я в свое время не смогла поступить так же и до сих пор жалею об этом. Прости меня, Йенс. Наверное, я вела себя как наивная дурочка. До последнего надеялась на то, что твой отец не решится на крайние меры.
— А я не надеялся и поэтому внутренне как-то подготовился к тому, что должно было произойти. А сейчас я поступлю в соответствии с его пожеланиями. Покину этот дом. Прости меня, мама, но мне нужно упаковать вещи.
— Наверное, напрасно я поощряла твои занятия музыкой, — воскликнула Маргарета, с отчаянием заламывая руки. — Напрасно подталкивала тебя идти против воли отца. Ведь я же должна была понимать, что последнее слово все равно останется за ним. И в итоге он победит.
— Он не победил, мама. Я сам сделал выбор. Могу лишь еще раз повторить, как я безмерно благодарен тебе за то, что ты одарила меня музыкальными способностями. Без музыки мое будущее было бы совсем уж мрачным.
Через час Йенс спустился в холл с двумя чемоданами, в которые сложил все те вещи, что мог унести.
Мама с залитым слезами лицом стояла в дверях гостиной.
— Ах, сынок, дорогой мой, — разрыдалась она с новой силой у него на плече. — Будем надеяться, что со временем отец раскается в том, что сделал сегодня, и попросит тебя снова вернуться домой.
— Мамочка, мы оба хорошо знаем, что он никогда не сделает этого.
— И куда ты сейчас пойдешь?
— У меня есть друзья в оркестре. Уверен, кто-нибудь из них сможет приютить меня на какое-то время. Меня больше волнуешь ты, мама. Я понимаю, что нельзя бросать тебя здесь одну, наедине с ним…
— За меня не волнуйся, сынок. Я справлюсь. Обязательно напиши мне. Сообщи, где ты обосновался.
— Конечно, — пообещал Йенс матери.
Мать сунула ему в руки небольшой сверток.
— Я продала бриллиантовое ожерелье и серьги, которые твой отец подарил мне на сорокалетие. Сделала это так, на всякий случай, если вдруг твой отец все же вознамерится привести свои угрозы в исполнение. Тут вырученные деньги за эти драгоценности. Я положила еще и обручальное кольцо своей матери. Его ты тоже сможешь продать в случае необходимости.
— Мамочка, но…
— Тише, сынок! Успокойся. Эти вещи принадлежат мне. А если он спросит, куда они подевались, я скажу ему правду. Этих денег должно хватить на год обучения и проживания в Лейпциге. Только поклянись мне, Йенс, что ты не растранжиришь деньги так, как уже не раз делал это в прошлом.
— Обещаю тебе, мамочка, — от избытка эмоций у Йенса перехватило в горле, — я так никогда не поступлю.
Боясь расплакаться, он заключил мать в свои объятия и нежно поцеловал ее на прощание.
— Когда-нибудь наступит день, и я буду сидеть в нашем театре и слушать, как ты дирижируешь оркестром, исполняющим твою музыку, — обронила она, печально улыбнувшись.
— Обещаю тебе, мамочка, я сделаю все от меня зависящее, чтобы так оно и было.
С этими словами Йенс покинул отцовский дом. Голова у него была как в тумане. Он был взволнован и возбужден собственной решимостью, хотя, несмотря на все уверения, которые он только что дал матери, готового плана дальнейших действий у него пока не было. И он смутно представлял себе, что станет делать сейчас, когда уже свершилось самое худшее. Разумеется, обо всем этом следовало подумать заранее, но вот оно свершилось, и Йенс направил свои стопы в «Энгебрет» на поиски кого-нибудь из знакомых музыкантов, кто мог бы приютить его хотя бы на одну ночь. Таким человеком оказался Саймон. Он услужливо написал Йенсу адрес, где обитает, а сам пообещал подтянуться домой чуть попозже.
Осушив несколько кружек пива в баре, Йенс почувствовал, что острота всего того, что он натворил, несколько притупилась. Немного полегчало, и он зашагал в ту часть города, где никогда раньше не бывал. Он явно выделялся в толпе своей модной и дорогой одеждой. Руки быстро занемели, оказалось совсем непросто нести два тяжеленных чемодана. А потому он максимально ускорил шаг, стараясь не встречаться взглядами с прохожими.
Раньше Йенсу никогда не доводилось бывать на окраинах Христиании. Здесь все было совершенно иначе, чем в центре города. Повсюду теснились деревянные домишки, очень неказистые на вид. Городские власти еще не наложили запрет на возведение таких пожароопасных построек. Чем дальше он шел, тем все более ветхими становились окружающие его дома. Наконец он остановился перед старым домом и снова заглянул в ту бумажку с адресом, которую ему дал в кафе Саймон. Не ошибся ли он, случаем? Постучал в дверь. Изнутри раздалось недовольное ворчание, потом кто-то сплюнул. Наконец дверь распахнулась, и Йенс увидел перед собой полупьяного Саймона. Естественное для него состояние. Какое-то время он молча лыбился.
— Заходи! Заходи же, приятель. Добро пожаловать в мое убогое жилище. Не бог весть что, но все же крыша над головой.
Йенс переступил порог и вошел в крохотную переднюю. Сильно воняло испортившейся едой и табаком, которым Саймон набивал свою трубку. Все свободное пространство комнаты было заставлено музыкальными инструментами. Две виолончели, альт, пианино, несколько скрипок…
— Спасибо, Саймон, что согласился дать мне ночлег. Большое тебе спасибо, — поблагодарил приятеля Йенс.
Но тот лишь небрежно отмахнулся.
— Какие благодарности! Не стоит! Любой молодой человек, который ради музыки готов бросить все, заслуживает участия и помощи. И лично я всегда рад помочь таким людям. Я горжусь тобой, Йенс. Честное слово! А сейчас ступай за мной наверх, и мы подумаем, куда тебя уложить.
— Однако, как я посмотрю, у тебя тут целая коллекция музыкальных инструментов, — сказал Йенс, осторожно лавируя между виолончелями и пианино и карабкаясь вслед за хозяином по узенькой деревянной лестнице.
— Не могу устоять, когда вижу хороший инструмент. Вот этой виолончели, к примеру, больше ста лет, — откликнулся Саймон. Лестничные половицы угрожающе заскрипели под тяжестью, когда Йенс поставил на ступеньки свои чемоданы.
Они вошли в комнату, в которой из мебели было только несколько рассохшихся стульев и пыльный стол, на нем валялись застарелые объедки и стояла бутылка со спиртным.
— Где-то у меня есть соломенный тюфяк. На нем и уляжешься спать. Понимаю, к такой постели ты не привык. Но это все же лучше, чем ничего. А сейчас, мой друг, предлагаю отпраздновать твою независимость чаркой тминной водки. Как смотришь?
Саймон подхватил со стола бутылку и грязный, весь в разводах, стакан. Понюхав стакан, он выплеснул то, что было на дне, прямо на пол.
— Спасибо.
Йенс взял предложенную ему выпивку. Что ж, если это и есть начало его новой жизни, то он должен принять ее с распростертыми объятиями. В тот вечер он нажрался по полной. Проснулся с тяжелой от похмелья головой. Все тело ныло с непривычки от сна на твердом тюфяке. Йенс тут же подумал, что Дора больше никогда не принесет ему кофе в постель, чтобы немножко взбодриться и привести себя в норму после вчерашней пьянки. И сразу в ужасе вспомнил про деньги, которые дала мать. Схватил пиджак и лихорадочно ощупал карман, куда он положил сверток, уходя из дома. К счастью, сверток оказался на месте. Он открыл его и пересчитал деньги. Их действительно с лихвой должно хватить на год учебы в Лейпцигской консерватории. Или на то, чтобы снять себе приличный номер в приличной гостинице на предстоящие несколько ночей…
Нет и еще раз нет — тут же остудил он сам себя. Он ведь дал матери слово, и он сдержит это слово во что бы то ни стало и не растратит ее деньги по пустякам.
Анна села в поезд, на котором ей предстояло проделать первую часть пути домой. В Драммен поезд прибыл уже затемно. Анна вышла из вагона на перрон и тут же увидела поджидавшего ее отца.
— Папочка! Папочка! — с радостным криком бросилась она к нему и, неожиданно для самой себя, обхватила его руками за шею. Нежности, которые не были приняты в их семье. Демонстрировать свои чувства на людях, как можно?
— Тише, Анна! Успокойся! Вижу, ты устала с дороги. Сейчас поедем в гостиницу, где заночуем. Можешь отсыпаться себе всласть. А завтра с утра двинемся в путь, домой в Хеддал.
На следующее утро отдохнувшая, выспавшаяся Анна уселась в повозку, и Андерс, потрепав лошадку, понудил ее сдвинуться с места.
— При дневном свете ты, доченька, выглядишь совсем по-другому. Повзрослела, превратилась в настоящую женщину. И стала очень красивой.
— Ах, что ты, папа! Какая я красавица!
— Мы тут все с нетерпением ждали твоего приезда. Мама готовит праздничный ужин по случаю твоего возвращения. Ларс тоже обязательно будет. Мы получили письмо от герра Байера. Он описал нам твои успехи в Театре Христиании. Пишет, что тебе дали главную роль Сольвейг.
— Да, это так. То есть вы не возражаете, если я задержусь в Христиании еще на несколько месяцев?
— Как можем мы отказать герру Байеру в его просьбе после всего, что он для тебя сделал? — спокойно ответил отец. — Он пишет, что после этой роли ты станешь настоящей знаменитостью, что о твоем голосе и так говорит вся столица. Мы очень гордимся тобою, доченька.
— Думаю, он немного преувеличивает, папочка, — возразила Анна, немного покраснев от смущения.
— Едва ли, — не согласился с ней Андерс. — Но как бы то ни было, а тебе, Анна, придется поговорить обо всем этом с Ларсом. Он, конечно, не испытывает особой радости из-за того, что ваша помолвка и свадьба снова откладываются. Однако будем надеяться, что его чувство к тебе так велико, что он все поймет правильно.
Анна почувствовала, как все в ней сжалось при упоминании имени Ларса. Но она тут же взяла себя в руки. Нет, она не позволит омрачить грустными мыслями радость возвращения домой. Обо всем неприятном она подумает после.
Наконец они выехали за пределы городка и поехали по проселочной дороге, день уже был в полном разгаре. Анна блаженно закрыла глаза, с наслаждением вслушиваясь в мерный цокот копыт их лошадки и веселое щебетание птиц на деревьях по обе стороны дороги. Она вдыхала полной грудью чистый свежий воздух, ощущая себя зверем, выпущенным наконец из клетки на волю. У нее даже мелькнула шальная мысль: а что, если не возвращаться больше в Христианию?
Андерс сообщил дочери еще одну радостную новость. Ее любимица, корова Роза, благополучно пережила зиму. Значит, молитвы, обращенные к Господу, были услышаны, подумала про себя Анна. Потом отец стал рассказывать о подготовке к свадьбе Кнута, о том, как мать крутится сейчас целыми днями, словно белка в колесе: печет, варит, парит, тушит и жарит угощение для застолья в честь молодых.
— Сигрид — очень славная девочка. Думаю, она будет Кнуту хорошей женой, — заметил Андерс. — А самое главное — она пришлась по сердцу твоей матери. Что особенно важно. Ведь молодожены будут жить под одной крышей с нами. А когда вы с Ларсом поженитесь, то ты переедешь к нему. Мы тут планируем в следующем году построить ему новый дом.
Домой они приехали лишь с наступлением вечера. Все домашние вышли ей навстречу. Даже старая кошка Герди приковыляла на трех лапах, а собака Вива с радостным лаем прыгала и скакала вокруг Анны, то и дело норовя лизнуть ее в нос.
Мама крепко сжала дочь в объятиях.
— Весь день дождаться тебя не могла. Как доехала, доченька? Боже, ты такая худенькая! И волосы такие длинные… Нужно обязательно подстричь их…
Анна рассеянно вслушивалась в радостную болтовню матери, пока они все вместе направлялись в дом. Стоило переступить порог кухни, и на Анну пахнуло знакомыми и такими родными запахами дров, маминой тальковой пудры и псины.
— Отнеси вещи Анны к ней в комнату, — приказала Берит сыну, ставя чайник на огонь, чтобы заварить кофе. — Надеюсь, Анна, ты не станешь возражать против того, что мы переселили тебя в комнату Кнута. Она у него совсем маленькая, и двуспальная кровать для молодоженов туда никак не помещается. Твой отец немного подправил старую койку Кнута, подремонтировал ее, и теперь она вполне сгодится для одного человека. Получилась довольно удобная односпальная кровать. Завтра ты познакомишься со своей золовкой. Сигрид придет к нам на ужин. Ах, Анна, я бы так хотела, чтобы ты полюбила ее. Такая добрая и ласковая девочка. А уж рукодельница какая! И готовит отменно. Будет мне хорошей помощницей. А то я всю зиму промучилась тут со своим ревматизмом.
Следующий час Анна слушала восторженные речи матери, которые та расточала в адрес своей будущей невестки. Анну немного задело, что ее столь бесцеремонным образом выставили вон из ее комнаты, по принципу «ну раз тебя нет, так можно». Впрочем, Анна постаралась ничем не выдать своего огорчения, немного омрачившего радость возвращения в родной дом. Выпив кофе, Анна направилась в свою новую комнату, чтобы распаковать и разложить свои вещи еще до ужина.
Переступив порог, она с удивлением обнаружила, что все ее вещи сложены в корзины, в которых мама обычно возила на рынок цыплят. Она присела на жесткий матрас, на котором спал ее брат, и подумала про себя: а куда же они подевали ее старую кровать, на которой она спала с самого детства? Но судя по тому, как обошлись со всеми ее остальными пожитками, отец, скорее всего, порубил кровать на дрова для плиты. Чувствуя себя окончательно раздосадованной, Анна принялась распаковывать свою дорожную сумку.
Она развернула накидку для подушки, свадебный подарок для Кнута и Сигрид. Она вышивала эту накидку много дней, с тех самых пор, как узнала об их помолвке. Сколько исколотых пальцев, когда, сидя вечерами при свете лампы, она то и дело запутывала нитку или пускала неровный стежок. Все же какая она неумеха, корила она себя. Не умеет ни вышивать, ни вязать… Она расправила накидку на кровати и уставилась на следы от иглы, оставшиеся на суровом полотне в тех местах, где она по многу раз переделывала тот или иной стежок. Что ж, даже если ее будущая золовка застелет этой накидкой днище корзинки для щенков, все равно Анна знала, что каждый стежок вышивки сделан ею с любовью.
С высоко поднятой головой она вышла из своей комнаты, чтобы присоединиться к праздничному ужину, который устроили близкие по случаю ее возвращения домой.
Ларс появился в доме как раз тогда, когда Анна помогала матери накрывать на стол. Держа в руках миску с картошкой, Анна проследила за тем, как он вошел в кухню, поздоровался с Кнутом и ее родителями. И сразу же непроизвольно стала сравнивать его с Йенсом Халворсеном Ужасным, злясь на собственное малодушие и слабость. Полная противоположность друг другу эти двое, подумала она. Йенс всегда в центре внимания, а Ларс предпочитает оставаться в тени.
— Анна, ради всех святых, поставь ты эту картошку на стол и иди поздоровайся с Ларсом, — попеняла ей мать.
Анна поставила миску с картошкой на стол, вытерла руки о передник и подошла к Ларсу.
— Здравствуй, Анна, — тихо поздоровался он. — Ну как ты?
— Все хорошо, спасибо.
— Хорошо доехала?
— Да, очень хорошо. Спасибо.
Анна заметила замешательство Ларса, которое становилось все сильнее по мере того, как он смотрел на нее. Было видно, что он с трудом подбирает слова, не зная, о чем еще можно спросить ее.
— Вид у тебя… здоровый, — наконец нашелся он.
— Ты так считаешь? — вмешалась в их разговор Берит. — А я вот думаю, что от нее остались кожа да кости. А все рыба, которой они там в городе давятся каждый день. От рыбы много жира ведь не нагуляешь…
— Анна всегда была худенькой… Такой уж сотворил ее Господь… — возразил Ларс и коротко улыбнулся Анне, явно желая поддержать ее.
— Прими мои соболезнования в связи с кончиной твоего отца, Ларс.
— Спасибо на добром слове.
— Не пора ли всем к столу, Берит? — поинтересовался у жены Андерс. — Твой муж проделал долгий путь, вначале туда, потом назад, и уже успел изрядно проголодаться.
За столом родные засыпали Анну вопросами о ее жизни в Христиании. Потом разговор переключился на предстоящую свадьбу Кнута и все те хлопоты, что связаны с этими торжествами.
— Устала, наверное, с дороги, Анна? — участливо спросил Ларс.
— Немного устала, — призналась Анна.
— Ну, так и ступай к себе. Ложись спать, — тут же предложила Берит. — В ближайшие дни всем нам тут будет не до сна. Дел еще хоть отбавляй.
Анна поднялась со своего места.
— Тогда всем спокойной ночи.
Ларс неотрывно смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверями своей комнаты. Анна уже наполовину разделась и только тут вспомнила, что в родительском доме нет ванной комнаты и прочих удобств. Тогда она снова натянула на себя платье и пошла в уборную во дворе. Наконец она улеглась, пытаясь устроиться поудобнее. Куда там! Подушка, набитая конским волосом, показалась ей твердой как камень, особенно в сравнении с теми пуховыми подушками, на которых она спала в доме герра Байера. Кровать тоже была слишком узенькой, а матрас весь сбился, в одних комках. Какое- то время Анна размышляла о том, как же быстро привыкла она ко всем удобствам городской жизни, воспринимая их сейчас как нечто само собой разумеющееся. В Христиании у нее не было никаких обязанностей по дому, а к ее услугам всегда была наготове служанка.
«Да ты совсем испортилась, Анна», — попыталась она урезонить саму себя. И с этой мыслью быстро заснула.
Вся последняя неделя перед свадьбой была заполнена стиркой, уборкой, готовкой и прочими хлопотами, неизбежными накануне такого важного события. А потому все трудились не покладая рук.
Несмотря на то что внутренне Анна была готова невзлюбить невесту своего брата уже хотя бы за то, что она такая умелица и хозяйка, Сигрид оказалась именно такой, как и описывала ей мать: милой и доброй. Конечно, не красавица, но спокойный, уравновешенный нрав с лихвой компенсировал постоянные истерики Берит, которые учащались по мере того, как приближался день свадьбы. Разумеется, Сигрид с восторженным почтением взирала на Анну, у которой такая красивая, такая великолепная жизнь в Христиании. А потому относилась к ней с величайшим почтением, беспрекословно соглашаясь с каждым ее словом.
Старший брат Анны Нил приехал к ним за день до свадьбы в сопровождении жены и двух ребятишек. Анна не видела их больше года и была просто счастлива познакомиться со своими маленькими племянниками.
Радость от того, что вся семья наконец собралась в полном составе, омрачалась лишь одним. Анне не давала покоя мысль о том, что, оказывается, для всех близких ее будущее представлялось ясным и уже вполне определенным. По завершении представлений спектакля «Пер Гюнт» она вернется домой, а там вскоре переедет в родовое гнездо Ларса на правах его законной жены. Будет делить с ним не только кров, но и постель.
Такая перспектива не придавала ей хорошего настроения, заставляя ночами мучиться без сна.
Утром в день свадьбы Анна помогала Сигрид облачаться в свадебный наряд. Темно-красная юбка, белая батистовая блузка, черная жилетка-болеро, расшитая золотистыми блестками, вышитый передник кремового цвета, который надевался поверх юбки. Какое-то время Анна восхищенно разглядывала замысловатый цветочный узор вышивки.
— Какая прелесть эти розы! — воскликнула она наконец. — Такая сложная работа. Я бы ни за что не смогла так. Ты такая умница, Сигрид.
— Да у тебя на все это просто нет времени, Анна, — возразила Сигрид. — Ты же там в Христиании занята целыми днями совсем другими делами. А я свое приданое готовила много месяцев, вышивала, шила долгими зимними вечерами. И потом, я же не могу петь так, как поешь ты. Ты ведь споешь для нас на свадьбе сегодня вечером, да?
— Конечно, спою, раз ты этого хочешь. Будем считать, что это станет моим свадебным подарком вам с Кнутом. Я тоже кое-что вышила для тебя, но, по-моему, получилось просто ужасно, — честно призналась Анна будущей золовке.
— Что за глупости, сестричка! Я знаю, ты вышивала свой подарок с любовью, а это — главное. А сейчас передай мне свадебный венец и помоги закрепить его на голове.
Анна достала из коробки тяжеленный свадебный венец, покрытый позолотой. Он обычно хранится в церкви, и вот уже на протяжении восьмидесяти лет все невесты из их деревни выходили замуж с этим венцом на голове. Анна надела венец на светлые волосы Сигрид.
— Вот теперь ты настоящая невеста! — воскликнула Анна, пока Сигрид разглядывала себя в зеркало.
Берит просунула голову в дверь.
— Время, девочки! О, да ты у нас настоящая красавица, Сигрид.
Сигрид положила ладонь на руку Анны.
— Спасибо тебе за помощь, Анна. Теперь моя очередь. Я тоже помогу тебе, когда ты будешь выходить замуж за Ларса.
Провожая невесту к поджидавшей повозке, украшенной полевыми цветами, Анна невольно содрогнулась при мысли о том, что ждет ее впереди.
В церкви она наблюдала за тем, как ее брат стоит перед алтарем рядом с Сигрид и пастором Эрслев. Так непривычно было думать, что отныне Кнут — это не просто Кнут, а уже глава семейства и скоро у него самого появятся рыжеголовые ребятишки. Украдкой Анна глянула и в сторону Ларса. Кажется, он впервые смотрел не на нее, а напряженно вслушивался в то, что сейчас говорит пастор.
После церемонии бракосочетания более сотни гостей проследовали за повозкой с молодоженами к дому Ландвиков. На протяжении многих недель Берит молила Бога, чтобы в день свадьбы была хорошая и теплая погода. Потому что разместить такое количество гостей в их доме было просто невозможно. И, кажется, ее молитвы были услышаны. Деревянные столы, установленные на лужайке рядом с домом прямо под открытым небом, вскоре заполнились самыми разнообразными угощениями, включая и те, что принесли сами гости. Отварная и копченая свинина, солонина, нежнейший окорок, зажаренный на вертеле, и, конечно, селедка. От такого обилия слюнки потекли сами собой. Гости с радостью набросились на угощение, запивая еду домашним пивом и тминной водкой. Выпивка, как всегда в таких случаях, лилась рекой.
Уже ближе к вечеру, когда на дворе стали сгущаться сумерки, зажгли фонари, которые установили на высоких деревянных столбах вокруг импровизированной танцевальной площадки. Начались танцы. Но вот музыканты заиграли халлинг, такой быстрый танец с особыми прыжками и поворотами. Народ подтянулся к площадке поглазеть на происходящее. Танцоры выстроились в круг, по центру которого встала молодая девушка. Она держала в своих руках шест со шляпой наверху. Вот она высоко вскинула шест и стала поддразнивать мужчин-танцоров, предлагая им выйти в круг, чтобы по- пытаться сбить эту шляпу на землю. Первыми откликнулись оба брата Анны. Они завертелись вокруг девушки, пританцовывая и подпрыгивая, норовя добраться до шляпы. Остальные гости подбадривали их веселыми криками и свистом. Смотреть на это зрелище без смеха было просто невозможно.
Насмеявшись до слез, Анна оглянулась и увидела, что Ларс печально сидит за столом в полном одиночестве.
— Анна, ты не забыла? — обратилась к ней Сигрид, возникшая рядом. — Ты же обещала нам спеть.
— Да! — подтвердил запыхавшийся Кнут, тоже подошедший к ним. — Ты должна нам спеть.
— Спой нам «Песню Сольвейг»! — крикнул кто-то из толпы.
Послышались одобрительные возгласы остальных гостей. Анна вышла в центр площадки, собралась с духом и запела. И сразу же мыслями улетела назад, в Христианию. Увидела перед собой того молодого музыканта, который был настолько очарован ее голосом, что стал преследовать ее своими ухаживаниями…
«И мы обязательно встретимся, любовь моя, и больше никогда не расстанемся. И больше никогда не расстанемся…»
При последних словах у нее на глазах выступили слезы. Какое-то время гости завороженно молчали, а потом кто-то первым захлопал в ладоши. И его тут же поддержали все остальные. Над лужайкой понеслись восторженные крики слушателей.
— Спой что-нибудь еще, Анна! — стали упрашивать ее собравшиеся.
— Да! Спой что-нибудь наше, народное…
В последующие полчаса у Анны не было времени размышлять о собственных чувствах. В сопровождении отца, подыгрывавшего ей на скрипке, она исполнила практически весь репертуар народных песен, которые большинство гостей знали наизусть. Но вот наступило время провожать молодых в опочивальню. Сопровождаемые добродушными шутками-прибаутками, веселым свистом и смехом, Кнут и Сигрид исчезли в доме. Гости тоже начали понемногу расходиться.
Помогая матери убирать со столов, Анна чувствовала себя безмерно усталой, да и на душе у нее было неспокойно. Двигаясь как автомат, она собирала со стола тарелки и блюда и складывала их в бочку, которую уже заранее наполнили водой из колодца.
— Выглядишь уставшей, Анна, — услышала она у себя за спиной, и кто-то легко тронул ее за плечо.
Она повернулась и увидела перед собой Ларса.
— Нет, все отлично! — Она слабо улыбнулась.
— Как тебе свадьба?
— Красивая получилась свадьба. Думаю, Сигрид и Кнут будут счастливы вместе.
Она отвернулась от него, чтобы начать мыть посуду, и вдруг почувствовала, как Ларс снял руку с ее плеча. Краешком глаза Анна увидела, как он, понурив голову, сунул руки в карманы.
— Анна, я так тосковал по тебе в разлуке, — промолвил он едва слышно. — А ты… Ты хоть немного скучала обо мне?
Анна застыла на месте. Намыленная тарелка выскользнула из ее рук.
— Конечно, скучала. Я скучала по всем вам. Но в Христиании у меня было столько дел. Я была занята днями напролет.
— Наверное, у тебя там появились новые друзья, да? — предположил Ларс.
— Да, я подружилась с фрекен Олсдаттер… А еще с детьми из театра, — ответила она поспешно, снова сосредоточившись на мытье посуды. Хоть бы он скорее ушел, что ли, мысленно взмолилась она.
Какое-то время Ларс неопределенно мялся на месте, не сводя с нее глаз.
— Сегодня для всех нас был трудный день. И такой долгий… — промолвил он наконец. — Мне пора домой… Но прежде позволь мне, Анна, задать тебе один вопрос. Я знаю, что завтра ты снова возвращаешься в Христианию. Только ответь мне со всей честностью. Так будет лучше для нас обоих.
Голос Ларса прозвучал необыкновенно серьезно, и что-то в его интонациях заставило Анну поежиться.
— Хорошо, Ларс. Я буду отвечать тебе честно.
— Ты… ты все еще хочешь выйти за меня замуж? С учетом всех тех перемен, которые случились в твоей жизни и которые будут происходить в ней и в дальнейшем… Клянусь тебе, я все пойму правильно и не обижусь, если ты скажешь мне «нет».
— Я… — Анна склонила голову над тарелкой и закрыла глаза. Хоть бы побыстрее все это закончилось, мелькнуло у нее. — Думаю, да.
— А я думаю, что нет. Анна, послушай меня. Пожалуйста! Будет лучше для нас обоих, если мы с тобой сейчас все выясним до конца. Я смогу ждать тебя сколь угодно долго, но лишь в том случае, если у меня будет надежда. А пока я не могу отвязаться от чувства, что ты с самого начала не испытывала особой радости от нашего предполагаемого союза.
— А как же мои родители? Что скажут мама и папа? Ведь ты же продал им свою землю…
Ларс тяжело вздохнул.
— Вот ты и ответила, Анна, на мой вопрос. Теперь я узнал все, что хотел знать. Сейчас я ухожу, но позже я напишу тебе письмо, в котором расскажу, как нам лучше уладить всю эту ситуацию. Родителям пока ничего не говори. Я сам все им скажу. — Он склонился над бочкой с грязной посудой и вынул руку Анны из воды. Потом поднес ее к своим губам и поцеловал. — Прощай, Анна. Благослови тебя Бог.
Анна молча смотрела ему вслед, пока его фигура не исчезла в темноте. Кажется, ее помолвка с Ларсом Трулссеном расторглась, не успев совершиться.