Сестра ветра — страница 4 из 9

Христиания, Норвегия

Август 1876 года

25

— Анна, дорогая моя! Как хорошо, что вы наконец вернулись! — не переставала восклицать фрекен Олсдаттер, сопровождая Анну в прихожую и помогая ей раздеться. — Герр Байер пока еще в Дробаке. В квартире никого. Просто мертвая тишина какая-то… Как отдохнули в деревне?

— О, прекрасно. Жаль только, мало, — ответила Анна, проследовав за экономкой в гостиную.

— Чашечку чая?

— С удовольствием, — обрадовалась Анна.

— Сию минуту принесу.

Фрекен Олсдаттер заторопилась на кухню, оставив Анну одну. А та вдруг подумала, как же она рада снова оказаться в Христиании рядом с заботливой и внимательной фрекен Олсдаттер. «Ну и пусть кто-то посчитает, что городская жизнь меня испортила. А мне все равно, что они там подумают», — решила она про себя и с облегчением вздохнула при мысли, что уже сегодня будет спать на удобном матрасе, а завтра утром ей подадут завтрак прямо в постель. Не говоря уже о том, что впереди ее ждет горячая ванна…

В гостиной снова возникла фрекен Олсдаттер с подносом в руках, нарушив ход мыслей Анны.

— У меня для вас полно новостей, — промолвила она, разливая чай по чашкам из тончайшего фарфора. Одну чашку она протянула Анне. — Герр Байер пока не может вернуться в Христианию. Его бедная матушка очень больна. Герр Байер полагает, что скоро уже наступит конец ее страданиям. Разумеется, он хочет провести последние дни жизни матери рядом с ней. А поэтому вплоть до его возвращения вы поступаете на мое попечение.

— Мне очень жаль, что матушка герра Байера так серьезно больна, — поспешила отреагировать на эту новость Анна, хотя в глубине души она была только рада тому, что на какое-то время возвращение герра Байера в Христианию откладывается.

— Через день в театре уже начнутся репетиции. Я буду сопровождать вас. Будем ездить на трамвае туда и назад. После того как допьете чай, ступайте к себе в комнату и взгляните на те обновки, которые вам приобрел герр Байер. Зимняя одежда, которую он специально заказывал в ателье, уже доставлена. Прекрасные вещи, доложу я вам! Там вас еще и письмо ждет. Я специально отнесла его к вам в комнату.

Через десять минут Анна была уже у себя в комнате. Она открыла дверцу гардероба и с восхищением обнаружила, что он заполнен множеством красивейших нарядов, сшитых под заказ. Блузки модных фасонов из нежнейшего шелка и муслина, юбки из тонкой шерстяной материи, два изысканных вечерних платья. Одно — цвета топаза, второе — дымчато-розового цвета. Плюс два новых корсета, несколько пар штанишек и чулки, такие тонкие, что смахивали на паутинку.

Анна невольно покраснела при мысли о том, что герр Байер самолично заказывал для нее столь интимные предметы гардероба, но она тут же отогнала эти мысли прочь. Почему обязательно герр Байер? Вполне возможно, бельем как раз занималась фрекен Олсдаттер. На самой верхней полке платяного шкафа стояли две пары новеньких туфель на высоких каблуках. Одна пара атласных туфелек в тон бледно-розовому платью с крохотными серебряными пуговками спереди, вторая пара — цвета слоновой кости, богато украшенная белоснежной вышивкой. Анна тут же принялась примерять розовые туфельки, но в этот момент взгляд ее упал на шляпную коробку. Она осторожно сняла коробку с полки, открыла ее и издала восхищенный возглас. Шляпа с самой вычурной отделкой перьями и лентами была в тон розовому платью. Анна еще никогда в жизни не видела подобной красоты. Она вдруг вспомнила, как в самый первый свой день в Христиании увидела на железнодорожном вокзале дам в красивых шляпках и как восторгалась тогда этими предметами туалета. Так вот, шляпка, которую она с великой предосторожностью тотчас же водрузила себе на голову, затмевала своей красотой все увиденные тогда головные уборы. Какое-то время Анна старательно училась ходить на высоких каблуках и в шляпке на голове. Медленно расхаживала по комнате и сама себе казалась и выше, и много старше своих лет. И не переставала удивляться тому, как же сильно она изменилась с тех пор, как приехала в Христианию.

Потом, не снимая шляпу с головы, уселась за письменный стол и взяла письмо, которое оставила для нее фрекен Олсдаттер. И сразу же подавила тяжелый вздох, увидев, что оно от Ларса. Нехотя вскрыла конверт, уже заранее опасаясь того, что он написал ей.

Сталсберг Ванингшусет

Тиндевеген

Хедда

22 июля 1876 года

Дорогая Анна!

Я обещал, что напишу тебе, чтобы разъяснить некоторые подробности того короткого разговора, который у нас с тобой состоялся в ночь после свадьбы твоего брата.

Для меня за последние несколько месяцев стало вполне очевидным, что жизнь в Христиании полностью изменила твои представления и планы на будущее. И, пожалуйста, дорогая Анна, не вини себя за это. Естественно, они должны были поменяться, а как же иначе? У тебя большой талант, и, что еще важнее, этот талант заметили важные столичные люди. Они могут отшлифовать его, а затем представить всему миру.

Хотя твои родители полагают, что никаких кардинальных изменений в твоей жизни не произошло, я-то понимаю — изменилось многое. Очень многое. Этой осенью ты появишься на сцене Театра Христиании в роли Сольвейг. Отличная возможность, которая тоже обязательно должна повлиять и на тебя, и на твое будущее. Как ни тяжело мне сознавать это, но я должен принять и смириться с тем, что, скорее всего, брак со мной уже более не входит в твои планы. Более того, он и не привлекает тебя. Я очень сильно сомневаюсь в том, что он вообще привлекал тебя когда-нибудь.

Понимаю, твои моральные принципы, твое доброе сердце никогда бы не позволили тебе открыто признаться в этом, выказать свои истинные чувства по отношению ко мне. Естественно, ты ни за что на свете не хотела обижать меня, не говоря уже о том, что, как послушная дочь, ты никогда не посмела бы перечить воле родителей. Поэтому, как мы с тобой и договорились, я сам сообщу им о своем решении. Скажу, что не могу больше ждать тебя. Твой отец уже купил у меня землю, что существенно улучшило мои финансовые возможности. Признаемся друг другу честно: из тебя выйдет плохая домашняя хозяйка, так и из меня плохой фермер. А сейчас, когда отца больше нет в живых, ничто более не удерживает меня в здешних местах.

Тем более что на горизонте замаячила альтернатива.

Должен сообщить тебе, Анна, что сравнительно недавно я получил письмо от издателя из Нью-Йорка, господина Скрибнера, того человека, которому, как я писал тебе ранее, я отправил свои стихи. Так вот, они хотят опубликовать их и даже предложили мне за публикацию небольшой гонорар. Как ты знаешь, я всегда мечтал уехать в Америку. А сейчас, когда у меня появились деньги после продажи земли, мне вполне по силам осуществить такое путешествие. Можешь вообразить, как волнующа для меня такая перспектива. Сама мысль о том, что мои стихи будут опубликованы, что они увидят свет… Это же неслыханная честь для меня. Конечно, моим самым заветным желанием всегда было видеть тебя моей женой, чтобы мы вместе поехали в Америку и начали там нашу новую жизнь вдвоем. Однако судьба распорядилась иначе. Но даже если бы обстоятельства сложились по-другому, признайся, Анна, ты ведь никогда не смогла бы полюбить меня так, как люблю тебя я.

У меня нет обиды на тебя, Анна, и я от всей души желаю тебе только добра. Сам Господь управил наше будущее, даровав нам, пусть и странным образом, свободу выбора, чтобы мы могли идти далее по жизни каждый своим путем. К великому сожалению, наши пути расходятся. Хотя нашей свадьбе уже не бывать, но надеюсь на то, что останусь тебе добрым другом.

Я отплываю в Америку через полтора месяца.

Ларс

Анна присела на кровать и положила письмо рядом с собой, после чего погрузилась в глубокую задумчивость. Письмо Ларса тронуло ее своей искренностью и одновременно взволновало до слез.

Америка… А ведь она всегда считала, что для Ларса Америка — это так, детские фантазии и мечты, не воспринимала его слова всерьез. И вот вам пожалуйста! Ларс отправляется в Америку. Там опубликуют его стихи… И кто знает, быть может, в один прекрасный день он сравнится славой с самим Генриком Ибсеном.

Впервые в жизни Анна увидела Ларса в новом свете. Нет, он не жертва, не грустная собачонка, которой нужно просто немного ласки. И хотя он продал землю, обещанную в качестве приданого, ее отцу, зато получил отличную возможность вырваться из Хеддала, осуществить наконец свою мечту, как и Анна осуществляет свою.

По крайней мере, хоть это утешало.

А вот интересно, поехала бы она вместе с ним в Америку, если бы он позвал ее туда?

— Нет!

Ответ сорвался с ее уст сам собой. Она откинулась на подушки. Новая атласная шляпка сползла ей на глаза.

Улица Святого Олафа, дом 10,

квартира 4

4 августа 1876 года

Дорогой Ларс!

Спасибо тебе за письмо. Очень рада, что впереди тебя ждет такое прекрасное будущее. Надеюсь, ты мне обязательно напишешь из Америки. И еще раз спасибо тебе огромное за все, что ты для меня сделал. Твоя помощь в обучении чтению и письму очень облегчила мою нынешнюю жизнь здесь, в Христиании.

Передай мамочке и отцу, что я очень-очень люблю их. Надеюсь, они не станут сердиться и кричать на тебя, когда ты сообщишь им о том, что наша с тобой свадьба отменяется. И как это благородно с твоей стороны — взять всю вину на себя.

Очень надеюсь, что в Америке ты найдешь себе жену получше меня. Я тоже очень хочу остаться тебе другом.

Анна

Анна запечатала письмо в конверт, и тут, кажется, впервые до нее дошло все значение и важность того, о чем написал ей Ларс. Итак, отныне он ей только друг, и он уезжает в Америку. Скорее всего, она будет скучать о нем.

«А что, если бы я вышла за него замуж?» — спросила она себя мысленно и, поднявшись из-за стола, подошла к окну. Уставилась в глубокой задумчивости на улицу внизу. «Ларс был так добр и внимателен. Наверняка в Америке его ждет успех, а я так и умру здесь в старых девах…»

Она вышла в коридор, чтобы положить письмо на серебряный поднос для дальнейшей отправки, и в эту минуту почувствовала, как порвалась последняя тонюсенькая ниточка, связывавшая ее с прошлой жизнью.

* * *

Репетиции спектакля «Пер Гюнт» начались через три дня. Основная труппа, а многие из артистов участвовали и в премьерной постановке, встретили Анну очень доброжелательно и, как могли, помогали ей. Но если пение и заучивание текстов песен по-прежнему не вызывали никаких проблем, то выступать на сцене в качестве драматической актрисы оказалось совсем не так просто, как предполагала Анна. Все время случались какие-то досадные сбои. То она встанет на нужное место, но при этом забудет произнести свою реплику, то произнесет слова своей роли без запинки, но не сумеет отразить на лице нужные переживания. Режиссер-постановщик спектакля герр Джозефсон был предельно терпелив, работая с ней. Но Анна постоянно чувствовала себя не в своей тарелке. «Это все равно, — думала она, — что во время быстрого танца тебя то гладят по головке, то щиплют за живот».

На четвертый день репетиций она и вовсе пала духом, решив, что у нее ничего и никогда не получится. Уже на выходе из театра она вскрикнула от неожиданности, когда кто-то крепко схватил ее за руку в тот момент, когда она направлялась к служебному входу.

— Фрекен Ландвик, до меня дошла новость о том, что вы вернулись в Христианию. Как провели время в деревне?

Анна увидела перед собой Йенса Халворсена Ужасного. Сердце екнуло в груди. Впервые он стоял так близко. Правда, он слегка разжал свою руку, но продолжал удерживать Анну. Даже через ткань рукава она чувствовала, какая горячая у него рука. Анна нервно сглотнула слюну и повернулась к нему лицом. И невольно поразилась тем переменам, которые произошли в Йенсе. Его всегда сияющие здоровым блеском кудри висели вокруг лица неопрятными патлами, вместо элегантного костюма на нем было что-то мятое и не вполне чистое. Такое впечатление, что он уже не мылся несколько недель кряду, и ее обоняние подтвердило, что она права в своих догадках.

— Я… Меня ждет на улице моя опекунша, — растерянно прошептала она. — Пожалуйста, отпустите мою руку.

— Сейчас отпущу. Но только после того, как скажу, что я страшно скучал без вас. Надеюсь, я в полной мере доказал вам свою любовь и преданность. Так умоляю, скажите же мне, когда вы соизволите встретиться со мной?

— Я не стану с вами встречаться! — отрезала она.

— Тогда я буду преследовать вас здесь, в театре. Вы же понимаете, фрекен Ландвик, что ничто и никто не смогут помешать мне в этом, — крикнул он ей уже вдогонку, когда она торопливо открыла служебную дверь и с громким стуком захлопнула ее за собой.

И действительно, всю следующую неделю Йенс каждый день упорно караулил ее после репетиций на выходе из театра.

— Герр Халворсен, это уже выходит за все рамки приличия, — рассерженно прошептала Анна в один из дней, перехватив любопытный взгляд вахтера. Халберт, по своему обыкновению, восседал в будке и с интересом наблюдал за развитием их романа.

— И пусть себе выходит! Надеюсь, что в конце концов вы сдадитесь и позволите мне хотя бы пригласить вас на чашечку чая.

— Думаю, моя опекунша с удовольствием составит нам компанию. Пожалуйста, поставьте ее в известность о вашем приглашении, — обронила Анна, минуя молодого человека и с трудом сдерживая улыбку. На самом деле эти ежедневные встречи с Йенсом стали для нее самыми долгожданными и приятными событиями дня. Она уже заранее предвкушала каждую встречу с ним и даже постепенно стала расслабляться, понимая, что они оба затеяли такую увлекательную игру в кошки-мышки. В конце концов, а что такого? Ларс больше «не ждет ее», а она, если уж быть честной до конца, все лето только и грезила о Йенсе, несмотря на все свои тщетные усилия забыть его. Словом, Анна чувствовала, что ее решимость продолжать держать оборону до последнего постепенно тает.

И вот в следующий понедельник после долгих выходных, проведенных в квартире наедине с фрекен Олсдаттер, Анна услышала из уст экономки нечто неожиданно приятное. Оказывается, фрекен Олсдаттер надо срочно отлучиться куда-то по делам герра Байера. Но она считает Анну вполне разумной и самостоятельной девушкой и полагает, что та сумеет и одна вернуться на трамвае домой. Покидая после репетиции театр, Анна точно знала, что наконец-то наступил подходящий момент, когда можно сдаться на милость победителя.

Йенс, как всегда, поджидал ее на выходе из театра.

— Когда же вы наконец скажете «да» в ответ на мою просьбу, фрекен Ландвик? — жалобно спросил он, когда она прошествовала мимо него. И добавил: — Должен признаться, что ваше упрямство постепенно подрывает мою решимость и впредь добиваться встречи с вами.

— Тогда сегодня? — спросила она, резко повернувшись к нему.

— Я… да, хорошо! Сегодня…

Ошеломленное лицо Йенса позабавило Анну.

— Предлагаю отправиться в кафе «Энгебрет». Оно на другой стороне площади. В паре минут ходьбы от театра.

Анна была много наслышана об этом кафе. Конечно, заманчиво увидеть его своими глазами. Но как же быть с осторожностью?

— А что, если кто-то из знакомых увидит нас там вместе? И я одна, без сопровождения… Это же неприлично…

— Да кто там нас увидит! — хохотнул в ответ Йенс. — «Энгебрет» — это место, где собираются в основном представители богемы и пьяные музыканты. А им, уверяю вас, наплевать на все. Даже если вы станцуете на столе голой, они и глазом не моргнут. Кроме своего стакана, ничего не видят вокруг. Поверьте мне на слово, на нас попросту не обратят внимания. Пойдемте же скорее, фрекен Ландвик. Зачем понапрасну терять время?

— Хорошо, тогда идем, — согласилась Анна, чувствуя приятное волнение в груди.

Молодые люди молча вышли из театра, пересекли площадь и вошли в кафе. Анна сразу же высмотрела столик в самом темном и спокойном уголке зала. Они уселись за стол, и Йенс заказал чай.

— Итак, Анна, расскажите же мне, как вы провели лето.

— Думаю, гораздо лучше, чем вы, если судить по вашему внешнему виду. Выглядите вы… не очень, я бы сказала… Больны, что ли?

— Спасибо за то, что нашли такое вежливо обтекаемое слово «не очень». — Йенс издал короткий смешок, явно забавляясь ее прямолинейностью. — Но я не болен, спешу успокоить вас. Просто на данный момент сижу без денег. А еще мне не помешала бы хорошая ванна. Да и одежду пора сменить. Зато Саймон, он играет вместе со мной в оркестре, говорит, что сейчас я стал похож на настоящего музыканта. Добрый человек! Пустил меня к себе на постой, когда я вынужден был уйти из родительского дома.

— Боже мой! Но почему?

— Отец категорически не одобрил моего увлечения музыкой. Он хотел, чтобы я пошел по его стопам и со временем возглавил наш пивоваренный бизнес, которым владели еще мои предки.

Анна смотрела на Йенса в немом восхищении. Надо же! Какую силу духа надо иметь, подумала она, чтобы порвать со своей семьей, отказаться от домашнего комфорта, и все ради искусства…

— Впрочем, с началом театрального сезона ситуация стала постепенно выправляться. Я наконец-то стал зарабатывать деньги. Что позволит мне в обозримом будущем переехать в более приличное место. Отто, наш гобоист, вчера сказал, что готов сдать мне комнату в своей квартире. Его жена недавно умерла, а она была довольно зажиточной особой. Надеюсь, условия жизни там более комфортные. Кстати, квартира Отто всего лишь в пяти минутах ходьбы от дома, в котором живете вы, Анна. Так что в перспективе мы с вами станем соседями. Будете приходить ко мне на чай, договорились?

— Рада, что у вас наметились перемены к лучшему, — сдержанно ответила она.

— Вот так бывает в нашей жизни. Я оказался в сточной канаве, а ваша звезда, напротив, воссияла высоко в небе. Надеюсь, со временем вы станете богатой женщиной и будете покровительствовать всяким нищим музыкантам… Таким, как я, — шутливо заметил Йенс, когда им принесли чай. — Вот я смотрю на вас сейчас и откровенно любуюсь. Красивый наряд, шикарная парижская шляпка. Просто живое воплощение современной молодой девушки при деньгах.

— А, не говорите так. Моя звезда может рухнуть, еще не успев зажечься. Думаю, из меня вряд ли получится хорошая актриса. Возможно, в скором времени я вообще лишусь работы, — неожиданно для себя разоткровенничалась Анна, явно обрадовавшись тому, что нашелся человек, которому она может довериться и с кем можно пооткровенничать.

— Что за ерунда, Анна. Я вчера собственными ушами слышал, как герр Джозефсон говорил герру Хеннуму, когда оркестр собрался на свою первую репетицию, что дела у вас идут «совсем недурно».

— Вы не понимаете меня, герр Халворсен. Одно дело — стоять перед публикой и петь. Это для меня привычное занятие. И совсем другое — играть на сцене драматическую роль. У меня такое чувство, что я просто боюсь сцены, — горячо возразила Анна, бесцельно теребя ручку чашки. — Пока и представить себе не могу, каково это будет — выйти перед публикой на самом первом представлении.

— Анна… можно мне называть вас Анной? А вы зовите меня Йенсом. По-моему, мы уже достаточно давно знакомы друг с другом и можем позволить себе такое обращение.

— Да, пожалуйста… Зовите меня Анной, я не возражаю. Но только когда мы вдвоем.

— Благодарю вас, Анна. Так вот, я продолжаю… Уверен, публика придет в полнейший восторг от вашей красоты и от того, как вы поете. А на все остальное, на то, что и как вы там станете говорить, они попросту не обратят внимания.

— Вы очень добры… Йенс. Но, честное слово, от всех своих страхов я потеряла сон. Больше всего на свете боюсь кого-нибудь подвести.

— Уверен, такого не случится. А сейчас расскажите, как там поживает ваш суженый?

— Он собирается уехать в Америку. Один, — ответила Анна, осторожно подбирая каждое слово и стараясь не встречаться взглядом с Йенсом. — Мы больше не помолвлены.

— Мои соболезнования… Хотя, с другой стороны, эта новость одномоментно сделала меня самым счастливым человеком на свете. Я ведь не переставал думать о вас все то время, что мы не виделись. Только мои думы о вас помогли мне пережить это сложное для меня лето. Признаюсь без лишних слов, я влюблен в вас по уши.

Какое-то время Анна молча смотрела на Йенса, потом тихо промолвила:

— Как так можно? Вы же меня совсем не знаете. Мы едва обменялись с вами парой фраз. Как же можно полюбить человека, не зная его? Ведь любят за что-то… За характер… За добрый нрав…

— О, я прекрасно знаю вас, Анна. Намного лучше и глубже, чем вы думаете. Например, я знаю, что вы очень скромная девушка. Помню, как вы краснели от смущения на том суаре, когда слушатели восторженно приняли ваше пение и долго аплодировали вам после выступления. Потом, я знаю, что вы спокойно относитесь к своей внешности, потому что не вижу на вашем лице ни следов пудры, ни румян. Еще я понимаю, что вы по-настоящему цельный человек и преданный друг, что у вас есть твердые моральные принципы. Вот почему мне так тяжело дался весь этот период ухаживания за вами. А еще мне почему-то кажется, что если вы уже что-то решили для себя, то будете потом стоять на своем до конца. Упрямица вы этакая! Из собственного опыта могу сказать, что я еще не встречал женщины, которая бы швыряла в огонь письма от своего ухажера, даже не удосужившись взглянуть на них. Даже в том случае, если она — да! — считала его пылкие ухаживания не совсем подобающими.

Анне стоило большого труда скрыть свое изумление. Она искренне поразилась проницательности Йенса.

— И все же, — начала она, нервно сглотнув слюну, — вы многого обо мне не знаете. К примеру, моя мама считает меня никудышной хозяйкой. Готовлю я из рук вон плохо. Шить вообще не умею. Отец говорит, что я могу ухаживать только за животными, но никак не за людьми.

— А мы станем жить, питаясь нашей любовью. И заведем себе кота, — пошутил в ответ Йенс.

— Прошу простить, но мне действительно пора домой. Тем более сейчас подойдет мой трамвай, — сказала Анна, поднимаясь из-за стола. Она достала из сумочки несколько монеток и положила их на стол. — Пожалуйста, позвольте мне самой расплатиться за чай. Всего доброго… Йенс.

— Анна! — Он схватил ее за руку, когда она уже собралась уходить. — Но мы же с вами встретимся еще, да?

— Вы же прекрасно знаете, что я бываю в театре каждый день, с десяти утра и до четырех дня.

— Тогда я буду ждать вас ровно в четыре на нашем месте! — крикнул он вдогонку, когда она уже открывала дверь. Когда Анна ушла, Йенс глянул на монетки, оставленные на столе. Хватит не только на то, чтобы расплатиться за чай, но и заказать себе еще миску супа и стопку тминной водки.

Усевшись в трамвае, Анна мечтательно закрыла глаза и улыбнулась. Как прекрасно побыть наедине с Йенсом Халворсеном. То ли потому, что так резко изменились его жизненные обстоятельства, то ли потому, что он так долго и упорно преследовал ее своими ухаживаниями, но Йенс уже больше не казался ей самовлюбленным хлыщом, надменным и капризным мальчишкой, каким он предстал перед ней в самом начале их знакомства.

— О Господи, — горячо молилась она в тот вечер перед сном, — прости мне, пожалуйста, если я скажу, что не считаю Йенса Халворсена Ужасного таким уж плохим человеком. Жизнь испытала его на прочность, и он во многом стал другим. Ты знаешь, Господи, как я изо всех сил старалась не поддаться соблазну, но… — Анна слегка прикусила губу. — Думаю, сейчас я уже могу уступить. Аминь.

* * *

Все время, пока длились репетиции и вплоть до первого спектакля в новом сезоне, Анна и Йенс встречались регулярно, каждый день. Во избежание всяких компрометирующих слухов, Анна предложила Йенсу, чтобы он поджидал ее уже в самом кафе «Энгебрет». Там во второй половине дня всегда было спокойно и тихо. Особого наплыва посетителей не наблюдалось, и мало-помалу Анна стала терять бдительность. Однажды она даже позволила Йенсу взять ее за руку. Прецедент был создан, после чего они постоянно сидели за столом, сплетя пальцы своих рук воедино, ничуть не опасаясь, как это выглядит со стороны. Конечно, возникли некоторые проблемы. Разливать чай одной рукой или добавлять в чашки молоко было совсем даже не просто. Но ей-же-богу! Все эти неудобства с лихвой компенсировались непередаваемыми мгновениями самого настоящего блаженства.

Йенс тоже стал больше походить на себя прежнего. Он перебрался на квартиру к Отто и, по его словам, наконец-то избавился от вшей и клопов. У Отто была прислуга. Она обстирывала и Йенса. Анна с облегчением отметила про себя, что пахнуть от молодого человека стало гораздо лучше.

Но главное, что волновало Анну и занимало все ее мысли, так это нежные и на первый взгляд вполне невинные, но многообещающие прикосновения его руки к ее руке, когда она всем своим естеством чувствовала его кожу на своей коже. Больше ни о чем другом она и думать не могла. Наконец-то ей открылась вся правда характера Сольвейг и стало понятно, почему она так многим пожертвовала ради своего любимого Пера.

Чаще всего влюбленные сидели молча, даже не прикасаясь к чаю. Они словно пили друг друга, подпитываясь обуревающими их чувствами. И хотя Анна постоянно твердила себе, что должна быть начеку, что надо соблюдать осторожность, в глубине души она прекрасно понимала, что уже сдалась на милость победителю. И чем дальше, тем все больше подпадает под его чары.

26

За три дня до открытия сезона в Театре Христиании возобновились интенсивные совместные репетиции оркестра и актеров, занятых в постановке спектакля «Пер Гюнт». На сей раз Анна уже больше не делила раздевалку, расположенную в глубине кулис, с Руди и другими детьми, задействованными в спектакле. Ей выделили гримерную, которую ранее занимала сама мадам Хенсон. Шикарное помещение, одна стена которого была сплошь из зеркал. А еще в комнате стояла кушетка со спинкой вместо изголовья, обитая бархатом, на которую можно было прилечь и немного отдохнуть, если чувствуешь усталость после репетиций.

— Красивая комната, правда, Анна? — коротко прокомментировал увиденное Руди, забежав взглянуть, как она обустроилась на новом месте. — Могу сказать, что за последние несколько месяцев кое-кто из нас взлетел до небес. Не будете возражать, если я изредка стану забегать к вам, чтобы пообщаться? Или теперь я для вас уже неподходящая компания?

Анна ущипнула мальчишку за его пухлые румяные щечки и весело рассмеялась.

— Времени на то, чтобы играть с тобой в карты, у меня точно не будет. А в остальном… Приходи, когда пожелаешь.

Зайдя к себе в гримерную в первый вечер нового сезона, Анна обнаружила, что вся комната утопает в цветах. Множество открыток с пожеланиями успеха. Одно письмо было даже от родителей и от Кнута. Анна не стала читать его сразу. Отложила в сторону. Наверняка в письме сожаления о разорванной помолвке с Ларсом. Пока Ингеборг, гримерша Анны, наносила ей на лицо грим, она бегло просмотрела другие послания. Добрые слова всех, кто не забыл поздравить ее со столь знаменательным событием, трогали. Среди прочих открыток выделялась одна с прикрепленной к ней алой розой. Анна взяла открытку в руки, и в тот же миг все тело пронзила сладостная дрожь.

Я буду рядом. Буду наблюдать сегодня вечером за Вашим восхождением к звездам. Чувствую всем сердцем, что так оно и будет.

Пой, моя прекрасная птичка. Пой!

Й.

Но вот раздался звонок, возвещающий начало спектакля. Анна мысленно вознесла молитву.

— Господи, не дай мне сегодня опозориться и опозорить свою семью. Аминь.

После чего поднялась со стула и направилась за кулисы.

* * *

Анна знала, что какие-то мгновения этого незабываемого вечера навсегда запечатлеются в ее памяти. Достаточно вспомнить то ужасное состояние, в котором она вышла на сцену во втором акте и вдруг поняла, что начисто забыла весь текст роли. В отчаянии она глянула в оркестровую яму и увидела Йенса, который лихорадочно артикулирует ей забытые строки. Анна быстро пришла в себя. Пожалуй, публика даже не успела ничего заметить. И все же до конца спектакля Анна заметно нервничала. Разве что в заключительной сцене, когда она запела «Колыбельную песню», а Пер положил ей голову на колени и они остались на сцене только вдвоем, она обрела прежнюю уверенность, и голос ее снова полился широко и свободно, переполняя эмоциями всех, кто ее слушал.

Но вот растаяла в воздухе последняя нота, и раздались бурные аплодисменты. Потом последовали бесконечные вызовы. Множество букетов было вручено ей и Мари, актрисе, которая исполняла роль матери Пера. Наконец упал финальный занавес, и Анна, едва сойдя со сцены, тут же громко разрыдалась, припав к плечу герра Джозефсона.

— Ну же! Моя дорогая девочка… Не надо плакать, — принялся успокаивать он ее.

— Я сегодня была ужасна! Я знаю это! Хуже просто не бывает!

— Вовсе нет, Анна! Разве вы не понимаете, что ваша естественная скованность лишь добавляет очарования ранимой натуре Сольвейг? А уж в самом конце спектакля… публика и вовсе была покорена вашим пением. Эта роль словно специально написана для вас… Думаю, и Генрик Ибсен, и маэстро Григ будут довольны, увидев вас на сцене. Я уже не говорю о том, как вы пели сегодня. Не голос, а мечта… Впрочем, как всегда. А потому, моя дорогая девочка, — герр Джозефсон осторожно смахнул пальцем слезинку со щеки Анны, — ступайте к себе и начинайте праздновать свой успех.

Когда Анна вернулась к себе в гримерную, там уже было не протолкнуться. Множество поклонников и доброжелателей, и все хотели присутствовать при короновании новой принцессы, причем выращенной здесь, дома. Анна из последних сил старалась не ударить в грязь лицом. Вежливо беседовала с каждым, произносила в ответ на похвалы нужные и правильные слова. Но вот в гримерную вошел герр Хеннум и тут же выставил всех остальных посетителей за дверь.

— Я сегодня с большим удовольствием дирижировал оркестром. Радовался тому, что могу лицезреть, Анна, ваш дебют на сцене. Нет, не скажу, что ваша игра была верхом совершенства. Но все придет постепенно, с опытом. Вы приобретете уверенность, станете держаться на сцене раскованнее и свободнее. В этом я не сомневаюсь, поверьте. А сегодня, пожалуйста, постарайтесь в полной мере насладиться своим успехом. Вы его вполне заслужили. Христиания у ваших ног. Через пятнадцать минут в фойе театра состоится банкет в честь открытия нового театрального сезона и первого спектакля. Герр Джозефсон зайдет за вами и лично сопроводит вас к гостям.

Дирижер откланялся и вышел из гримерной. Анна осталась одна.

Когда она переодевалась, в дверь негромко постучали, и просунулась мордашка Руди.

— Прошу прощения, фрекен Анна, меня попросили доставить вам записку. — Он с веселой ухмылкой вручил ей послание. — Позвольте также сказать вам, что сегодня вы были очень красивы. А вы не попросите мою маму, чтобы она отпустила меня на банкет вместе с вами? Думаю, она разрешит, если попросите именно вы.

— Ты же знаешь, Руди, я не могу этого сделать. Но раз ты уже здесь, то, пожалуйста, помоги мне застегнуть платье.

Когда Анна появилась в фойе в сопровождении герра Джозефсона, собравшиеся встретили ее бурными аплодисментами. Йенс наблюдал за своей возлюбленной издалека. Еще никогда он не любил ее так сильно, о чем он постарался сообщить Анне в записке, которую передал ей Руди. Йенс следил за тем, как Анна мило улыбается, как непринужденно беседует с гостями, и невольно поражался тому, как же высоко взлетела его райская птичка с тех самых пор, как он впервые услышал ее пение.

И тут же сердце у него упало. К Анне приближалась знакомая фигура. Огромные усы, явно завитые вручную, выражение полнейшего ликования на лице. Все невольно расступались перед этим человеком, давая ему дорогу.

— Анна! Моя дорогая юная барышня! Даже болезнь моей матушки не смогла удержать меня вдали от вас. Я не мог не приехать, хотел самолично стать свидетелем вашего триумфа. Вы были великолепны, моя дорогая. Просто великолепны!

Йенс заметил, как на какое-то мгновение у Анны напряглись черты лица, но уже в следующую минуту она взяла себя в руки и тепло поздоровалась с герром Байером. Йенс предпочел немедленно удалиться прочь. Теперь, когда рядом с Анной замельтешила фигура ее наставника, вряд ли у него будет шанс перекинуться с ней парой слов наедине, чтобы сказать ей лично, как он гордится ею и ее выступлением.

По своему обыкновению, Йенс ретировался в «Энгебрет», чтобы залить свое подпорченное настроение водкой. Уж он-то, в отличие от Анны, прекрасно видел и понимал, откуда ветер дует. Одно дело — отвязаться от притязаний деревенского соискателя руки и сердца. И совсем другое — герр Байер. Вне всякого сомнения, этот человек влюблен в свою воспитанницу. К тому же он может дать ей все, что она пожелает. Еще каких-то несколько месяцев тому назад, с грустью подумал Йенс, он тоже мог осыпать Анну своими дарами и подношениями.

Впервые за все это время он задумался, а так ли уж правильно он поступил, уйдя из дома. Не совершил ли он тогда непоправимую ошибку?

* * *

— «Фрекен Ландвик пока еще не демонстрирует той уверенности, которая отличала игру мадам Хенсон в роли Сольвейг. Такая уверенность в себе дается лишь многолетней практикой, но недостаток сценического опыта с лихвой компенсируется юностью фрекен Ландвик и совершеннейшим исполнением ею песен Сольвейг».

— А в утреннем выпуске «Дагбладет» рецензент особо отметил вашу красоту и молодость. А еще…

Но Анна не слушала герра Байера. Она была счастлива уже тем, что весь этот кошмар, которым стало для нее первое выступление на сцене, позади. А думать о том, что начиная с завтрашнего вечера еще много раз придется выходить на подмостки, она пока просто не могла.

— К великому сожалению, Анна, я могу остаться в Христиании лишь до утра. А затем должен снова отправиться на пароме к матушке. Как можно скорее оказаться рядом с ней, — промолвил герр Байер, закрывая газету.

— А как она сейчас?

— Не хуже и не лучше, — тяжело вздохнул он в ответ. — У моей матери всегда была необыкновенная сила духа. Она-то и держит ее на этом свете. Помочь ей я, к сожалению, ничем не могу. Разве что буду рядом с ней, пока не наступит конец. Но хватит о грустном. Сегодня, Анна, я хочу устроить для нас особо торжественный ужин. С интересом послушаю ваш рассказ о том, что произошло в вашей жизни за то время, что мы с вами не виделись.

— О, я буду только рада. Правда, я чувствую себя немножко уставшей. Можно я немного отдохну перед ужином?

— Конечно, моя юная барышня. И еще раз примите мои самые искренние поздравления.

Франц Байер молча проследил за тем, как Анна вышла из комнаты, и удивился, как сильно она изменилась за минувший год. И даже за то короткое время, что они не виделись. Анна всегда представлялась ему таким нежным бутоном, который вот-вот должен распуститься. Но сейчас она действительно в полном цвету. Прекрасна, словно богиня, а под его умелым руководством приобрела особую грациозную стать, превратившись в по-настоящему изысканную барышню.

Несмотря на то что Анна только что заявила об усталости, она вся как будто светилась изнутри. Что-то неуловимое появилось во всем ее облике, что-то такое, что он пока не мог понять и объяснить. Оставалось лишь надеяться, что все эти перемены, случившиеся с его воспитанницей, не имеют никакого отношения к тому скрипачу, который аккомпанировал ей на суаре в июне месяце. Профессору тогда даже показалось, что девушка увлеклась молодым человеком. Да и герр Джозефсон пошутил не без намека при встрече с ним. Так и сказал: «вовремя же ты, Франц, вернулся в город». А потом между делом сообщил ему, что его воспитанницу неоднократно замечали в обществе того самого скрипача в кафе «Энгебрет».

До поры до времени герр Байер предпочитал не распространяться в разговоре с Анной о своих планах на будущее. Он не хотел заранее пугать ее или настраивать против себя. Но после разговора с герром Джозефсоном он понял, что наступил момент, когда надо открыто заявить о своих намерениях.

* * *

— Моя дорогая юная барышня, как вы ослепительно хороши сегодня вечером! — приветствовал герр Байер появление Анны в столовой. Анна была в вечернем платье цвета топаз. Слова наставника она восприняла равнодушно. Сейчас все эти люди, особенно мужчины, твердят ей, какая она красавица, подумала она про себя даже с некоторым раздражением, но хотела бы она послушать, что они сказали бы, если бы увидели ее без слоя пудры на лице. Сразу бы выступили все веснушки, придающие ей простоватый деревенский вид.

В ответ на комплимент герра Байера она постаралась ответить не менее галантной любезностью, восхитившись его элегантным новым галстуком, впрочем, весьма пестрой расцветки. Оставалось лишь надеяться, что наставник не заподозрит ее в неискренности.

— Как поживают ваши близкие?

— О, дома все хорошо. Спасибо. И свадьба была очень красивой.

— Фрекен Олсдаттер сообщила мне, что, к сожалению, вы расстались с тем молодым человеком, с которым были помолвлены?

— Да. Ларс не смог больше ждать меня.

— Сильно переживали, Анна?

— Думаю, так будет лучше для нас обоих, — ответила Анна, стараясь дать максимально обтекаемый ответ, и наколола на вилку кусочек рыбы. Хоть бы скорее закончился этот ужин, подумала она про себя. Ибо больше всего на свете ей сейчас хотелось поскорее улечься в постель и начать мечтать о Йенсе.

После кофе фрекен Олсдаттер появилась с бренди для герра Байера и, к немалому изумлению Анны, с ведерком, заполненным льдом, в котором лежала бутылка шампанского. Время слишком уж позднее, чтобы принимать спиртное, подумала Анна. Неужели герр Байер ждет еще каких-то гостей?

— Фрекен Олсдаттер, — обратился он к экономке, — попрошу вас, закройте за собой дверь поплотнее.

Когда экономка удалилась, плотно прикрыв за собой дверь, как ей было велено, профессор повернулся к Анне.

— Послушайте меня, Анна. Моя дорогая юная барышня. У меня есть что сказать вам. — Герр Байер слегка откашлялся. — Наверняка вы уже успели заметить, что за все то время, что вы прожили со мной под одной крышей, мое доброе отношение к вам только возрастало. Надеюсь, вы по достоинству оценили те усилия, которые я приложил, чтобы направить вашу музыкальную карьеру в нужное русло.

— Да, герр Байер. У меня не хватит слов, чтобы выказать вам свою благодарность.

— Давайте, Анна, обойдемся без формальностей. Зовите меня просто Францем. Вы ведь уже успели хорошо узнать меня…

Анна растерянно смотрела на своего наставника, который вдруг оборвал себя на полуслове и погрузился в затяжное молчание. Кажется, впервые за все то время, что они были знакомы, она видела профессора таким смущенным. Судя по всему, он попросту не знал, как ему сказать все то, что он собирался сказать ей. Но вот он оправился от смущения и продолжил:

— Все дело в том, Анна, что я старался пестовать ваш талант не только ради него самого, но еще и потому… потому, что понял, что влюбился в вас. Конечно, как человек благородный, зная, что вы обещаны другому, я не смел заводить с вами разговор о своих чувствах. Но сейчас… сейчас вы свободны… А я в разлуке с вами особенно остро почувствовал, как сильно люблю вас. Понимаю, быть может, сейчас и не время заводить такой разговор. Я должен снова уехать к своей умирающей матушке, оставить вас здесь одну… И пока я и понятия не имею, как долго я буду отсутствовать. Но, с другой стороны, я подумал, что будет лучше, если я четко и недвусмысленно обозначу свои намерения прямо сейчас. — Герр Байер снова замолчал и сделал глубокий вдох, после чего закончил: — Анна, прошу вас, окажите мне честь, станьте моей женой.

Анна потрясенно смотрела на него, не в силах скрыть ужаса, который в ту же минуту отразился на ее лице.

Заметив смятение Анны, герр Байер снова откашлялся.

— Понимаю, мое предложение явилось для вас полнейшей неожиданностью. Но подумайте сами, Анна, что этот брак сулит нам обоим в перспективе. Я уже поспособствовал блистательному началу вашей карьеры здесь, и вы успели завоевать своим талантом Христианию. Но Норвегия — слишком маленькая страна. Она слишком мала для вашего огромного таланта. Я уже списался с несколькими режиссерами музыкальных театров, с комитетами, курирующими репертуарную политику оперных театров в Европе. Дания, Германия, Париж… Я рассказал им о вашем необыкновенном даровании. Впрочем, после вчерашнего выступления они и сами узнают о вашем триумфе. Если мы поженимся, я стану сопровождать вас в турне по всей Европе, а вы начнете выступать в крупнейших концертных залах. Я смогу должным образом защитить вас, уберечь… Я потратил много лет на поиски такого редкого таланта, каким обладаете вы. Но получилось, что меня покорил не только ваш талант. Вы украли и мое сердце, — поспешно добавил он.

— Понимаю, — выдохнула Анна, зная, что обязана сказать хоть что-то в ответ.

— Наверняка я вам нравлюсь, Анна. Разве нет?

— Да. И я вам… очень признательна.

— Уверен, мы с вами станем хорошими партнерами и на сцене, и за ее пределами. В конце концов, вы уже год прожили под одной крышей со мной и успели узнать все мои дурные привычки. — Герр Байер издал короткий смешок. — Смею надеяться, и хорошие тоже. А потому супружество не внесет никаких существенных перемен в нашу с вами жизнь, как, быть может, вы того опасаетесь. Мы будем продолжать жить так, как живем сейчас.

Анна внутренне содрогнулась, хорошо понимая, какие именно перемены все же должны случиться.

— Вы молчите, моя дорогая Анна. Вижу, я вас сильно удивил. Что ж, если для меня подобное развитие событий — это вполне естественная закономерность, то вы, наверное, и думать не смели о такой возможности.

«Вот тут ты прав. О таком я точно подумать не могла», — мысленно сказала Анна, а вслух обронила лишь короткое:

— Нет.

— Наверное, шампанское — это несколько самонадеянный шаг с моей стороны. Сейчас мне ясно, что я должен дать вам некоторое время на раздумья. Как думаете, Анна?

— Да, герр Байер… то есть, я хотела сказать, Франц. Ваше предложение для меня — большая честь, — пролепетала та в ответ несчастным голосом.

— Я покидаю Христианию по меньшей мере на две недели. Вполне возможно, задержусь и дольше. Что ж, полагаю, у вас будет достаточно времени, чтобы хорошенько поразмыслить над моим предложением. Надеюсь и молю Бога о том, чтобы получить от вас утвердительный ответ. Признаюсь как на духу. Когда вы поселились здесь, у меня дома, я вдруг особенно остро осознал всю степень своего одиночества, в котором пребывал все последние годы после кончины моей супруги.

Вид у герра Байера был действительно не самый веселый. В какой-то момент Анне даже захотелось утешить его. Приласкать… так, как она приласкала бы своего отца. Но она тут же прогнала эту мысль и поднялась со своего места, понимая, что ей больше нечего добавить к сказанному.

— Я тщательно обдумаю ваше предложение. И дам свой ответ по вашем возвращении. Доброй ночи… Франц.

Усилием воли Анна заставила себя не броситься опрометью к дверям, а выйти из гостиной чинным шагом. Но в коридоре она тут же перешла на бег. Вбежала к себе в спальню, закрыла за собой дверь и заперла ее на ключ. Потом плюхнулась на кровать и обхватила голову руками, все еще не в состоянии уразуметь все то, что только что произошло. Стала лихорадочно перебирать в памяти все прошлые эпизоды ее контактов с герром Байером. Нет, она никогда не давала ему повода подумать, что хочет выйти за него замуж. Ее поведение всегда было исключительно достойным. Никакого кокетства. Никогда она не строила ему глазки, выражаясь языком молоденьких хористок, задействованных в постановке спектакля «Пер Гюнт».

Но, однако же, и с этим приходится согласиться, родители позволили ей поселиться под одной крышей с этим пожилым господином. Он ее кормил, одевал, дал ей все, о чем можно только мечтать. Не говоря уже о том, что он заплатил кругленькую сумму ее отцу. Вполне естественно, что с учетом всего того, что герр Байер для нее сделал, он мог возомнить, что все его усилия и старания будут вознаграждены соответствующим образом. Увенчаются в конце концов законным браком.

— Господи, я не вынесу этого, — простонала Анна в полном изнеможении.

Все последствия тоже вполне очевидны, и они, эти последствия, огромны. Если она откажет герру Байеру, то это означает, что больше она не сможет жить с ним под одной крышей. И куда же ей податься?

Анна понимала, что сегодня она всецело зависит от этого человека. Наверное, многие молоденькие девушки, окажись они на ее месте, да и женщины постарше, такие, как фрекен Олсдаттер, к примеру, с радостью ухватились бы за предложение герра Байера стать его женой. Уж точно бы не упустили своего шанса. Почему нет? Профессор богат, образован, вращается в высших кругах Христиании. К тому же он добрый и уважаемый человек. Но! Но он же почти в три раза старше ее.

Да и не это главное… Анна вдруг вспомнила клятву, которую дала сама себе. Она не любит герра Байера. Вот что главное. Она любит Йенса Халворсена.

27

На следующий вечер после завершения спектакля, который прошел ровно и гладко, но без того воодушевления, который сопутствовал первому представлению, Анну на выходе из театра встретил Йенс.

— Зачем вы здесь? — шикнула она на него. Заметив поджидавший ее экипаж, сразу же заторопилась к нему. — Нас ведь могут увидеть.

— Не бойтесь, Анна. Я вовсе не намерен порочить вашу репутацию. Просто хотел сказать вам, что в первый вечер вы были восхитительны. А сегодня… позвольте поинтересоваться, хорошо ли вы себя чувствуете?

Услышав вопрос, Анна замедлила шаг и повернулась к Йенсу:

— Что вы имеете в виду?

— Я наблюдал за вами сегодня весь вечер. По-моему, вы какая-то сама не своя. Впрочем, никто ничего не заметил, уверяю вас. Играли вы великолепно.

— Тогда откуда вам знать, что и как я чувствую? — набросилась она на него, и слезы тотчас же брызнули из глаз. Но на душе у нее почему-то стало легко при одной только мысли, что вот Йенс каким-то образом все заметил и понял.

— Значит, я прав, — промолвил Йенс, сопровождая Анну до кареты. Кучер распахнул перед ней дверцу. — Может, я чем-то могу помочь?

— Я… не знаю… Мне надо домой…

— Понимаю. Но пожалуйста! Нам надо поговорить наедине. — Йенс понизил голос, чтобы кучер не расслышал его слов. — Вот вам мой адрес. — Он сунул в ее маленькую ручку клочок бумаги. — Мой хозяин Отто отправится с частным уроком к одному из своих учеников. Так что с четырех и до пяти вечера я буду в квартире совершенно один.

— Я… посмотрю, как у меня получится, — прошептала она в ответ и стала взбираться по ступенькам в экипаж. Кучер захлопнул за ней дверцу. Анна безвольно опустилась на сиденье. Она увидела, как Йенс машет ей рукой на прощание, потом, изогнув шею, проследила за тем, как он пересек площадь и направился в кафе «Энгебрет». Карета тронулась с места, Анна откинулась на спинку сиденья, чувствуя, как колотится сердце в ее груди. Она прекрасно понимала: наносить визит одинокому мужчине — это же верх неприличия. Но ей так отчаянно нужно было поделиться с кем-то тем, что произошло накануне, рассказать о том разговоре, который состоялся у нее с герром Байером вчера вечером.

* * *

— Сегодня к четырем часам мне нужно отлучиться в театр, — за завтраком сообщила Анна фрекен Олсдаттер. — Герр Джозефсон устраивает репетицию, так как он недоволен одной сценой во втором акте.

— К ужину вернетесь?

— Думаю, да. Наверняка репетиция не продлится более двух часов.

Вполне возможно, Анне это только померещилось, но экономка бросила на нее подозрительный взгляд. Так обычно на нее смотрела мама, когда была уверена, что дочь говорит ей неправду.

— Хорошо. Мне заказать вам экипаж, чтобы он забрал вас из театра?

— Нет, не надо. Трамваи в это время еще ходят. Сама доберусь. Я же хорошо знаю дорогу домой.

Анна поднялась из-за стола и удалилась к себе, стараясь ничем не выдать своего волнения.

Позднее она покинула квартиру в таком же взвинченном состоянии.

Села в трамвай, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди. Странно, что пассажир, сидевший рядом с ней, не слышит этого. На следующей остановке Анна сошла с трамвая и быстрым шагом направилась по улице, отыскивая тот адрес, который дал ей Йенс. Свой необдуманный во всех отношениях поступок она пыталась по пути оправдать тем, что Йенс на сегодняшний день — единственный человек, которому она может довериться и которого считает своим другом.

— А вот и вы! — широко улыбнулся Йенс, открывая входную дверь в квартиру. — Пожалуйста, проходите.

— Спасибо.

Анна проследовала за ним в прихожую, а потом по длинному коридору в просторную гостиную. Она была обставлена с той же элегантной роскошью, что и гостиная герра Байера.

— Хотите чаю? Только предупреждаю, заваривать придется мне самому. Наша служанка в три часа уже ушла домой.

— Нет, спасибо. Я попила чай перед выходом из дома. А дорога сюда заняла совсем немного времени.

— Тогда прошу вас, присаживайтесь! — Йенс жестом указал на кресло.

— Спасибо, — поблагодарила она, усаживаясь и радуясь в душе тому, что кресло стоит рядом с печкой. Ибо ее начало знобить, то ли от холода, то ли от волнения. Йенс устроился напротив нее. — А у вас здесь очень уютно, — выдавила она из себя.

— Вы бы посмотрели, в какой берлоге я жил до этого! — Йенс слегка покачал головой и рассмеялся. — Скажу вам так. Я безмерно счастлив, что нашел ей альтернативу. Однако не будем терять время на пустые разговоры. Анна, что стряслось? Вы можете говорить об этом открыто?

— Ах, боже мой! — Анна порывисто прижала руку ко лбу. — Все… так сложно… так запутанно.

— В жизни всегда полно проблем.

— Дело в том, что герр Байер попросил моей руки. Он хочет, чтобы я вышла за него замуж.

— Понятно! — ответил Йенс, стараясь ничем не выдать охватившего его волнения. Однако руки его непроизвольно сжались в кулаки. — И что вы ему ответили?

— Вчера рано утром он снова уехал в Дробак. Его мать находится при смерти, и он безотлучно дежурит при ней. Я должна буду дать ответ, когда он вернется.

— И когда это будет?

— Полагаю, после смерти его матери.

— Скажите мне, только честно, что вы испытали в тот момент, когда он сделал вам предложение?

— Я пришла в ужас. И одновременно почувствовала себя виноватой. Вы же понимаете, герр Байер был необыкновенно добр ко мне. Он дал мне так много.

— Анна, это ваш талант дал вам все то, чем вы располагаете на сегодняшний день.

— Но он обучал меня, создал все те возможности, о которых я бы и понятия не имела, если бы осталась жить в Хеддале.

— Что ж, тогда вы с ним квиты. Играете на равных, так сказать.

— Не совсем так! — упрямо возразила Анна. — Скажем, я отвечу герру Байеру отказом… И куда мне после этого податься?

— Так вы все же хотите отказать ему?

— Конечно! А как же еще? Выйти замуж за него — это все равно что выйти замуж за собственного дедушку. Ведь ему уже гораздо больше пятидесяти. Но убраться из его квартиры мне все равно придется. К тому же я наверняка наживу себе врага в его лице.

— О, не переживайте так сильно, Анна. Вот взять меня, к примеру. У меня полно врагов. — Йенс тяжело вздохнул. — Впрочем, я сам их себе нажил, по доброй воле. А герр Байер отнюдь не такой влиятельный человек в Христиании, каким он себя воображает. Или каким кажется вам.

— Может, вы и правы, Йенс. Но все равно, куда мне идти?

В комнате повисло молчание. Оба погрузились в раздумья над тем, что только что было сказано. И над тем, что осталось невысказанным. Первым заговорил Йенс:

— Анна, мне сейчас очень сложно говорить о вашем будущем. Еще зимой я мог предложить вам все, что предлагает герр Байер. Но! Я понимаю, вы женщина, а потому для вас существует целый ряд ограничений. Ваши жизненные возможности существенно уже, чем у мужчин. Однако не стоит забывать и другое. Сегодня вы пользуетесь успехом и снискали его по праву. Вы — звезда первой величины на небосклоне Христиании. А потому ваша зависимость от герра Байера не такая уж всеобъемлющая, как вам это представляется.

— Ну этого я не узнаю до тех пор, пока не приму окончательного решения. Разве не так?

— Нет, не так. — Йенс невольно улыбнулся прагматизму Анны. — Вы прекрасно знаете, что я чувствую к вам, Анна. Но увы! В душе я готов бросить к вашим ногам все, однако пока и понятия не имею, как сложатся мои материальные условия в будущем. Только верьте мне, я буду самым несчастным человеком в Христиании, если вы пойдете под венец с герром Байером. И не только потому, что мне будет жаль самого себя. Нет! Мне и вас будет страшно жаль, потому что я знаю — вы не любите его.

Анна вдруг поняла, как ужасно тяжело было Йенсу выслушивать все то, что она ему сообщила. Ведь он открыто признается ей в своих чувствах, а сама она пока так и не отважилась на подобное признание. В страшном волнении она поднялась со своего места, намереваясь уйти.

— Простите меня, Йенс. Мне не нужно было приходить сюда. В высшей степени, — она замолчала, подыскивая нужное слово, такое, какое использовал бы герр Байер в подобной ситуации, — неподобающий поступок с моей стороны.

— Понимаю. Трудно выслушивать признания в любви еще от одного мужчины. Хотя… хотя, наверное, вся Христиания будет приветствовать ваше решение выйти замуж за герра Байера.

— Да, думаю, вы правы. — Анна отвернулась от Йенса и направилась к дверям. — Простите, но мне действительно нужно идти.

Она уже открыла дверь, но в эту минуту он схватил ее за руки и втащил обратно в комнату.

— Пожалуйста, умоляю вас! Каковы бы ни были наши обстоятельства, не будем тратить впустую те драгоценные мгновения, когда мы впервые остались наедине. — Йенс подошел к Анне вплотную и обхватил руками ее личико. — Я люблю вас, Анна. И не устану повторять это снова и снова. Я люблю вас.

И, кажется, впервые за все время их знакомства Анна поверила ему. Они стояли так близко друг к другу, что ей было слышно, как трепещет сердце в его груди.

— И еще я хочу сказать вам, — продолжил он. — Прежде чем решиться на что-то, подумайте вот о чем. Признайтесь наконец, почему вы пришли именно ко мне. Признайте же очевидное! Вы тоже любите меня. Вы любите меня…

И прежде чем она успела вымолвить слово в ответ, Йенс начал целовать ее. И уже в следующую секунду Анна почувствовала, что ее губы непроизвольно отвечают на его поцелуи. Конечно, это все неправильно. Она не должна так поступать… Но слишком поздно, слишком поздно. Совершенно непередаваемые ощущения. Ей хотелось, чтобы эти поцелуи длились и длились. А с другой стороны, разве есть какие-то веские причины для того, чтобы он перестал целовать ее?

— Так ты скажешь мне, да? — взмолился Йенс, когда она уже собралась уходить.

Анна повернулась к нему лицом.

— Да, Йенс Халворсен, скажу. Я люблю тебя.

* * *

Где-то через час Анна открыла своим ключом дверь в квартиру герра Байера. Недаром же она обучается сейчас мастерству драматической актрисы. Вопросы фрекен Олсдаттер, которая перехватила Анну на полпути в спальню, не застали ее врасплох.

— Как прошла репетиция, Анна?

— Хорошо, спасибо.

— В какое время будете ужинать?

— Прошу вас, подайте мне ужин прямо в спальню, если это не составит вам большого труда. Что-то я чувствую себя совершенно разбитой. Вчерашний спектакль, а тут еще эта репетиция…

— Конечно-конечно. Вам приготовить ванну?

— О, это было бы чудесно. Спасибо! — воскликнула Анна, входя к себе в комнату и с облегчением закрывая дверь. Она тут же упала на кровать, обхватила себя руками, заново переживая тот экстаз, который испытала, когда ощутила губы Йенса на своих губах. Одно Анна знала наверняка. Что бы ни случилось в дальнейшем, она должна отказать герру Байеру.

* * *

На следующий вечер по театру поползли слухи.

— Я слышал, он приезжает.

— Нет, он опоздал на свой поезд из Бергена.

— А я слышал, как герр Джозефсон беседовал с герром Хеннумом. И оркестр сегодня собрали на репетицию раньше обычного, сразу же после обеда…

Анна знала, что в театре есть лишь один человек, который может пролить свет и либо подтвердить, либо опровергнуть эти слухи. А потому она послала за Руди. Мальчишка буквально через минуту возник в ее гримерной.

— Вы хотели меня видеть, фрекен Анна?

— Да, хотела. Так это правда? В театре все только об этом и говорят.

— О том, что маэстро Григ придет на спектакль?

— Да.

— Что ж. — Руди обхватил руками свое худенькое тельце. — Все зависит от того, кто именно вам говорил.

Анна со вздохом опустила в его ладошку монетку. Мальчишка улыбнулся во весь рот.

— Тогда я подтверждаю, что в настоящий момент герр Григ сидит в кабинете наверху вместе с герром Хеннумом и герром Джозефсоном. Останется ли он на спектакль, сказать пока не могу. Но коль скоро он уже в театре, то очень на то похоже.

— Спасибо за информацию, Руди, — поблагодарила Анна мальчика, уже собравшегося уходить.

— Да не за что, фрекен Анна. Удачи вам в сегодняшнем представлении.

Когда прозвенел звонок к началу спектакля и артисты, участвовавшие в первом акте, заняли свои места за кулисами, бурные аплодисменты по другую сторону занавеса подтвердили лучше всяких слов, что — да! — в зрительном зале появилась действительно очень важная персона. К счастью, у Анны не было особого времени размышлять о том, что все это значит уже лично для нее. Оркестр начал исполнять «Прелюдию». Спектакль начался.

Незадолго перед тем, как выйти на сцену в первом действии, Анна почувствовала, как кто-то стиснул ее руку. Оглянулась и увидела Руди, околачивающегося рядом с ней. Он приложил палец к губам и прошептал едва слышно. Она даже слегка наклонилась, чтобы получше расслышать то, что сказал ей мальчишка.

— Помните, фрекен Анна, как говорит моя мама, даже король вынужден ходить по малой нужде.

Анна с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться в ответ. Во всяком случае, когда она вышла на сцену, глаза ее все еще продолжали искриться от смеха. Получив такое напутствие, да плюс еще присутствие любимого Йенса в оркестровой яме, Анна расслабилась и постаралась сыграть на славу. Когда спустя три часа в театре опустился занавес, публика закатила невиданные овации и почти впала в истерику, особенно когда Григ, сидевший в ложе, встал и поклонился залу. Анна со счастливой улыбкой глянула вниз на Йенса, едва успевая принимать букет за букетом.

— Я люблю тебя, — выразительно произнес он губами.

Но вот занавес упал в последний раз, и артистов пригласили на сцену и велели немного обождать. К ним присоединились и музыканты из оркестра. Анна снова встретилась глазами с Йенсом, и он тотчас же послал ей воздушный поцелуй.

Наконец на сцене в сопровождении герра Джозефсона появился невысокий, приблизительно одного роста с Анной, человек довольно тщедушного телосложения. Артисты тоже встретили его появление бурными аплодисментами. Анна принялась исподтишка разглядывать композитора и пришла к выводу, что Эдвард Григ намного моложе, чем она себе его представляла. Слегка вьющиеся светлые волосы отброшены со лба назад, усы, очень похожие на усы герра Байера, и даже еще более роскошные, чем у профессора. Для нее стало полной неожиданностью, что маэстро направился прямиком к ней, отвесил поклон, потом взял ее руку и поцеловал.

— Фрекен Ландвик, о более совершенном голосе, чем ваш, я не мог и мечтать, когда сочинял песни Сольвейг.

Затем он повернулся к Хенрику Клаузену, исполнителю роли Пера, и обменялся с ним парой слов. Поговорил с другими актерами, занятыми в главных ролях.

— Я чувствую свою вину перед всеми вами, и актерами, и музыкантами, за то, что так долго собирался наведаться к вам в театр. Но на то были… — Григ замолчал, словно собираясь с силами, чтобы продолжить. — Были свои веские причины, задержавшие меня. Все, что я могу сегодня, — так это выразить свою безмерную благодарность и восхищение герру Джозефсону и герру Хеннуму за сценическое воплощение столь сложного произведения. Горд тем, что я тоже причастен к этой работе. Мои поздравления оркестру, сумевшему трансформировать мои такие далекие от совершенства композиции в столь чарующие мелодии. Моя отдельная благодарность всем актерам и певцам, оживившим своей игрой героев пьесы. От души благодарю вас всех.

Эдвард Григ снова обратил свой взор на Анну. Актеры и музыканты стали постепенно расходиться со сцены. Маэстро подошел к Анне и опять взял ее за руку. Потом пальцем поманил к себе режиссера и дирижера оркестра, чтобы они тоже присоединились к их разговору.

— Господа, — обратился он к Людвигу Джозефсону и Йохану Хеннуму. — Наконец-то я посмотрел спектакль и готов уже завтра обсудить с вами некоторые незначительные изменения, которые следует внести в постановку. Но в целом я доволен и еще раз благодарю вас за ваш титанический труд, увенчавшийся на выходе таким замечательным театральным событием, ибо отлично понимаю, в каких напряженных условиях вам пришлось работать. Герр Хеннум, оркестр был великолепен. О таком прекрасном исполнении своей музыки я не мог даже и мечтать. А что касается этой юной барышни, — Григ впился в Анну своими выразительными голубыми глазами, — то человек, которому пришла в голову мысль назначить ее на роль Сольвейг, сделал поистине гениальный ход.

— Благодарю вас, герр Григ, — прочувствованно поблагодарил композитора герр Хеннум. — Анна действительно очень талантлива. Это наше юное дарование.

Эдвард Григ слегка наклонился к Анне и прошептал ей на ухо:

— Мое дорогое дитя, нам следует побеседовать с вами отдельно. Подумаем, чем лично я смогу помочь вам, чтобы ваша звезда воссияла на нашем норвежском небосклоне в полную силу.

Доброжелательно улыбнувшись, он выпустил ее руку из своей и снова повернулся к герру Джозефсону. Покинув сцену, Анна не без внутреннего трепета размышляла о том, какой очередной крутой вираж произошел в ее жизни. Самый прославленный композитор Норвегии сегодня вечером публично воздал должное ее таланту. И позднее, уже у себя в гримерной, снимая сценический костюм и удаляя с лица следы грима, она продолжала думать все о том же. Трудно поверить, что еще какой-то год тому назад она была простой деревенской девчонкой, распевавшей свои песни коровам, поторапливая их побыстрее возвращаться домой. «Неужели она — это я? — спрашивала себя Анна и мысленно отвечала себе: — Нет, конечно же, нет». За этот год она стала совсем другой. Ничего от прежней скромницы Анны из Хеддала.

— Но, как бы я ни переменилась, это все же по-прежнему я, — уговаривала она себя, прислушиваясь к мерному цокоту копыт по мостовой.

* * *

Вопреки своему обыкновению, на сей раз герр Хеннум присоединился после окончания спектакля к остальным музыкантам в кафе «Энгебрет».

— Маэстро Григ просит извинить его за то, что он не сможет присоединиться к нам за стойкой бара, но, как вы знаете, он еще соблюдает траур по своим усопшим родителям. Однако он дал мне достаточную сумму денег, чтобы вы пребывали в отличном настроении, по крайней мере весь ближайший месяц, — объявил герр Хеннум собравшимся. Новость была встречена радостными криками и веселым смехом.

Музыканты и без того пребывали в самом отличном расположении духа, частично потому, что уже успели изрядно взбодрить себя вином и тминной водкой, а частично потому, что понимали: наконец-то их убогое существование за более чем скромное жалованье, когда редко от кого дождешься похвалы за свой каторжный труд, скрасилось сегодня вечером тем, что сам композитор искренне поблагодарил и воздал должное их многотрудным усилиям.

— Герр Халворсен! — Дирижер поманил к себе молодого человека. — Подойдите ко мне на пару слов.

Йенс беспрекословно подошел к герру Хеннуму.

— Наверное, вам будет интересно узнать о том, что я охарактеризовал вас маэстро Григу как многообещающего молодого композитора. Сказал ему, что слышал некоторые ваши композиции. Саймон уже доложил мне, что вы все лето трудились над новыми сочинениями.

— Неужели вы полагаете, что герр Григ захочет взглянуть на мои работы?

— Гарантировать этого я не могу, но зато знаю другое. Маэстро Григ — большой энтузиаст в том, что касается молодежи. Он с особым удовольствием покровительствует молодым норвежским талантам. Так что совсем не исключено, что он захочет познакомиться и с вами. Дайте мне кое-что из того, что у вас есть на сегодня, а завтра утром я покажу эти композиции Эдварду Григу. Тем более что он собирается наведаться в театр.

— Конечно-конечно… Сейчас принесу… У меня нет слов, чтобы поблагодарить вас, герр Хеннум.

— Саймон также сообщил мне, что летом вам пришлось сделать трудный выбор. Музыкант, который готов пожертвовать всем ради искусства, заслуживает уважения. И помощи тоже. Чем смогу, тем помогу. А сейчас мне пора уходить. Доброй ночи, герр Халворсен.

Йохан коротко кивнул Йенсу на прощание и покинул бар. Йенс отправился в зал, отыскал там Саймона и принялся тискать его в объятиях.

— Что за новости? — страшно удивился его приятель столь бурному проявлению чувств. — Ты что, уже успел переключиться с женщин на мужчин?

— Все может быть, — шутливо отмахнулся от него Йенс. — Просто хочу поблагодарить тебя, Саймон. Честное слово, я тебе чертовски благодарен.

* * *

На следующий день где-то в середине завтрака посыльный принес на квартиру герра Байера письмо для Анны.

— От кого бы это? — поинтересовалась у Анны фрекен Олсдаттер, пока та изучала почерк на конверте.

— Понятия не имею, — ответила Анна, вскрывая конверт.

Начала читать и тут же в удивлении вскинула брови.

— Это письмо от композитора Эдварда Грига. Он хочет навестить меня сегодня во второй половине дня.

— Боже мой! — в полном смятении воскликнула фрекен Олсдаттер и тут же стала лихорадочно обозревать нечищеное серебро на серванте. Потом глянула на часы, висевшие на стене. — Когда именно он намеревается посетить нас?

— В четыре часа.

— Боже! Какая честь! Ах, какая жалость, что с нами нет герра Байера. Вы же знаете, какой он ревностный поклонник музыки герра Грига. Уж как он был бы рад принять его у себя дома. Простите меня, Анна, но сейчас я вас покину. Мы ожидаем такого важного и почетного гостя. Я должна соответствующим образом подготовиться, чтобы достойно встретить его.

— Конечно, я понимаю, — ответила Анна, наблюдая за тем, как экономка почти опрометью выбежала из столовой.

Анна закончила завтракать, но нервы уже дали о себе знать. В желудке стало неприятно пусто. Она вернулась в свою комнату, чтобы переодеться к чаю. Было решено, что они станут потчевать такого выдающегося композитора именно чаем. Открыла шкаф и уставилась на новую обширную коллекцию нарядов, которую ей недавно справили. Блузки забраковала все до одной. То слишком чопорные, то слишком откровенные, то чересчур простенькие, то вообще какие-то безвкусные. Нет, для встречи с маэстро нужно что-то более достойное. Наконец она остановила свой выбор на вечернем платье из бледно-розового шелка.

Но вот раздался звонок в дверь, и через минуту фрекен Олсдаттер ввела композитора в гостиную. Комната благоухала свежими цветами, недавно доставленными к ним домой. Вкусно пахло свежей выпечкой. Фрекен Олсдаттер все же успела испечь свои фирменные пироги. Больше всего она переживала, что маэстро явится к ним в сопровождении целой свиты. Но маэстро приехал один, и Анна поднялась ему навстречу, чтобы поздороваться.

— Моя дорогая фрекен Ландвик, благодарю вас за то, что смогли уделить мне немного времени, тем более что мой визит к вам носит незапланированный характер.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Чашечку чая? Или кофе? — неуверенно предложила гостю Анна, еще не привыкшая принимать гостей самостоятельно.

— Если можно, стакан воды, пожалуйста.

Фрекен Олсдаттер кивком подтвердила заказ и тотчас же поспешила из комнаты за водой.

— К сожалению, у меня очень мало времени. Уже завтра я должен вернуться к себе в Берген. А как вы понимаете, здесь, в Христиании, мне еще нужно успеть повидаться со многими. И тем не менее мне очень захотелось снова встретиться с вами. Фрекен Ландвик, у вас удивительный, совершенно неповторимый голос. Впрочем, я не строю иллюзий на сей счет. Наверняка я не первый, кто говорит вам об этом. Насколько я наслышан, герр Байер лично руководит выстраиванием вашей карьеры?

— Да, это правда, — подтвердила Анна.

— Что ж, после вчерашнего спектакля могу смело заявить, что он проделал поистине блистательную работу. Но его возможности… они ограниченны, в том смысле, чтобы раскрыть ваш творческий и певческий потенциал в полной мере, создать вам такие условия, которых вы заслуживаете. К счастью, у меня такие возможности имеются. Я могу лично представить вас ведущим импресарио по всей Европе. Вскоре у меня запланированы поездки в Копенгаген и в Германию. Я обязательно расскажу о вашем таланте тамошним моим знакомым. Фрекен Ландвик, вы должны понимать, как ни грустно нам сознаваться в этом, но Норвегия — это всего лишь такое крохотное пятнышко на европейском культурном ландшафте. — Григ замолчал и улыбнулся, заметив растерянность на лице Анны. Она не вполне поняла то, что он только что сказал ей. — Я лишь хочу сказать, моя милая, что с радостью поспособствую продвижению вашей карьеры уже за пределами нашей страны.

— Вы очень добры, мой господин. Для меня это огромная честь.

— Однако вначале я хотел бы прояснить кое-какие детали. Вы сможете поехать в Европу? Или вас связывают здесь какие-то обязательства? — поинтересовался маэстро у Анны. В эту минуту в гостиной появилась фрекен Олсдаттер с графином воды и двумя стаканами.

— После того как закончатся представления спектакля «Пер Гюнт», да, я свободна, и у меня нет никаких обязательств здесь, в Норвегии.

— Хорошо. Очень хорошо, — удовлетворенно кивнул он, наблюдая за тем, как экономка покидает комнату. — И вы пока не замужем, как я понимаю. Или уже помолвлены с каким-нибудь молодым человеком?

— Нет, я ни с кем не помолвлена.

— Но я не сомневаюсь, что у вас тьма поклонников. Ибо вы не только обладаете большим талантом, но еще и очень красивы. Скажу вам, что вы во многом напоминаете мне мою дорогую жену Нину. У нее тоже голос самой настоящей певчей птички. Итак, договорились. Я напишу вам из Копенгагена. Посмотрим, что можно сделать, чтобы продемонстрировать ваш уникальный голос самой широкой публике. А сейчас простите, но я вынужден откланяться.

— Спасибо, мой господин, что навестили меня, — робко сказала Анна, когда композитор поднялся со своего места.

— И еще раз примите мои самые искренние поздравления. Вчера вы были превосходны. Ваше пение даже вдохновило меня. Но мы еще с вами обязательно увидимся, фрекен Ландвик. Уверен в этом. Всего вам доброго.

Григ поцеловал Анне руку и скользнул по ней заинтересованным взглядом, каким обычно мужчины — Анна уже успела научиться понимать такие взгляды — смотрят на приглянувшихся им женщин.

— До свидания, — пробормотала она и сделала на прощание вежливый книксен.

* * *

— Так он уже уехал из Христиании?

— Да. Я же говорил, ему надо срочно вернуться в Берген.

— Тогда все кончено! Одному Богу известно, когда он снова появится здесь, — в отчаянии воскликнул Йенс, плюхаясь на свой неудобный стул, стоявший в оркестровой яме, после чего поднял жалобный взгляд на герра Хеннума.

— Но есть и хорошая новость, — продолжил тот. — Я таки успел показать ему кое-что из ваших композиций. И он попросил меня передать вам вот это. — Герр Хеннум вручил Йенсу конверт, на котором было написано: «Предъявить по месту назначения».

Йенс недоуменно уставился на конверт.

— Что это?

— Это рекомендация, которую он дает вам для поступления в Лейпцигскую консерваторию.

Йенс издал радостный вопль. Вот он, его пропуск в будущую жизнь!

28

— После окончания сезона я уезжаю в Лейпциг. Анна, прошу тебя, поехали вместе со мной! — уговаривал свою возлюбленную Йенс. Они снова сидели в гостиной квартиры Отто, и Йенс обвил руками хрупкую фигурку Анны. — Я ни за что на свете не оставлю тебя здесь, в Христиании, да еще в лапах этого герра Байера. У меня нет полной уверенности в том, что после того, как ты ответишь отказом на предложение выйти за него замуж, он поведет себя как порядочный человек. — Йенс осторожно поцеловал Анну в лоб. — Давай поступим так, как поступают все влюбленные во все времена. Убежим вместе. Ты говоришь, он хранит в сейфе все твои деньги, которые тебе выплачивают в театре?

— Да. Но я уверена, что если я попрошу, то он отдаст эти деньги мне. — Анна сконфуженно умолкла, слегка прикусив губу. — Йенс, тебе не кажется, что с моей стороны будет крайне непорядочно повести себя по отношению к нему таким неблагодарным образом? Ведь герр Байер столько сделал для меня. И потом, а что я стану делать там, в Лейпциге?

— Господи! Да Лейпциг — это центр музыкальной Европы! Уверен, там для тебя откроются по-настоящему блестящие возможности. Ведь сам маэстро Григ сказал тебе, что здесь, в Христиании, все слишком узко, слишком ограниченно, слишком провинциально. Твой талант заслуживает гораздо большего признания, — принялся умасливать Анну Йенс. — Между прочим, издатель Грига тоже живет в Лейпциге. Да и сам маэстро часто бывает в этом городе. Так что в будущем ничто не помешает вам возобновить ваше знакомство. Анна, прошу тебя, подумай хорошенько над моим предложением. По-моему, это единственно приемлемое решение для нас обоих. Пока мне в голову не приходят никакие другие варианты.

Анна застенчиво взглянула на Йенса. Больше года она привыкала к новой для себя жизни в Христиании. Что, если там, куда он зовет ее, она не сможет прижиться? К тому же по мере того, как росла ее уверенность в своих силах, она все больше и больше влюблялась в роль Сольвейг. Ей нравилось быть Сольвейг. И она будет скучать по фрекен Олсдаттер… И по Руди тоже… Однако стоило ей подумать о том, каково это — жить в Христиании, зная, что Йенса здесь больше нет, и у нее тут же начинало ныть сердце.

— Знаю, я прошу от тебя слишком многого. — Йенс словно прочитал ее мысли. — Да, ты можешь остаться здесь и со временем стать самой известной сопрано во всей Норвегии. Но ведь можно же наметить себе и более высокие цели. И при этом не только жить вместе с любимым человеком, но и приобрести гораздо более внушительный успех. Конечно, нам будет непросто. У тебя денег нет. А у меня их слишком мало. Только те, что дала мне мама, чтобы оплатить мою учебу и проживание в Лейпциге. Что ж, будем жить, питаясь музыкой, своей любовью друг к другу и верой в наши таланты, — закончил он на несколько патетической ноте.

— Йенс, но что я скажу своим родителям? Ведь герр Байер наверняка сообщит им о моем поступке. Я опозорю всю нашу семью, навлеку бесчестье на родных. Мне даже страшно подумать о том… Я не вынесу, если они подумают, что я… — Анна умолкла, в отчаянии приложив руку ко лбу. — Дай мне время поразмыслить. Я должна все хорошенько обдумать…

— Конечно, должна, — миролюбиво согласился Йенс. — Ведь до окончания театрального сезона есть время. «Пер Гюнт» будет идти на сцене еще целый месяц.

— И потом… Я не смогу… Да, я не смогу быть с тобой, если мы не поженимся, — выпалила Анна, залившись краской смущения. Ей было стыдно уже от того, что она сама затронула столь деликатную тему. — Я буду гореть в аду за такой грех. А мама заживо сварит себя в котле, не вынеся такого позора.

Столь богатое воображение Анны вызвало улыбку на устах Йенса.

— Как я понимаю, фрекен Ландвик, — проговорил он, нежно беря ее руки в свои, — вы желаете получить третье предложение руки и сердца кряду от череды ваших соискателей, да?

— Да нет же! Я просто хочу сказать, что…

— Анна! — Йенс поцеловал ее худенькую ручку. — Я знаю, что ты хочешь сказать. И прекрасно понимаю тебя. И заявляю тебе со всей ответственностью, неважно, убежим мы с тобой в Лейпциг или нет, но предложение руки и сердца я намереваюсь тебе сделать в любом случае.

— Правда?

— Чистейшая правда. Если мы поедем в Лейпциг, то обещаю, мы обязательно поженимся перед отъездом, но только в тайне от всех. В мои намерения вовсе не входит подрывать твои моральные принципы.

— Спасибо.

У Анны отлегло на душе. По крайней мере, намерения у Йенса действительно самые серьезные. Так что, даже если им придется тайно бежать в Лейпциг — она мысленно содрогнулась от такой перспективы, но тут же постаралась загнать свои страхи поглубже в себя, — то хотя бы в глазах Господа они будут законными супругами.

— Скажи мне, когда вернется герр Байер и начнет донимать тебя, требуя ответа на свое предложение? — спросил у нее Йенс.

— Понятия не имею, зато… — Анна глянула на часы, висевшие на стене, и в ужасе прижала руку к губам, увидев, который час. — Зато я знаю, что мне пора бежать в театр. Я должна появиться там за полтора часа до начала спектакля, чтобы гримерша успела нанести грим.

— Конечно, беги. Но вот что еще, Анна. Хочу, чтобы ты поняла: если случится так, что я не уеду в Лейпциг, а ты откажешь герру Байеру, то у меня такое чувство, что он все равно не даст нам спокойно пожить в Христиании. А сейчас поцелуй меня на прощание. Вечером я буду лицезреть тебя на сцене. Но, прошу тебя, ты без промедления должна дать мне ответ.

* * *

После спектакля Анна возвратилась домой совершенно без сил. Ей хотелось только одного — побыстрее пройти к себе в комнату и лечь в постель.

— Как прошел спектакль, Анна?

Фрекен Олсдаттер бросила на девушку вопросительный взгляд. Она уже принесла ей в спальню стакан горячего молока и начала помогать раздеваться.

— Все прошло хорошо, спасибо.

— Рада слышать это. И рада за вас, милая. Должна сообщить вам, что вечером пришла телеграмма от герра Байера. Он сообщает, что его матушка скончалась сегодня днем. Он останется с сестрой на похороны, но уже в пятницу вернется домой.

Осталось всего лишь три дня, пулей пролетело в сознании Анны.

— Мне очень горько слышать столь печальную новость, — сказала она вслух.

— Да, новость невеселая. Одно утешает, что фру Байер наконец-то отмучилась.

— С нетерпением буду ждать возвращения герра Байера, — солгала она фрекен Олсдаттер, когда та уже собралась уходить. Однако, устроившись в постели, Анна тут же почувствовала, как у нее начались нервные колики в животе от одной только мысли о том, что герр Байер возвращается.

На следующее утро она вышла к завтраку, всецело погруженная в свои невеселые мысли.

— Анна, милая, что-то вы сегодня с самого утра такая бледненькая. Плохо спали? — участливо поинтересовалась у нее фрекен Олсдаттер.

— Да так… Мысли всякие донимали…

— Если какие неприятности, так поделитесь со мной. Вдруг я сумею чем-то помочь?

— Вряд ли кто-то сможет помочь мне, — тяжко вздохнула в ответ Анна.

— Понятно. — Фрекен Олсдаттер окинула ее внимательным взглядом, но не стала более расспрашивать. — Обедать будете дома?

— Нет. Мне уже пора. Надо явиться… сегодня в театр пораньше.

— Тогда, Анна, я жду вас к ужину.

Следующие три дня фрекен Олсдаттер вместе с приходящей прислугой трудились не покладая рук, наводя идеальную чистоту во всем доме. Анна же проводила время все в тех же невеселых раздумьях. Ломала голову над тем, как объяснить герру Байеру, почему она не может принять его предложение и стать его женой.

Точно время приезда профессора было им неизвестно. Все затаились в ожидании. К половине четвертого Анна уже была не в силах переносить то напряжение, которое буквально витало в воздухе. Она набросила на себя накидку и сказала фрекен Олсдаттер, что пойдет немного прогуляться по парку. Экономка посмотрела на девушку несколько отрешенным взглядом, каким обычно смотрела на нее все последнее время. В этом взгляде читалась смесь недоверия и холодного приятия того, что ей сообщалось. Дескать, в парк так в парк.

Как это всегда бывало, прохладный свежий воздух подействовал на Анну благотворно. Она уселась на свою излюбленную скамейку и уставилась на фьорд. В сгущающихся сумерках водная гладь мерцала серебристым блеском.

«Я там, где я есть, — мысленно сказала она себе. — Единственное, что я могу себе позволить, так это поступить благородно и по совести, так, как учили меня мои родители».

Она поднялась со скамейки. При мысли о родителях на глаза навернулись слезы. Они прислали ей короткое, но очень теплое письмо. Утешали, как могли, после того, как Ларс разорвал свою помолвку с ней, а совсем недавно неожиданно для всех отбыл в Америку. Впервые Анна искренне пожалела о том, что герр Байер отыскал ее когда-то в горах и привез в Христианию. А так жила бы она себе спокойно в родном Хеддале, вышла бы замуж за Ларса и была бы счастлива.

— Герр Байер должен быть дома еще до ужина, — объявила экономка, едва Анна переступила порог квартиры, возвратившись домой с прогулки. — Я уже наполнила вам ванну и приготовила ваше вечернее платье.

— Спасибо, — рассеянно поблагодарила ее Анна и, миновав фрекен Олсдаттер, направилась к себе, чтобы подготовиться к непростому разговору, который ждал ее впереди.

* * *

— Анна, любовь моя! — приветствовал ее герр Байер совсем по-семейному, когда она вошла в столовую. Он схватил ее ручку своей огромной лапой и запечатлел на ней прочувствованный поцелуй. — Проходите же, садитесь.

За ужином профессор пространно рассказывал о кончине своей матушки, в подробностях живописуя всю процедуру похорон. В глубине души у Анны еще теплилась крохотная надежда на то, что все печальные события последних дней, случившиеся в жизни герра Байера, отодвинут на второй план все остальное и он попросту забудет о своем предложении. Однако, когда они перешли в гостиную, куда подали кофе и бренди, Анна почувствовала, что атмосфера разговора как-то неуловимо изменилась.

— Итак, моя дорогая юная барышня, вы подумали над тем важным вопросом, который я задал вам накануне своего отъезда?

Анна отхлебнула кофе, собираясь с мыслями. Хотя, по правде говоря, она уже раз сто повторила про себя все те слова, которые сейчас намеревалась сказать вслух.

— Герр Байер, для меня ваше предложение большая честь…

— Счастлив слышать это! — перебил он ее, широко улыбаясь.

— Да, я польщена, это так. Но, поразмыслив хорошенько, я пришла к выводу, что вынуждена отказать вам.

Выражение лица профессора мгновенно изменилось.

— Могу я поинтересоваться, почему? — вопросил он, недовольно прищурившись.

— Потому что я чувствую, что не соответствую всем тем высоким… Словом, вам нужна совсем другая жена.

— Что за глупости! И что конкретно вы имеете в виду?

— У меня нет никаких задатков, чтобы в будущем стать хорошей хозяйкой и образцово вести ваш дом. У меня не хватает образования, чтобы развлекать ваших гостей. И потом…

— Анна! — Черты лица Байера немного разгладились, и Анна тут же сообразила, что она по глупости своей выбрала не совсем правильную аргументацию. — Вы — милая и очень скромная девушка. Вот и сейчас в вас говорит скромность. Как же вы не понимаете, что все эти мелочи не имеют для меня никакого значения? Ваш талант с лихвой компенсирует все те качества, которых вам недостает. А ваша молодость и ваша неопытность — это тоже одна из причин, по которым вы стали мне так дороги. Поэтому прочь все сомнения, моя юная барышня! Перестаньте изводить себя мыслями, что вы недостойны меня. Я действительно очень привязался к вам. Полюбил всей душой… А что же до всего остального, варка, стирка, уборка, то для этих целей у меня имеется фрекен Олсдаттер.

В комнате повисло напряженное молчание. Анна лихорадочно пыталась найти другие, более убедительные доводы.

— Герр Байер…

— Анна, я же просил вас. Зовите меня просто Франц.

— Франц, что бы вы там ни говорили и как бы я ни чувствовала себя польщенной вашим предложением, я не могу принять его. И на этом все.

— У вас кто-то есть?

Анна невольно вздрогнула, услышав столь прямолинейный вопрос.

— Нет, но я…

— Анна, прежде чем вы продолжите, хочу сказать вам, что, несмотря на то, что последние несколько недель я отсутствовал в Христиании, у меня тут осталось достаточно осведомителей. Если вы отвергаете мое предложение руки и сердца из-за того смазливого хлыща, который пиликает на скрипочке в вашем оркестре, то я вынужден самым серьезным образом предупредить вас. И не только как любящий мужчина, готовый бросить к вашим ногам все, что вы пожелаете, о чем, быть может, вы никогда и не мечтали, но и как ваш более опытный, умудренный жизнью наставник и друг. Вы еще слишком юны и наивны, чтобы понимать все хитросплетения мира, в котором все мы живем.

Анна подавленно молчала, понимая, что потрясение от услышанного уже отразилось на ее лице.

— Так вот она — вся правда без прикрас! — Герр Байер звонко хлопнул себя по упитанным бедрам. — Я вынужден бороться за ваши чувства в одной компании с этим нищим, ни на что не годным мальчишкой, искателем дешевых приключений, подвизающимся в оркестре. Хороший же соперничек мне достался! — Он откинул голову и громко расхохотался. — Прошу простить мне, Анна, этот неуместный смех. Но, видит Бог, вы только что в полной мере продемонстрировали мне, до какой же степени вы наивны.

— Простите и вы меня… Да, возможно, я наивна… Но мы любим друг друга! — Анна почувствовала, как ее начинает распирать самая обыкновенная злость. Как смеет этот человек так безжалостно насмехаться над ее чувствами? И над чувствами Йенса тоже. — И мне не важно, одобряете вы это или нет, это правда. — Она поднялась со стула. — В сложившихся обстоятельствах, думаю, мне лучше уйти. Хочу еще раз поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. И мне жаль, что я огорчила вас своим отказом.

Анна торопливо направилась к дверям, но Байер, сделав два больших шага, подскочил к ней и потянул назад.

— Подождите, Анна. Нельзя нам расстаться вот так. Пожалуйста, прошу вас, присядьте и успокойтесь. Давайте поговорим, как взрослые люди. В прошлом вы всегда относились ко мне с доверием. Я же хочу лишь одного: наглядно показать вам, какую огромную ошибку вы сейчас совершаете. Я прекрасно знаю этого человека. И отлично понимаю, кто он на самом деле. Вижу все те примитивные уловки, которые он пустил в ход, чтобы обольстить вас. Вы ведь так невинны… И о да! Вы искренне верите в то, что влюблены в него. Так вот, скажу вам одно. Примете ли вы сейчас мое предложение или ответите мне отказом — это не столь уж и важно в сложившихся обстоятельствах. Важно другое. Этот человек не только разобьет вам сердце, он погубит вас, как погубил уже многих женщин до вас.

— Нет, это неправда! Вы не знаете его…

Анна в отчаянии заломила руки, слезы обиды и негодования градом покатились по ее лицу.

— Ну же! Успокойтесь, прошу вас. Это уже похоже на истерику. Давайте сядем и поговорим без эмоций.

Силы оставили Анну, и она позволила герру Байеру взять ее за руку и усадить в кресло.

— Моя дорогая девочка, — начал герр Байер, осторожно подбирая слова. — Вы, должно быть, в курсе, что у герра Халворсена были многочисленные связи с другими женщинами.

— Да, я знаю.

— Взять хотя бы Йорид Скровсет, она пела в хоре. Он разбил этой девушке сердце. Йорид ушла из театра и категорически отказалась вернуться обратно. Да что там говорить! Сама мадам Хенсон вынуждена была уехать за границу, чтобы привести себя в норму после того, как жестоко обошелся с ней Йенс Халворсен. Частично именно поэтому вам и досталась ее роль в Театре Христиании.

— Но я знаю… Мне Йенс сам рассказывал…

— Простите меня, Анна, — перебил он ее. — Но вы совершенно не знаете этого человека. Понимаю, я вам не отец и, к великому сожалению, не ваш нареченный, а потому не могу влиять на ваши дальнейшие решения. Но повторяю вам еще раз, потому что я на самом деле глубоко озабочен вашей судьбой. Йенс Халворсен — это сплошные неприятности. Он уничтожит вас, Анна, как до этого уничтожил всех тех несчастных, которые попались в его сети. Он испорченный и в корне порочный человек. А главный его порок — это женщины и пьянство. Я боюсь за вас, говорю вам это совершенно искренне. И этот страх преследует меня с тех самых пор, как я впервые услышал о вашей… любовной истории, так сказать.

— Так вы все знали? — растерянно прошептала Анна, не смея поднять глаза на своего наставника.

— Давным-давно. И должен предупредить вас, что весь театр тоже в курсе вашего романа. Не скрою, именно эта новость и побудила меня поскорее сделать вам предложение. Уже хотя бы потому, что я хочу спасти вас и ваш талант от вас же самой. Знайте, если вы уйдете к нему, то очень скоро он бросит вас ради очередной жертвы. А я не могу смириться с мыслью о том, что вы жертвуете всем, своим будущим, своим талантом, ради этого само- влюбленного Казановы. Столько наших совместных усилий, столько труда — все будет брошено на ветер.

Анна молчала, не в силах найти подходящие слова для ответа. Герр Байер налил себе вторую порцию бренди.

— Поскольку вы молчите, тогда я скажу, что мы будем делать дальше. Если вы по-прежнему хотите быть с этим человеком, что ж, воля ваша… Но, так как мне будет больно наблюдать за тем, как станут развиваться дальше все эти драматичные события, я согласен с вами. Вы должны немедленно покинуть мою квартиру. А затем, после того, как закончатся представления спектакля «Пер Гюнт», можете отправляться вместе с ним в Лейпциг. — Профессор глянул на ошеломленное лицо Анны и продолжил: — Если вы считаете, что это именно то, что вам нужно, я тут же вручу вам все те деньги, которые вы заработали в театре. И, как говорится, скатертью дорога. Но если мои слова все же нашли хоть малейший отклик в вашей душе и заставили вас задуматься над случившимся, более того, если вы готовы порвать с герром Халворсеном и стать моей женой, не сразу, а когда закончится траур по моей матушке, тогда милости просим! Живите здесь и дальше. Ей-богу, не стоит делать никаких резких движений. Спешка тут совсем ни к чему. Пока мне важно знать лишь ваши дальнейшие намерения, и только. Прошу вас, Анна… Умоляю… Подумайте еще раз над моими словами, прежде чем принимать окончательное решение. Ибо это решение поистине судьбоносное. От него зависит вся ваша будущая жизнь, изменится она в лучшую сторону или пойдет под откос.

— Но если вы все знали, то почему не сказали мне об этом раньше? — жалобно спросила она. — Получается, что вы знали и то, что я откажу вам, да?

— Частично потому, что я виню во всем случившемся в первую очередь самого себя. Я долгое время отсутствовал в Христиании, меня не было рядом, чтобы оградить вас от ухаживаний этого ловеласа. Но сейчас, слава богу, я вернулся и заявляю со всей ответственностью, что смогу защитить вас. Но при одном условии. Вы немедленно вычеркиваете Йенса Халворсена из своей жизни. Если бы вы отказали мне ради какого-то другого своего воздыхателя, я бы смирился и принял все как должное. Но в этом случае я не могу оставаться в стороне. Потому что знаю наверняка, этот человек погубит вас.

— Я люблю его, — выдохнула Анна, понимая всю бессмысленность своего признания.

— Знаю, вам кажется, что вы его любите. И понимаю, вам будет тяжело согласиться на те условия, которые я вам только что озвучил. Но когда-нибудь, надеюсь, вы поймете, что я руководствовался самыми добрыми побуждениями и исключительно в ваших же интересах. А сейчас, думаю, нам обоим пора немного отдохнуть. Последние несколько недель были для меня очень изнурительными. Я страшно устал. — Герр Байер взял руку Анны и поцеловал ее. — Доброй ночи, Анна. И сладких вам снов.

29

Вечером следующего дня Анна отправилась в театр почти с радостью. Там все было как обычно, и это тоже подействовало на нее успокаивающе. Всю минувшую ночь она не сомкнула глаз, снова и снова прокручивая в голове их разговор с герром Байером. Что делать? Последовать голосу разума? Или прислушаться к зову собственного сердца? Как ни верти, а в словах герра Байера много правды, особенно если посмотреть на все происходящее глазами постороннего человека. Ведь и у нее самой поначалу были точно такие же мысли касательно Йенса. Так за что же ей винить герра Байера или упрекать его в какой-то необъективности? И, уж само собой, все в один голос будут советовать ей выйти замуж за профессора, а не за какого-то нищего музыканта без гроша за душой.

Однако все эти рациональные и правильные доводы не разрешали и не могли разрешить в принципе самую главную дилемму. Ибо стоило Анне только подумать о том, что придется порвать с Йенсом Халворсеном, расстаться с ним навсегда, и она понимала, что такое просто невозможно, что она никогда этого не сделает, и все, даже самые разумные аргументы тотчас же превращались в пыль.

Вот и сейчас, покидая свою гримерную, чтобы направиться на сцену, она подумала о том, какое это счастье, что уже через пару минут она увидит Йенса. По крайней мере, он хоть как-то подбодрит ее своими взглядами из оркестровой ямы. В этих взглядах столько любви и нежности. Она уже написала ему коротенькую записку с предложением встретиться сразу же после окончания спектакля. В первом антракте она попросит Руди отнести записку Йенсу. Начался спектакль, и Анна тотчас же постаралась взять себя в руки, чтобы успокоиться и немного унять сердцебиение. Она вышла на авансцену, начала декламировать первые строки из своей роли и тут же исподтишка бросила взгляд в оркестровую яму, чтобы встретиться с глазами Йенса.

И, к своему ужасу, обнаружила, что Йенса на месте нет. Вместо него на стуле восседает миниатюрный пожилой мужчина, очень похожий на сказочного эльфа.

К концу первого акта Анна была уже сама не своя от всяких дурных предчувствий. Спустившись со сцены, она попросила Руди заглянуть к ней в гримерную.

— Добрый вечер, фрекен Анна. Как ваши дела?

— Со мной все в порядке, — бодро солгала Анна. — А ты, случайно, не знаешь, куда подевался герр Халворсен? Я смотрю, он сегодня не выступает в составе оркестра.

— Правда? Вот так номер! В первый раз слышу нечто такое, чего пока не знаю сам. Сейчас побегу, выясню, в чем там дело.

— Сделай одолжение.

— Договорились. Но на это уйдет какое-то время. Поэтому я прибегу к вам уже во втором антракте, ладно?

Весь второй акт Анна провела на грани отчаяния. Когда в антракте к ней в гримерную наконец заглянул Руди, она уже была в полуобморочном состоянии от того внутреннего напряжения, в котором пребывала все это время. Неизвестность пугала, и Анна не могла дождаться новостей от Руди.

— Никто ничего не знает, фрекен Анна, — прямо с порога объявил ей мальчик. — Может, он заболел. Одно точно. В театре его сегодня никто не видел.

Анна плохо помнила, как доиграла спектакль до конца. Все было как в тумане. Как только отшумели аплодисменты и закончились выходы на поклоны, она опрометью бросилась к себе в гримерную, торопливо переоделась и, усевшись в карету, велела извозчику везти ее прямиком на квартиру Йенса. Вот экипаж остановился возле знакомого дома, Анна бросила вознице, чтобы тот ее обождал, а сама бегом помчалась к подъезду, вбежала в парадное и так же бегом стала подниматься по лестнице наверх. Запыхавшись, стала что есть силы барабанить в дверь. Но вот в прихожей послышались чьи-то шаги.

Дверь широко распахнулась, и Анна увидела перед собой Йенса. И тут же рухнула в его объятия, обессиленно прошептав:

— Слава богу! Слава богу! Я уже…

— Анна, ты? — Йенс почти силой втащил ее в прихожую. Анна вся дрожала. Он обнял ее за плечи и повел в гостиную.

— Где ты был? Я уже подумала, что ты уехал, и я…

— Анна, прошу тебя, успокойся. Позволь, я все сейчас объясню тебе. — Йенс усадил Анну в кресло, а сам пристроился рядом. — Сегодня я приехал в театр, как обычно, к началу репетиции, и тут Йохан Хеннум объявляет мне, что в моих услугах оркестр более не нуждается. Они уже подыскали себе и другого флейтиста, и другого скрипача. И те сразу же заменили меня. Я поинтересовался у него, отстраняют меня от работы временно или навсегда. И он ответил, что навсегда. Он выплатил мне в полном объеме всю зарплату и отослал восвояси. Клянусь тебе, Анна, я и понятия не имею, за что меня уволили.

— Зато я имею! Ах, боже мой, боже… — Анна обхватила голову обеими руками. — Все дело не в тебе и не в твоем поведении. Все дело во мне. Вчера вечером я объявила герру Байеру, что не могу стать его женой. Тогда он, в свою очередь, сообщил мне, что прекрасно осведомлен о нас с тобой. Представляешь?! И добавил, что позволит мне и дальше жить под одной крышей с ним лишь при одном условии. Если я немедленно порву с тобой. А поскольку я не готова пойти на такой шаг, то должна немедленно покинуть его дом.

— Вот беда! — тяжело вздохнул Йенс. — Теперь все понятно. Вначале тебе предложили покинуть его квартиру, затем мне предложили покинуть оркестр. Наверняка он все рассказал Хеннуму и Джозефсону. Да еще добавил, что я, дескать, дурно влияю на их восходящую юную звезду.

— Прости меня, Йенс. Никогда не думала, что герр Байер способен на такую подлость.

— А я говорил тебе, предупреждал. Помнишь? Еще как способен! — пробормотал Йенс. — Что ж, теперь я хотя бы знаю, почему меня так внезапно выставили за дверь.

— И что ты сейчас собираешься делать?

— Уже делаю. Как видишь, я складываю свои вещи.

— Собираешься уезжать? Но куда? — в ужасе воскликнула Анна.

— В Лейпциг. Куда же еще? Ведь это же очевидно даже слепцу. Здесь у меня нет будущего. Я решил уехать, и как можно скорее.

— Понятно. — Анна опустила глаза, прилагая все усилия, чтобы не расплакаться от такой новости.

— Я собирался написать тебе письмо и оставить его в театре.

— Неужели и правда собирался? Или просто выдумываешь? А на самом деле решил исчезнуть, даже не попрощавшись.

— Анна, родная моя, понимаю, как тебе сейчас трудно. Иди же ко мне. — Йенс заключил Анну в объятия и стал ласково гладить ее по спине. — Но ведь и мне непросто. Я же узнал о своем увольнении всего лишь несколько часов тому назад. Само собой, я намеревался все рассказать тебе. А как же иначе? Если ты еще помнишь, ведь это я умолял тебя поехать в Лейпциг вместе со мной.

— Да… Ты прав. — Анна вытерла слезы с глаз. — Я просто не в себе немного. А еще зла на герра Байера за то, что тебя так наказали из-за меня.

— Не расстраивайся, не надо. В конце концов, все идет по плану. Я же все равно собирался уезжать. Просто весь процесс ускорился, только и всего. Герр Байер был очень зол на тебя, любовь моя?

— Нет, он вообще не злился. Только сказал, что не хочет, чтобы я загубила свою жизнь, оставшись с тобой. И добавил, что ради собственного блага я не должна видеться с тобой впредь.

— И поэтому меня таким бесцеремонным образом вышвырнули вон из оркестровой ямы. И что ты сейчас собираешься делать?

— Герр Байер дал мне день на размышления. Но как он может! Как он посмел так грубо вмешиваться в нашу с тобой жизнь!

— Да, мы с тобой оказались в положении хуже некуда. — Йенс тяжело вздохнул. — Что ж, я уезжаю завтра. Занятия в консерватории начались всего лишь две недели назад. Так что я немного пропустил. А ты, если захочешь, приедешь в Лейпциг и присоединишься ко мне уже после того, как завершится показ всех спектаклей «Пер Гюнт».

— Йенс, после того, что они сделали с тобой, я никогда более не переступлю порог театра. Никогда! — Анну даже передернуло от возмущения. — Я поеду с тобой прямо сейчас.

Йенс бросил на нее изумленный взгляд.

— Ты полагаешь, Анна, что это разумный шаг? Ведь если ты покинешь театр до завершения сезона, то ты уже никогда не сможешь более выступать на подмостках Театра Христиании. Твое имя навечно занесут в черные списки. Впрочем, как и мое.

— А я и сама не захочу там больше появляться, — с жаром возразила она. Глаза ее сверкали от негодования. — Я никогда и никому не позволю, как бы ни был этот человек влиятелен и богат, обращаться со мной так, будто я его собственность.

Йенс издал короткий смешок. Воинственность Анны откровенно позабавила его.

— Вот ты какая боевая! Вижу, что под милой и нежной оболочкой скромницы и тихони скрывается самая настоящая смутьянка. Я прав?

— Такой уж меня воспитали… Чтобы уметь отличать хорошее от плохого. А я прекрасно понимаю, что с тобой они сейчас обошлись плохо. Очень плохо.

— Ты права, любовь моя. Но, к большому сожалению, мы не в силах что-то изменить. А потому, Анна, со всей ответственностью предупреждаю тебя еще раз. Как бы велико ни было твое негодование, хорошенько подумай, прежде чем уехать вместе со мной завтра. Я не хочу стать причиной краха твоей театральной карьеры. И знай, — он жестом приказал ей замолчать, увидев, что она уже открыла рот, чтобы возразить ему, — я говорю это вовсе не потому, что не хочу, чтобы ты поехала вместе со мной. Но подумай сама. Завтра мы ступим на паром, который доставит нас в Гамбург, потом сядем на ночной поезд до Лейпцига. А ведь мы оба и понятия не имеем пока, куда нам преклонить свои головы по прибытии туда. Мы даже не знаем, зачислят ли меня в консерваторию.

— Конечно, зачислят, Йенс. Ведь у тебя же есть рекомендательное письмо от самого маэстро Грига.

— Да, письмо имеется. И вполне возможно, меня примут в консерваторию. Но в любом случае не забывай: я — мужчина и могу переносить всяческие физические лишения, а ты — молодая девушка, и у тебя есть… свои потребности.

— Да, но эта молодая девушка родилась и выросла в деревне. А туалет в доме увидела, лишь когда попала в Христианию, — возразила Анна. — Честное слово, Йенс, у меня такое чувство, что ты стараешься изо всех сил, чтобы уговорить меня не ехать с тобой.

— Ничего я не стараюсь. Но потом не говори, что я тебя ни о чем не предупреждал, ладно? — Неожиданно он улыбнулся. — Что ж, я действительно старался, как мог, чтобы переубедить тебя, но ты, любовь моя, отказалась внимать голосу разума. Во всяком случае, совесть моя чиста. Завтра на рассвете мы уезжаем. Приходи сюда, Анна. Будем держаться вместе, черпать силы друг у друга. Мы с тобой ввязываемся в очень рискованное предприятие, и впереди нас ждет еще много испытаний.

Йенс поцеловал Анну, и его поцелуй мгновенно растопил все ее сомнения. Что из того, что он пытался отговорить ее? Он же хотел как лучше. Думал о ее благе. Но вот наконец их уста разъединились, и Анна положила голову на грудь возлюбленному, а тот стал ласково гладить ее волосы.

— И вот что еще мы должны с тобой обсудить, дорогая. В дороге мы будем выдавать себя за супружескую пару. И в Лейпциге тоже. Уже завтра утром в глазах всех окружающих ты станешь фру Халворсен. Иначе ни один уважающий себя хозяин дома не сдаст нам квартиру, особенно если поймет, что имеет дело с обычной любовной парочкой. Что скажешь на это?

— Скажу, что мы должны будем пожениться сразу же по приезде в Лейпциг. Я не смогу допустить… любые… — Голос ее сорвался, и она сконфуженно умолкла.

— Разумеется, мы поженимся, Анна. И, пожалуйста, не волнуйся. Даже если нам придется ночевать в одной постели, верь, я поведу себя как порядочный человек. Никаких поползновений с моей стороны. А сейчас… — Йенс выскочил из комнаты и через короткое время вернулся с небольшой бархатной коробочкой в руке. — Отныне ты будешь носить вот это. Это обручальное кольцо моей бабушки. Мама вручила его мне перед тем, как я покинул дом. Сказала, что я могу продать кольцо, если мне вдруг понадобятся деньги. Можно я надену его тебе на палец?

Анна молча смотрела на тоненькое золотое колечко. Нет, совсем не о такой свадьбе она когда-то мечтала. Но приходится принимать жизнь такой, какая она есть.

— Я люблю вас, фру Халворсен. — С этими словами Йенс осторожно надел кольцо на ее палец. — Обещаю, в Лейпциге мы с тобой поженимся по-настоящему. А сейчас тебе пора домой, чтобы приготовиться к завтрашнему отъезду. Сможешь приехать ко мне в шесть утра?

— Смогу, — твердо пообещала она, направляясь к дверям. — Маловероятно, что я вообще смогу сегодня заснуть.

— Анна, а деньги хоть какие-то у тебя есть?

— Нет, денег у меня нет. — Она слегка прикусила губу. — Едва ли после всего случившегося я стану просить у герра Байера, чтобы он отдал мою зарплату. Да и неправильно все это будет. Ведь я страшно подвела его. И других тоже.

— Тогда заживем мы с тобой, как двое бездомных нищих. Но не беда. Рано или поздно мы все же встанем на ноги, я думаю.

— Конечно, встанем. Спокойной ночи, Йенс, — тихо обронила в ответ Анна.

— Спокойной ночи, любовь моя.

* * *

Когда Анна вернулась домой, в квартире царила тишина. Крадучись Анна стала пробираться по коридору к себе в комнату, но в эту минуту заметила встревоженное лицо фрекен Олсдаттер, выглядывавшее из-за дверей.

— Я тут вся испереживалась, Анна, — прошептала она, делая ей шаг навстречу. — Слава богу, что герр Байер сегодня рано отправился на покой. Вечером жаловался, что у него озноб. Где вы пропадали?

— Я была в городе, — ответила Анна, берясь за дверную ручку, намереваясь поскорее войти к себе в комнату. Больше она ни перед кем не станет отчитываться.

— Давайте пройдем на кухню. Я подогрею вам молока.

— Я… — начала Анна, но тут же спохватилась. Экономка была так добра к ней все то время, что она жила здесь. Как же может она покинуть дом профессора, ничего не рассказав фрекен Олсдаттер? — Спасибо, — коротко поблагодарила она экономку и проследовала за ней на кухню.

За чашкой молока Анна рассказала все без утайки. В конце своего рассказа она даже почувствовала некоторое облегчение от того, что проявила откровенность.

— Вот так дела! — растерянно пробормотала фрекен Олсдаттер. — А вы, Анна, оказывается, большая мастерица по части разбивания мужских сердец. Кавалеры буквально не дают вам проходу. Итак, вы решили уехать вместе со своим скрипачом в Лейпциг? Немедленно?

— У меня нет иного выбора. Герр Байер предупредил меня, что если я не порву с Йенсом прямо сейчас, то должна незамедлительно покинуть его дом. А после того, как он попросил герра Хеннума уволить Йенса из оркестра, я больше не желаю находиться в Христиании ни минуты.

— А вам не приходило в голову, Анна, что герр Байер просто старается защитить вас? Что на самом деле он движим самыми благими побуждениями?

— Какие же это благие побуждения, если он хочет того, чего не хочу я?

— Но как же ваша певческая карьера, Анна? Вы ведь так талантливы. По-моему, вы приносите слишком большую жертву, даже во имя любви.

— Но так надо! Я не могу остаться в Христиании без Йенса, — упорствовала Анна. — И потом, я же могу петь где угодно. Сам маэстро Григ обещал мне свою поддержку, если я обращусь к нему за помощью.

— Что ж, герр Григ действительно очень влиятельный человек, — согласилась с ней экономка. — А как у вас насчет денег, Анна?

— Герр Байер пообещал отдать все заработанные мною деньги. Но я решила, что не стану просить его ни о чем.

— Это очень благородно с вашей стороны. Но даже влюбленным надобно что-то есть. Да и крыша над головой им тоже нужна. — Фрекен Олсдаттер поднялась со своего места и направилась к кухонному буфету. Выдвинула один из ящиков и достала оттуда железную коробку. Потом взяла маленький ключик, болтавшийся у нее на поясе на тонкой цепочке, и отомкнула замок. Внутри коробки лежал кисет, полный монет. Она вручила кисет Анне. — Вот! Это мои сбережения. Мне пока деньги не нужны, а вам они сейчас очень пригодятся. Я не могу допустить, чтобы вы покинули этот дом с пустыми руками.

— О, что вы! Я ни за что не возьму у вас эти деньги! Я не могу… — жалобно взмолилась Анна.

— Сможете! И возьмете как миленькая! — сказала, как отрезала, фрекен Олсдаттер. — В один прекрасный день, когда я узнаю, что вы выступаете в Лейпцигской опере, я разрешу вам пригласить меня на спектакль. Буду сидеть и слушать вас. Это и станет вашей платой мне.

— Спасибо вам, фрекен Олсдаттер, спасибо! Вы так добры, так добры. — Анну до глубины души тронул этот великодушный жест со стороны экономки. Анна взяла фрекен Олсдаттер за руку и промолвила, глядя ей в глаза: — Вы, наверное, думаете, что я поступаю плохо?

— Кто я такая, чтобы судить других? Но как бы ни отразилось ваше решение на вашем будущем, будет оно во благо или нет, скажу лишь одно. Вы — мужественная девушка и к тому же с твердыми принципами. А потому я не могу не восхищаться силой вашего характера. Возможно, потом, когда пройдет какое-то время и вы немного успокоитесь, вы напишете герру Байеру?

— Боюсь, он будет очень зол на меня.

— Не будет, Анна, уверяю вас. Скорее он будет сильно тосковать по вас. Это в ваших глазах он уже старик, но не забывайте, с возрастом наши сердца открыты чувствам точно так же, как и в молодости. Не вините его за то, что он влюбился в вас и вознамерился оставить рядом с собой навсегда… любой ценой. А сейчас, поскольку вам завтра подниматься ни свет ни заря, советую поскорее улечься в кровать и постараться хоть немного поспать, если сможете.

— Постараюсь.

— И пожалуйста, Анна. Обязательно напишите мне из Лейпцига. Дайте знать, что с вами все в порядке. Герр Байер — не единственный обитатель этой квартиры, кто станет скучать, когда вы уедете. И помните, у вас есть молодость, талант и красота. Не растрачивайте эти дары понапрасну, ладно?

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы этого не случилось. Спасибо вам, фрекен Олсдаттер, за все.

— А что же вы скажете своим родителям? — неожиданно спросила у Анны фрекен Олсдаттер.

— Сама не знаю, — вздохнула та в ответ. — Честное слово, не знаю. Всего вам доброго. Прощайте.

* * *

Паром вышел из фьорда и взял курс на Гамбург, шумно выпуская клубы дыма и пара из всех своих труб. Анна стояла на палубе одна и смотрела, как стремительно удаляется от нее родной берег, уже теряясь в осенней дымке. Она смотрела и задавалась лишь одним вопросом: а увидит ли она еще когда-нибудь эти берега?

30

Ровно через сутки Анна и Йенс наконец-то ступили на платформу Лейпцигского железнодорожного вокзала. Было еще очень рано, солнце едва встало. Анна была вымотана сверх всяких сил. Она едва держалась на ногах. Йенс нес свой чемодан и ее дорожную сумку. В поезде, следовавшем из Гамбурга в Лейпциг, имелись и спальные вагоны, но влюбленные посчитали, что не стоит тратить деньги на удобные спальные места, и поехали в общем вагоне. Всю ночь просидели, выпрямившись, на жестких скамьях. Правда, Йенс мгновенно задремал, уронив голову на плечо Анне. Чем дальше уносил их поезд к месту назначения, тем сильнее одолевали ее сомнения. Невероятно, думала она, решиться на такой смелый шаг. Неужели это все сотворила она?

Но вот наконец наступило утро, яркое солнечное утро. Они вышли из вокзала, кишащего народом, и направились к центру города. Как ни устала Анна, но все же и она, оглянувшись по сторонам, сумела оценить красоту Лейпцига. Даже настроение немного поднялось от увиденного. Широкие мощеные улицы, застроенные по обе стороны высокими каменными домами. Прямо не дома, а величественные дворцы, один краше другого. Многие здания украшены декоративной лепниной, с резными фронтонами, с нарядными широкими окнами в элегантных переплетах. Прохожие разговаривали между собой на незнакомом языке, проглатывая буквы и даже целые слоги. За время долгого путешествия поездом Анна уже немного привыкла к особенностям немецкой речи. К тому же Йенс успокоил ее, сказал, что владеет немецким более или менее сносно. Сама она пока смогла понять лишь пару слов, похожих на норвежские.

Наконец они оказались на центральной рыночной площади. Рядом с площадью бросалось в глаза величественное здание городской ратуши под красной черепичной крышей с высокой куполообразной башней, украшенной курантами. По фасаду ратуши протянулись арочные своды. Рыночная площадь уже была заставлена прилавками и кишела народом. Йенс остановился возле одного из прилавков, на который продавец выкладывал свежую хлебную выпечку. Анна с наслаждением втянула в себя вкусный аромат сдобы и только тут поняла, как же сильно она проголодалась.

Однако Йенс не собирался ничего покупать.

— Entschuldigung Sie, bitte. Wissen Sie wo die Pension in der Elsterstrabe ist? — поинтересовался он у продавца. Тот что-то ответил ему.

— Отлично! — воскликнул Йенс. — Оказывается, мы совсем рядом с тем самым пансионом, который и порекомендовал мне маэстро Григ.

Пансион разместился в скромном, наполовину деревянном здании на узенькой улочке, примыкающей к площади. Анна прочитала вывеску с названием улицы: Elsterstrabe. Все здесь было совсем иным в сравнении с теми красивыми улицами, которые они только что миновали, добираясь до Рыночной площади. Никакой помпезности и никаких признаков роскоши. Все довольно убогое, общее впечатление затрапезности и нищеты. Но Анна тут же напомнила себе, что пока они могут позволить себе только такое жилье, и безропотно поплелась вслед за Йенсом. Он подошел к входной двери и громко постучал дверным молотком. Спустя пару минут на пороге появилась женщина, поспешно запахивая на себе халат, чтобы спрятать под ним ночную сорочку. Анна сообразила, что еще нет и семи утра.

— Um Himmels willen, was wollen Sie denn?! — недовольно поинтересовалась у них хозяйка.

Йенс ответил что-то по-немецки. Из всего Анна поняла лишь «герр Григ». Однако, услышав имя известного композитора, женщина подобрела, черты ее лица разгладились, и она впустила молодых людей в прихожую.

— Хозяйка говорит, что сейчас у нее все комнаты заняты. — Йенс принялся переводить для Анны монолог женщины. — Но коль скоро нас прислал к ней сам герр Григ, то она может временно поселить нас в комнате для прислуги, которая расположена в мансарде.

Потом они долго карабкались вверх по узеньким деревянным ступеням, жалобно повизгивающим под их ногами. Наконец они поднялись на самый верхний этаж. Женщина распахнула дверь в крохотную каморку, примостившуюся под крышей. Из мебели — только узкая железная кровать и небольшой комод. На нем — таз и кувшин с водой. Но в целом комната выглядела чистой и опрятной.

Последовал еще один короткий обмен репликами на немецком, в ходе которого Йенс жестом указал хозяйке на кровать. Женщина кивнула головой и удалилась.

— Я предупредил ее, что мы поселимся у нее временно, пока я не подыщу нам более подходящее жилье. А еще я сказал, что кровать слишком узкая для двоих. Сейчас она принесет какой-нибудь тюфяк, и я улягусь на полу.

Оба они замерли посреди комнаты, погрузившись в унылое молчание. Наконец появилась хозяйка с тюфяком в руках. Йенс выудил из кармана несколько монеток.

— Nur Goldmark, keine Kronen, — отрицательно замотала головой женщина.

— Возьмите пока кроны, а я в течение дня поменяю деньги и заплачу как положено, — предложил Йенс.

Она неохотно взяла протянутые монетки и положила их в карман. Потом еще дала какие-то инструкции Йенсу, указав пальцем под кровать, после чего покинула комнату.

Анна, пошатываясь от усталости, села на кровать. Голова кружилась, но еще сильнее подпирала нужда. Ей срочно необходимо в уборную. Краснея от смущения, она спросила Йенса, не объяснила ли ему хозяйка, где у них тут туалет.

— Вынужден тебя разочаровать. Вон там. — Он ткнул пальцем под кровать. — Справляй свою нужду, а я пока постою за дверью…

Щеки Анны пылали от стыда, но, едва Йенс вышел за дверь, она быстренько сделала все то, что отчаянно хотела уже на протяжении нескольких часов. Ее невольно передернуло, когда она накрыла содержимое горшка муслиновой салфеткой, которая прилагалась к горшку вместо крышки. После чего позвала Йенса обратно в комнату.

— Ну как самочувствие? Получше? — ухмыльнулся он.

— Получше, — натянуто ответила Анна.

— Вот и отлично! А сейчас давай немного отдохнем с дороги.

Анна покраснела и отвела глаза в сторону, когда Йенс стал поспешно сдирать с себя одежду. Наконец он остался перед ней в одних хлопчатобумажных кальсонах и нижней рубашке. И тут же улегся на матрас, укрывшись своим пальто.

— Не беспокойся, Анна. Я не стану подглядывать. Честное слово! — Йенс издал короткий смешок. — Сладких тебе снов, любимая. Вот увидишь, поспим немного, и нам станет гораздо лучше. — Йенс послал ей воздушный поцелуй и перевернулся на другой бок, лицом к стенке.

Анна развязала ленты на своем плаще, потом сняла с себя тяжелую юбку и блузку, оставшись в нижней сорочке и штанишках. Йенс уже начал тихо похрапывать во сне. Анна залезла под кусачее шерстяное одеяло и положила голову на подушку.

«Что я учудила?» — спросила она себя мысленно. Герр Байер был абсолютно прав. Наивная и упрямая девчонка, вот кто она на самом деле! К тому же совершенно не задумывающаяся о последствиях своего шага. И вот итог! Все мосты за собой она уже сожгла, отрезав пути к отступлению, а в результате очутилась в этой убогой комнатенке, в которой катастрофически не хватает свежего воздуха. Да еще совсем рядом с мужчиной, с которым они пока еще не повенчаны. Даже нужду они вынуждены будут справлять практически на глазах друг у друга.

— Господи, прости мне то зло, что я причинила другим людям, — прошептала Анна, обращаясь к небесам. Наверняка ведь Господь в эту минуту взирает на нее с высоты. Он все видит, все понимает и скоро выпишет ей билет в преисподнюю. Наконец Анна забылась тяжелым, беспокойным сном.

* * *

Анна уже успела подняться с кровати и одеться, когда Йенс наконец пошевелился в своем углу. Ей отчаянно хотелось пить. К тому же мучил голод.

— Удобная кровать? — спросил он, зевая и потягиваясь.

— Постараюсь привыкнуть к ней.

— А сейчас, — Йенс стал одеваться, и Анна тотчас же отвернулась от него, — мы должны поменять наши кроны на немецкие марки. Самое время перекусить чего-нибудь. Но вначале я попрошу тебя покинуть комнату и дать мне опорожниться. Подожди меня снаружи, ладно?

Анна замерла в смятении при мысли о том, что он сейчас увидит в горшке. Однако молча вышла за дверь. Через какое-то время появился Йенс, к ее ужасу, с горшком в руках.

— Надо спросить хозяйку, куда нам девать содержимое, — сказал он и, миновав Анну, стал спускаться по скрипучей лестнице.

Анна, пламенея от стыда, поплелась следом. Конечно, до своего приезда в Христианию она была простой деревенской девчонкой. Но никогда еще за всю жизнь ей не приходилось сталкиваться с таким омерзительным и грязным действом. Дома в Хеддале туалет у них, конечно, был во дворе. Все просто, но чисто, и гораздо комфортнее, чем ночной горшок с салфеткой вместо крышки. У герра Байера Анна быстро привыкла ко всем современным удобствам, к комфортной ванной комнате, к удобному унитазу. Впервые она задумалась над тем, как же справляют свою нужду простые горожане, а главное, куда они потом девают свои испражнения.

Они столкнулись с хозяйкой в холле, и Йенс вручил ей горшок с таким видом, словно это была кастрюля с мясным рагу. Она молча указала куда-то в глубь дома, но взяла горшок из его рук.

— Так, одно дело сделано, — радостно провозгласил Йенс, открывая входную дверь.

Они пошли по запруженным народом улицам. На небольшой площади отыскали какую-то пивную и сразу же уселись за столик. Йенс заказал пиво, а потом они оба уставились на грифельную доску, на которой мелом было нацарапано не очень обширное меню. Анна не смогла прочитать ни единого слова.

— Ну вот! Выбор такой: их хваленые колбаски. Говорят, они тут очень вкусные, правда, пожирнее, чем у нас дома, — начал переводить меню Йенс. — А дальше какой-то Knodel… Только не спрашивай меня, что это такое. Шпик, ну это понятно. Сало, одним словом…

— Заказывай мне то же, что и себе, — устало бросила Анна. Официант принес пиво и поставил на стол миску с черным хлебом. Хотя вода была бы предпочтительнее, но, увидев кружку, Анна схватила ее и с жадностью припала к пиву.

Потом глянула сквозь мутные окна на улицу. На площади было многолюдно. Женщины в подавляющем большинстве облачены в простые темные платья с белыми или серыми фартуками поверх, которые еще больше подчеркивали их бледную кожу и тонкие, чисто немецкие черты лица. Анна ожидала увидеть в Лейпциге более нарядную и рафинированную публику. Ведь ей говорили, что Лейпциг — один из важнейших городов Европы. Но вот по улице проехал старинный экипаж, мельком явив взору модную шляпку с перьями на голове какой-то богатой горожанки.

Наконец подали обед, и Анна в один присест разделалась с жирными колбасками и картошкой. Пиво уже успело ударить ей в голову. Анна улыбнулась Йенсу и посмотрела на него влюбленным взглядом.

— Как мне попросить воды по-немецки?

— Скажи Ein Wasser, bitte, — ответил Йенс и тут же переключил свое внимание на небольшой уличный оркестрик. Несколько музыкантов играли на скрипках, перед ними лежала шапка, куда прохожие бросали монетки. Анна заметила, как Йенс подался к окну, с наслаждением вслушиваясь в звуки музыки.

— Ну разве не прекрасный город, этот Лейпциг? — воскликнул он с жаром. — Вот где наша судьба. Уверен в этом! — Он потянулся через стол и взял Анну за руку. — И как тебе самое начало нашего приключения, любовь моя?

— Я чувствую себя грязной, Йенс. Как ты думаешь, когда мы вернемся в гостиницу, можно ли будет спросить у хозяйки, есть ли у них место, где можно помыться и постирать свою одежду?

Йенс посмотрел на нее тяжелым, немигающим взглядом.

— Анна, очнись! А кто говорил, что она простая деревенская девушка, привыкшая к лишениям и неудобствам? И это все, что ты мне можешь сказать про город Лейпциг?

Анна с тоской подумала о своем родном Хеддале. Вспомнила, как зимой они собирали на дворе чистый снег, потом топили его на огне и мылись в этой воде. А летом вокруг их фермы полно чистых прозрачных ручьев, в которых всегда можно искупаться.

— Прости. Я привыкну ко всему. Постараюсь. Думаю, у меня получится.

Йенс взялся за вторую кружку с пивом, но тут же отставил ее в сторону.

— А знаешь, я даже должен быть благодарен герру Байеру за то, что он почти насильно выпроводил меня навстречу будущему.

— Я рада, что тебе здесь нравится, Йенс.

— Очень нравится! Ты только вдохни полной грудью этот воздух, Анна. Он здесь совсем иной, чем в Христиании. Этот город наполнен творчеством и музыкой. Взгляни, какая толпа народа собралась возле этих уличных музыкантов. Видела ли ты нечто подобное у нас? Да, в этом городе музыка действительно правит бал. И никто не насмехается над музыкантами, не упрекает их в пустячности занятий. Подумать только! И я тоже стану участником этого бала.

С этими словами Йенс осушил вторую кружку пива и, швырнув несколько монеток на стол, поднялся со своего места.

— А сейчас нам надо вернуться к себе. Я возьму рекомендательное письмо от маэстро Грига и отправлюсь вместе с ним прямиком в консерваторию. Вот оно, начало новой жизни, о которой я всегда мечтал.

Возвратившись в пансион, Йенс порылся в своем чемодане и извлек из него драгоценное письмо. Поцеловав Анну, ринулся к дверям.

— Ты пока отдыхай, дорогая. А я скоро вернусь с вином и хорошими новостями.

— А ты спросишь, не могли бы они прослушать, как я пою? — крикнула она ему вдогонку, но дверь за Йенсом уже захлопнулась.

Анна обессиленно опустилась на кровать. Наконец-то до нее дошло, что у этого их так называемого «приключения» есть две стороны, как у той медали. И у нее, и у Йенса своя сторона. Йенс бежал из Христиании навстречу чему-то. Она же убежала от того, что имела. Но главное, думала она, мысленно приходя в полнейшее отчаяние, уже ничего нельзя исправить или поменять.

Через несколько часов вернулся Йенс. Судя по выражению его лица, он пребывал в полной эйфории.

— Когда я переступил порог консерватории и спросил у швейцара, могу ли я увидеть ректора, господина Шлинца, тот глянул на меня, как на деревенского идиота. Тогда я показал ему свое рекомендательное письмо. Он прочитал его и тут же побежал вместе с письмом в кабинет ректора. Представляешь? Через какое-то время тот спустился и попросил меня сыграть на скрипке, затем наиграть одну из своих композиций на рояле. И ты не поверишь! — Йенс энергично рассек кулаком воздух. — Он мне даже отвесил поклон! Анна, он мне поклонился! Потом мы с ним поговорили немного о маэстро Григе. Ректор сказал, что для консерватории большая честь, если в ее стенах будет обучаться протеже самого Грига. Словом, с завтрашнего дня я приступаю к занятиям в Лейпцигской консерватории.

— Ах, Йенс! Как же я за тебя рада! Чудесная новость! — Анна изо всех сил постаралась придать своему голосу как можно больше жизнерадостности.

— Я заскочил по пути в ателье, заплатил закройщику двойную цену, чтобы они к завтрашнему утру подобрали мне что-нибудь приличное. Не хочу, чтобы в консерватории меня посчитали за эдакого простачка из страны фьордов. Ну разве все это не здорово? — Йенс рассмеялся, потом обнял Анну за талию, слегка приподнял ее и закружил по комнате. — Но прежде чем мы с тобой начнем праздновать нашу первую победу, нам надо перебраться на новую квартиру.

— Ты уже что-то подыскал?

— Да. Не дворец, конечно, но гораздо лучше этой убогой лачуги. Ты пока тут складывай вещи, а я пойду рассчитаюсь с хозяйкой. Отдам ей золотые марки. Буду ждать тебя внизу.

— Я…

Анна уже приготовилась сказать, что едва ли она сможет снести вниз чемодан Йенса и свою дорожную сумку, но он уже опять успел скрыться за дверью. Спустя несколько минут Анна, пыхтя от напряжения, с трудом стащила вещи в холл, где ее уже поджидал Йенс.

— Отлично! — воскликнул он. — А сейчас держим курс на наше новое пристанище.

Анна вышла вслед за ним на улицу и с удивлением увидела, что Йенс просто пересек проезжую часть и вошел в дом, расположенный напротив пансиона.

— Я увидел в окне объявление о наличии здесь свободных мест, когда возвращался из консерватории. Заглянул к ним и все разузнал, — пояснил он ей.

Дом был очень похож на тот, из которого они только что вышли. Но их комната была на втором этаже, и она была гораздо просторнее той каморки в мансарде, где они провели свою первую ночь в Лейпциге. Огромная железная кровать заполнила собой практически все пространство комнаты. Сердце у Анны неприятно екнуло при мысли о том, что здесь даже нет места на полу, куда можно было бы положить матрас.

— В коридоре возле лестничной площадки находится ватерклозет. Такое удобство, само собой, удорожает стоимость проживания, но, полагаю, эту новость ты воспримешь с удовлетворением. Я прав, Анна?

— Да, — стоически кивнула она в ответ.

— Вот и славненько! — Йенс вручил несколько монеток фрау Шнайдер, хозяйке гостиницы. Окинув женщину взглядом, Анна решила, что ее внешний вид тоже предпочтительнее, чем у прежней хозяйки. — Надеюсь, тут с лихвой хватит за первую неделю нашего проживания, — сказал он, вручая в порыве великодушия больше, чем требовалось.

— Kochen in den Zimmern ist untersagt. Abendbrot um punkt sieben Uhr. Essen Sie hier beute Abend?

— Она говорит, что в номере готовить нельзя, но каждый вечер ровно в семь мы можем ужинать у них внизу. — Йенс принялся терпеливо переводить слова хозяйки Анне. Потом повернулся к фрау Шнайдер и добавил: — Очень заманчивое предложение. И сколько это будет стоить?

Последовала еще одна передача денег из рук в руки, после чего дверь за хозяйкой закрылась.

— Итак, фрау Халворсен, как вам наши новые семейные апартаменты? — Йенс с улыбкой взглянул на Анну.

— Я…

Он прочитал страх на ее лице, когда она взглянула на широченную кровать.

— Анна, подойди ко мне, — велел он.

Анна молча повиновалась. Йенс крепко обнял ее и прижал к себе.

— Успокойся, любовь моя. Я же обещал, что не прикоснусь к тебе пальцем, пока ты сама не разрешишь. Но, знаешь, холодными ночами лучше все же спать вдвоем. Будем хоть как-то согревать друг друга.

— Йенс, нам нужно как можно быстрее пожениться, — снова напомнила ему Анна. — Мы должны отыскать здесь лютеранскую церковь, где нас могли бы повенчать, и…

— Мы так и сделаем. Обязательно! Но не стоит расстраиваться из-за всего этого прямо сейчас, — нежно проворковал он, пытаясь поцеловать ее в шею.

— Йенс! То, что мы сейчас с тобой творим, — это грех! — воскликнула она, отталкивая его от себя.

— Да, конечно, ты права, — согласился он и вздохнул, обдав горячим дыханием ее кожу, после чего разжал кольцо своих рук. — Тогда займемся более прозаичными вещами. Думаю, нам с тобой уже пора как следует вымыться, а потом пойдем в город. Перекусим где-нибудь, выпьем вина. Согласна? — Он слегка приподнял подбородок Анны и посмотрел ей прямо в глаза.

— Да, — ответила она и улыбнулась.

31

В течение последующих двух недель Анна постепенно обвыклась на новом месте. Или, по крайней мере, нашла, чем заниматься долгими часами, пока Йенс учился в своей консерватории.

Зима уже вовсю давала о себе знать, и по утрам в их комнате стоял просто зверский холод. Часто после того, как Йенс уходил на занятия, Анна снова укладывалась в кровать, пытаясь хоть как-то согреться под теплыми шерстяными одеялами в ожидании, пока разгорится и даст хоть немного тепла уголь, который она с самого утра забрасывала в маленькую печурку. Потом она умывалась, одевалась и отправлялась в город. Прогуливалась по улицам Лейпцига, шла на рынок, покупала там хлеб и нарезанное порциями холодное мясо на обед.

Горячее они с Йенсом ели лишь раз в день, в семь часов вечера, когда фрау Шнайдер кормила их ужином. Чаще всего это были колбаски с картошкой или сыроватые на вкус хлебные кнедлики, плавающие в каком-то непонятном соусе. Анна скучала по свежим овощам, по всей той вкусной и полезной еде, к которой она привыкла с детских лет.

Много часов Анна потратила на то, чтобы решиться и написать наконец герру Байеру и своим родителям. Зажав между пальцами перо, подаренное ей когда-то Ларсом, она мысленно прикидывала, где он сейчас. Приплыл ли он уже в свою Америку, как мечтал о том всю жизнь? А порой, когда настроение у нее было хуже некуда, она даже начинала сомневаться, а правильно ли она поступила в свое время, не захотев уехать вместе с ним.

Лейпциг

1 октября 1876 года

Дорогой герр Байер!

Вам уже, наверное, известно, что я уехала в Лейпциг. Мы с герром Халворсеном поженились. И мы счастливы. Хочу еще раз поблагодарить Вас за все, что Вы для меня сделали. Пожалуйста, используйте те деньги, которые я заработала в Театре Христиании, чтобы хоть как-то возместить те расходы, которые Вы понесли из-за меня. Надеюсь, что Вы сможете продать кое-что из тех нарядов, которые Вы мне покупали. Они ведь все очень красивые.

Простите меня, герр Байер, за то, что я не смогла полюбить Вас.

С пожеланиями всего наилучшего

Анна Ландвик.

Потом она взяла еще один листок бумаги и написала второе письмо.

Дорогие мамочка и папа!

Я вышла замуж за Йенса Халворсена и уехала вместе с ним в Лейпциг. Мой муж учится в здешней консерватории, а я веду домашнее хозяйство. Я счастлива, только очень скучаю по вас. И по Норвегии тоже.

Анна

Анна сознательно не указала обратный адрес. Она все еще чувствовала себя страшно виноватой и боялась получить в ответ одни упреки и обвинения. После обеда она, как правило, шла немного прогуляться по парку или просто бродила по улицам, хотя ее накидка и не спасала от пронизывающего холодного ветра. Но так, по крайней мере, она хоть была не одна, а среди людей. Свой статус музыкальной столицы Германии Лейпциг являл повсюду. Огромное число улиц было названо в честь великих немецких композиторов. Плюс бесчисленные статуи композиторов. Плюс мемориальные дома-музеи Мендельсона и Шумана, в которых они когда-то жили.

Особенно Анне нравилось любоваться величественным зданием Нового театра с колоннами, портиком и огромными дугообразными окнами. На подмостках этого театра выступала оперная труппа Лейпцига. Анна подолгу разглядывала здание со всех сторон и гадала, можно ей хотя бы надеяться на то, что когда-нибудь она сможет спеть на сцене этого театра. Однажды она даже набралась смелости и постучала в дверь служебного входа, а потом постаралась, как смогла, с помощью жестов, объяснить вахтеру, что она ищет себе место певицы, но тот, естественно, ровным счетом ничего не понял из ее жестикуляций.

Обескураженная неудачной попыткой, Анна чем дальше, тем сильнее чувствовала себя страшно одинокой и никому не нужной в этом чужом городе. Тогда она попыталась найти отдушину в посещении Томаскирхе, церкви Святого Фомы, самого большого готического храма в Лейпциге, увенчанного красивой колокольней из белого камня. Конечно, этот собор не шел ни в какое сравнение с их маленькой церквушкой в Хеддале. Но общая атмосфера внутри храма живо напомнила Анне их уютную деревенскую церковь. Тот же запах ладана, те же чинные лица людей, все как у них дома. В тот день, когда она наконец собралась с духом и отправила письма герру Байеру и своим родителям, она тоже пошла в эту церковь, надеясь обрести хоть немного утешения. Уселась на скамью и, низко склонив голову, стала горячо молиться, просить Бога об искуплении своих грехов, о том, чтобы Господь даровал ей силы и наставил на путь истинный.

— Господи, прости мне ту чудовищную ложь, которую я написала в своих письмах. Но самое страшное, — Анна нервно сглотнула подступивший к горлу комок, — это то, что я написала, что счастлива. А на самом деле я совсем даже не счастлива. Хотя умом и понимаю, что не заслуживаю никакого снисхождения или тем более прощения за свои грехи.

Вдруг кто-то осторожно тронул ее за плечо.

— Warum so traurig, mein Kind?

Она вздрогнула от неожиданности и подняла глаза. На нее с доброжелательной улыбкой смотрел пожилой пастор.

— Kein Deutsch, nur Norwegisch, — пролепетала она, вспомнив, как учил отвечать в таких случаях Йенс.

— Ах, вот как! — воскликнул священник. — Я немного понимаю по-норвежски.

Как ни старалась Анна побеседовать с пастором, у них мало что получилось. Его норвежский был не многим лучше, чем ее немецкий. Но одну важную вещь она для себя уяснила. Йенс должен обязательно поговорить с этим священником насчет их венчания, по крайней мере, он сможет объяснить пастору, что они тоже лютеране.

Пиком дневных впечатлений были для Анны ежедневные разговоры с Йенсом за ужином. Он много и пространно рассказывал ей о консерватории, в стенах которой обучались студенты со всей Европы. Она молча слушала его рассказы о том, сколько в консерватории замечательных концертных роялей фирмы «Блютнер», какие у них там прекрасные педагоги. Ведь многие из его наставников еще и выступают в качестве музыкантов в составе знаменитого Лейпцигского оркестра Гевендхауза. А сегодня ему впервые доверили сыграть на скрипке самого Страдивари. Какой звук, какое качество, восклицал он восхищенным голосом.

— Качество звучания невозможно сравнить с обычными инструментами. Это все равно что сравнивать какую-нибудь певичку из бара с оперным сопрано, исполняющей арию в стиле бельканто, — продолжал витийствовать Йенс. — Отныне я буду играть на этой скрипке каждый день. И это помимо обязательных занятий на рояле, лекций по композиции, гармонии и музыкальному анализу. Эти лекции дают мне бездну полезной и нужной информации. А что же до истории музыки, то я уже выучил некоторые произведения Шопена и Листа, о которых раньше даже не слышал. Представляешь? Скоро я буду играть скерцо номер два Шопена на студенческом концерте в зале Гевендхауза.

— Рада, очень рада за тебя. — Анна постаралась придать своему голосу как можно больше энтузиазма. — А ты еще ни с кем не беседовал насчет меня? Чтобы меня прослушали…

— Анна, я помню, ты уже не раз просила меня об этом, — с набитым ртом ответил Йенс. — Но повторяю тебе еще раз, пока ты не освоишь немецкий хотя бы в пределах разговорной речи, тебе будет очень трудно найти себе что-то стоящее в этом городе.

— Но неужели во всем городе нет ни одного человека, кто согласился бы прослушать меня? Я же могу спеть по-итальянски арию Виолетты из оперы Верди «Травиата». А немецкие слова я выучу потом.

— Хорошо, хорошо, любовь моя! Не переживай! — Йенс взял ее за руку. — Обещаю, еще раз наведу справки насчет тебя.

После ужина наступало особенно неловкое для обоих время, когда нужно было укладываться в постель. Анна в туалете переодевалась в ночную рубашку, а потом быстренько ныряла под одеяла, где уже возлежал Йенс. Он обнимал ее за плечи, и она устраивалась поудобнее у него на груди, немного расслабляясь и с наслаждением впитывая в себя его мужской запах. Потом Йенс начинал целовать ее, и Анна чувствовала, как ее тело страстно реагирует на эти поцелуи. Впрочем, как и его. Оба они желали большего… Но в какой-то момент она отталкивала его от себя, а он лишь тяжело вздыхал в ответ.

— Я не могу, ты же знаешь, — прошептала она как-то ночью, глядя в темноту. — Вначале мы должны пожениться.

— Знаю, дорогая, знаю. Конечно же, мы обязательно поженимся. Но ведь можно же пока…

— Нет, Йенс! Нет и еще раз нет! Я просто… не могу. Знаешь, я тут обнаружила одну церковь. Нас вполне могли бы там обвенчать. Но вначале тебе следует переговорить с пастором, чтобы все решить.

— Анна, ты же прекрасно знаешь, у меня нет ни минуты свободного времени. Тем более на подобные разговоры. Учеба занимает все мое время. К тому же в консерватории теперь совсем другие веяния. Среди студентов полно радикалов. Они считают церковь пережитком, говорят, что она просто манипулирует людьми. У них более прогрессивные взгляды на жизнь. Взять хотя бы того же Гёте и его «Фауста». В этом произведении Гёте рассматривает все аспекты духовной и метафизической жизни. Один приятель дал мне почитать эту книгу. А на выходных я свожу тебя в знаменитый лейпцигский бар «Погреб Ауэрбаха», один из самых старинных ресторанов города. В свое время его завсегдатаем был сам Гёте. Именно настенные росписи внутри ресторана и вдохновили его на создание своего шедевра.

Анна ничего не слышала о выдающемся немецком писателе и, разумеется, понятия не имела о его вдохновенном творении под названием «Фауст». Единственное, что она знала и понимала, — так это то, что она должна стать замужней женщиной в глазах Господа, прежде чем решиться на физическую близость с Йенсом.

* * *

Наступило Рождество, ставшее очередной точкой отсчета для них обоих. Прошло уже три месяца с тех пор, как они приехали в Лейпциг. Анне очень хотелось пойти на Рождественскую мессу. Пастор Мейер даже дал ей листок с текстом традиционного немецкого гимна, который обычно исполняется в ходе этой праздничной службы. Она напевала про себя Stille Nacht («Тихая ночь»), мысленно радуясь уже тому, что после столь долгого перерыва сможет просто попеть вместе с другими прихожанами. Но Йенс настоял на том, чтобы они встречали сочельник у Фридриха, одного из его приятелей-однокурсников по консерватории.

Сжимая в руке кружку с горячим глинтвейном, Анна молча слушала, сидя рядом с Йенсом, отрывистую немецкую речь, не понимая практически ничего из разговора за столом. Йенс, уже в изрядном подпитии, даже не попытался переводить для нее. После ужина гости устроили музицирование, но Йенс и не подумал предложить Анне что-то спеть.

Морозной ночью они возвращались домой под перезвон церковных колоколов, возвещающих о наступлении Рождества. Вот из церкви, мимо которой они проходили, послышались церковные песнопения. Анна глянула на Йенса, на его раскрасневшееся от веселья и выпивки лицо и мысленно вознесла молитву за своих родных, встречающих Рождество у себя в Хеддале. О, как бы ей сейчас хотелось быть вместе с ними!

* * *

Весь январь и февраль Анна томилась от безделья и скуки, не зная, чем себя занять. «Еще немного, и я сойду с ума», — уныло думала она. Все домашние хлопоты, которые поначалу хоть как-то заполняли ее день, привлекая некоторой новизной, давно превратились в поднадоевшую рутину. В Лейпциге уже выпал снег. Порой было так холодно, что у Анны немели кончики пальцев на ногах и руках. Днями напролет она таскала к себе в комнату корзины с углем и топила печь, стирала белье в промерзшей насквозь судомойне или пыталась заставить себя разобраться в непонятных словах, которыми написан «Фауст». Йенс порекомендовал ей обязательно изучить эту книгу для того, чтобы улучшить свой немецкий.

— Какая же я безмозглая дура! — разозлилась на себя Анна в один из дней, захлопывая книгу. После чего расплакалась от жалости, опять же к самой себе. Впрочем, в последнее время она плакала регулярно, и это не могло не настораживать.

Йенс с головой ушел в свои консерваторские занятия и общение с однокурсниками. Часто он возвращался домой после очередного концерта уже далеко за полночь. От него разило пивом и табаком. Анна притворялась спящей, когда он принимался настойчиво ласкать ее тело сквозь ночную рубашку. Она слышала, как он негромко чертыхался, злясь, что она не отвечает на его ласки, а у нее в этот момент сердце готово было выскочить из груди. Но вот он недовольно отворачивался от нее, и тут же раздавался его громкий храп. И лишь тогда Анна, облегченно переведя дыхание, немного успокаивалась и тоже погружалась в сон.

Последнее время она все чаще ужинала одна. Сидела за столом и разглядывала из-под опущенных ресниц других постояльцев пансиона. Контингент менялся каждую неделю. Скорее всего, большинство из этих людей были коммивояжерами. Но Анна заприметила одного пожилого господина, который, судя по всему, был здесь постоянным жильцом, как и они с Йенсом. Всегда хорошо одет, правда, немного старомодно, и вечно сидит за столом, уткнувшись носом в книгу.

За ужином Анна нет-нет да и посмотрит в его сторону. Ее воображение стали занимать мысли о том, кто этот человек, откуда он, как и почему решил скоротать свою старость в таком заведении, как этот пансион. Иногда за ужином были только они вдвоем. Господин вежливо кивал головой, проходя мимо нее, и произносил короткое Guten Abend, а уходя, неизменно ронял Gute Nacht. Анне он очень напоминал герра Байера. Те же вежливые манеры, седые волосы, пышные усы.

— Если я уже начинаю скучать, вспоминая герра Байера, то дела мои действительно обстоят хуже некуда, — пробормотала она в один из вечеров, покидая столовую.

Спустя пару вечеров они снова сошлись за ужином с заинтересовавшим ее постояльцем. Закончив трапезу, незнакомец поднялся из-за стола с неизменной книжкой в руке и направился к выходу. Gute Nacht, — вежливо кивнул он Анне и уже взялся за дверную ручку, чтобы выйти в коридор, но в самый последний момент вдруг повернулся к Анне и спросил:

— Sprechen sie Deutsch?

— Nein, Norwegisch.

— Так вы из Норвегии? — удивленно воскликнул мужчина.

— Да, — обрадовалась она тому, что с ней наконец заговорили на родном языке.

— А я датчанин, но моя мать была родом из Христиании. В детстве она даже учила меня норвежскому.

Анне захотелось броситься этому человеку на грудь и расцеловать его. Впервые за долгие месяцы, прожитые вдали от родины, у нее наконец появилась возможность поговорить с кем-то, кроме Йенса, на своем родном языке.

— Как я рада нашей встрече, мой господин! — совершенно искренне воскликнула она.

Мужчина замялся возле дверей, видно, что-то обдумывая. Потом глянул на нее.

— Так вы по-немецки не разговариваете?

— Я знаю только несколько слов и пару фраз.

— И как же вы тогда живете в этом городе?

— Если честно, мой господин, то с превеликим трудом.

— Ваш муж, он тут работает?

— Нет, он учится в Лейпцигской консерватории.

— Ах, так он музыкант… Теперь понятно, почему он так редко появляется за ужином вместе с вами. Простите, могу я узнать, как вас зовут?

— Анна Халворсен.

— А меня — Стефан Хогарт. — Мужчина отвесил вежливый поклон. — Рад познакомиться. Значит, вы нигде не работаете, фру Халворсен?

— Пока нет. Но надеюсь в обозримом будущем получить где-нибудь место певицы.

— Тогда, если вы не возражаете и если у вас есть свободное время, давайте я помогу вам освоить немецкий. Хотя бы научу вас разговорной речи, — предложил Хогарт. — Можем встречаться прямо здесь, в столовой, после завтрака. Так сказать, общаться на глазах нашей хозяйки, чтобы ваш муж не заподозрил ничего дурного.

— О, вы очень добры, мой господин. Честное слово, я буду вам крайне признательна за вашу помощь. Но сразу предупреждаю, я не самая лучшая ученица, да и с грамотой у меня не очень. Я и на своем родном языке пишу плохо.

— А мы с вами просто удвоим наши усилия, и все у нас получится, вот увидите. Итак, завтра в десять утра. Идет?

— Да. Я буду ждать вас.

В этот вечер Анна улеглась в постель в гораздо более приподнятом настроении, чем обычно, хотя Йенс, по своему обыкновению, отсутствовал и его место рядом с ней пустовало. Сказал, что задерживается на репетиции. Но уже одно то, что наконец нашелся человек, с которым можно просто поговорить, более того, общение с которым внесет некоторое приятное разно- образие в унылое повседневное существование, уже это одно не могло не радовать Анну. А уж если она научится хоть немного изъясняться по-немецки, то, кто знает, вполне возможно, у нее снова появится шанс петь и выступать на публике…

* * *

На деревьях уже показалась первая зелень. Приближение весны ощущалось во всем. Каждое утро Анна спускалась вниз, изо всех сил тренировала свою память, стараясь запомнить все то, чему учил ее герр Хогарт, послушно повторяя за ним каждое слово. Спустя несколько дней он вызвался сопровождать Анну в ее регулярных походах на рынок. Обычно он останавливался чуть в стороне и внимательно вслушивался в то, что она говорит. Вот она поздоровалась с продавцом, потом попросила что-то продать ей, расплатилась за товар и наконец попрощалась. Вначале подобные упражнения слегка нервировали Анну, она запиналась, спотыкалась о каждую коротенькую фразу, которую, казалось бы, уже зазубрила наизусть, но мало-помалу к ней стала приходить уверенность, и Анна почувствовала себя гораздо свободнее в общении.

Между тем их совместные с герром Хогартом вылазки в город становились все разнообразнее. Постепенно Анна даже научилась, как правильно делать заказ в ресторане, и даже пару раз заказывала им обоим обед, причем всегда настаивала, что платить за все будет она. Такая маленькая благодарность за то, что герр Хогарт тратит на нее свое свободное время.

Она по-прежнему знала об этом человеке очень немногое. Разве что он вдовец, жена его умерла несколько лет тому назад. Оставшись один, герр Хогарт перебрался из деревни в город, чтобы наслаждаться всеми культурными возможностями Лейпцига, не обременяя себя при этом домашними хлопотами.

— А что мне еще надо? — разоткровенничался он в разговоре с Анной, широко улыбаясь. — Полный желудок, чистые простыни, всегда выстиранная одежда. Плюс прекрасный концертный зал всего лишь в нескольких минутах ходьбы.

Герр Хогарт страшно удивился, узнав, что Йенс никогда не приглашает свою жену на те концерты, в которых он выступает. Объясняет это тем, что у них, дескать, нет лишних денег, чтобы тратить их на билеты. Герр Хогарт сказал Анне, что вход на многие концерты свободный. По правде говоря, Анна все реже и реже виделась со своим так называемым мужем, а сравнительно недавно он и вообще пару раз не явился ночевать. Как-то утром, стоя у распахнутого окна и вдыхая в себя полной грудью свежий весенний воздух, Анна, прежде чем спуститься вниз на очередное занятие с герром Хогартом, вдруг подумала, что, если бы не этот человек, она бы уже давным-давно бросилась под какой-нибудь трамвай.

В одну из таких совместных прогулок по центру города Анна буквально остолбенела от неожиданности, увидев Йенса, восседавшего за столиком у окна в одном из лучших ресторанов Лейпцига под названием «Тюрингер Гоф». Обычно в этом ресторане собирались местные аристократы, демонстрируя остальной публике свои изысканные наряды, элегантные экипажи, выстроившиеся в ряд возле центрального входа, а лошади, впряженные в кареты, терпеливо поджидали своих хозяев, чтобы развезти их после обильного и сытного обеда по домам. Когда-то, живя в Христиании, и она наслаждалась такой же великосветской жизнью, удрученно подумала Анна.

Она напрягла зрение, чтобы получше разглядеть между теснящимися друг возле друга экипажами, с кем же именно обедает Йенс. Судя по ярко-алой шляпке с перьями на голове его собеседника, это наверняка была женщина. Анна, к немалому изумлению герра Хогарта, протиснулась поближе. Темноволосая женщина с чересчур большим носом. Помнится, мама про таких говорила, что у них римский профиль.

— Ради всех святых, Анна! Что вы там такого увидели? — воскликнул герр Хогарт, подойдя к ней сзади. — У вас сейчас такой вид, как у героини одной из моих любимых сказок Ганса Кристиана Андерсена «Девочка со спичками». Тоже хотите, как и она, прижаться носом к стеклу? — Он негромко рассмеялся.

— Нет, не хочу, — ответила Анна, отводя взгляд в сторону, в то время как Йенс и его собеседница придвинулись друг к другу поближе, о чем-то оживленно беседуя. — Просто обозналась.

В тот вечер Анна решила во что бы то ни стало не ложиться спать и дождаться Йенса. Тот, как всегда, вернулся далеко за полночь. В такие дни он обычно раздевался в уборной и потом тишком пробирался в постель, чтобы не потревожить Анну. Не разбудить ее ненароком. И, конечно, каждый раз будил. Каждую ночь одно и то же.

— Почему ты еще не спишь? — страшно удивился он, увидев, что керосиновая лампа все еще горит.

— Вот решила дождаться тебя. Мы ведь в последнее время так редко видимся.

— Знаю-знаю, — тяжело вздохнул в ответ Йенс и рухнул как подкошенный рядом с ней. Судя по запаху, он опять пил. — К сожалению, такова жизнь музыканта, да еще студента знаменитой Лейпцигской консерватории. Ты не поверишь, но днем с трудом выкраиваю пару минут, чтобы где-нибудь перекусить. И так каждый день!

— То есть даже на обед у тебя нет времени? — Слова сорвались с языка сами собой, и Анна поняла, что сейчас ее уже не остановишь.

Йенс повернулся к ней.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То и хочу сказать, что как раз сегодня я видела тебя преспокойно обедающим в городе.

— Правда? Так почему не зашла? Не поздоровалась?

— Потому что вряд ли меня пустили бы в такое шикарное место. Да и ты был всецело занят разговором с какой-то женщиной.

— Ах, вот что… Это баронесса фон Готфрид. Она известная меценатка. Жертвует большие суммы и на нужды консерватории, и на студентов. На прошлой неделе она присутствовала на концерте, где нам, четырем начинающим композиторам, дали возможность исполнить на публике свои короткие пьесы. Я сыграл как раз ту композицию, над которой работал все последнее время. Ну ты же помнишь…

Ничего она не помнила и ничего не знала. Йенс так редко теперь бывал дома, а когда бывал, то не стремился посвящать Анну в свои дела.

— Понятно, — ответила Анна, сглотнув комок, подступивший к горлу. Она вдруг почувствовала, как нарастает волна негодования и обиды. Почему? — вопросила она мысленно. Почему Йенс, дебютируя на сцене со своим произведением, даже не счел нужным пригласить ее на этот концерт?

— Баронесса сама пригласила меня на ланч. Захотела обсудить мои дальнейшие творческие планы. Она изъявила желание поспособствовать тому, чтобы моя композиция прозвучала и на других концертах. И даже не только в Лейпциге. У нее ведь обширные связи во всех крупнейших городах Европы. Париж, Флоренция, Копенгаген… — Йенс мечтательно улыбнулся, закинув руки за голову. — Ты только представь себе, Анна! Моя музыка зазвучит по всему миру, в самых больших концертных залах… Мы еще покажем герру Хеннуму, кто есть кто!

— Очень рада за тебя. Безусловно, у тебя есть все основания чувствовать себя счастливым.

— Что за тон, Анна? — Йенс мгновенно уловил ледяные нотки в ее голосе. — Ну же, выкладывай, что у тебя стряслось? Говори, что хочешь сказать!

— И скажу! — Анна поняла, что уже не в силах совладать с охватившим ее гневом. — Я неделями не вижу тебя дома, а ты мне сейчас сообщаешь, что, видите ли, он выступал на концерте. Но я, твоя нареченная, более того, твоя жена в глазах всех людей, даже не была приглашена на этот концерт. Сижу здесь днями, сторожу наши пожитки, как верный пес. У меня нет друзей, знакомых… Только и делаю, что убираю, стираю, снова убираю. И никакой перспективы на самостоятельную певческую карьеру! И, в довершение всего, вдруг вижу тебя, обедающего с другой женщиной в одном из лучших ресторанов города. Как говорится, приехали! Вот все, что я хотела тебе сказать.

Едва Анна успела закончить свой монолог, как Йенс тут же вскочил с кровати.

— А теперь ты послушай меня, Анна. Мне тоже нужно много чего сказать тебе. Ты хоть раз подумала, каково это — каждую ночь ложиться рядом с женщиной, с любимой женщиной… Чувствовать ее красивое молодое тело и знать, что я не могу ни приласкать ее, ни поцеловать? А то немногое, что ты мне порой позволяешь, лишь сильнее разжигает меня. Из ночи в ночь я лежу и представляю, как мы с тобой занимаемся любовью, извожу себя до такой степени, что потом долго не могу успокоиться. Чтобы не сойти с ума от этой безысходности, чтобы не терзаться муками, лежа рядом с тобой, не изводить себя желаниями, я и приползаю домой за полночь, да еще в подпитии. И в таком состоянии укладываюсь в кровать и тут же отключаюсь. Да, ты права! — Йенс драматично сцепил руки. — Та жизнь… которой мы сейчас с тобой живем, — это не жизнь! Ты моя жена, и одновременно ты мне не жена. Ты вечно сидишь надутая, замкнулась в себе… Такое впечатление, что ты только и мечтаешь о том, чтобы собраться и уехать домой. Но, Анна, вспомни! Это было твое решение. Ты сама захотела поехать вместе со мной в Лейпциг. Так уезжай обратно! Коль скоро ты здесь несчастлива, уезжай… Ведь получается, что это я, я сделал тебя несчастной!

— Йенс, ты говоришь неправду! И к тому же страшно несправедлив ко мне. Ты не хуже меня знаешь, как я страстно мечтаю выйти за тебя замуж, стать твоей законной женой и начать нормальную семейную жизнь, как муж и жена. Но всякий раз, когда я прошу тебя встретиться с пастором, у тебя находится сто отговорок. Ты, видите ли, страшно занят! А сейчас обвиняешь меня во всем, что происходит не по моей воле. В чем же тут моя вина?

— Ты права. Здесь твоей вины нет. — Черты лица Йенса немного разгладились. — Но как ты думаешь, почему я до сих пор все тяну с визитом к пастору?

— Потому что ты не хочешь жениться на мне. Так?

— Анна! — Йенс издал раздраженный смешок. — Ты и представить себе не можешь, как отчаянно я хочу стать твоим законным мужем. Но, полагаю, ты понятия не имеешь, во сколько нам может обойтись это удовольствие. Тебе понадобится свадебное платье, все прочие аксессуары… Потом свидетели, праздничное угощение… Ведь все это — те банальные мелочи, которых заслуживает каждая невеста. И мне хочется, чтобы и у нас все так было. Но пока у нас просто нет денег на подобное мероприятие. Ты же сама видишь, мы существуем буквально на гроши.

Но Анна уже успела остыть после своего гневного выпада. Она даже сумела вникнуть в суть того, что говорил ей Йенс. Более того, она поняла его доводы.

— Ах, Йенс! Не нужны мне никакие пышные свадьбы… Правда! Единственное, чего я хочу, так это стать твоей законной женой.

— Что ж, если то, что ты только что сказала мне, действительно правда, тогда мы поженимся немедленно. Хотя девочкой — увы! — ты наверняка мечтала о другой свадьбе.

— Мечтала! — Анна снова нервно сглотнула слюну при мысли о том, что на церемонии их с Йенсом бракосочетания не будет никого из ее родных. Ни мамы, ни папы, ни Кнута с Сигрид. И церковную службу будет вести не пастор Эрслев. И не суждено Анне быть увенчанной их деревенской короной для новобрачной. — Но теперь все это уже не имеет значения.

Йенс снова уселся на постель и нежно поцеловал Анну.

— Тогда мы идем к твоему пастору и назначаем точную дату нашего венчания.

32

Церемония венчания в церкви Святого Фомы была краткой, предельно простой и без свидетелей. На Анне было простенькое белое платье, которое она купила на деньги фрекен Олсдаттер специально для этого мероприятия. Волосы Анна украсила несколькими белыми цветами. Пастор Мейер сердечно улыбался новобрачным, когда они произносили слова клятвы, которая должна была отныне и навеки связать их жизни.

— Ja, ich will, — поспешно повторил каждый из них, отвечая на вопрос священника о том, хочет ли он и она взять себе в спутники жизни того, с кем сейчас стоит рядом. После чего Йенс уверенным движением надел ей на палец простое обручальное кольцо, доставшееся ему от бабушки. Анна закрыла глаза, когда жених запечатлел на ее устах целомудренный поцелуй, чувствуя облегчение от того, что наконец-то она законная жена в глазах Господа. Вполне возможно, Господь даже простит ее за все содеянное.

Потом состоялась небольшая свадебная вечеринка в пивном погребке «Биркиллер». При появлении молодых приятели Йенса из числа музыкантов экспромтом исполнили для них свадебный марш, а остальные гости вскинули в приветствии свои кубки с пивом. За трапезой, когда подали традиционный немецкий суп для новобрачных, Анна вдруг почувствовала, как рука Йенса крепко сжала ее коленку. Какое счастье, подумала Анна, что благодаря усилиям герра Хогарта она сейчас может даже немного пошутить с друзьями Йенса, которые наперебой пили за здоровье молодых. Можно сказать, что она уже почти стала своей в этом незнакомом и все еще чужом для нее мире.

Когда вечером они поднимались по лестнице к себе в номер, пальцы Йенса вдруг впились в самый низ ее позвоночника. Волна радостного возбуждения тут же пробежала по всему ее телу. Что-то еще будет впереди?

— Смотрю на тебя и не могу насмотреться! — прошептал он страстным шепотом, с горящими от желания глазами, едва закрыв за собой дверь. — Ты такая хрупкая, такая невинная… Само совершенство! — После этих слов он заключил Анну в свои объятия и стал обшаривать руками ее тело. — Я должен взять свою жену! — шепнул он ей на ухо, потом поднял ее личико за подбородок, притянул к себе и поцеловал. — И я еще искал утешения где-то на стороне. Дурак набитый!

При последних словах Анна слегка отпрянула от него.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, дорогая, ровным счетом ничего… Я лишь хочу сказать, что я хочу тебя. Только и всего!

И прежде чем она успела ответить, он снова принялся целовать ее, ласкать ее спину, бедра, грудь… Все остальное тоже случилось естественно, как само собой разумеющееся. Он сорвал с нее одежду, и рухнули все барьеры, разделяющие их, чтобы они наконец могли стать одной плотью. Йенс бережно положил ее на кровать, быстро разделся сам и лег сверху. Анна осторожно прошлась руками по напрягшимся мускулам на его спине. И когда наконец он вошел в нее, она поняла, что уже давно была готова к этому акту соития, с того самого момента, как впервые увидела его.

Конечно, сам процесс был для нее довольно необычным и даже немного странным, но, когда Йенс, сопя и вздыхая, откинулся на подушку рядом с ней, Анна тут же пристроила головку у него на плече, а сама подумала, что все эти страшные истории о первой брачной ночи, которые ей довелось в свое время услышать от подружек, — полная чушь. А сейчас важно другое. Он наконец-то стал ее, а она отныне принадлежит ему.

* * *

Все последующие недели Йенс исправно являлся к ужину. Оба они торопились поскорее разделаться с едой и тут же бежали к себе в комнату. Очень скоро Анна поняла, что ее муж — искусный и опытный любовник. Он постепенно раскрепощался в общении с нею, да и она тоже позволяла себе расслабиться, с удовольствием отдаваясь его любовным ласкам. А потому каждая ночь становилась для них неповторимой, удивительной, красочной, таким чудесным и увлекательным путешествием в страну любви. То одиночество, которым терзалась Анна все последние месяцы, ушло, безвозвратно кануло в Лету. Сейчас она в полной мере осознала, какая большая разница между понятием «друг» и понятием «любовник». И кажется, они даже поменялись ролями с Йенсом, ибо сейчас уже она все время жаждала его ласк, его прикосновений к своему телу.

— Ну ты, женушка, даешь! — воскликнул он как-то ночью, откидываясь в изнеможении на подушку рядом с Анной. — Я уже начинаю жалеть, что приобщил тебя к этой новой для тебя игре. А ты, моя родная, поистине ненасытна!

И она действительно была ненасытна. Потому что именно в эти моменты Йенс полностью принадлежал ей. Когда утром он высвобождался из кольца ее рук и одевался, чтобы бежать в консерваторию, Анна видела, как неуловимо меняется выражение его лица. Его мысли уже блуждали совсем в ином мире, далеком от нее. Тогда она взялась провожать мужа до консерватории. Там он наспех обнимал ее, говорил, что любит, и тут же исчезал за дверьми. Другая жизнь, другой мир поглощали его без остатка.

«Мой враг», — иногда мысленно восклицала она в сердцах, глядя на здание консерватории, а потом медленно брела обратно домой.

От зорких глаз герра Хогарта не укрылось то, какой пружинисто легкой стала походка Анны в последнее время, как лучезарно она улыбается ему, здороваясь по утрам, когда у них начинался очередной урок.

— Вы сейчас выглядите абсолютно счастливой, фру Халворсен, и я искренне рад этому, — заметил он однажды в разговоре с ней.

Избыток позитивных эмоций повлиял и на ее успехи в освоении немецкого, а они были уже заметны даже невооруженным глазом. Анна начала говорить уверенно и свободно, что не могло не вызывать одобрения герра Хогарта. Да у нее и у самой появилось такое чувство, будто каждое новое слово, которое она заучивала на уроках, тянуло за собой, словно на веревочке, целую вереницу других слов.

Для себя она тоже кое-что решила. Не будет она больше сидеть и ждать, пока Йенс отыщет для нее подходящее место певицы. Анна написала письмо Эдварду Григу. Рассказала ему о своем переезде в Лейпциг, а также попросила о содействии. Вдруг у него здесь есть знакомые, которые могли бы прослушать ее? По ее просьбе Йенс узнал в консерватории адрес лейпцигского издателя произведений Грига, господина К. Э. Питерса. Отыскав на улице Талстрабе дом под номером десять, Анна вручила свое письмо какому-то молодому человеку, обслуживающему покупателей в нотном магазине на первом этаже. И с тех пор каждый вечер, ложась спать, она исправно молилась о том, чтобы письмо благополучно дошло до адресата и чтобы маэстро Григ ответил ей.

* * *

В июне у Анны и вовсе случилось знаменательное событие: целых пятнадцать минут она беседовала на немецком, не допустив ни единой ошибки. Герр Хогарт отвесил ей уважительный поклон.

— Фру Халворсен, это было превосходно. Примите мои поздравления!

— Danke, — рассмеялась в ответ Анна.

— Должен также сообщить вам, что вскоре я отбываю на воды в Баден-Баден. Я всегда отправляюсь туда летом. Здесь, в Лейпциге, в летнюю пору для меня слишком жарко, а я и так в последнее время сильно ослаб. А вы с мужем тоже, наверное, поедете к себе в Норвегию по завершении его учебы?

— Муж пока ничего не сообщал мне о планах на лето.

— А я вот уезжаю завтра утром. Так что, скорее всего, встретимся снова уже осенью, если все сложится благополучно.

— Очень на это надеюсь! — воскликнула Анна, поднимаясь вместе с ним из-за стола. Как бы ей хотелось в эту минуту выказать свою привязанность и самую искреннюю благодарность этому человеку не так дежурно, как того требуют хорошие манеры. Однако вслух она ограничилась стандартной фразой: — Я вам очень признательна, мой господин. Очень!

— О, не стоит благодарностей. Поверьте, фру Халворсен, заниматься с вами было одно удовольствие, — обронил герр Хогарт перед тем, как уйти.

Итак, герр Хогарт отбыл в свой Баден-Баден. А еще Анна заметила, что Йенс сильно изменился за последнее время. Опять перестал приходить домой к ужину, а когда изредка появлялся, то был весь на нервах. Метался по комнате, словно кот по раскаленной печке. Даже когда они занимались любовью, Анна чувствовала некий холодок, которым веяло от него.

— Что случилось? — не выдержала она однажды ночью. — Я же вижу, что-то у нас не так.

— Все в порядке, — резко ответил он, разжимая кольцо ее рук и откидываясь на спину. — Просто я очень устал, только и всего.

— Йенс! Любимый мой! Я слишком хорошо тебя знаю. Скажи мне правду, прошу тебя.

Какое-то время он лежал неподвижно, потом перевернулся на бок и посмотрел ей в лицо.

— Хорошо, скажу. У меня тут возникла одна проблема, и я не знаю, как ее решить.

— Что за проблема? Скажи мне, ради всех святых! Может, я чем сумею помочь?

— Думаю, тебе совсем не понравится все то, что я сейчас скажу.

— Тем более говори!

— Хорошо. Помнишь ту женщину, с которой я обедал тогда в ресторане?

— Ту баронессу? Ну как я могла забыть ее? — недовольно фыркнула в ответ Анна.

— Так вот, она приглашает меня на лето в Париж. У них с мужем есть свой замок во Франции, недалеко от Версаля. И там каждую неделю она проводит музыкальные вечера, на которые собираются все сливки от мира искусств. Вот она и хочет, чтобы на одном из таких вечеров я выступил со своими последними композициями. Разумеется, о подобной перспективе я даже не мог и мечтать. Баронесса фон Готфрид — очень влиятельная особа, и, как я уже говорил тебе, она с энтузиазмом покровительствует молодым талантам. Она рассказывала мне, что на одном из таких суаре у нее даже выступал сам маэстро Григ.

— Так в чем же дело? Конечно, надо ехать. И мы поедем. Не вижу тут никакой проблемы.

Из груди Йенса вырвался тихий стон.

— Анна, я не сказал тебе самого главного. Я не могу взять тебя с собой. В этом и есть вся проблема.

— Ах, так? Позволь спросить, почему не можешь?

— Потому что… — Йенс тяжко вздохнул. — Потому что баронесса фон Готфрид ничего не знает о твоем существовании. Я никогда не говорил ей о том, что женат. Если честно, боялся, что, узнав о том, что я женатый человек, она перестанет оказывать мне свое покровительство. К тому же, когда я познакомился с баронессой, у нас с тобой, ну ты помнишь… отношения были напряженными. Да и жили мы тогда словно брат с сестрой. Или хорошие друзья… Вот так все и вышло. Короче, она и понятия не имеет о твоем существовании.

— Так почему же ты сейчас не скажешь ей, что я все же существую? Что мешает? — холодно спросила Анна, вполне уловив скрытый смысл всего того, о чем только что поведал ей муж.

— Потому что… я боюсь. Да, Анна! Именно так. Твой Йенс боится. Боится того, что баронесса не захочет взять меня в Париж после того, как узнает, что я женат.

— То есть ты хочешь, чтобы баронесса считала тебя свободным человеком? Ибо только в этом случае она будет содействовать в продвижении твоей карьеры, да?

— Да, Анна, да! Боже, какой же я осел…

— Так оно и есть! — Анна невозмутимо глянула на мужа. А тот придвинул к себе подушку и зарылся в нее лицом. Ведет себя словно капризный ребенок, которого отчитывает мать, подумала Анна, глядя на Йенса.

— Прости меня, Анна! Прости… Я сам себя ненавижу. Но хоть у меня хватило смелости рассказать тебе все, как есть.

— И на какое время она приглашает тебя к себе?

— Только до конца лета. — Йенс тут же высунул голову из-под подушки. — Ты же понимаешь, я стараюсь ради нас обоих. Если моя карьера пойдет успешно, то я сумею заработать деньги. И мы сможем переехать куда-нибудь в более приличное место, и у тебя наконец появится свой дом, который ты уже давно заслужила.

«А ты в это время будешь купаться в лучах славы, которую, по твоему мнению, ты тоже заслужил», — подумала она с раздражением, но вслух сказала:

— Что ж, тогда поезжай.

— Правда? — Йенс недоверчиво глянул на жену. — Но почему ты отпускаешь меня?

— Да потому что ты сам поставил меня в безвыходное положение. Если я не отпущу тебя, то ты будешь сидеть тут целое лето и дуться на меня. Станешь винить меня во всех своих бедах. И потом, что бы там ни начали говорить другие, разубеждать меня или даже запугивать, но лично я тебе доверяю.

— Неужели? — Йенс бросил на нее изумленный взгляд. — Тогда ты поистине святая женщина!

— Йенс, ты мой муж. В чем тогда смысл брака, если не доверять друг другу? — ответила Анна, впрочем, без особого воодушевления в голосе.

— Спасибо тебе! Спасибо, моя дорогая, моя ненаглядная женушка!

* * *

Йенс уехал через несколько дней. Анне он оставил какую-то сумму денег, чтобы она смогла прожить на них несколько недель до его возвращения домой. В сущности, он проявил невиданную щедрость, вполне возможно, в знак благодарности за то, что жена не стала мешать ему в осуществлении амбициозных планов. А Анна уже в который раз подумала, что в сложившейся ситуации она поступила правильно. Каждую ночь, лежа рядом с ним в постели, она ловила на себе его восхищенный взгляд, которым он разглядывал ее.

— Я люблю тебя, Анна, я люблю тебя… — снова и снова повторял он. А прощаясь в день отъезда, прижал жену к себе с такой силой, словно ему нестерпима была сама мысль о том, что вот сейчас он должен будет выпустить ее из кольца своих рук.

— Обещай, что ты меня дождешься, что бы там ни случилось, ладно? Моя родная, моя любимая жена…

— Конечно, дождусь, Йенс. Ведь ты же мой муж.

* * *

Анна с трудом пережила душное лейпцигское лето, можно сказать, продержалась исключительно на силе воли. Несмотря на распахнутые настежь окна, в комнате стояла невыносимая духота. Свежий ветерок с трудом проникал в узкие улочки, впритык застроенные с двух сторон домами. По ночам она ложилась в кровать голой и все равно покрывалась потом, изнемогая от изнуряющей жары.

Она наконец прочитала «Фауста» Гёте и переключилась на другую книгу, тоже немецкую, которую взяла в городской библиотеке для того, чтобы расширить свой словарный запас. Купила себе на рынке материи и теперь отправлялась заниматься рукоделием куда-нибудь в парк. Садилась под тенистое дерево и принималась мастерить себе новое платье из вельвета и теплую зимнюю накидку. Снимая с себя размеры, Анна с некоторым огорчением обнаружила, что хотя ей нет еще и двадцати, а талия уже изрядно раздалась вширь. Впрочем, решила она, все замужние женщины обычно полнеют, не она первая. Через день она исправно посещала свою церковь Томаскирхе, черпая там душевные силы и просто получая короткую передышку от жары под прохладными сводами храма. Собственно, единственное место в городе, где Анна могла хоть ненадолго укрыться от палящего зноя.

Йенсу она писала регулярно по тому адресу, который он ей оставил перед отъездом в Париж. Но от него получила лишь две коротенькие записки, в которых он уведомлял ее о том, что очень занят, что у него без конца какие- то встречи с важными друзьями баронессы фон Готфрид. Еще он написал, что его выступление на публике прошло успешно и что сейчас в свободное время он работает над каким-то новым произведением.

«Замок и живописные окрестности вдохновляют меня на творчество. Кажется, сейчас я пишу свое самое лучшее произведение! Да и как можно не творить, когда живешь среди такой красоты?»

* * *

Лето медленно, но неуклонно близилось к концу. И чем дальше, тем чаще Анне приходили на ум невеселые мысли, хотя она и старалась гнать их прочь. Но они, словно черви, прогрызали себе все новые и новые проходы в ее сознании. Интересно, что это за покровительница такая у Йенса? Богатая, влиятельная… И какое влияние она имеет на ее мужа? Но он же скоро вернется, тут же спохватывалась она. Йенс вернется к ней, и они снова заживут с ним прежней семейной жизнью, как муж и жена.

Впрочем, Йенс ведь так и не назвал ей точную дату своего возвращения. И вот в первых числах сентября, когда она завтракала внизу, хозяйка пансиона фрау Шнайдер весьма недвусмысленно поинтересовалась у нее, точнее, спросила напрямую, а не приезжает ли сегодня ее муж. Дескать, с завтрашнего дня в консерватории уже возобновляются занятия.

— Конечно, он должен приехать, а как же иначе? — невозмутимо ответила Анна, стараясь ничем не выдать своего удивления. После чего заторопилась к себе наверх, быстро причесалась и переоделась в новое платье. Потом глянула на собственное отражение в крохотном зеркальце, которое стояло на комоде, и решила, что выглядит она очень даже неплохо. Правда, личико у нее за последний месяц изрядно округлилось, но Йенсу это даже понравится, и он, вернувшись домой, наверняка одобрит ее внешний вид. Муж ведь часто подшучивал над ней, впрочем, как когда-то и ее родные в Хеддале, говорил, что она чересчур уж худенькая.

Весь остаток дня Анна провела в своей душной каморке, с нетерпением поджидая Йенса.

Но наступил вечер, и ее настроение заметно упало. Неужели Йенс пропустит первый день занятий в своей любимой консерватории, недоумевала она. Потом наступила полночь, зазвонили церковные колокола, возвещая наступление нового дня. Анна аккуратно сняла с себя обновку и улеглась в постель прямо в нижней юбке. Она точно знала, до утра никаких поездов больше не будет.

Так прошло три дня. Анна металась в неведении, не зная, что делать. Наконец она отправилась в консерваторию, дождалась окончания занятий, когда студенты веселой гурьбой высыпали на крыльцо, оживленно переговариваясь друг с другом и дымя трубками. Выискала в толпе знакомое лицо. Тот самый Фридрих, у которого они отмечали минувшее Рождество. Анна смущенно подошла к нему.

— Прошу простить меня, герр Фридрих, за то, что беспокою вас, — начала Анна, сообразив, что она даже не знает его фамилии, — но вы не видели Йенса? Он вообще появлялся в консерватории на этой неделе?

Молодой человек недоуменно уставился на нее, видно, пытаясь сообразить, кто с ним говорит. Наконец узнал и как-то странно переглянулся со своими приятелями, стоявшими рядом.

— Нет, фрау Халворсен. Вынужден огорчить вас, но Йенса я не видел. А вы не видели? — поинтересовался он у остальных.

Все отрицательно замотали головами, смущенно отводя глаза в сторону.

— Боюсь, с ним что-то случилось в Париже. Вот уже месяц, как я не получала от него известий. А ведь он должен был вернуться к началу занятий. — Анна принялась нервно крутить обручальное кольцо на пальце. — А кто-нибудь в консерватории знает о его точном местонахождении?

— Я могу поинтересоваться у преподавателя герра Халворсена. Быть может, он в курсе. Но буду с вами откровенен, фрау Халворсен. Насколько я был наслышан о его планах, Йенс намеревался обосноваться в Париже. Он мне как-то сказал, что денег у него хватит только на один год обучения в консерватории. Хотя, вполне возможно, он похлопотал о получении стипендии, чтобы продолжить учебу. Так он получил стипендию?

— Я…

Анна почувствовала, как все поплыло у нее перед глазами, и ее тут же повело в сторону. Фридрих быстро схватил ее за руку, не позволяя упасть.

— Фрау Халворсен, вам явно нездоровится, да?

— Нет-нет, все в порядке. — Она вырвала свою руку. Гордость не позволила показать постороннему человеку, как ей плохо. — Danke, герр Фридрих.

Она кое-как попрощалась с остальными кивком головы и пошла прочь, из последних сил стараясь высоко нести голову.

— О господи! О господи! — в отчаянии шептала она, то и дело спотыкаясь и останавливаясь. Брела по запруженным улицам города, возвращаясь домой. В голове шумело, было трудно дышать, а перед глазами стоял сплошной туман.

Дома она без сил рухнула на кровать. С трудом поднесла ко рту стакан с водой, стоявший на тумбочке у изголовья, с жадностью выпила. Немного полегчало. И жажда тоже отступила.

— Не может быть! Не может быть! Этого не может быть! — повторяла она как заклинание. — Если он решил остаться в Париже, то почему не забрал меня? — вопрошала она голые стены своей комнатенки, но те хранили молчание. — Он ведь не бросит меня! Нет! Ни за что! — убеждала она себя. — Он любит меня. И потом, я же его жена…

Всю ночь Анна так и не сомкнула глаз. Под утро она уже решила, что сейчас сойдет с ума от тревожных мыслей, которые теснились в ее голове одна мрачнее другой. Пошатываясь, она кое-как спустилась к завтраку и увидела фрау Шнайдер, которая стояла в холле с письмом в руках.

— Доброе утро, фрау Халворсен. Хотя оно и не такое доброе, как хотелось бы. Плохие новости. Вот получила письмо… Ваш друг герр Хогарт скончался две недели тому назад от сердечного приступа. Его родственники просят меня упаковать все его вещи. Они потом пришлют за ними подводу.

Анна в ужасе закрыла рот рукой.

— О боже! Нет! Только не это! — воскликнула она, и тут у нее все потемнело в глазах, и она потеряла сознание.

* * *

Анна пришла в себя и поняла, что находится в приватных покоях хозяйки, в ее гостиной. Лежит на диване, к голове приложена влажная тряпица.

— Ну слава богу… Очнулась, — вполголоса пробормотала фрау Шнайдер. — Я знаю, как вы его любили… Впрочем, как и я. Конечно, сильно расстроились. Тем более мужа рядом нет. А в вашем положении…

Анна проследила глазами за взглядом хозяйки, которая принялась обозревать ее живот.

— Я… Что вы хотите сказать? Какое мое положение?

— Как какое? Я имею в виду вашу беременность. Вы уже приблизительно знаете, когда появится на свет младенец? А вы такая хрупкая, фрау Халворсен. Вам надо очень беречься.

Анна опять почувствовала головокружение и испугалась, что ее сейчас вырвет прямо на бархатный диван фрау Шнайдер.

— Выпейте немного воды. — Хозяйка поднесла Анне стакан с водой.

Анна отхлебнула из стакана, а женщина между тем продолжала щебетать:

— Хочу поговорить с вами насчет будущего… Когда вернется ваш муж… Одно из моих правил — никаких детей здесь. Детские крики распугают остальных моих постояльцев.

Еще минуту тому назад Анна думала, что хуже быть не может. Но, оказывается, очень даже может.

— Однако до его возвращения я, разумеется, не выставлю вас на улицу. Это было бы просто не по-человечески. Поэтому разрешаю вам оставаться у меня до появления младенца на свет, — величественным тоном бросила хозяйка напоследок.

— Danke, — прошептала Анна, понимая, что фрау Шнайдер уже не терпится вернуться к своим обычным утренним делам. Анна медленно поднялась с дивана. — Мне уже полегчало. Спасибо за заботу. И простите, что доставила вам лишние хлопоты. — Она вежливо поклонилась и вышла из комнаты.

Весь остаток дня Анна пролежала на своей постели. Старалась лежать с закрытыми глазами и не шевелиться в надежде на то, что все то страшное, что случилось утром, больше не повторится. А еще лучше было бы, если бы она вообще взяла и умерла. Но стоило ей хоть чуть-чуть пошевелить рукой или ногой, и она понимала, что все еще жива. Что она дышит, а значит, надо собираться с силами и обдумывать, что делать дальше.

— О Господи! Помоги мне! — взмолилась она, обращаясь к Всевышнему.

Кое-как она сползла с кровати, чтобы сходить в туалет, а вернувшись к себе, сняла платье и, оставшись в короткой рубашке и штанишках, стала разглядывать свое тело. Опустила глаза вниз и сразу же заметила, как слегка округлился ее живот. Да, но почему она никогда не думала, что стала полнеть потому, что беременна?

— Ах ты, безмозглая дурочка! — принялась корить она себя. — Как же ты ни о чем не догадывалась? Наивная, глупая деревенщина! Правильно говорил герр Байер! Такая я и есть…

Она подошла к ящику, достала оттуда чернила, перо и бумагу и, усевшись на кровать, принялась писать письмо мужу в Париж.

* * *

— Вам сегодня утром пришло письмо, — объявила фрау Шнайдер, вручая Анне запечатанный конверт. Дитя, а именно так мысленно окрестила хозяйка свою хрупкую постоялицу, глянула на нее запавшими, воспаленными глазами. И, кажется, впервые за долгое время фрау Шнайдер заметила в них некий проблеск надежды. — На конверте французская марка. Наверняка это письмо от вашего мужа.

— Danke, — едва слышно прошептала в ответ Анна.

Фрау Шнайдер молча кивнула и вышла из столовой, давая возможность «дитяти» остаться наедине с письмом. За последние две недели Анна превратилась в собственную тень. Она безразлично взирала на любую еду, которую ставила перед ней хозяйка, и та через какое-то время уносила тарелки нетронутыми. Вот и сейчас фрау Шнайдер тяжело вздохнула, глянув на свою постоялицу, и пошла в судомойню мыть посуду, сложенную после завтрака в большое деревянное корыто. Подобные истории она наблюдала за свою жизнь много раз. Конечно, ей было жаль Анну, она даже испытывала к ней нечто похожее на сочувствие и очень надеялась, что письмо, которое она только что вручила, как-то выправит сложившуюся ситуацию. Впрочем, фрау Шнайдер уже давно приучила себя к тому, что не стоит сильно вникать в проблемы своих жильцов. В конце концов, это их жизнь, и, как бы драматично ни складывались их жизненные обстоятельства, им самим выпутываться из них.

Поднявшись к себе в комнату, Анна трясущимися пальцами вскрыла конверт. Несколько недель тому назад она написала мужу письмо, адресовав его в замок. Сообщила Йенсу о том, что ждет ребенка. И вот наконец пришел долгожданный ответ от него.

Париж

13 сентября 1877 года

Моя дорогая Анна!

Прости, что так затянул с ответом. Но я решил, что прежде обустроюсь на новом месте, а уже потом отвечу тебе. Я сейчас снимаю квартиру в Париже и беру уроки композиции у Августа Терона, известного профессора музыки. Он очень помог мне в совершенствовании композиторских навыков. Баронесса фон Готфрид проявила большую щедрость ко мне. Фактически она стала моим спонсором. В ноябре моя покровительница планирует устроить специальное суаре, на котором у меня будет возможность выступить со своими произведениями перед парижским обществом.

Я говорил тебе перед отъездом, что посчитал неудобным рассказывать баронессе о твоем существовании, но на самом деле все обстоит несколько иначе. Просто я не хотел тогда расстраивать тебя. А правда такова: деньги наши закончились, и, если бы не помощь баронессы, мы бы сейчас с тобой жили в канаве. Уезжая из Лейпцига, я оставил тебе все, что у меня было. Знаю, у тебя есть еще кое-какие деньги, которые тебе дала фрекен Олсдаттер. Так что очень надеюсь на то, что ты не голодаешь.

Анна, понимаю, ты можешь воспринять мой отъезд и отказ возвратиться в Лейпциг как некий акт предательства по отношению к тебе и к нашей любви. Но, пожалуйста, верь мне! Я люблю тебя. Повторяю, я тебя ЛЮБЛЮ! А сделал я это все исключительно ради нас с тобой и нашего будущего. Как только моя музыка получит признание и я смогу обеспечить нашу материальную независимость, я тотчас же приеду за тобой. Верь мне, моя любовь! Я клянусь этим на Библии, которая для тебя поистине священна. Клянусь нашим браком, Анна.

Пожалуйста, умоляю тебя, Анна. Дождись меня, как ты и обещала. И постарайся понять, что я делаю это только ради нас с тобой. Понимаю, тебе будет трудно поверить мне, но ты постарайся. Пойми, так будет лучше для нас обоих.

Скучаю по тебе, любовь моя, сильно скучаю.

Люблю тебя всем сердцем.

Твой Йенс

Письмо само выпало из рук Анны, а она, обхватив голову руками, попыталась остановить вихрь мыслей, завертевшихся в ее сознании. Первое, что озадачивало: ни малейшего упоминания о ребенке. Неужели Йенс не получил ее письмо? И как долго ей придется ждать его?

«Этот человек разобьет вам сердце и разрушит вашу жизнь», — вспомнила она слова герра Байера, сказанные им когда-то в разговоре с ней. Вспомнила и почувствовала, как тает ее решимость и впредь безоговорочно доверять своему мужу.

* * *

Кое-как Анна протянула весь следующий месяц. Она и понятия не имела, когда может состояться возвращение Йенса домой, а между тем деньги, которые дала ей фрекен Олсдаттер, тоже продолжали стремительно таять, монетка за монеткой, и так изо дня в день. Надо подыскать себе какую-нибудь работу в городе, решила она в конце концов.

В течение недели она исходила весь Лейпциг, пытаясь устроиться в каком-нибудь кафе на раздаче или, на худой конец, посудомойкой. Но стоило потенциальному нанимателю увидеть ее раздавшийся живот, и он лишь отрицательно мотал головой, и она уходила ни с чем.

— Фрау Шнайдер, может, вам нужна какая помощь на кухне? Или нужно убирать в номерах? — поинтересовалась она однажды у хозяйки. — Герра Хогарта больше нет. Муж пока тоже не вернулся. Вот я и не знаю, чем себя занять. А так хоть какую-то пользу принесу.

— Вообще-то работы у нас море, самой разной… Если вы уверены в своих силах, — фрау Шнайдер окинула Анну внимательным взглядом, — то да, пожалуй, от лишней пары рук я не откажусь.

Вначале фрау Шнайдер определила Анну на кухню, чтобы та готовила завтраки для постояльцев. Что означало следующее: каждое утро она должна была подниматься с постели в половине шестого. Потом, уже после завтрака, перемыв всю посуду, она обходила все комнаты и меняла постельное белье в тех номерах, где это было нужно. Какое-то время после обеда она была свободна, но уже к пяти вечера должна была снова быть на кухне. Чистила картошку, готовила ужин. Какая ирония судьбы, размышляла порой Анна, усмехаясь про себя. Крутиться целыми днями на кухне, и это при том, что у нее никогда не было никаких склонностей к подобным занятиям. А в принципе, изо дня в день тяжелый, изнурительный труд. Набегавшись в течение дня по лестнице, туда-сюда, вверх-вниз, она чувствовала, как ноет живот от этой беготни. Правда, был и плюс. К себе в комнату она возвращалась такой измотанной, что тут же засыпала как убитая.

— Вот чем все кончилось! — мысленно воскликнула Анна однажды, лежа в кровати и размышляя о том, к чему она пришла в итоге. — Восходящая звезда Христиании за какие-то считаные месяцы превратилась в обычную посудомойку.

После чего Анна, по своему обыкновению, сотворила вечернюю молитву. Особенно горячо она молилась о том, чтобы муж вернулся.

— Господи всемилостивый, — шептала она. — Дай мне силы на то, чтобы и впредь сохранить свою любовь к мужу и доверие к нему. Не дай мне усомниться в том, что он поступает правильно. Искорени из моего сердца всяческое сомнение в его благих помыслах.

* * *

Наступил ноябрь, подули холодные, пронизывающие до костей ветра. Как-то ночью Анна почувствовала нестерпимую боль в животе. Не с первой попытки, но все же ей удалось зажечь керосиновую лампу, которая стояла на столике возле изголовья. Анна поднялась с кровати и слегка выпрямилась, чтобы немного уменьшить боль. И тут, к своему ужасу, увидела, что все простыни перемазаны кровью. Между тем приступы боли стали повторяться, и чем дальше, тем острее. Анна с трудом сдерживала крик. Слишком напуганная тем, что с ней творилось, она не стала звать никого на помощь. Боялась, что это может вызвать неудовольствие со стороны фрау Шнайдер. Так она промучилась весь остаток ночи, а когда забрезжил рассвет, то она увидела, что между ее ног неподвижно лежит крохотный новорожденный младенец. Она разглядела тонкий кусочек кожи, который протянулся от его пупка куда-то к ней. Не в силах более сдерживать свой ужас от всего увиденного, она издала истошный крик, вложив в него всю свою боль, все свои страхи и весь остаток сил, которые еще теплились в ней после этой бессонной ночи. На крик тут же прибежала фрау Шнайдер. Ей хватило и одного взгляда на постель, чтобы понять, что происходит, и она опрометью выбежала из комнаты, чтобы поскорее привести к роженице повитуху.

Анна очнулась от забытья, от того беспорядочного и лихорадочного сна, в котором она пребывала последние пару часов, от прикосновения чьих-то ласковых и мягких рук. Эти руки осторожно отбросили ей волосы со лба и положили туда влажную тряпицу.

— Ну же, милая, потерпите еще немного, — негромко обратился к ней незнакомый женский голос. — Сейчас я перережу пуповину, а потом приведу вас в порядок.

— Она что, умирает? — В ее сознание ворвался резкий голос фрау Шнайдер. — Да, надо мне было выставить ее вон в ту же самую минуту, как только я узнала о том, что она беременна. Вот до чего доводит неразумная доброта!

— Нет, с молодой женщиной все будет в порядке. Она оправится. А вот младенец, к несчастью, мертворожденный.

— Конечно, неприятная история. Однако мне пора заниматься другими делами. — С этими словами фрау Шнайдер выплыла из комнаты Анны с недовольной, брезгливой миной на лице.

Через час с небольшим Анну помыли и уложили на чистые простыни. Повитуха запеленала младенца в какую-то шаль и протянула его Анне, чтобы та попрощалась со своим первенцем.

— У вас, моя дорогая, была девочка. Но вы не переживайте. Думаю, в будущем у вас еще обязательно будут детки.

Анна взглянула на прелестное личико своей мертворожденной дочурки. Правда, кожа уже приобрела синеватый оттенок. Она нежно поцеловала девочку в лобик. Горе было настолько оглушительным, что у Анны даже не нашлось слез. Она лишь безвольно позволила повитухе забрать ребенка из ее рук и унести прочь.

33

— Ну вот! Вы немного окрепли, и теперь можно поговорить с вами более серьезно, — промолвила фрау Шнайдер, забирая с колен Анны тарелку с нетронутым завтраком. «Дитя», как мысленно окрестила Анну хозяйка, провалялась в кровати еще с неделю после родов. У нее просто не было сил, чтобы встать на ноги. Однако фрау Шнайдер все же решила, что пора и меру знать. Побездельничала немного, и хватит.

Анна вяло кивнула в ответ. Она уже наперед знала все то, что собирается сообщить ей хозяйка. Ну и пусть себе вышвыривает ее на улицу, если ей так хочется. Ей сейчас все равно.

— Как я понимаю, вы за всю осень не получили от мужа ни одного письма.

— Да.

— Он сообщил вам, когда вернется?

— Нет. Только написал, что вернется.

— И вы все еще верите ему?

— А зачем ему обманывать меня?

Фрау Шнайдер глянула на Анну с нескрываемой жалостью. Какая наивность!

— У вас есть деньги, чтобы заплатить мне за проживание на минувшей неделе?

— Да.

— А как насчет следующей недели? И, кстати, остальных недель тоже?

— Я не смотрела, фрау Шнайдер, что у меня там осталось в запасе. Сейчас посмотрю.

Анна пошарила рукой под матрасом и извлекла оттуда железную коробочку со своими сбережениями.

Впрочем, фрау Шнайдер и без того знала, сколько монеток хранится в заветной коробочке. Немного, совсем немного… пару штук… Она молча наблюдала за тем, как «дитя» открыла коробку. Голубые глаза Анны мгновенно наполнились страхом. Она молча достала из жестянки две монетки, протянула их хозяйке и тут же захлопнула крышку.

— Danke, — промолвила фрау Шнайдер и добавила: — А как насчет оплаты повитухи? Вы можете прямо сейчас дать мне денег, чтобы я рассчиталась с ней? Она, уходя, оставила мне счет. А потом все эти расходы, связанные с упокоением вашего младенца. Он ведь до сих пор лежит в городском морге. Конечно, девочку можно упокоить и в общей могиле для нищих. Но если вы хотите похоронить ее по-людски, со службой, с могилкой на кладбище, то за это тоже придется платить.

— А сколько это будет стоить?

— Понятия не имею. Но явно больше того, чем вы сейчас располагаете, если уж честно.

— Вы правы, — уныло согласилась с ней Анна.

— Дитя мое, я отнюдь не самая плохая женщина. Но и не ангел. Да, вы мне нравитесь, я к вам даже по-своему привязалась. Это правда. Я знаю, что вы хорошая богобоязненная девочка. И во всех ваших бедах повинен только муж. К тому же я не настолько бессердечна, чтобы взять вот так и вышвырнуть вас на улицу. Особенно после того, что вы пережили. Но давайте взглянем на вашу ситуацию БЕЗ ПРИКРАС. Такой, как она есть. Ваша комната — это самое лучшее, что я могу предложить своим постояльцам. Тех денег, что вы заработали у меня, помогая по хозяйству, едва ли хватит, чтобы покрыть стоимость проживания всего лишь за две ночи из семи, если брать понедельную оплату. Имеются у вас и другие задолженности…

Фрау Шнайдер метнула на Анну быстрый взгляд, ожидая увидеть хоть какую-то реакцию на ее лице. Никакого проблеска в мертвых, неподвижных глазах. Тогда она тяжело вздохнула и продолжила:

— Поэтому я предлагаю вам следующее. Вы и впредь будете помогать мне по дому. Но начнете работать уже полный день и будете работать до тех пор, пока не вернется ваш муж, если он вообще когда-нибудь вернется. Пока же вам придется переехать в комнату для прислуги. Она расположена в заднем крыле дома, прямо за подсобкой. Проживание пойдет в счет зарплаты. Питаться станете тем, что останется от завтраков и ужинов. Вдобавок ко всему я одолжу вам деньги, чтобы вы могли рассчитаться с повитухой и упокоить свою дочку как положено, по-христиански. Ну и что вы мне скажете в ответ на мое предложение?

Анна молчала. Ей нечего было сказать. У нее вообще не было в голове ни мыслей, ни слов. Она лишь физически присутствовала в этом мире. Но выбора тоже не было, и она послушно, словно автомат, кивнула головой.

— Вот и прекрасно! Значит, решено! Завтра вы перетащите все свои пожитки в вашу новую комнату. Тут объявился один господин, который хочет снять вашу комнату на целый месяц.

Фрау Шнайдер повернулась к дверям, уже взялась своей большой ловкой рукой за дверную ручку, но тут снова развернулась лицом к Анне, слегка нахмурившись.

— И вы даже не собираетесь сказать мне спасибо, дитя мое? Другие на моем месте в два счета вышвырнули бы вас вон.

— Спасибо, фрау Шнайдер, — повторила Анна, словно попугай.

Хозяйка что-то недовольно буркнула, выходя из комнаты. Анна поняла, что выказала мало благодарности. Она закрыла глаза, пытаясь отключиться от всего на свете. Как бы ей хотелось сейчас оказаться где-нибудь там, где никому нет до нее дела. Чтобы ее оставили одну и навсегда.

В холодный и ветреный день в самом начале декабря Анна отправилась на городское кладбище. Долго стояла в полном одиночестве возле могилки своей дочери.

Сольвейг Анна Халворсен.

Бог, в которого она всегда верила, любовь, ради которой она пожертвовала всем, и вот, наконец, ее крохотная дочурка… Все ушли, все ушло, и ничего не осталось.

В последующие три месяца Анна не жила, а просто тупо существовала. Она работала от темна и до темна. Фрау Шнайдер умело воспользовалась сложившейся ситуацией, буквально закабалив ее теми финансовыми обязательствами, которые она опрометчиво дала хозяйке, когда хворала. Что ни день, хозяйка, вальяжно развалившись в кресле в своих приватных покоях, нагружала Анну все новыми и новыми обязанностями. По ночам, укладываясь на свой соломенный тюфяк в крохотной каморке, пропахшей помоями, долетавшими сюда из судомойни и из выгребной ямы на заднем дворе, Анна моментально отключалась, настолько она уставала за день. Сразу же погружалась в тяжелый сон, но без каких-либо сновидений. Она ни о чем не думала, ни о чем не мечтала.

Ей просто не о чем было мечтать.

Когда же она отважилась как-то раз поинтересоваться у хозяйки, сколько ей еще осталось платить по долгам и когда она сможет наконец получить хоть какое-то жалованье, та лишь злобно фыркнула в ответ:

— Неблагодарная девчонка! Я забочусь о том, чтобы у тебя была крыша над головой, кормлю тебя… А тебе, видите ли, этого мало! Подавай тебе больше!

«Нет, это тебе подавай больше», — подумала про себя Анна, ложась спать в ту ночь. Фрау Шнайдер взвалила на плечи Анны практически всю работу в доме. Она одна тянула на себе весь пансион. И понимала, что надо срочно искать другое место, такое, где она смогла бы заработать хоть какие- то крохи. Она стянула с себя платье и обозрела в зеркале свое исхудавшее лицо. Самая настоящая крыса с помойки, подумала она, разглядывая собственное отображение. Истощенная донельзя, в лохмотьях, пропахшая чужой грязью и потом. Кто возьмет на работу такую замарашку? Кто прельстится на эту оборванку?

А не написать ли ей фрекен Олсдаттер, мелькнуло у нее как-то раз. Или, может быть, вообще броситься к ногам родителей и вымолить у них прощение? Но когда она поинтересовалась в закладной лавке, сколько бы они могли дать за то перо, которое когда-то подарил ей Ларс, то оказалось, что вырученных денег не хватит даже на то, чтобы отправить письмо в Норвегию.

Да и чувство собственного достоинства, те крохи, которые еще остались от него, подсказывали Анне, что она сама повинна во всех тех несчастьях, какие свалились ей на голову, а потому никакого сострадания и жалости она не заслуживает.

Так минуло Рождество. Наступил январь. Морозы и холода выстудили последние капли надежды, которые все еще питали Анну. Но вот не осталось ни веры, ни надежды. Сейчас, молясь на ночь, она молила Господа уже не о спасении, не о всепрощении, а лишь о том, чтобы не проснуться утром.

— Да и нет никакого Бога… Все это сплошные выдумки… Все ложь… — прошептала она как-то раз, прежде чем забыться беспробудным сном.

Но вот однажды вечером, уже в марте месяце, в кухню неожиданно вплыла фрау Шнайдер. Вид у нее был самый что ни на есть взволнованный. Анна как раз чистила овощи для ужина постояльцам.

— Анна, тебя хочет видеть какой-то господин.

Анна взглянула на хозяйку, мгновенно просветлев лицом.

— Нет-нет, это не твой муж. Я проводила этого господина в свои апартаменты. Сними фартук, вымой лицо и немедленно ступай к нему.

Сердце у Анны ушло в пятки. А вдруг это герр Байер, подумала она. Приехал, чтобы поиздеваться над ней вдоволь. Ну и пусть, обреченно решила она, направляясь по коридору в гостиную фрау Шнайдер. Ей сейчас все равно. Анна робко постучала в дверь и вошла в комнату.

— Фрекен Ландвик! Точнее, фру Халворсен, как положено обращаться к вам ныне. Как поживаете, моя маленькая певчая птичка?

— Я… — Анна оцепенело уставилась на господина, который показался ей этаким редким экспонатом из ее прошлой жизни. Из давно забытой жизни…

— Подойди же, дитя, поближе. Поговори с герром Григом, — медоточивым голосом подсказала ей фрау Шнайдер. — Сейчас что-нибудь скажет… Она у нас говорит только тогда, когда сама захочет, — ядовито добавила она.

— Да, она всегда была мужественной девочкой, гордой, правда, немного упрямой и своенравной. Что ж, мадам, приходится мириться. Таковы издержки артистического темперамента.

— Артистического темперамента? — Фрау Шнайдер окинула Анну презрительным взглядом. — А я думала, что она просто мужняя жена. Вот только и муж куда-то пропал бесследно…

— Муж этой женщины — прекрасный музыкант, это так. Но она сама — это истинный талант. И в их семье первую скрипку, несомненно, играет именно она. Неужели вы, мадам, ни разу не слышали, как она поет? У нее ведь дивный голос. Таких прекрасных голосов я и не слышал… Конечно, если не считать мою дорогую жену Нину…

Анна молча слушала, как эти двое говорят о ней, мысленно наслаждаясь тем эффектом, который произвели слова маэстро Грига на ее хозяйку. Воистину, фрау Шнайдер только что пережила самое настоящее потрясение.

— Какая жалость! — воскликнула она. — Ведь если бы я знала о ее талантах, то непременно пригласила бы в гостиную попеть что-нибудь для моих постояльцев. А сама аккомпанировала бы ей на пианино. Я, конечно, всего лишь любитель, но музыкой интересуюсь очень живо.

Фрау Шнайдер ткнула пальцем в допотопное пианино, стоявшее в углу комнаты. За все то время, что Анна прожила в пансионе, она ни разу не слышала, чтобы хозяйка прикасалась к инструменту или тем более что-то играла на нем.

— О, вы наверняка скромничаете, мадам! — любезно расшаркался перед ней Эдвард Григ и тут же переключил все свое внимание на Анну. — Мое бедное дитя, — перешел он на норвежский, чтобы мадам не имела возможности подслушать все то, о чем они станут говорить дальше. — Я только недавно приехал в Лейпциг, и мне сразу же отдали ваше письмо. У вас очень изможденный вид. Простите меня… Знай я, в каких ужасных обстоятельствах вы сейчас пребываете, я бы обязательно приехал пораньше…

— Герр Григ, пожалуйста, не стоит хлопотать обо мне. У меня все хорошо.

— Увы, дитя! Но мне вполне очевидно, что у вас все плохо. Очень плохо. И я с огромным удовольствием помогу вам, чем смогу. Вы еще что-то должны этой ужасной особе?

— Не думаю, мой господин. Она не платила мне жалованья за последние шесть месяцев. Полагаю, все мои долги уже давным-давно погашены. Впрочем, вполне возможно, она думает иначе.

— Бедное, бедное дитя! — проговорил маэстро нарочито жизнерадостным тоном, чтобы фрау Шнайдер, которая продолжала пожирать его глазами, не догадалась, о чем они говорят. — А сейчас я попрошу вас принести мне стакан воды. А потом ступайте к себе и быстро упакуйте свои вещи. После чего вы немедленно покинете этот дом. Я буду ждать вас в пивном погребке «Биркеллер» на углу Элстерстрабе. Ступайте, а я пока улажу все ваши дела с фрау Шнайдер.

— Я только что попросил фру Халворсен принести мне немного воды, — обратился он к фрау Шнайдер уже на немецком. — Совсем жажда замучила.

Фрау Шнайдер молча кивнула, и Анна заторопилась к себе в подсобку, наспех побросала вещи в дорожную сумку, как ей велел герр Григ. А затем наполнила стакан водой из кувшина и понесла его в гостиную. Свою сумку она оставила за дверью, а сама вошла в комнату.

— Спасибо, мое дитя, — поблагодарил маэстро, когда Анна подала ему стакан с водой. — Что ж, а сейчас я вынужден откланяться. Да и у вас наверняка есть дела. Перед отъездом обязательно навещу вас. — Григ повернулся к фрау Шнайдер, чтобы попрощаться с ней, но при этом успел украдкой подмигнуть Анне, которая поспешно ретировалась из комнаты, схватила свою дорожную сумку и опрометью выбежала на улицу.

Возле погребка Анна промаялась в ожидании Грига минут двадцать, совершенно оглушенная всем тем, что случилось с ней в течение последнего часа. Наконец она увидела знакомую фигуру своего спасителя, шагающего к ней по тротуару.

— Ну-с, милейшая фру Халворсен, когда-нибудь ваш непутевый муж должен будет возместить мне в полном объеме все, что я сейчас потратил на ваш выкуп!

— О господи! Неужели она заставила вас заплатить за меня?

— Хуже! Денег она не потребовала, но прицепилась ко мне, чтобы я исполнил свой концерт ля минор на этом ее ужасном инструменте. Его уже давно пора пустить в печь на дрова, чтобы согревать ее тучные телеса в зимнее время. — Григ издал короткий смешок, подхватывая вещи Анны. — Пришлось пообещать этой даме, что я обязательно сыграю для нее. Разумеется, это тот редкий случай, когда я вовсе не намерен держать свое слово. Сейчас мы возьмем на площади экипаж, и он отвезет нас на Талстрабе. А вы по пути расскажете мне, что вам пришлось пережить в лапах этого чудовища по имени фрау Шнайдер. Словно в сказке, вы — Золушка, она — злая мачеха, запершая вас на кухне и превратившая в свою прислугу. Только двух уродин-сестриц не хватает!

Григ помог Анне сесть в экипаж. И в этот момент она вдруг почувствовала себя самой настоящей принцессой из сказки, которую так неожиданно спас принц.

— Сейчас мы направляемся в дом моего доброго друга и издателя всех моих музыкальных произведений Макса Абрахама, — пояснил Григ.

— Он меня ждет? — удивилась Анна.

— Нет, моя дражайшая мадам, он вас не ждет. Но уверен, услышав о тех невзгодах, через которые вам пришлось пройти, он будет счастлив предоставить вам свой кров. Я сам часто квартирую в его апартаментах, когда приезжаю в Лейпциг. Вам там будет вполне комфортно. А потом мы подыщем вам другое жилье. Пока же я готов спать хоть на рояле, если потребуется освободить место для вас.

— Ах, пожалуйста! Я вовсе не хочу, чтобы у вас по моей вине возникали какие-то проблемы или неудобства, мой господин.

— Уверяю вас, никаких неудобств, дорогая мадам. Это всего лишь шутка, — ласково улыбнулся ей ответ Григ. — В доме Макса полно свободных комнат. Так расскажите же мне, дитя мое, как вы умудрились свалиться в такую бездну с тех звездных высот, на которых пребывали, когда я видел вас в последний раз?

— Я…

— Впрочем, ничего не рассказывайте! — Григ слегка взмахнул рукой, потом разгладил свои усы. — Дайте-ка я сам все вам расскажу! Итак, заботы герра Байера стали чересчур навязчивыми, да? Вполне возможно, он даже сделал вам предложение. А вы ему отказали, потому что на тот момент были уже влюблены в нашего ветреного красавца-скрипача и будущего композитора. Он сообщил вам, что собирается отправиться на учебу в Лейпциг, и вы решили выйти за него замуж и поехать вместе с ним. Я прав?

— Ах, мой господин, пожалуйста, не смейтесь надо мной. — Анна сокрушенно покачала головой. — Наверное, вам уже кто-то поведал нашу историю. Потому что все, что вы только что сказали, правда, от первого и до последнего слова.

— Фру Халворсен… Можно я буду звать вас просто Анной?

— Конечно.

— Недавно герр Хеннум рассказал мне о вашем внезапном исчезновении, но всех подробностей я не знал. Впрочем, все это очевидно. В Христиании уже давно ходили разговоры о том, что намерения герра Байера относительно вас простираются много дальше, чем просто озабоченность вашей певческой карьерой. Так ваш муж, тот скрипач, он все еще в Париже?

— Полагаю, да, — невольно удивилась Анна осведомленности композитора.

— Не удивлюсь, если он до сих пор обитает в роскошных апартаментах своей покровительницы, имя которой баронесса фон Готфрид.

— Понятия не имею, где он обитает. Уже много месяцев я не получаю о нем никаких известий. Я даже более не считаю его своим мужем.

— Моя дорогая Анна. — Григ ласково погладил ее руку. — Вы много перестрадали. К несчастью, баронесса обожает оказывать покровительство молодым талантам из мира музыки. И чем они моложе и красивее, тем лучше для них.

— Простите, мой господин. Но мне совершенно не интересны все эти подробности.

— Разумеется, разумеется. Простите мою опрометчивость. Но есть и хорошая новость во всем том, что случилось. Совсем скоро ваш муж надоест баронессе, и она переключится на новый объект, а он в итоге снова окажется рядом с вами. — Григ бросил короткий взгляд на свою собеседницу. — Я же не раз повторял, что вы, Анна, олицетворяете душу моей Сольвейг. Вы тоже, как и она, дождетесь возвращения своего мужа.

— Нет и еще раз нет! — ожесточенно воскликнула Анна и нахмурилась. Проницательность маэстро задела ее за живое. — Я не Сольвейг, и я не стану ждать возвращения Йенса. Он мне больше не муж, а я ему — не жена.

— Пусть так, Анна. Но пока не будем об этом, ладно? Вы сейчас со мной, и вы в полной безопасности. А я постараюсь сделать все возможное, чтобы помочь вам. — Григ замолчал. Между тем карета остановилась возле красивого белокаменного здания в четыре этажа. Величественный фасад украшали высокие арочные окна. Анна сразу же узнала это здание. Здесь размещается музыкальное издательство, сюда она когда-то принесла свое письмо, адресованное Эдварду Григу. — Однако давайте сделаем с вами так, — снова подал голос композитор. — Соблюдем благопристойность, по крайней мере. Пусть другие думают, что вам довелось пережить тяжелые времена и нужду в ожидании возвращения мужа из Парижа. Понимаете, о чем я, Анна? — Его блекло-голубые глаза встретились с глазами Анны, и в этот момент он слегка пожал ей руку.

— Да, мой господин.

— Пожалуйста, зовите меня просто Эдвард. Ну вот мы и приехали наконец, — промолвил Григ, выпуская руку Анны из своей ладони. — Идемте же и объявим хозяину о своем прибытии.

Анну, все еще пребывающую в полном тумане от всех калейдоскопических событий минувшего дня, служанка тут же препроводила в красивые, наполненные воздухом комнаты, расположенные в мансарде. И наконец-то Анне снова представилась волшебная возможность погрузиться в ванну. Анна долго соскребала с себя въевшиеся за последние месяцы грязь и копоть, потом переоделась в прелестное шелковое платье, которое каким-то волшебным образом появилось на ее кровати под балдахином. Странно, но платье оказалось того изумрудно-зеленого цвета, который так шел ей. Более того, оно было ей как раз впору, идеально подчеркивая все изгибы хрупкого тела.

Анна подошла к огромному окну и зачарованно глянула на Лейпциг, раскинувшийся внизу. Среди окружающего великолепия в памяти стали постепенно таять картинки недавнего прозябания в тесной конуре, куда ее определила на постой хозяйка пансиона. Анна направилась вниз, размышляя по дороге, что если бы не герр Григ, то она бы до сих пор чистила картошку на закопченной кухне фрау Шнайдер.

Горничная сопроводила ее в столовую, и вот Анна уже сидит за длинным столом между Эдвардом, как ей велено называть великого композитора, и хозяином дома герром Абрахамом. Он встречал их, когда они приехали, и Анна в самую первую минуту уловила доброжелательность его глаз, поблескивающих за круглыми стеклами аккуратных очков. За столом сидели и другие музыканты. Слышался веселый смех. Еда тоже была отменной. Несмотря на то что все последние месяцы Анна откровенно голодала, сейчас она попросту не могла съесть много. Ее желудок уже отвык переваривать такое количество пищи. Поэтому вместо того, чтобы наброситься на еду, она тихонько сидела на своем месте, внимательно слушала, о чем беседуют гости за столом, время от времени пощипывая себя за локоть. Да уж не приснилось ли ей все происходящее?

— Эта красивая дама, — промолвил Григ, поднимая свой бокал с шампанским, — самая талантливая певица в современной Норвегии. Вы только взгляните на нее! Это же вылитая Сольвейг! Именно ее образ и вдохновил меня в этом году на написание нескольких песен, выдержанных в народной манере.

Гости немедленно стали приставать к Григу с просьбами, чтобы он наиграл им эти песни, а Анна бы спела их.

— Друзья, давайте чуть позже, и то если у Анны еще остались на это силы. Ей ведь пришлось пережить очень тяжкое время, оказавшись в заложницах у самой зловредной старухи во всем Лейпциге!

Композитор тут же поведал собравшимся историю ее спасения. Гости сочувственно охали и ахали, а Анна усилием воли гнала из своей памяти страшные воспоминания обо всем том, через что ей пришлось пройти.

— А я уже переживал, что моя муза исчезла бесследно! Но вот она, слава богу, живая и невредимая. Нашлась в Лейпциге и сидит сейчас перед нами! — с ликующими нотками в голосе закончил маэстро свой рассказ. — Предлагаю тост за здоровье Анны!

— За Анну!

Гости разом вскинули свои бокалы и выпили до дна за ее здоровье.

После ужина Эдвард жестом пригласил Анну подойти к роялю и разложил перед ней ноты.

— А сейчас, Анна, в знак благодарности за то, что я вызволил вас из плена, не смогли бы вы спеть кое-что для меня? Например, вот эту песенку. «Первый цветок примулы». Ее, кстати, еще никто не исполнял. Потому что она писалась специально для вас. Ступайте же сюда. — Григ похлопал по вертящемуся стулу у рояля, приглашая Анну присесть на него. — Садитесь рядом со мной. Порепетируем пару минут.

— Мой господин… Эдвард, — пробормотала она в полном смятении. — Я так давно не пела.

— Вот и хорошо! Значит, голосок ваш отдохнул, и вы сейчас запоете, словно птичка. Послушайте, как это звучит.

Анна стала слушать то, что принялся наигрывать ей Григ. Ах, если бы они были только вдвоем… Одно дело — совершать ошибки наедине с наставником, и совсем другое — на публике, да еще в присутствии таких высокоуважаемых господ. Но вот композитор объявил, что они готовы. Собравшиеся с нетерпением воззрились на них.

— Пожалуйста, Анна, поднимитесь со стула. Так вам будет легче контролировать свое дыхание. Слова сумеете прочитать через мое плечо?

— Да, Эдвард.

— Тогда вперед!

Зазвучали первые аккорды, и Анна почувствовала, как напряглась буквально каждая клеточка ее тела. Голосовые связки очень долго томились в бездействии, а потому она и понятия не имела, какие звуки польются из ее горла, когда она откроет рот. И действительно, первые несколько нот были немного сумбурными, голос еще не вполне подчинялся ей. Но, по мере того, как прекрасная музыка вливалась ей в душу, голос креп и воспарял ввысь, обретая былую мощь и красоту.

Во всяком случае, к концу номера Анна поняла, что не ударила в грязь лицом. И бурные аплодисменты были тому красноречивым подтверждением. Гости наперебой стали кричать «Бис!», требуя повтора.

— Превосходно, моя дорогая Анна! Просто превосходно! Как я и предполагал… Так ты включишь эту песню, Макс, в свой каталог?

— Само собой. Но мы еще дополнительно устроим концерт в зале Гевендхауза, на котором прозвучат и другие народные песни, написанные тобой. И именно в ангельском исполнении Анны. Мне совершенно очевидно, что все эти песни действительно написаны только для ее неповторимого голоса.

Макс Абрахам отвесил Анне почтительный поклон.

— Все устроим, как ты скажешь! — пообещал Григ и с улыбкой взглянул на Анну, которая уже с трудом сдерживала зевоту.

— Моя дорогая девочка! Да вы совсем без сил. Думаю, гости поймут вас правильно и простят, если вы отправитесь отдыхать прямо сейчас! — воскликнул Макс к вящему облегчению Анны. — Как нам поведал Эдвард, вам действительно пришлось пережить необыкновенно тяжелые времена.

Григ тоже поднялся из-за рояля и поцеловал руку Анне.

— Доброй ночи, Анна.

Анна мигом преодолела три лестничных пролета и вошла к себе в комнату. Горничная как раз подкладывала очередную порцию дров в печку. На широкой двуспальной кровати уже лежала приготовленная для Анны ночная сорочка.

— Могу ли я поинтересоваться у вас, кому принадлежат эти чудесные вещи? Они все мне точно по размеру.

— Это вещи Нины, жены Эдварда Грига. Маэстро сказал мне, что у вас нет при себе никаких вещей, и попросил, чтобы я подыскала что-нибудь подходящее из гардероба фрау Григ, — ответила служанка и начала расстегивать пуговицы на платье, чтобы помочь Анне снять его.

— Спасибо, — немного смутилась та, уже отвыкшая от того, чтобы ее раздевала служанка. — А сейчас можете ступать к себе.

— Доброй ночи, фрау Халворсен.

Служанка вышла из комнаты. Анна разделась и натянула на себя ночную сорочку из мягкого поплина, затем улеглась на кровать и с наслаждением вытянулась между свежими льняными простынями.

Впервые за многие и многие месяцы она молилась, прося у Бога прощения за то, что отвернулась от Него, за то, что потеряла веру. Потом закрыла глаза. Она слишком устала, чтобы думать о чем-то еще. И почти сразу же погрузилась в глубокий сон.

* * *

История чудодейственного спасения Анны из когтей зловредной старухи по имени фрау Шнайдер наделала много шума в Лейпциге. В последующие недели только и разговоров, причем изрядно приукрашенных, было о ней и о ее приключениях. А между тем знаменитый ментор Анны продолжал знакомить ее с музыкальной общественностью города и с самыми влиятельными и знатными горожанами, благо все двери были распахнуты перед ними. Они побывали на нескольких приемах и парадных ужинах в самых красивых особняках Лейпцига. Естественно, Анну всякий раз просили что-нибудь спеть. В качестве платы за ужин, как шутливо заметил однажды Эдвард Григ. Она также приняла участие в нескольких музыкальных вечерах вместе с другими певцами и композиторами.

Григ всегда представлял свою протеже как «живое воплощение всего чистого и прекрасного, что есть на моей родине» или как «мою несравненную музу из Норвегии». Исполняя его песни про стада коров, цветы, фьорды и горы, Анна порой ловила себя на мысли, а не обмотаться ли ей национальным флагом Норвегии. И тогда герр Григ стал бы размахивать ею перед публикой. Конечно, она не стала бы сопротивляться. Ведь для нее это такая неслыханная честь… Сам великий композитор проявил интерес к ее персоне. А уж если сравнить ту жалкую жизнь, которую она влачила в Лейпциге до его приезда сюда, с тем, как живется ей сейчас, так это и вообще было чудом из чудес. Каждый миг ее новой жизни был абсолютным чудом…

За последнее время она познакомилась со многими выдающимися композиторами современности. Самым запомнившимся и волнующим знакомством стала встреча с Петром Чайковским. Его романтическую, наполненную страстью музыку Анна просто обожала. Композиторы часто захаживали к Максу Абрахаму, под руководством которого издательский дом С. Э. Питерс превратился в одно из самых престижных и влиятельных издательств Европы, занимающихся выпуском музыкальных произведений.

Собственно, само издательство располагалось в том же доме, где жил Макс. Анне нравилось спускаться на цокольный этаж и разглядывать там стопки свежеотпечатанных нот в красивых переплетах, с запоминающимися обложками светло-зеленого цвета. Она могла часами любоваться нотами таких корифеев музыки, как Бах или Бетховен. Да и сам полиграфический процесс, который совершался в полуподвальном помещении внизу, тоже привлекал своей новизной. Так интересно было наблюдать за тем, как из печатных машин буквально на твоих глазах на огромной скорости выскакивают страница за страницей, испещренные нотными знаками.

Хорошая еда, полноценный отдых, а главное — забота и внимание всех домочадцев сделали свое дело. Постепенно Анна окрепла и обрела прежнюю уверенность в собственных силах.

Конечно, вероломство Йенса, его предательство по отношению к ней нет-нет да и напоминали о себе, и тогда Анна моментально вскипала от холодной ярости. А потому она старалась изо всех сил гнать из головы мысли и о муже, и о его поступке. К тому же она уже больше не наивная девочка, свято верящая в любовь, а взрослая женщина, чей талант может обеспечить все ее потребности.

Приглашения для участия в концертах теперь поступали регулярно, не только из Германии, но и из-за рубежа. На сей раз Анна озаботилась тем, чтобы взять под свой контроль все финансовые дела. Больше она не попадет в денежную кабалу и не будет всецело зависеть от мужчины. Она рачительно откладывала каждую заработанную копейку в надежде на то, что в один прекрасный день обзаведется собственной квартирой. Эдвард Григ поощрял ее в этом начинании, оказывая всяческое покровительство. И чем больше они общались, тем сильнее возрастала духовная близость между ними.

Порой, просыпаясь на рассвете, Анна слышала печальную музыку, долетавшую снизу. Это Эдвард Григ музицировал на рояле, сочиняя новые произведения, иногда ночами напролет.

Однажды ночью, уже в последние дни весны, она проснулась от одного и того же, часто повторяющегося в последнее время сна. Будто ее крохотная дочурка лежит в земле совсем холодная и одна-одинешенька. Анна подхватилась с постели, кубарем скатилась вниз, села на последнюю ступеньку лестницы прямо напротив гостиной и стала слушать меланхоличную мелодию, которую наигрывал Григ. Слезы сами собой полились по лицу, и Анна зарыдала навзрыд, обхватив голову руками и одновременно чувствуя, как вместе со слезами из души вытекает вся та боль, которую она пережила, потеряв ребенка.

— Моя дорогая девочка, что случилось? — Анна даже подпрыгнула от неожиданности, почувствовав руку на своем плече. Подняла глаза и увидела добрый взгляд голубых глаз Грига.

— Простите меня. Это так на мою душу подействовала ваша прекрасная музыка, которую вы только что играли.

— Думаю, не только музыка. Идемте сюда. — Григ взял Анну за руку и повел в гостиную, потом плотно прикрыл за ними дверь. — Садитесь рядом со мной и вытрите глаза. — Он протянул ей большой шелковый платок.

Однако участливое отношение композитора вызвало лишь новые потоки слез, совладать с которыми у Анны уже не было сил. Выплакавшись всласть, она смущенно подняла на него глаза, понимая, что просто обязана объяснить своему благодетелю истинную причину столь бурных слез. После чего сделала глубокий вдох и рассказала Григу о том, как потеряла ребенка.

— Бедное мое дитя! Представляю, через что вам пришлось пройти. Такие страдания… Наверное, вам известно, что я тоже похоронил своего ребенка, и тоже девочку. Александра умерла в два годика. Она была прелестным созданием. Самое дорогое и светлое, что было в моей жизни. Ее смерть разбила мне сердце. Как и вы, я на какое-то время потерял веру в Бога. Да и сама жизнь утратила для меня всякий смысл. Признаюсь, уход дочери наложил свой отпечаток даже на нашу с Ниной супружескую жизнь. Жена была безутешна в своем горе. У нас не было сил хоть как-то облегчить то ужасное состояние, в котором мы оба пребывали.

— К счастью, хоть сия чаша меня миновала на тот момент, и мне не пришлось никого утешать, — сухо обронила Анна, и Григ невольно издал короткий смешок.

— Моя дорогая Анна, признаюсь, вы стали мне очень дороги… Я безмерно восхищаюсь силой вашего духа, вашим мужеством, вашей стойкостью. Мы с вами оба на собственном опыте пережили горечь утрат, знаем, каково это — терять дорогих твоему сердцу близких… И вот что я вам скажу. Наверное, единственным утешением для нас может стать только наша музыка. В ней одной должны мы черпать свои силы и вдохновение. И… — Григ взглянул на Анну, а потом бережно взял ее за руку, — вполне возможно, и друг в друге тоже.

— Да, Эдвард. Вы правы, — ответила Анна, прекрасно поняв, что именно композитор имел в виду. — Думаю, у нас получится.

* * *

Спустя год с небольшим Анна смогла с помощью Эдварда Грига обзавестись своим жильем. Она переехала с Талстрабе в собственный комфортабельный дом на улице Себастьяна Баха, в одном из лучших районов Лейпцига. Сейчас она разъезжала по городу исключительно в шикарных экипажах и могла позволить себе роскошь обедать в самых дорогих и элитарных ресторанах города. Имя ее стало известным всей Германии. Вместе с Григом она выступила с концертами в Берлине, Франкфурте, других городах. Значительно расширился и ее репертуар. Помимо произведений Грига, она стала исполнять Арию с колокольчиками из оперы Делиба «Лакме», премьера которой недавно состоялась в Лейпциге, а также трогательную арию Иоанны «Простите вы, холмы, поля родные…» из оперы Чайковского «Орлеанская дева».

Анна наведалась и в Христианию. Выступила с концертом в том самом театре, на сцене которого когда-то состоялся ее дебют. Она заранее сообщила о предстоящем концерте родителям и фрекен Олсдаттер, пригласила их на концерт, присовокупив к своему приглашению достаточное количество крон, чтобы они смогли расплатиться за билеты, и забронировала для всех номера в Гранд-Отеле, в котором остановилась сама.

Анна с некоторым душевным трепетом ожидала ответной реакции родителей на это приглашение. Ведь в свое время она поступила очень скверно, можно сказать, подвела их во всем. Но все ее страхи оказались напрасными. Родители с великой радостью откликнулись на приглашение, приехали, и наконец-то состоялось долгожданное воссоединение семьи. За праздничным ужином после концерта фрекен Олсдаттер тихонько шепнула Анне на ухо, что герр Байер недавно скончался. Анна высказала самые искренние соболезнования экономке своего бывшего наставника, а потом стала упрашивать ее переехать к ней в Лейпциг и стать экономкой уже в ее новом доме.

И фрекен Олсдаттер с радостью приняла ее предложение. Анна тоже была очень довольна. Ведь теперь в ее доме появится человек, которому она всецело доверяет.

Что же до своего ветреного мужа, то Анна старалась и вовсе не думать о нем. По слухам, баронесса фон Готфрид снова объявилась в Лейпциге. Судачили, что у нее появился новый протеже, очередной молодой композитор. А вот про Йенса никто ничего не знал. О нем не было слышно уже много лет. Как однажды обронил Григ, повеса бесследно растворился в сточных канавах Парижа. Лучше бы он умер, думала Анна в такие минуты. А сама она была счастлива, хотя и жила несколько иной жизнью, чем это было принято.

Так продолжалось вплоть до зимы 1883 года, когда Анна вызвала к себе Грига срочным письмом. Тот приехал, выслушал ее и сказал:

— Но ты же прекрасно понимаешь, дорогая, что нам надлежит сделать в этой ситуации, не так ли? Так ведь будет лучше для всех нас.

— Понимаю, — ответила Анна, поджимая губы.

* * *

А весной 1884 года объявился Йенс. Горничная негромко постучала в дверь гостиной, чтобы сообщить Анне, что ее хочет видеть какой-то незнакомый мужчина.

— Я велела ему подождать возле черного входа, но он отказался сдвинуться с места. Сказал, что дождется вас. Парадная дверь закрыта, а потому он уселся прямо на ступеньки крыльца. — Горничная подошла к широкому окну и указала на согбенную фигуру внизу. — Может, мне вызвать полицию, фрау Халворсен? По виду самый настоящий бродяга. А может, он вор или что еще похуже!

Анна поднялась с оттоманки, на которой отдыхала, и подошла к окну. Мужчина сидел на крыльце, обхватив голову руками.

Она почувствовала, как у нее упало сердце. «Господи, — мысленно взмолилась она, — дай мне силы и на сей раз. Помоги пережить и это тоже. Ты же ведь знаешь, у меня нет иного выбора».

— Пожалуйста, впусти этого человека, — приказала она служанке. — Судя по всему, мой муж наконец вернулся.

Алли