Сестра ветра — страница 7 из 9

Берген, Норвегия

Сентябрь 2007 года

42

Слезы жгли мне глаза. Том, который нервно расхаживал по комнате, пока рассказывал мне эту печальную историю, закончив свой рассказ, устало рухнул на стул.

— Боже! Том! У меня просто нет слов… Какой ужас! — прошептала я наконец.

— Да, душераздирающая история. Трудно поверить в то, что все это случилось сравнительно недавно, каких-то два поколения тому назад. И где? Здесь, в Бергене, который показался вам таким тихим и безопасным уголком, затерянным на краю земли.

— Не могу себе представить, как Пип выжил после гибели Карин. Ведь он наверняка винил в ее смерти только себя.

— Алли, я… То есть я хочу сказать, что он и не выжил…

— Что вы имеете в виду?

— Пип после того, как обнаружил тело Карин среди убитых на площади, отвез Феликса к своим родителям. Потом сказал Хорсту и Астрид, что пойдет прогуляется по лесу, что ему, дескать, надо побыть одному, чтобы все обдумать. Но наступила ночь, а Пип все не возвращался. Тогда Хорст отправился на его поиски. И нашел его тело в лесу неподалеку от дома. Пип застрелился из охотничьего ружья Хорста. Нашел ружье в сарае под навесом и покончил жизнь самоубийством.

На какое-то мгновение я лишилась дара речи, столь велико было мое потрясение от того, что сообщил Том.

— Боже мой! — снова повторила я. — Бедный Феликс… Бедный мальчик…

— О, не переживайте вы так сильно, — резко оборвал меня Том. — С ним-то как раз все оказалось в полном порядке. Он на тот момент был еще слишком мал, чтобы понять все, что случилось. Разумеется, Хорст и Астрид забрали мальчика к себе.

— Но потерять обоих родителей в один день… Остаться круглой сиротой…

Я взглянула на лицо Тома и поняла, что мне лучше заткнуться.

— Простите меня, Алли, — повинился Том, видно, почувствовав, что перегнул палку по части жесткости. — Однако в жизни Феликса случались и более тяжкие моменты, как мне кажется. Хорст и Астрид никогда не рассказывали ему, при каких обстоятельствах погиб его отец. Но нашелся один умник в Филармоническом оркестре Бергена, который решил пролить юноше свет на эту давнюю историю. Собственно, он был абсолютно уверен в том, что Феликс все знает.

— Ужас! — Я снова невольно содрогнулась.

— Ему тогда было двадцать два года, и он только-только приступил к работе в оркестре. Я часто думаю, уж не это ли заставило его так резко перемениться впоследствии. Он действительно полностью слетел с катушек, утратил всяческие жизненные ориентиры, начал пить и…

Том оборвал себя на полуслове.

— Вполне возможно, вы правы, — осторожно ответила я. Хотя на самом деле мне хотелось сказать ему другое. «А ты как думаешь? Узнать такое о своем отце. Да тут любой может слететь с катушек…» Но я воздержалась от развернутых комментариев.

Внезапно Том подхватился со своего места и глянул на часы.

— Нам пора, Алли. Или мы опоздаем на прием к врачу.

Мы поспешно вышли из дома, уселись в машину, и Том на полной скорости погнал в центр Бергена. Подъехав к приемному покою, он круто развернул машину и остановился прямо у входа.

— Ступайте! А я присоединюсь к вам, когда припаркуюсь.

— Право же, Том, в этом нет нужды. Я управлюсь сама.

— Нет-нет! Я подойду. Обязательно. Знаете, в Норвегии далеко не все владеют английским или французским. Мало ли что… Удачи вам. — Он улыбнулся и поехал в сторону парковки.

Меня пригласили к врачу немедленно. Принимала женщина. Ее английский был далек от совершенства, но в целом она прекрасно поняла все то, что я попыталась объяснить ей. Она задала мне множество вопросов, потом тщательно ощупала мой таз.

Когда я поднялась с кушетки, врач сказала, что хочет взглянуть на мои анализы крови и мочи.

— Как вы думаете, что со мной может быть не так? — поинтересовалась я, заметно нервничая.

— Когда у вас в последний раз были месячные, мисс…э… Деплеси?

— Я… — растерялась я от неожиданности, потому что начисто забыла об этом. — Я… не уверена.

— Есть ли вероятность того, что вы просто беременны?

— Я… я не знаю, — проговорила я, запинаясь, не в состоянии уразуметь всю грандиозность того события, о котором она меня только что оповестила.

— Что ж, сейчас мы проведем анализ крови, чтобы исключить все другие возможные варианты. Однако ваша матка существенно увеличена. Вполне вероятно, причина ваших недомоганий лежит на поверхности. Такое состояние типично для первых нескольких недель беременности. На глаз я бы поставила вам срок два с половиной месяца.

— Но я сильно похудела за это время, — возразила я доктору. — Разве такое может быть?

— Некоторые женщины на ранних стадиях беременности действительно теряют в весе из-за постоянных приступов тошноты. Но есть и хорошая новость. После первых трех месяцев эти приступы ослабевают, а потом и вовсе прекращаются. Очень скоро вы почувствуете себя гораздо лучше.

— Хорошо. И… спасибо вам.

Я поднялась со стула, чувствуя, как у меня перехватило дыхание, а по телу разлилась мгновенная слабость. Врач вручила мне пробирку для анализа мочи, потом сопроводила в ванную комнату и перепоручила меня заботам медсестры, взявшей анализ крови. После чего я уже самостоятельно нашла ближайшую уборную и сделала все то, что надлежало сделать, а потом осталась ждать в приемной результатов анализов, вспотев от волнения и напряженно пытаясь вспомнить, когда же у меня в последний раз была менструация.

— О господи! — выкрикнула я, обращаясь к голым стенам, ответившим мне гулким эхом, потому что наконец вспомнила. Сие событие случилось в моей жизни как раз накануне того, как я присоединилась к экипажу Тео, чтобы принять участие в гонках Киклады. То есть в июне месяце…

Сколько раз я слышала, как женщины признавались в том, что не знали, что они «залетели». И всякий раз смеялась, слушая эти сказки. В самом деле, как это не догадаться, что ты беременна, если у тебя вдруг прекращаются менструации? Неужели о таком можно забыть? Оказывается, очень даже можно. И я как раз из числа таких женщин. Впрочем, за последние несколько недель в моей жизни случилось столько всякого, что я попросту не обратила внимания на сбой в менструальном цикле.

«Но как? Каким образом?» — размышляла я, пока медсестра, делавшая мне анализ крови, закатывала рукав моего джемпера, перехватывала эластичным жгутом руку чуть повыше локтевого сустава, чтобы четко обозначить вену. Ведь я всегда соблюдала величайшую осторожность. Регулярно пила противозачаточные таблетки. Разве в ту ночь на острове Наксос, когда мне было так плохо и я вся изрыгалась в присутствии Тео, я забыла сделать это? А он был так заботлив, так внимателен… Но от одной заботы ведь не беременеют. Неужели таблетки не подействовали? Или я просто забыла их выпить в тот страшный день, когда узнала о смерти папы?

Вернувшись снова в приемный покой, я вручила медсестре пробирку с мочой. Мне сказали, что результаты анализов будут готовы завтра во второй половине дня. Но прежде чем приезжать за ними, нужно будет предварительно позвонить.

— Спасибо, — поблагодарила я дежурную, повернулась и увидела рядом с собой Тома.

— Все в порядке, Алли?

— Думаю, да.

— Вот и отлично.

Я молча проследовала за Томом к его машине и так же молча просидела всю дорогу, пока он вез меня в отель.

— Но вы уверены, что все хорошо? Что сказал доктор?

— Скорее всего, последствия того стресса, который я недавно пережила… Сдала кое-какие анализы, — уклончиво ответила я. Внутренне я еще не была готова вдаваться во все подробности того, что случилось со мной за последние пятнадцать минут и что может круто изменить всю мою дальнейшую жизнь. Прежде всего нужно свыкнуться с этим известием самой.

— Завтра у меня выступление с оркестром на утреннем концерте в Мемориальном музее Грига. По дороге я обязательно заскочу к вам, чтобы посмотреть, как вы себя чувствуете после всех передряг сегодняшнего дня. Часов в двенадцать, если не возражаете…

— Да, конечно… Буду только рада. И спасибо вам, Том, за все.

— Да не за что меня благодарить! Напротив! Мне жаль, что я так расстроил вас своими семейными историями. Звоните мне, если что, ладно? — бросил он на прощание, когда я уже выбиралась из его машины. Я глянула на него и увидела, что выражение лица у него крайне озабоченное.

— Обязательно позвоню. Всего доброго.

Какое-то время я слонялась на входе в отель, поджидая, пока машина Тома скроется из виду. Мне нужно знать наверняка, беременна я или нет. По пути в отель я разглядела из окна машины аптеку, буквально в двух шагах отсюда. Я пробежала несколько сот метров в гору и явилась туда, запыхавшись, но как раз вовремя, потому что они уже закрывались. Купила все, что мне было нужно, и уже размеренным шагом направилась назад, в отель.

Сразу же прошла в ванную комнату, внимательно прочитала инструкцию, сделала все, как она предписывала, и решила подождать ровно две минуты, как требовалось.

Но не выдержала и глянула на полоску еще раньше. Она стала безошибочно голубого цвета. Беременна!

Вечером меня распирали самые разнообразные эмоции. Конечно, облегчение от того, что со мной не происходит ничего серьезного. Я не больна. Я всего лишь беременна. Но тут же на меня со всех сторон навалились новые страхи. А как я справлюсь со всем, что ждет меня впереди? Одна? А вдруг с моим телом, которое мне никак не подчиняется, случится что-то непредвиденное? Но одновременно из самых дальних глубин моего естества вдруг постепенно стала подниматься неожиданная волна радости.

Я ношу под сердцем ребенка Тео. Какая-то часть его продолжает жить… Более того, она живет во мне. И эта крохотная частица будет расти и крепнуть с каждым днем. Какое волшебство! Какое чудо! Несмотря на все свои страхи, я залилась слезами радости, лишний раз поражаясь тому, как неисповедима жизнь и какие неожиданные ходы она придумывает, чтобы восстановить себя во всей своей полноте.

Первоначальный шок миновал. Я поднялась с места и стала прохаживаться по комнате. Я больше не чувствовала себя слабой, полусонной, напуганной всеми теми напастями, которые сыпались на меня со всех сторон. Меня буквально распирало от той энергии, которая подпитывала меня изнутри. Словом, нравится мне это или не нравится, но оно случилось, и теперь мне надо хорошенько подумать о том, что делать дальше. Какой дом я приготовлю своему ребенку? И где? К счастью, деньги в моем случае не главное. Да и помогут мне со всех сторон, стоит лишь обратиться за помощью. Ма в Женеве, Селия в Лондоне. Плюс еще пять сестер, которые наверняка тут же превратятся в любящих и заботливых тетушек. Да уж, расти мой ребенок, судя по всему, будет в не совсем типичных условиях, но уже сегодня я готова поклясться в том, что сделаю все от себя зависящее, чтобы стать ему и матерью, и отцом. Плод моей с Тео любви получит все, я постараюсь.

Вечером, уже укладываясь в постель, меня вдруг осенило, что с того самого момента, как я узнала, что беременна, я ни разу не пожалела о том, что это случилось. Такая крамольная мысль даже не пришла мне в голову.

* * *

— Привет, Алли! — Том по-дружески расцеловал меня в обе щеки, когда на следующий день встретил в вестибюле гостиницы. — Сегодня вы выглядите гораздо лучше. А вчера вечером я сильно переживал за вас.

— Да, сегодня, думаю, мне получше, — согласилась я и натянуто улыбнулась. Одновременно меня просто распирало от желания поделиться хоть с кем-то своей сногсшибательной новостью, а потому я выпалила, не задумываясь: — Судя по всему, я беременна, именно поэтому меня так мутит все последнее время.

— Я… Вау! Какая потрясающая новость! Вы рады? — поинтересовался Том, словно прощупывая мою реакцию на это событие.

— Да, думаю, я рада, Том. Хотя, конечно, поначалу это стало для меня шоком… Так неожиданно… И без отца… Но я счастлива. Безмерно счастлива!

— Я тоже счастлив за вас.

Я знала, что Том в это самое время рассматривает меня испытующим взглядом. Уж не бравирую ли я? А потому я поспешила тут же успокоить его:

— Честное слово, со мной все в полном порядке… И даже лучше.

— Отлично! Тогда еще раз примите мои поздравления.

— Спасибо. Большое спасибо.

— Сообщили уже кому-нибудь свою новость?

— Пока нет. Вы — первый.

— О, для меня это огромная честь, — обронил Том, когда мы вместе вышли из отеля и направились к его машине. — Хотя сейчас я подумал, а приемлемо ли будет для вас все то, что я запланировал на сегодняшний вечер, точнее, на вторую половину дня? С учетом вашего нового, так сказать, деликатного положения.

— А что именно вы запланировали?

— Я тут подумал, что мы с вами можем навестить Феликса, послушать, что он расскажет. Но поскольку встреча явно будет не из веселых, то, может, давайте отложим ее до другого раза?

— Зачем же откладывать? Я чувствую себя превосходно. Думаю, все последние дни я напрасно изводила себя ненужными страхами. И от этого мне становилось лишь хуже. А сейчас, когда я уже точно знаю причину своего временного недомогания, я вполне могу планировать собственное время. Так что я согласна. Едем к Феликсу, повидаемся с ним.

— Как я вам уже говорил вчера, шансы докопаться до правды в разговоре с ним ничтожно малы. Даже если он что-то и знает, он все равно будет все категорически отрицать. Я живу у него буквально под носом, а он ведь до сих пор отказывается признавать меня своим сыном.

Мы сели в машину, и я повернулась к Тому:

— Том?

— Что?

— У меня такое чувство, что вы больше меня уверены в том, что я каким-то образом связана родственными узами с вами и с семейством Халворсен.

— Вполне возможно, так оно и есть, — согласился Том, включая двигатель. — Факт номер один: вы рассказали, что ваш отец оставил всем вам, сестрам, своеобразные подсказки, способные пролить свет на ваше прошлое. Чтобы начать поиски с того места, где все это начиналось. В вашем случае такой подсказкой стала книга моего прапрадедушки. Факт номер два. Вы — музыкант. Ну или были музыкантом в недалеком прошлом. А в наши дни уже научно доказано, что талант передается от поколения к поколению на генетическом уровне. Факт номер три. Вы давно смотрелись в зеркало?

— Почему вы спрашиваете?

— Алли, взгляните на нас обоих!

— Сейчас взгляну…

Мы сдвинули наши головы и одновременно взглянули на себя в зеркальце заднего вида.

— Да, — согласилась я после некоторой паузы. — Мы действительно очень похожи. Но если честно, то это первое, что бросилось мне в глаза, когда я приехала в Норвегию. Что я очень похожа на всех местных жителей.

— Согласен. У вас даже цвет волос и кожа такие, как у норвежцев. Но эти ямочки… Видите? У нас с вами одинаковые ямочки.

Том ткнул пальцем в ямочку на своей щеке. Я вслед за ним проделала то же самое уже на своей щеке.

Я перегнулась через тормоз и обняла Тома.

— Что ж, даже если окажется, что мы с вами не родня, все равно я приобрела здесь самого лучшего друга. Звучит немножко сентиментально, словно строчки из какого-нибудь диснеевского фильма, но меня в последнее время не оставляет чувство, будто все, что происходит в моей жизни, происходит не со мной, а в кино, — завершила я свой монолог и рассмеялась всей абсурдности той ситуации, в которой невольно оказалась.

— Итак, — заговорил Том, выруливая со стоянки, — повторите еще раз, что вы действительно хотите этого. И готовы навестить одного горного тролля, который может оказаться вашим биологическим отцом. Так вы готовы?

— Да, готова. Как вы его назвали? Троллем?

— О, это еще вполне безобидное ругательство в сравнении со всеми теми, которыми я обзывал его в прошлом. Не говоря уже о тех выражениях, которые звучали в речах моей матушки, когда дело касалось его.

— Как вы полагаете, нам все же надо предупредить его о своем визите? — спросила я у Тома, пока мы ехали по набережной вдоль бухты.

— Как только мы это сделаем, он тут же смоется куда-нибудь. Так что — нет, никаких предупреждений.

— Тогда хоть расскажите еще кое-что о нем, пока мы не оказались с ним лицом к лицу.

— Рассказывать-то особо нечего. Разве что повторить еще раз, что этот человек пустил на ветер и свой талант, и свою жизнь. Бесцельно прожил все эти годы, вот и весь сказ.

— Том, не надо так. Из того, что вы рассказали мне вчера, ясно, что ребенком Феликс пережил страшную трагедию. Лишился и отца, и матери. И как! Самым ужасным образом…

— Хорошо. Хорошо, Алли. Простите за излишнюю резкость. Сказываются годы обид и полного неприятия со стороны отца. Да и мама, надо сказать, тоже приложила к этому руку. Постоянно науськивала меня на него. А если по существу, то история Феликса такова. Игре на рояле его обучил Хорст. По рассказам знавших отца в детстве, уже в возрасте семи лет он играл по памяти целые концерты. А когда ему минуло двенадцать, написал собственный концерт. И не просто написал, но и оркестровал его, — добавил Том, не отрывая взгляда от дороги. — В семнадцать отец выиграл стипендию для обучения в Париже, потом стал победителем конкурса Шопена в Варшаве. После чего его сразу же зачислили в состав оркестра. Он стал самым молодым пианистом, когда-либо работавшим в Филармоническом оркестре Бергена. А потом все стало рассыпаться. По словам моей матери, Феликс и понятия не имел, что такое рабочая дисциплина. Постоянно опаздывал на репетиции, часто являлся на работу «под мухой», а к вечеру уже напивался вдрызг. До поры до времени с его выходками мирились, списывали все на уникальный талант. Но наконец чаша терпения переполнилась.

— Из вашего рассказа вырисовывается персонаж, очень похожий на своего прадеда, Йенса Халворсена, — задумчиво бросила я.

— Точно! Словом, в один прекрасный день его вышвырнули из оркестра за регулярные опоздания и прогулы. Хорст и Астрид тоже умыли руки, не желая больше возиться со строптивым внуком. Они попросту выставили его вон из своего дома. По всей видимости, далось им это нелегко. Ведь это то, что психотерапевты называют «трудной любовью». В результате Хорст позволил внуку поселиться в маленьком охотничьем домике, который много лет тому назад они с женой построили в лесу. Домик, скорее хижина, крайне примитивен. Никаких удобств. Феликс же существовал главным образом за счет женщин, которых очаровывал. Прыгал, словно кузнечик, от одной пассии к другой. Так, во всяком случае, говорила моя мать. Что же до его жилища, то, несмотря на то, что сейчас он провел туда воду и электричество, это все равно самая обычная хижина, разве что немного подкрашенная.

— Прямо вылитый Пер Гюнт, не больше и не меньше. И все же как ему удавалось существовать без работы?

— Стал давать частные уроки, обучал детишек, и не только детишек, игре на фортепьяно. А как иначе можно было раздобыть деньги на выпивку, потребность в которой он ощущал ежедневно? Кстати, именно так он и познакомился с моей матерью. К сожалению, за минувшие тридцать лет практически ничего не поменялось. Каким он был, таким и остался. Пропойца, раздолбай, старый повеса, никчемный человечишка, которому нет веры ни в чем.

— Как жаль, что такой незаурядный талант растрачен впустую, — вздохнула я.

— Да, это самая настоящая трагедия, если разобраться. Но такова, если вкратце, история жизни моего отца. Вот мы и приехали.

— И что он тут делает целыми днями? Один? — спросила я, наблюдая за тем, как машина взбирается все выше и выше в гору.

— Понятия не имею. По слухам, у него еще случаются время от времени какие-то ученики. Заработает денежку и тут же спускается в город, чтобы прокутить свой заработок. И вот еще что. Феликс уже стар, но своего обаяния он не растратил. Алли, предупреждаю вас, хотя этого, наверное, и не стоило бы делать, но я боюсь, что и вы тоже можете попасть под его чары.

— Не беспокойтесь за меня, Том. Я справлюсь, — усмехнулась я в ответ.

— Уверен, что справитесь. Просто я чувствую… свою ответственность за вас. Уже жалею, что втравил вас в это приключение. Может, мне пойти к нему одному? Объясню хотя бы для начала всю ситуацию…

Я поняла, что Том встревожен не на шутку, и попыталась как-то разрядить обстановку.

— Послушайте, Том. На данный момент ваш отец для меня никто. Он для меня абсолютно чужой человек. Так зачем же мы… то есть вы, гадаете, что и как будет? Обещаю вам, при любом исходе нашего разговора я не расстроюсь. И мне все равно, кем он мне приходится на самом деле и приходится ли вообще.

— Надеюсь, Алли, что это не совсем так. Очень на это надеюсь, — ответил Том, сбрасывая скорость. После чего припарковал машину у самого подножья горы, поросшей соснами. — Вот мы и приехали.

Я последовала за Томом по грубым, уже вросшим в землю ступенькам, которые явно вели к какому-то жилищу. Я шла и думала о том, что для Тома наше с ним предприятие гораздо болезненнее, чем для меня. В конце концов, кого бы я ни встретила наверху, у меня все же был отец, который любил и лелеял меня все детство. Зачем мне какой-то другой отец? Да я и не ищу его.

Мы взобрались на вершину, и я увидела, что ступеньки снова пошли вниз. Невдалеке сквозь просветы между деревьями виднелся небольшой деревянный домик. Сразу же почему-то вспомнился домик злой ведьмы из сказки про Гензеля и Гретель, которые ушли в лес, ослушавшись своих родителей, и едва не погибли в лапах ужасной колдуньи.

Мы подошли к дверям. Том крепко сжал мою руку.

— Ну что? Готовы?

— Готова, — ответила я.

От моего взора не укрылось, как он замешкался, прежде чем постучать в дверь. Но вот Том постучал, и мы замерли на крыльце в ожидании.

— Я знаю, что он дома, — обронил Том и снова громко постучал. — Я видел его мопед внизу, у подножия горы. К сожалению, машины он себе позволить не может, даже сегодня, когда автомобили сравнительно недороги. К тому же его в свое время столько раз задерживала на дорогах полиция, что он, наверное, полагает, будто мопед — более неприметный вид транспорта. Господи, до чего же он глуп!

Наконец мы услышали шаги за дверью. Потом раздался голос, пробормотавший что-то на норвежском. Дверь распахнулась.

— Он ждет ученика, — перевел мне слова отца Том. — Решил, что это он.

На пороге возникла мужская фигура, и я уставилась в ярко-синие глаза отца Тома. Я ожидала увидеть перед собой согбенного старика с покрасневшим и распухшим от постоянной выпивки носом, с деформированным от непотребной жизни телом, но тут я точно ошиблась! Передо мной стоял босой мужчина в джинсах с большой дыркой на коленке и в майке, в которой, судя по всему, он спал уже не первую неделю. По дороге я успела прикинуть в уме, что Феликсу, должно быть, где-то под семьдесят. Однако его волосы оказались лишь едва тронуты сединой, да и на лице немного морщин, выдающих его истинный возраст. Пожалуй, встреться он мне на улице, я бы дала ему на добрых десять лет меньше.

— Привет, Феликс. Как поживаешь? — поздоровался с ним Том.

Феликс уставился на нас в немом изумлении.

— Все хорошо. А вы что здесь делаете?

— Вот приехали тебя навестить. Давно ведь не виделись… Это Алли.

— Как я понимаю, твоя новая подружка, да? — Феликс окинул меня оценивающим взглядом. — Хорошенькая.

— Нет, Феликс. Она мне не подружка. Можно войти?

— Я… У меня давно никто не прибирался. В доме полнейший бедлам. Но, пожалуйста, проходите.

Разговор велся на норвежском, и, конечно, я не поняла ни слова из того, о чем беседовали эти двое.

— А по-английски он говорит? — прошептала я Тому, входя вслед за ним в дом. — Или на французском?

— Не знаю… Сейчас спрошу.

Том объяснил отцу мои языковые проблемы. Феликс понимающе кивнул головой и тут же перешел на французский.

— Enchante, мадемуазель. Очарован! Так вы живете во Франции? — поинтересовался он у меня, сопровождая нас в большую, но утопающую в полнейшем хаосе гостиную. Кругом лежали готовые вот-вот рухнуть стопки порванных книг и старых газет. Тут же стояли немытые чашки с остатками кофе. На стульях и диване валялось кое-что из одежды.

— Нет, в Женеве, — пояснила я.

— А, Швейцария… Я бывал там однажды. Принимал участие в конкурсе пианистов. Очень… организованная страна. Так вы родом из Швейцарии? — Феликс знаком пригласил нас присаживаться.

— Да, — ответила я, осторожно сдвигая к краю старый свитер и изрядно помятую шляпу, чтобы освободить нам с Томом немного места на продавленном кожаном диване.

— Какая жалость! А я уж было подумал, что мы с вами поговорим о Париже, в котором я когда-то провел свою разгульную юность. — Феликс хрипло рассмеялся.

— Простите, что разочаровала вас. Хотя и я неплохо знаю Париж.

— Но не так, как я, мадемуазель. Уверен в этом. Но это уже совсем другая история, — весело подмигнул мне Феликс. Я даже растерялась, как отреагировать на его подмигивание. Рассмеяться? Или, наоборот, оскорбиться?

— Не сомневаюсь, — сдержанно ответила я.

— Не хотите перейти на английский? — неожиданно вмешался в наш разговор Том. — Тогда мы все трое хотя бы будем понимать, о чем ведется речь.

— Итак, что же вас привело ко мне? — спросил у меня Феликс, легко переходя на английский, как его о том и попросили.

— Если вкратце, то Алли ищет ответы на некоторые свои вопросы, — ответил вместо меня Том.

— На какие такие вопросы?

— Хочет узнать о своем настоящем происхождении.

— Что ты имеешь в виду?

— Алли удочерили еще в младенческом возрасте. Ее приемный отец умер несколько недель тому назад. Он оставил ей кое-какую информацию на тот случай, если она захочет разыскать своих настоящих родителей, — пояснил Том. — В частности, отец оставил ей в качестве подсказки книгу с биографиями Йенса и Анны Халворсен, которую написал твой прадед. Вот я и подумал, что, возможно, ты тоже сумеешь помочь ей.

Я увидела, как Феликс снова скользнул по мне взглядом. Потом он откашлялся, достал из кармана кисет с табаком, взял листок бумаги и принялся мастерить самокрутку.

— Каким же это образом я смогу помочь ей, хотелось бы мне знать?

— Ну, к примеру, мы с Алли уже установили, что мы с ней одного возраста. И вот я решил… — Том замялся. Я почувствовала, как он внутренне сопротивляется продолжению этого неудобного во всех отношениях разговора. — Я тут подумал, может быть, была какая-то женщина… возможно, твоя бывшая подружка… и что она, эта женщина, родила девочку без отца, точно так же, как в свое время родила меня мать…

При последних словах Тома Феликс громко расхохотался и закурил свою самокрутку.

— Право же, не вижу ничего смешного, Феликс, — возмутился Том.

Я осторожно тронула его за руку, пытаясь успокоить.

— А мне показалось это смешным, — тут же оборвал свой смех Феликс. — Алли — это, как я понимаю, сокращенное от Элисон?

— Нет, мое полное имя — Альциона.

— Вот как? Одна из семи сестер созвездия Плеяд, — бросил он вскользь.

— Все верно. Меня действительно назвали в честь одной из Семи сестер.

— Правда? — Феликс снова неожиданно перешел на французский язык. Не знаю, сделал ли он это намеренно, чтобы еще больше разозлить Тома, или все произошло спонтанно. — Что ж, Альциона, вынужден огорчить вас. Но ни о каких других своих отпрысках, не считая его, я ничего не знаю. Но если вы хотите, чтобы я осчастливил визитами всех своих бывших подружек и выяснил у них, не родила ли какая-нибудь из них ребеночка тридцать лет тому назад, причем втайне от меня, что ж, я готов проделать такую работу, но только ради вас.

— Что он вам говорит? — шепотом спросил у меня Том.

— Да так, ничего существенного. Прошу вас, Феликс, — продолжила я на французском почти скороговоркой, — не вините Тома за то, что он задавал вам неудобные вопросы. Лично я заранее была уверена именно в таком исходе нашего визита к вам. Это ведь все равно что искать ветра в чистом поле. Хочу, однако, чтобы вы знали. Том — очень славный человек, и он просто пытался помочь мне, чем только можно. Знаю, что у вас с ним в прошлом были сложные отношения, но, честное слово, вы можете гордиться своим сыном. Не смею больше отнимать у вас время. — Я поднялась с дивана, чувствуя, что меня тоже уже стала изрядно раздражать его покровительственная манера общения. — Пошли, Том, — перешла я снова на английский.

Том тоже поднялся с дивана, и я прочитала в его глазах боль.

— Бог мой! Ну ты еще тот фрукт, Феликс, — обронил он, обращаясь к отцу.

— А что я такого сделал? — Феликс протестующе пожал плечами.

— Я с самого начала знал, что это пустая трата времени, — зло пробормотал Том, быстрым шагом направляясь к дверям. Мы вышли на улицу и уже хотели направиться к ступенькам, чтобы начать спуск с горы.

Внезапно я почувствовала, как кто-то тронул меня за плечо. Это был Феликс.

— Простите меня, Алли. Но ваше появление здесь стало для меня полнейшей неожиданностью. Где вы остановились?

— В отеле «Хавнеконторет», — коротко ответила я.

— Ладно! Тогда до скорого.

Я сделала вид, что не расслышала его последнюю реплику, и заторопилась вниз, догоняя Тома.

— Прошу прощения, Алли. Дурацкая была затея, — сказал он, открывая дверцу машины и усаживаясь на водительское место.

— Вовсе нет, — поспешила я хоть как-то успокоить его. — Как говорится, попытка — не пытка. Так что большое вам спасибо за эту попытку. А сейчас не поехать ли нам прямиком к вам домой, а? Я сварю вам чашечку бодрящего кофе.

— Согласен! — ответил он, включая двигатель, а уже в следующее мгновение рванул с места на полной скорости. Сравнительно небольшой двигатель «Рено» рычал, как разъяренный лев, а Том все жал и жал на педаль газа.

* * *

Вернувшись к себе во Фроскехасет, Том почти сразу же исчез из комнаты, видно желая побыть какое-то время в одиночестве. Я понимала, что визит к отцу разбередил его старые душевные раны. Отказ Феликса признать Тома своим законным сыном — это тот шрам на его сердце, который вряд ли когда-нибудь затянется полностью. Особенно зная, каков сам Феликс, в чем я только что могла убедиться лично. Я присела на диван и стала коротать время, просматривая рукописные ноты того концерта, который когда-то написал Йенс Халворсен-старший. Эти нотные листы небрежной стопкой лежали на столе прямо передо мной. Я рассеянно глянула на самую первую страницу. Но вдруг мое внимание привлекли крохотные циферки, написанные тоже от руки в самом нижнем правом углу листа. Пришлось поднапрячь мозги и вспомнить школьную программу. Я взяла ручку, достала свою записную книжку и стала черкать на последней странице, преобразуя римские цифры в привычные нашему глазу арабские.

— Ну, конечно же! — воскликнула я с ликованием в голосе, когда работа была завершена. И подумала: «Вот эта новость точно должна понравиться Тому».

— С вами все в порядке? — поинтересовалась я у Тома, когда он наконец вынырнул откуда-то из глубин дома.

— Все нормально! — коротко ответствовал он, присаживаясь рядом.

— Мне жаль, Том, что наш визит к Феликсу так расстроил вас.

— А мне жаль, что я вас с ним познакомил. Ну почему я ожидал увидеть его другим человеком? Ничто и никто в этой жизни не меняются. В этом, как мне кажется, Алли, вся правда жизни.

— Наверное, вы правы, Том, — перебила я его. — Но давайте сменим тему разговора. По-моему, мне удалось раскопать кое-что очень и очень интересное.

— Что именно?

— Исходя из ваших слов, я поняла, что вы уверены в том, что этот концерт был сочинен вашим прапрадедушкой, да? Йенсом Халворсеном-старшим. — Я показала на ноты.

— Да, именно так я и считаю.

— А что, если это не так?

— Алли, но его имя значится на первом листе партитуры в рукописном варианте. — Том глянул на меня, несколько сбитый с толку моими вопросами, потом указал на фамилию композитора. — Вот! Вот это имя прямо перед вами. То есть получается, что музыка написана именно им.

— А у меня несколько иное мнение. Что, если концерт, ноты которого вы нашли у себя в доме, написан вовсе не вашим прапрадедом Йенсом Халворсеном, а вашим прадедом, тоже Йенсом, которого в семье все звали Пипом? Что, если это тот самый «Героический концерт», который он в свое время посвятил Карин, но который так никогда и не прозвучал на публике? Наверное, в свете всех тех печальных событий, о которых вы мне рассказывали вчера, Хорст после самоубийства сына отнес и спрятал ноты концерта на чердаке. Потому что после трагической гибели сына и невестки ему невыносимо было слышать обо всем, что связано с этой музыкой.

Мои слова повисли в воздухе. Я взглянула на Тома, пытаясь понять, дошло ли до него все то, что я только что сказала.

— Продолжайте, Алли. Я слушаю.

— Вы сказали мне, что музыка концерта очень норвежская по своему стилю. Да, несомненно, это так. Но я не историк музыки, а потому не смею ничего утверждать наверняка. Однако те фрагменты, которые вы наиграли мне вчера, — они никак не вписываются в музыкальные традиции начала двадцатого века. Я услышала в этой музыке отголоски музыки Рахманинова, а также еще более заметные отсылки к музыке Стравинского. А все наиболее значительные произведения последнего появились лишь в двадцатые и тридцатые годы, то есть много лет спустя после смерти Йенса Халворсена-старшего.

Последовала еще одна долгая пауза. Том погрузился в размышления над моими словами.

— Вы правы, Алли, — сказал он наконец. — Собственно, из чего я исходил в своих рассуждениях? Старые нотные листы, а сколько им лет, восемьдесят, девяносто или все сто, об этом я даже не задумывался. И потом, на чердаке я обнаружил целую груду старых нот. Наверняка все эти музыкальные сочинения принадлежали Йенсу Халворсену-старшему. Вот я и подумал, что партитура концерта тоже принадлежит ему. Ведь нигде, включая титульный лист, не указано, что это «Героический концерт», который сочинил уже его внук. Вы сами можете в этом убедиться. Впрочем, сейчас, когда я начинаю размышлять о своей находке более обстоятельно, я прихожу к выводу, что, скорее всего, вы правы.

— Вы говорили, что партитура с полной оркестровкой концерта была уничтожена после того, как в театр попала бомба и он был наполовину разрушен. А это, — я показала на нотные листы, — наверное, оригинальная рукопись концерта Пипа, а именно его фортепьянная часть. Работу над ней он завершил, судя по всему, еще до того, как решил назвать свой концерт «Героическим».

— Произведения моего прапрадедушки, и в этом вы абсолютно правы, действительно написаны в более романтическом ключе, но они во многом и более вторичны. А в этой музыке чувствуется огонь, страсть… Она в корне отличается от той музыки, которую писал Йенс Халворсен-старший. — Том изобразил на своем лице слабую улыбку. — Боже мой, Алли! Подумать только! Мы познакомились с вами, чтобы я помог вам разобраться с вашими семейными тайнами. А сейчас выходит, что это вы помогаете мне докопаться до истины в нашей семейной истории.

— Между прочим, на то, что это — истина, указывает одно неопровержимое доказательство, — ответила я, даже не скрывая собственного самодовольства.

— Какое?

— Да вот, взгляните сами! — Я указала Тому на крохотные буковки в нижнем правом углу нотного листа. А потом зачитала вслух.

— MCMXXXIX.

— А что это значит?

— Вы что, не изучали в школе латынь? — спросила я у него.

— Нет.

— А я вот изучала и потому хорошо знаю римские цифры.

— Я вижу, что это римские цифры. Но что они означают?

— Они означают год. 1939 год.

Том снова умолк, потрясенно переваривая мое сообщение. Он заговорил после затяжного молчания:

— Следовательно, это действительно концерт, написанный моим дедушкой.

— Судя по этой дате, да.

— Я… даже не знаю, что сказать.

— Да я и сама в полной растерянности. Особенно после всего того, о чем вы мне поведали вчера.

Мы оба замолчали.

— Бог мой, Алли, но это же совершенно невероятная находка! — воскликнул наконец Том, снова обретя дар речи. — И даже не потому, что с этой музыкой связано столько всяких переживаний, но еще и потому, что премьера концерта должна была состояться именно здесь, в Бергене, почти семьдесят лет тому назад. И исполнять этот концерт должен был наш Филармонический оркестр. Но, к сожалению, по известным вам причинам, премьера концерта так и не состоялась. Никогда.

— Да. И Пип посвятил свой концерт Карин, которая… была героиней всей его жизни.

Я больно прикусила губу, чтобы не расплакаться. Как все это созвучно, подумала я, всем тем недавним трагедиям, что случились и в моей жизни.

Карин и Пип, такие молодые, только-только начинали жить, а судьба так жестоко обошлась с ними и оборвала их жизни, можно сказать, в самом начале, на взлете. А еще я подумала о том, как же мне повезло, что я живу совсем в другое время, что я, несмотря ни на что, все еще жива. И более того, ношу под сердцем ребенка.

— Да, все так! — Видно, Том прочитал выражение моего лица и все понял правильно, потому что неожиданно крепко обнял меня и так же неожиданно перешел на «ты». — Клянусь тебе, Алли, что бы мы там ни накопали друг для друга в нашем прошлом, но лично я всегда буду рядом с тобой. Обещаю!

— Спасибо тебе, Том.

— А сейчас я отвезу тебя в отель, а потом загляну в Концертный зал Мемориального музея Грига и постараюсь отыскать там нашего дирижера Дэвида Стюарта. Я должен рассказать ему о нашей находке. Немедленно! А еще я попрошу его помочь найти человека, который смог бы заняться оркестровкой всего произведения. Как здорово было бы, если бы мы успели к концерту в честь столетия со дня смерти Эдварда Грига. «Героический концерт» моего деда должен прозвучать на этом вечере во что бы то ни стало. Верно?

— Верно, — согласилась я с Томом. — Обязательно должен прозвучать.

* * *

Том подвез меня до гостиницы, высадил и поехал дальше по своим делам. На ресепшн меня поджидало сообщение. Войдя в кабинку лифта, я открыла его и, к своему удивлению, обнаружила, что это записка от Феликса.

«Позвоните мне». А далее шел номер его мобильного телефона.

Разумеется, я не стала звонить. С какой стати? Особенно если вспомнить, сколь вызывающе, я бы даже сказала, нагло, он вел себя при нашей с ним встрече. Я приняла душ и улеглась в постель, мысленно перебирая в памяти все события минувшего дня. И уже в который раз снова подумала о том, как же мне близок Том. Как говорится, сердечная приязнь с первого же взгляда.

В отличие от меня, Том с самого детства знал, кто его родной отец. Который, впрочем, отказался признать его своим сыном. Потом я вспомнила, как, будучи подростком, долгими ночами предавалась мыслям о том, что здорово было бы отыскать своих настоящих родителей. Особенно часто такие настроения случались у меня после очередной взбучки, полученной от Ма или Па Солта. Вот родные папа и мама наверняка поняли бы меня правильно, кипела я от негодования в такие минуты.

И, уже засыпая, снова подумала о том, каким же по-настоящему счастливым было мое детство.

43

На следующее утро я первым делом позвонила в приемную доктора, чтобы узнать результаты своих анализов. Разумеется, результаты подтвердили мою беременность. Врач очень мило поздравила меня со столь волнующим событием.

— По возвращении в Женеву, мисс Деплеси, вы должны будете незамедлительно встать на учет в службе акушерства и гинекологии, — добавила она на прощание.

— Обязательно, — пообещала я. — И еще раз большое вам спасибо.

Я снова улеглась на кровать, попивая слабозаваренный чай. От запаха кофе меня продолжало мутить. Несмотря на общую слабость во всем теле, теперь я была спокойна, понимая, что это вполне естественное состояние организма в подобной ситуации. То есть причин для беспокойства нет. Мысленно я напомнила себе, что нужно будет обязательно заказать книгу о беременности. Собственно, на сегодняшний день я вообще весьма смутно представляла все, что с ней связано. Впрочем, а кто из женщин задумывается о беременности всерьез, пока она не настигает их?

Я всегда относилась к материнству с безразличием, ни категорических «за», ни «против». Идея обзавестись собственным ребенком казалась мне делом далекого будущего. И потом, это ведь может случиться, а может и не случиться. Правда, мы с Тео иногда заводили речь о детях, даже со смехом придумывали всякие забавные имена нашим потенциальным отпрыскам. А еще обсуждали вероятность того, как превратить загон для овец на нашем с ним острове любви в достаточно просторный дом, способный вместить в себя всех наших наследников. Мечтали о том, как эти поцелованные солнцем детки будут наслаждаться своим благословенным детством, живя среди таких красот, словно сошедших со страниц книг Джеральда Даррелла.

К сожалению, всем этим мечтам не суждено было сбыться. Однако мне стоит в ближайшее же время всерьез задуматься о том, где именно я захочу произвести на свет свое дитя. И какое место станет для него родным домом.

Зазвонил телефон на прикроватной тумбочке, и я сняла трубку. Администратор сообщила мне, что звонит мистер Халворсен. Решив, что это Том, я попросила женщину соединить меня с ним.

— Bonjour, Алли. Ca va?

К своему ужасу, я услышала на другом конце провода голос Феликса.

— У меня все в порядке, — довольно резко ответила я. — А у вас?

— Тоже хорошо, насколько позволяют мои старые кости. Вы сейчас сильно заняты?

— Почему спрашиваете?

На другом конце провода повисла пауза. Наконец Феликс ответил:

— Я бы хотел поговорить с вами.

— О чем, интересно бы знать?

— Это не телефонный разговор. Так позвольте спросить у вас еще раз. Когда у вас будет свободное время, чтобы встретиться со мной?

По голосу Феликса было слышно, что он собирается повести разговор о чем-то очень серьезном.

— Давайте где-то через час. Здесь, в гостинице. Устраивает?

— Отлично.

— Ладно. Тогда до встречи.

Я поджидала Феликса возле стойки администратора. Наконец он появился в вестибюле, держа в одной руке слегка помятый мотоциклетный шлем. Я поднялась со своего места, чтобы поздороваться с ним, а про себя подумала, что тут одно из двух: либо освещение в гостиничном холле не совсем удачное, либо Феликс успел состариться буквально за одну ночь. Потому что сегодня он предстал передо мною в образе стопроцентного старика, каким, в сущности, и был.

— Bonjour, мадемуазель, — поприветствовал он меня, изобразив на лице улыбку. — Благодарю вас за то, что соизволили уделить мне немного времени. Мы можем где-нибудь поговорить спокойно?

— Думаю, здесь есть комната отдыха для постояльцев отеля. Возможно, там.

— Прекрасно. Значит, идем туда.

Мы миновали вестибюль и вошли в совершенно пустую комнату для отдыха. Феликс тотчас же уселся, какое-то время молча разглядывал меня, потом спросил, едва заметно усмехнувшись:

— Как думаете, для порции спиртного еще не слишком рано?

— Понятия не имею, Феликс. Вам решать.

— Тогда чашечку кофе.

Я вышла из комнаты, отыскала официантку, заказала ей чашечку кофе для Феликса и стакан воды для себя. И все время не переставала думать о том, каким подавленным он сегодня выглядит. Сдулся, словно воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух. Какое-то время мы говорили обо всяких пустяках. Но вот наконец официантка принесла мой заказ, поставила наши напитки на столик и ушла восвояси. И я почему-то сразу догадалась, что дальнейший наш с Феликсом разговор будет носить сугубо конфиденциальный характер, не для посторонних ушей. Я бросила на Феликса выжидательный взгляд. Он неторопливо сделал первый глоток, и я тут же заметила, как дрожит его рука с чашкой кофе.

— Алли, вначале я хотел бы поговорить с вами о Томе. У меня сложилось впечатление, что вы с ним очень близки.

— Все верно. И это несмотря на то, что мы с Томом знакомы всего лишь несколько дней. Сама удивляюсь, как стремительно произошло наше сближение. Но между нами действительно возникла очень прочная связь.

Феликс слегка прищурился.

— Ничего удивительного. Так и должно быть. Вчера, когда вы были у меня, я подумал, что вы знаете друг друга уже много лет. Так по-родственному вы оба себя вели. Однако продолжим наш разговор… Полагаю, Том уже успел рассказать вам свою историю. О том, как я в свое время отказался признать отцовство?

— Да, рассказал.

— А вы сможете поверить мне, если я скажу, что вплоть до того самого момента, когда наконец был проведен тест ДНК, я вполне искренне полагал, что Том — не мой ребенок?

— Раз вы так говорите, то да, я поверю вам.

— И это чистая правда, Алли! — Феликс яростно кивнул головой. — Марта, мать Тома, была моей ученицей. Да, у нас с ней действительно была небольшая интрижка. Но вряд ли Том знает о том, что одновременно со мной у Марты был еще один любовник. Так сказать, постоянный ухажер. Собственно, она была даже помолвлена с этим молодым человеком, и на тот момент, когда мы с ней стали встречаться, речь уже шла об их свадьбе.

— Понятно.

— Не хочу показаться слишком самоуверенным, — продолжил свой рассказ Феликс, — но Марта влюбилась в меня, как говорится, с первого взгляда. Буквально потеряла голову от любви. Прямо наваждение какое-то… А для меня вся эта интрижка ничего не значила. Ровным счетом — ничего! То есть, говоря простым языком, мне от нее нужен был только секс, и ничего более. Впрочем, этого же я хотел и от всех других женщин. Честно признаюсь, я из той категории мужчин, которые не тяготеют к браку. И уж тем более не гожусь я в примерные отцы. Знаете, современная молодежь про таких, как я, говорит сегодня так: человек, который патологически боится брать на себя ответственность. Но, к моей чести, я всегда заранее предупреждал всех своих подружек, что я за тип такой вредоносный. Я ведь взрослел в эпоху свободной любви… Великолепные шестидесятые… Их еще называют «бушующими шестидесятыми». Мое поколение росло в обстановке полной свободы, в отрицании и даже в попрании всех старых норм морали. И, сказать по правде, этот дух бунтарства сохранился во мне до сих пор. Хорошо это или плохо — другой вопрос. Но я такой, какой есть. — Феликс слегка пожал плечами.

— А что вы сказали матери Тома, когда она сообщила вам, что ждет ребенка?

— Что если она хочет ребенка, а на тот момент я был более чем уверен, что она забеременела от своего жениха, так как мы с ней переспали не более двух раз, то она должна как можно скорее сообщить эту новость жениху и немедленно выйти за молодого человека замуж. На что она мне ответила, что накануне вечером разорвала помолвку с ним, так как поняла, что она, видите ли, не любит его. И что она любит только меня. Вздор! Полнейший вздор! — Феликс провел ладонью по лбу, а потом закрыл ею свои глаза. — Стыдно признаваться в этом сейчас, но тогда я расхохотался ей прямо в лицо. Сказал, что она спятила, сошла с ума. Помимо того, что у нее не было никаких доказательств, что она зачала именно от меня, сама мысль о том, чтобы поселиться с ней под одной крышей и начинать разыгрывать из себя счастливого папашу, главу семейства, показалась мне в корне абсурдной. Я сам существовал тогда на сущие гроши, жил в промерзающей насквозь хижине… Скажите, ради бога, что я мог предложить женщине с ребенком, даже если бы эта женщина была мне желанна? Словом, я выставил Марту вон, полагая, что если она поймет, что номер со мной у нее не выгорел, то тогда у нее не останется иного выбора, как вернуться к своему прежнему жениху. И конечно же, она меня не послушала. А вскоре после рождения ребенка Марта бросилась за помощью к Хорсту и Астрид. Дедушке на тот момент было уже девяносто три года, бабушке — семьдесят восемь. Марта живописала им в красках, какой я подонок и подлец, как мерзко я обошелся с ней. Мои отношения с Хорстом и Астрид были сложными и до этого, а уж после всех леденящих душу рассказов Марты они и вовсе прекратились. Навсегда. Мы с дедушкой практически не общались до самой его смерти. Может, обменялись парой слов, не более того. Хотя ребенком я обожал своего деда. Хорст был замечательным человеком. Это правда, Алли. В детстве я считал его своим героем. — Феликс бросил на меня жалобный взгляд. — Вы тоже считаете меня подонком, Алли? Как и Том, да?

— Не мне вас судить, Феликс. И не за тем я согласилась на наш разговор. Я пришла, чтобы выслушать вас и все то, что вы хотите сказать мне, — осторожно ответила я.

— Ладно. Тогда продолжим. Итак, после того, как я твердо заявил Марте, что впредь не желаю иметь дела ни с ней, ни с ее младенцем, она куда-то исчезла. Потом стала засыпать меня письмами. Сообщила, что не стала прерывать беременность, а перебралась вместе со своим приятелем куда-то на север, поближе к родителям. Будет думать, что ей делать дальше. И в каждом письме не переставала твердить, что любит меня. Я не отвечал на все эти любовные послания. Надеялся, что она правильно истолкует мое молчание и начнет выстраивать свою жизнь по-новому. Ведь она была молода и очень привлекательна. А потому я был уверен, что у нее не возникнет проблем по части устройства личной жизни. Что она с легкостью найдет себе человека, который даст ей все, что надо. А потом… в один прекрасный день… я получаю письмо от нее с вложенной в конверт фотографией… Сразу после родов… Я…

Феликс замолчал и как-то странно глянул на меня. Но вот он заговорил снова:

— Следующие пару месяцев я не имел от нее никаких вестей. А потом вдруг встретил ее в Бергене. Она шла по улице, толкая перед собой коляску. Конечно, я повел себя как законченный подлец и негодяй. — Феликс слегка скривился. — Словом, я спрятался от нее. А потом попросил одного своего приятеля узнать, где она сейчас обитает. От него-то я и узнал, что мои дедушка и бабушка приютили Марту у себя, так как ей некуда было больше податься. Тот дружок, с которым она какое-то время сожительствовала, выставил ее в конце концов вон. Наверное, Том рассказывал вам, что его мать страдала от затяжных приступов депрессии. Вполне возможно, это была так называемая послеродовая депрессия.

— А как вы отнеслись к тому, что Марта поселилась в доме ваших дедушки и бабушки? — спросила я у него.

— Я был взбешен! Вне себя от ярости… У меня было подозрение, что моими родными просто манипулируют. Вдруг неизвестно откуда появляется какая-то женщина и объявляет им, что родила от меня ребенка. Но что я мог сделать в той ситуации? Тем более что ей удалось убедить их и они поверили. Они ведь и раньше не раз упрекали меня в своих письмах, что я типичный прожигатель жизни без каких-либо моральных устоев и принципов. Вот и получается, что рассказ Марты они восприняли как еще одно доказательство своей правоты. Боже мой, Алли! Как же я был зол тогда… Как зол… И эта злость тлела во мне долгие годы. Да, я совершил ошибку… по моей вине или нет, но женщина забеременела. Однако никто из моих близких, ни дедушка, ни бабушка, никогда, ни разу в жизни не изъявили желания выслушать для разнообразия и меня. Узнать, так сказать, оборотную сторону случившейся истории. Марта сумела убедить стариков в том, что я подлец, подонок и негодяй. Вот и весь сказ. Послушайте, Алли, я все же закажу себе что-нибудь покрепче. Хотите составить мне компанию?

— Нет, спасибо.

Феликс поднялся со своего места и направился на поиски бара. А я сидела и вспоминала слова Па Солта о том, что в любой истории всегда есть две правды. Во всяком случае, все, что только что рассказал мне Феликс, прозвучало весьма убедительно. И пусть на данный момент он законченный пьяница, но уж точно не лжец. К тому же меня подкупило, что он был предельно откровенен в разговоре со мной. И, сказать честно, мне была вполне понятна его точка зрения на все произошедшее.

Феликс вернулся через какое-то время с большой порцией виски.

— Ваше здоровье! — провозгласил он и изрядно отхлебнул из стакана.

— А вы никогда не пытались рассказать Тому все то, что только что рассказали мне?

— А смысл? Конечно же, нет. — Феликс звучно рассмеялся. — Ведь ему буквально с пеленок внушали, какой я мерзкий и развращенный тип. Понятное дело, взрослея, он принял сторону матери, защищал ее во всем. Хотя, не скрою, порой мне было искренне жаль его, причем независимо от того, мой это сын или чужой. До меня доходили слухи о том, что время от времени Марта погружается в глубочайшую депрессию, из которой потом выныривает с большим трудом. К счастью, первые годы своей жизни, так сказать, этап становления, Том прожил вместе с Хорстом и Астрид, то есть в атмосфере относительной психологической стабильности. Марта, она ведь по характеру была похожа на искру, на такого капризного, избалованного ребенка. Легко вспыхивала и при этом требовала, чтобы все и всегда было только так, как ей того хочется.

— Иными словами, вы пускали все на самотек до тех пор, пока не узнали, что Том унаследовал ваш фамильный дом?

— Да. Хорст умер, когда Тому исполнилось восемь лет. А моя бабушка, которая была значительно моложе своего мужа, умерла, когда Тому было уже восемнадцать. Когда нотариус сообщил, что по завещанию Хорст оставил мне свою виолончель и небольшое финансовое пожертвование, а все остальное перешло к Тому, я понял, что с подобной несправедливостью надо что-то делать.

— А что вы почувствовали, когда узнали, что Том действительно приходится вам родным сыном?

— Я был сражен наповал. Именно так, наповал. — Феликс сделал очередной глоток виски. — Природа может время от времени выкидывать подобные фокусы, не так ли? — Феликс презрительно фыркнул. — Вот такой фокус она выкинула и со мной. Умом я понимал, что моя попытка опротестовать завещание лишь усилит ненависть Тома ко мне. Но уверен, вы поймете меня правильно. Ведь я был совершенно искренне убежден в том, что Том — это такой кукушонок, которого его мамаша подкинула в наше родовое гнездо.

— А вы обрадовались, когда узнали, что Том — ваш сын? — задала я следующий вопрос, вдруг почувствовав себя этаким психотерапевтом, анализирующим со своим пациентом сложную бытовую ситуацию. Наверняка Тому понравилась бы такая манера ведения беседы.

— Если честно, даже не помню, что я тогда почувствовал, — не стал кривить душой Феликс. — После того, как я получил на руки результаты теста ДНК, я крепко запил. Пил, не просыхая, несколько недель кряду. Само собой, Марта не преминула прислать мне ядовитое письмецо, в котором торжествовала свою победу, но я тут же швырнул его в огонь. — Феликс подавил тяжелый вздох. — Какая запутанная история получилась. Ужасно глупо все вышло.

Какое-то время мы оба сидели молча. Я сосредоточенно переваривала все, о чем рассказал мне Феликс. Какая жалость, думала я, знать, что жизнь этого человека растрачена впустую и прожита совсем не так, как должна была быть.

— Том говорил мне, что вы были очень талантливым пианистом и композитором, — обронила я наконец.

— Почему был? Хочу, чтобы вы знали, я и сегодня являюсь таковым! Талантливым пианистом и композитором. — Впервые за все время нашего разговора Феликс по-доброму улыбнулся.

— Тогда вам должно быть стыдно за то, что вы не распорядились своим талантом как следует.

— А откуда вам, мадемуазель, известно, как именно я распорядился своим талантом? Тот инструмент, который стоит в моей хижине, он ведь для меня все: источник моих мучений и терзаний, моя любовница, мой здоровый дух, обитающий в немощном теле. Да, наверное, я из-за своего постоянного пьянства человек ненадежный в том смысле, чтобы использовать меня в качестве профессионала, но для себя-то самого я могу продолжать играть. И играю постоянно, по сей день. А чем еще, по вашему мнению, я могу заниматься днями напролет в этом забытом богом и людьми сарае? Я играю. Играю для себя… Возможно, когда-нибудь я разрешу вам послушать, как я играю, — с усмешкой добавил Феликс.

— И Тому тоже?

— Сильно сомневаюсь, чтобы он изъявил такое желание. Впрочем, я его совсем не виню. Он в этой ситуации исключительно жертва, случайно попал, так сказать, под раздачу. С одной стороны — ожесточившаяся сердцем и душой, да еще и явно ненормальная мамаша, с другой — папаша, который никогда не признавал его своим ребенком. У Тома есть все основания презирать меня.

— Феликс, а почему бы вам не рассказать ему все, что вы только что рассказали мне?

— Как же вы не понимаете, Алли? Да стоит мне сказать лишь одно плохое слово в адрес его драгоценной матушки, и он тут же хлопнет дверью. И потом, с моей стороны это было бы верхом жестокости — разрушить веру Тома, с которой он вырос, в то, что Марта в нашей с ней ситуации невинная жертва. Зачем же я стану сбрасывать ее с пьедестала, особенно сейчас, когда ее уже нет в живых? Какой в этом смысл? Какой резон? — Феликс снова вздохнул. — Ну было и было. Было и прошло.

«Этот человек мне явно симпатичен», — подумала я. Он отнюдь не законченный эгоист. Во всяком случае, чувства и переживания его близких ему не безразличны. Хотя при этом он не сильно старался добиться расположения Тома.

— А сейчас я спрошу вас вот о чем. Зачем вы все это рассказали мне? Или хотите, чтобы я, в свою очередь, рассказала вашу историю Тому?

Какое-то время Феликс молча разглядывал меня, потом взял со стола стакан с виски и осушил его до дна.

— Нет, не поэтому.

— Тогда зачем? Чтобы тем самым сказать мне, что Том все же был прав? Что я еще один ваш ребенок, рожденный вне брака еще одной вашей жертвой, да? — Я говорила нарочито шутливым тоном, но по глазам Феликса видела, что ему еще есть что сказать мне.

— Все не так просто, Алли. Совсем не просто… Черт! Запутался вконец. Простите меня. — Он снова подхватился со своего места и побежал в бар, а через пару минут вернулся назад с очередной большой порцией виски. — Простите, но, как видите, я действительно законченный алкоголик. Между прочим, попрошу заметить, что когда я пьян, то играю гораздо лучше, чем на трезвую голову.

— Так все же, Феликс, что такое вы собирались рассказать мне еще? — насела я на него, опасаясь, что очень скоро вторая порция виски подействует на него отупляюще. Язык начнет заплетаться, мысли в голове путаться.

— Дело в том… Когда я вчера увидел вас с Томом сидящими рядом на диване, похожими, словно две горошинки из одного стручка… я вдруг подумал. Точнее, все в моей голове сложилось и стало ясным, как дважды два. Целую ночь я промучился без сна, все думал, а нужно ли мне рассказывать об этом вам. Ведь, несмотря на предвзятые мнения о моей персоне со стороны других людей, у меня тем не менее есть моральные принципы. Свой, так сказать, кодекс чести и всего того, что можно, а чего нельзя. И уж меньше всего на свете мне хочется причинить кому-то из вас двоих очередную боль. Я и так много чего напортачил в своей жизни.

— Феликс, прошу вас, скажите же мне все, что вы хотели сказать, — снова умоляюще повторила я.

— Ладно, ладно! Но еще раз предупреждаю, это такая головоломка, в которой я и сам пока не разобрался до конца… Вот!

Он сунул руку в карман и извлек оттуда старый конверт. Потом положил конверт на стол, прямо передо мной.

— Как я уже говорил вам, Алли, когда Марта родила, она сообщила мне об этом и приложила к письму фотографию.

— Да, вы говорили. Фотографию Тома.

— Да, Тома. Но она держит на руках еще одного младенца. Девочку. Получается, что Марта родила двойняшек. Хотите взглянуть на эту фотографию? И на само письмо?

— О боже! — едва слышно пробормотала я, судорожно ухватившись за край дивана и чувствуя, как все поплыло перед глазами. Я опустила голову. Феликс мгновенно подбежал, уселся рядом и стал гладить меня по спине.

— Алли, сделайте глоток виски. Вам сразу же полегчает. Надежное средство при любом душевном потрясении.

— Нет! — резким движением я отодвинула стакан в сторону. Запах виски сразу же вызвал у меня приступ тошноты. — Я не могу. Я беременна.

— Господи, что же я наделал? — возбужденно выкрикнул Феликс.

— Подайте мне, пожалуйста, воды. Меня уже чуть-чуть отпустило.

Он подал мне стакан с водой. Я сделала несколько глотков, чувствуя, что полуобморочное состояние мало-помалу проходит.

— Простите, — повинилась я перед своим собеседником. — Но сейчас мне действительно лучше. — Я взглянула на конверт, лежавший на столе, и взяла его. Потом трясущимися руками, а руки мои дрожали почти так же, как и у Феликса, я открыла конверт, извлекла из него листок бумаги и черно-белую фотографию красивой женщины. В которой я сразу же опознала мать Тома. Именно ее фотографию в рамочке я видела во Фроскехасет. Женщина убаюкивала двух младенцев.

— Можно мне прочитать само письмо?

— Оно на норвежском. Я сам прочитаю его вам.

— Да, пожалуйста.

— Ладно! Вначале, как обычно, идет адрес. Больница Святого Олафа в Трондхейме. Потом дата: 2 июня 1977 года. А дальше уже сам текст. — Феликс слегка откашлялся. — «Дорогой Феликс, думаю, я должна сообщить тебе, что родила двойню: мальчика и девочку. Первой на свет появилась девочка, тридцать первого мая, еще до наступления полуночи. Несколько часов спустя, уже на рассвете первого июня, родился мальчик. Я очень устала. Роды были тяжелыми и долгими. А потому, скорее всего, я пробуду здесь еще неделю или чуть меньше. Потому что быстро иду на поправку. Посылаю фотографию твоих деток. Если захочешь увидеть их или меня, приезжай. Мы пока еще здесь. Люблю тебя, твоя Марта». Вот, собственно, и все.

Последние слова Феликс произнес хриплым голосом. Судя по всему, он сам был на грани слез.

— Тридцать первого мая… Мой день рождения.

— Правда?

— Да.

Я скользнула взглядом по Феликсу, потом снова стала разглядывать младенцев на фотографии. Два абсолютно одинаковых комочка в одинаковых одеяльцах. Трудно даже распознать, где здесь я.

— Могу лишь предполагать, что было потом, — сказал Феликс. — Поскольку у Марты не было ни своего дома, ни мужа, она была вынуждена немедленно отдать одного из вас на усыновление.

— Но ведь потом вы повстречали ее в Бергене, куда она вернулась после родов, неужели у вас не возникло законного вопроса: а где же второй малыш? — Я почувствовала, что задыхаюсь от нехватки воздуха. — Куда подевалась я, в конце концов?

— Алли! — Феликс осторожно положил свою руку поверх моей. — Придется мне еще раз огорчить вас. Я просто подумал, что второй младенец умер. Ведь после этого Марта ни единого разу не упомянула в разговоре со мной о существовании девочки. Не сообщила она об этом и моим дедушке с бабушкой. И даже Тому ничего не сказала. Видно, воспоминания обо всем, что было связано с ее отказом от вас, были слишком болезненны, и она просто постаралась все забыть. Начисто стереть этот эпизод из своей памяти. Впрочем, я-то и общался с ней всего ничего. Несколько пустячных разговоров. Пару слов, исполненных обиды и злости.

— Но в письме… — Я в некоторой растерянности наморщила лоб. — Такое впечатление, что Марта всерьез рассчитывала на то, что вы будете вместе.

— Возможно. Подумала, что увижу фотографию своих отпрысков и тут же расчувствуюсь… Стану другим человеком. Дескать, с появлением на свет детишек, твоих детишек, у тебя нет иного выбора, кроме как возложить на себя бремя всей ответственности за них.

— А вы ей ответили?

— Нет, Алли. Простите меня, но я ей не ответил.

Я почувствовала, как у меня стучит в висках. Такое ощущение, что мозг сейчас взорвется от переизбытка полученной информации, а сердце разорвется от противоречивых переживаний, захлестнувших меня. Пока я не знала, что Феликс, судя по всему, мой родной отец, я могла мыслить рационально и с пониманием выслушала его рассказ о прошлом. Но сейчас ситуация кардинально изменилась, и я растерянно соображала, а как, собственно, мне реагировать на этого человека сейчас.

— Возможно, это и не я вовсе. Ведь никаких стопроцентных доказательств у нас нет, — пробормотала я в некотором замешательстве, отчаянно хватаясь, как за соломинку, за эту спонтанно возникшую версию.

— Вы правы. Но если посмотреть на вас с Томом, если вспомнить о ваших днях рождения, наконец, о том, что ваш приемный отец отослал вас именно на поиски Халворсенов, то скажу так: а какие еще доказательства вам нужны? Впрочем, — мягко добавил он, — сегодня так легко докопаться до любой правды. Знаю это по собственному опыту. Тест ДНК мгновенно подтвердит либо опровергнет наше родство. Если хотите, я с радостью помогу вам в этом, Алли.

Я откинула голову на спинку дивана, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. В самом деле, какие мне еще нужны подтверждения? Все и так ясно как божий день. Правильно сказал Феликс. Все сходится. Но, помимо всех тех фактов, которые он перечислил, есть еще кое-что. Ведь с самой первой встречи с Томом я инстинктивно почувствовала в нем родственную душу. Такое ощущение, будто я знала его всю свою жизнь. Вот уж и правда, мы с ним действительно как две горошины из одного стручка. Недаром мы столько раз за последние дни синхронно озвучивали одни и те же мысли, которые одновременно приходили нам в головы, а потом сами же смеялись над собой. У меня даже голова закружилась от переизбытка чувств при мысли о том, что теперь у меня есть брат-близнец. Но одновременно я почувствовала и горечь, вспомнив, что родная мать была вынуждена выбирать, какого младенца ей оставить у себя, а кого отдать в чужую семью. И в чужую семью она отдала меня.

— Понимаю, Алли, о чем вы сейчас думаете. И мне очень жаль, поверьте, — вмешался в ход моих мыслей Феликс, словно прочитав их. — Если это хоть как-то поможет вам, то знайте. Когда Марта впервые сообщила мне о своей беременности, она еще тогда сказала, что не сомневается в том, что у нее будет мальчик. И что она сама очень хотела бы иметь сына. Наверное, и свой окончательный выбор она сделала именно по гендерному принципу. И никак иначе.

— Спасибо за слова поддержки, но прямо сейчас мне от этого не легче.

— Понятное дело, — тяжело вздохнул Феликс. — Но что я еще могу сказать?

— Ничего. Пока ничего. Но все равно спасибо за то, что согласились поделиться со мной своей информацией. Можно я на какое-то время оставлю письмо и фотографию у себя? Обещаю, я обязательно все верну.

— Конечно, конечно.

— А сейчас простите меня, но я хочу немного прогуляться по свежему воздуху. Одна, — многозначительно добавила я, поднимаясь со своего места.

— Понимаю. И еще раз простите меня за то, что я поведал вам эту давнюю историю. Я бы ни за что так не поступил, если бы знал, что вы беременны. В таком состоянии ведь все воспринимается гораздо эмоциональнее и острее.

— Напротив, Феликс, мне сейчас стало гораздо лучше. И спасибо вам за то, что вы были предельно честны в разговоре со мной.

Я вышла из комнаты, потом на улицу. Колючий, солоноватый воздух приятно бодрил. Я быстрым шагом направилась вдоль набережной. На пришвартованных в порту судах кипела работа: грузы разгружались и загружались. Я приблизилась к одной из швартовых тумб и уселась на ее твердую холодную поверхность. Было ветрено, ветер разметал мои волосы, часть упала на лицо. Я собрала волосы в один пук и перевязала их лентой для волос, которую всегда ношу с собой.

Итак, сейчас я знаю все. Некая женщина по имени Марта зачала меня в Бергене от мужчины, которого звали Феликс, потом родила и почти сразу же отдала в чужие руки. Разум услужливо подсказывал, что я сама во всем виновата. Не стала бы копаться в своей родословной, ничего бы не узнала. Но обида, что Марта предпочла избавиться именно от меня, прожигала меня насквозь.

А хотела бы я оказаться на месте Тома? Поменяться с ним ролями?

Не знаю, не знаю…

Но одно сейчас я знала точно: с самого первого дня моего появления на свет рядом со мной всегда существовала некая параллельная реальность, и она, эта реальность, при определенных обстоятельствах могла бы легко стать моей судьбой. И вот эти две реальности наконец соприкоснулись друг с другом, столкнулись и даже сошлись воедино, а я сейчас мечусь между ними, и меня при этом раскачивает из стороны в сторону.

— Марта. Моя мать, — громко произнесла я. Интересно, я тоже стала бы называть ее Ма, как и Марину, учитывая сходство их имен? Иронично усмехнулась этому странному совпадению. Какое-то время бездумно разглядывала чаек, парящих на ветру. Потом начала думать о той жизни, которая зреет внутри меня. Представить себе не могла, что со мной может случиться такое…

Несмотря на то что прошло чуть более суток с того момента, как я узнала о своей беременности, и вопреки тому, что я никогда ранее не задумывалась всерьез о проблемах материнства, природные инстинкты уже одержали во мне верх. И я уже любила это еще не родившееся дитя всеми фибрами своей души.

— Как же ты смогла отдать меня? — с яростью выкрикнула я, глядя на воду. — Как ты только могла? — повторила я со всхлипом. Слезы градом покатились из моих глаз, но порывистый ветер мгновенно относил их прочь, попутно высушивая лицо.

Мне никогда не узнать истинные мотивы Марты. Не услышать ее версию всего того, что случилось тогда, тридцать лет назад. Я никогда не узнаю, как сильно страдала эта женщина, отдавая меня в чужие руки, как прощалась со мной в последний раз. Как потом вдвое крепче прижимала к себе и лелеяла своего ненаглядного Тома, отдавая ему всю материнскую любовь.

Мысли мои понеслись вскачь, словно табун диких лошадей. Я поднялась с тумбы и начала быстрым шагом расхаживать по набережной. Волны с шумом набегали одна на одну и яростно обрушивались на берег, который сдерживал их натиск. Вот так же и мысли в моей голове, подобно этим волнам, крушили друг друга, зеркально повторяя всю степень моего отчаяния.

Как же мне больно сейчас. Чертовски больно!

«И что же я нашла в итоге, отправившись в это путешествие? — спросила я себя. — Боль и только боль?»

«Алли, перестань быть эгоисткой, — укоризненно попеняла я самой себе. — А Том? Разве этого мало? У тебя теперь есть брат-близнец».

«Да. А Том? Ты забыла про него?»

Постепенно я стала успокаиваться и приводить свои мысли в относительный порядок, стараясь размышлять в позитивном ключе. Как же много совпадений в моих поисках с тем, что было у моей старшей сестры Майи. Майя тоже отправилась на поиски своего прошлого, а встретила любовь. Такую же любовь нашла и я, правда, моя любовь несколько иного рода, но все же. Еще вчера вечером, укладываясь в постель, я всей душой сострадала Тому, пережившему такое трудное детство. Потом попыталась разобраться в том, почему меня так тянет к этому человеку. Уж не влюбилась ли я, испугалась я в какой-то момент. И действительно ведь влюбилась, но совсем не так, как в Тео. А сейчас, когда я знаю, что Том — мой брат-близнец, мои чувства к нему не только вполне естественны, но и легко объяснимы.

Я приехала в Норвегию, только что потеряв двух самых близких мне людей. И все же… радость обретения Тома, размышляла я уныло, медленно шагая вдоль залива в обратном направлении, к отелю, никак не компенсировала ту боль, которую я испытала, узнав о своем прошлом.

В гостиницу я возвратилась безмерно уставшей. Сразу же поднялась к себе в номер, потом позвонила на ресепшн и попросила дежурную заблокировать мой телефон. После чего рухнула в кровать и тут же отключилась, погрузившись в глубокий сон без каких-либо сновидений.

Когда я проснулась, было уже темно. Я глянула на часы: почти девять вечера. То есть я проспала несколько часов. Я сбросила с себя одеяло и пошла в ванную. Ополоснула лицо холодной водой. И, стоя возле крана, снова вспомнила все то, о чем мне рассказывал Феликс. Но прежде чем погрузиться в повторное перебирание всех подробностей этой истории, я вдруг почувствовала, что умираю от голода. Быстро натянула на себя джинсы и футболку и поспешила вниз, чтобы поужинать в ресторане.

В вестибюле я, к своему немалому удивлению, обнаружила Тома, устроившегося на одном из диванов. При виде меня он тут же подскочил с места с самым озабоченным выражением лица.

— Алли, с тобой все в порядке? Я звонил тебе несколько раз, но твой номер был заблокирован.

— Да… Я сама попросила. Но почему ты здесь? Мы вроде не договаривались с тобой о встрече?

— Не договаривались, это правда. Но где-то ближе к обеду ко мне в дом неожиданно ввалился Феликс. Он был на грани истерики. Честное слово, Алли, он рыдал, как дитя. Я впустил его в дом, налил виски, чтобы он немного пришел в себя, и попросил объяснить, что стряслось. На что он сказал, что сообщил тебе кое-что из того, чего никак нельзя было говорить. Ни в коем случае! И что он этого бы никогда и не сделал, если бы знал, что ты беременна. Он очень испугался, увидев, как ты потрясена его рассказом. Сказал, что ты отправилась прогуляться вдоль бухты.

— Но, как видишь, Том, со мной все в порядке. Я жива-здорова и не бросилась в бушующие морские волны. Не возражаешь, если мы продолжим наш разговор в ресторане? Умираю, хочу есть.

— Конечно. Тем более аппетит — это хороший признак, — вполне искренне обрадовался Том, и мы вместе направились в ресторан. Нашли подходящий столик и уселись. — А дальше Феликс поведал мне всю историю.

Я взяла в руки карту с меню и глянула поверх нее на брата.

— И?

— Я тоже испытал самый настоящий шок, как и ты. Однако, представь себе, Феликс был в таком ужасном состоянии, что мне пришлось утешать его. Я даже почувствовал к нему жалость… Впервые в жизни.

Я подозвала официантку и попросила ее немедленно принести нам немного хлеба, а также заказала себе стейк с жареным картофелем.

— А что будешь ты? — спросила я у Тома.

— То же, что и ты. И, пожалуйста, пиво, — обратился он к официантке.

— То есть ты хочешь сказать, что Феликс, рассказывая свою историю, не утаил от тебя и всей правды о Марте на момент первой с ней встречи?

— Да. Другой вопрос — поверил ли я ему.

— Зато я поверила ему полностью. И потом, не забывай, я ведь на всю эту историю все еще продолжаю смотреть глазами постороннего человека, каковым я, собственно, и была пару дней тому назад. Что отнюдь не оправдывает Феликса за содеянное. Точнее, за то, чего он не сделал, — поспешно добавила я, опасаясь, что Том может подумать, будто я встала на сторону Феликса и пытаюсь защищать его. — В любом случае это многое объясняет в его поведении. Он в то время чувствовал, что им попросту манипулируют все кому не лень.

— Боюсь, я еще не могу пока полностью доверять ему. Или тем более простить его. Но, во всяком случае, сегодня я увидел на его лице хоть какие-то признаки раскаяния. Впрочем, хватит рассуждать о моих чувствах. Как ты? Тебе ведь действительно пришлось пережить самый настоящий шок. Мне искренне жаль, Алли, что все так получилось. У меня такое чувство, что я должен повиниться перед тобой за то, что из нас двоих мать выбрала именно меня.

— Не говори глупостей, Том. Нам ведь никогда не узнать, каковы были истинные причины того, что она поступила именно так, а не иначе. Да, не скрою, пока мне больно думать об этом, но что сделано, то сделано. Знаешь, чтобы окончательно успокоиться, хочу взглянуть на ту больницу, в которой Марта родила нас. Наверняка там сохранились записи о нашем появлении на свет. Вполне возможно, и некоторые подробности того, как меня потом удочерил Па Солт. И еще, если ты не возражаешь, давай оба пройдем тест ДНК.

— Конечно, не возражаю. Хотя, если честно, Алли, то я и так ни секунды не сомневаюсь в нашем родстве. А ты?

— И я тоже, — согласилась с ним я. Подали хлеб. Я немедленно отломила кусочек и жадно запихала его себе в рот.

— Что ж, несмотря на все твои переживания, аппетит, судя по всему, к тебе вернулся. Наверное, Алли, пока еще рано нам с тобой искать положительное во всем том, что с нами случилось, но, кажется, я только что осознал, что в скором будущем стану дядей. И знаешь, я уже счастлив от одной этой мысли.

— Искать хорошее и видеть во всем происходящем позитивную сторону можно и нужно всегда. И никогда не рано, Том. Вот, к примеру, возьми меня. До своей поездки в Норвегию я чувствовала себя такой потерянной, такой одинокой… А получается, что здесь я отыскала свою новую семью. Правда, мой родной отец — увы! — спившийся нечестивец. Но это так, к слову.

Том протянул ко мне ладонь, и я смущенно взяла его за руку.

— Привет, сестричка!

— Привет, братик.

Какое-то время мы сидели молча, не разжимая рук, переполненные самыми разными эмоциями. А в сущности, что такого? Просто наконец две половинки соединились в одно целое. Вот так все просто.

— Как странно… — начали мы с ним одновременно и тут же расхохотались собственной синхронности.

— Говори первой, Алли. Ты ведь у нас старшенькая.

— Подумать только! Я — старшая сестра. А вот в своей семье я всегда была на вторых ролях. Старшей у нас была Майя. Что ж, постараюсь наверстать упущенное и в полной мере воспользоваться всеми преимуществами своей первородности, — пошутила я.

— А я охотно соглашаюсь на роль второй скрипки, — миролюбиво сказал Том. — Но мы с тобой оба в один голос сказали «как странно». Что именно странно?

— Знаешь, я уже успела забыть, о чем именно собиралась тебе сказать. К тому же за последние дни случилось столько всего странного, — ответила я, когда нам подали ужин.

— Еще бы! И не говори, сестра! — Том поднял свой бокал с пивом и чокнулся с моим стаканом воды. — Что ж, за нас с тобой. За брата и сестру, встретившихся через тридцать лет после рождения. Знаешь, что для меня странно?

— Что?

— Я ведь больше не единственный ребенок в семье.

— Это правда. А знаешь, что странно для меня?

— Что?

— Что у шести сестер появился наконец брат.

44

За ужином Том предложил мне незамедлительно перебраться во Фроскехасет.

— Что за глупость продолжать и дальше жить в отеле. К тому же, Алли, половина моего дома теперь на вполне законных основаниях принадлежит тебе, — подчеркнул он уже после того, как поздно вечером я перебралась к нему и он сам внес мой рюкзак с вещами в дом.

— Кстати, может, ты объяснишь мне хотя бы сейчас, а что означает само это название «Фроскехасет»? — поинтересовалась я у него.

— «Лягушачий дом». Наверняка Хорст рассказал маленькому Феликсу историю о том, что он хранил в доме копию маленькой лягушки, которую Эдвард Григ постоянно носил с собой и всегда ставил на папку с нотами на рояле. Правда, я понятия не имею, что стало с этой лягушкой потом. Но, вполне возможно, именно она и дала название нашему дому.

— Знаешь, а все сходится. — Я с улыбкой взглянула на Тома, который, войдя в прихожую, бросил мой рюкзак на пол. Я склонилась над рюкзаком и извлекла из бокового кармана свою крохотную лягушку. — Взгляни! Это еще одна подсказка Па Солта, которую он оставил мне. А в Мемориальном музее Грига я видела не меньше дюжины точно таких же лягушек.

Том взял мою лягушку и принялся внимательно разглядывать ее со всех сторон. Потом тоже улыбнулся.

— А ведь он направил тебя, Алли, прямо сюда. Туда, где и находится твой настоящий дом.

* * *

Мы с Томом прошли генетический тест, причем Феликс настоял на том, чтобы и у него тоже взяли пробы слюны и волос. В течение недели мы получили результаты экспертизы, подтверждающие, что Том действительно является моим братом-близнецом, а Феликс — моим вновь обретенным отцом.

Внимательно изучив данные теста, мы обнаружили, однако, кое-какие несовпадения.

— А у нас ведь разные профили ДНК, — указала я. — Наверное, потому, что мы с тобой разнополые близнецы.

— Наверное, — согласился со мной Том и шутливо добавил: — Но должен заметить, что мой профиль гораздо красивее твоего, сестренка.

— Ладно уж, задавака.

— Пусть так. Но в любом случае, думаю, нам стоит позвонить нашему заблудшему папаше и сообщить ему эту радостную новость. Как полагаешь?

— Полагаю, да, — согласилась я с братом.

Вечером того же дня Феликс появился у нас с бутылкой шампанского и бутылкой виски лично для себя. И мы втроем с размахом отметили событие, означающее, что отныне и навеки все мы — родня. Том все еще держался с Феликсом достаточно скованно, но сильно старался, не в последнюю очередь ради меня. Я заметила, что и Феликс, со своей стороны, тоже принялся наводить мосты с сыном. Что ж, подумала я, отхлебнув небольшой глоток шампанского и чокнувшись с отцом и братом, для начала уже неплохо.

Феликс поднялся, чтобы отправиться к себе домой, и я увидела, как его шатает из стороны в сторону.

— А ты уверен, что в таком состоянии сможешь добраться к себе, да еще по горной дороге? — не на шутку встревожилась я, глядя, как он напяливает на голову свой мотоциклетный шлем.

— Запросто! Я уже почти сорок лет добираюсь домой в таком состоянии. И представь себе, даже ни разу не упал, — оскорбился Феликс. — Но спасибо за заботу. Ведь столько лет никто обо мне толком не пекся. Доброй ночи вам и спасибо за все. Заглядывай ко мне, Алли, ладно? — прокричал он напоследок, исчезая в ночи.

Закрывая за ним дверь, я со вздохом подумала, что не должна, как мне ни жаль Феликса, выказывать свою жалость и сочувствие к нему в присутствии Тома.

Но брат, по своему обыкновению, тут же считал мои мысли.

— Все нормально, не переживай, — сказал он, когда я, вернувшись в комнату, подошла к печке, чтобы немного согреть озябшие руки.

— Что именно «нормально»? — спросила я у него.

— То, что тебе жалко Феликса. Представь себе, мне тоже, хотя и помимо воли. Правда, пока я еще не готов простить его за все то, что он натворил в прошлом и как обошелся с моей матерью. Но с другой стороны… Видеть тело своей убитой матери посреди улицы… а потом спустя несколько часов отец кончает жизнь самоубийством… Пережить такое… — Том непроизвольно содрогнулся. — Пусть он и не запомнил всех подробностей, но все равно худшего испытания для ребенка и не придумаешь. Согласна? И кто знает, какие шрамы остались у него на сердце с тех далеких пор…

— Да, никто не знает, — согласилась я с братом.

— Но хватит о Феликсе, Алли. — Том вздохнул, а потом взглянул на меня. — Хочу поделиться с тобой кое-чем.

— Еще кое-чем? И с такой серьезной миной на лице. Уж не хочешь ли ты сообщить мне о том, что в скором будущем у меня появится еще один брат или сестра?

— Вот это — вопрос уже к Феликсу, а не ко мне, — пошутил в ответ Том. — Нет, речь о другом, — Том запнулся в поисках подходящего слова, — о более фундаментальных вещах, что ли.

— Уж не знаю даже, что может быть фундаментальнее того факта, о котором я могу сейчас заявлять во всеуслышание, имея на руках письменное подтверждение того, что являюсь урожденной Халворсен.

— Вот-вот, Алли! Сама того не желая, ты попала в точку. Сейчас я покажу тебе кое-что. — Том поднялся с места и направился к небольшому бюро, примостившемуся в углу комнаты. Взял ключи из вазы, стоявшей на крышке бюро, и открыл его. Выдвинул один из ящиков и извлек оттуда папку, потом вернулся ко мне и уселся рядом на диване. Я молчала, не мешая ему собраться с мыслями. Интересно, что такое важное собирается сообщить мне Том?

— Ну так вот, — неторопливо начал Том. — Помнишь, как тебе категорически не понравилась та часть книги, в которой Йенс Халворсен рассказывал о своих взаимоотношениях с Анной? Ты все никак не могла взять в толк, почему Анна безропотно приняла Йенса обратно. Ведь он так вероломно обошелся с ней в Лейпциге. Бросил, скрывался столько лет бог знает где…

— Все я помню, Том. И по-прежнему не понимаю Анну. Йенс утверждает, что она пошла на такой шаг ради любви к нему. Но сам описывает ее в своей книге как женщину с весьма сложным и даже несколько взбалмошным характером. Не могу поверить, что такая женщина приняла мужа обратно с таким смирением, как это сделала Анна.

— И я о том же! — Том снова многозначительно глянул на меня.

— Ну, давай же! Не тяни! Что там у тебя? — взмолилась я.

— Что, если у нее просто не было иного выбора?

— Не было иного выбора? Что ты хочешь этим сказать?

— Ей пришлось сделать это.

— Чтобы соблюсти приличия, так? Потому что в те годы всякий развод сопровождался скандалами, да?

— И это тоже. Но не только это… Однако ты верно нащупала линию поисков, зная строгие моральные принципы той далекой эпохи.

— Том! Уже почти полночь, и я не собираюсь играть с тобой в «Угадайку» до утра, — возмутилась я. — Говори напрямую. Все, как есть.

— Хорошо, Алли, будь по-твоему. Но прежде я все же попрошу тебя дать слово, что ты сохранишь в тайне все, что я сейчас сообщу тебе. Не расскажешь об этом никому. Даже нашему отцу. Ибо я собираюсь рассказать тебе нечто такое, о чем пока не знает ни одна живая душа на свете.

— Уж не обнаружил ли ты, случаем, золотое руно, закопанное под нашим домом? Не томи, Том. Выкладывай все, как есть.

— Прости, но речь идет об очень серьезных вещах. Итак, когда я, работая над своей книгой, стал заниматься изучением всех обстоятельств, связавших Йенса и Анну Халворсен с Эдвардом Григом, в поисках дополнительных материалов я направил свои стопы в Лейпциг. И там я кое-что обнаружил.

Том достал из папки конверт и извлек из него листок бумаги, который вручил мне.

— Взгляни!

Я быстро пробежала его глазами. Это была метрика, удостоверяющая рождение нашего прапрадеда Эдварда Хорста Халворсена.

— И что в этой бумаге такого?

— Едва ли ты помнишь наизусть и во всех подробностях книгу Йенса Халворсена. Но напоминаю тебе, что в ней среди всего прочего он сообщает, что вернулся в Лейпциг в апреле 1884 года.

— Разумеется, таких деталей я точно не помню. И что?

— Кстати, вот фотокопия этой страницы, где упомянута дата его возвращения. — Том протянул мне еще один листок. — Я специально обращаю твое внимание на этот факт. Потому что, согласно метрике, Хорст появился на свет в августе 1884 года. Получается, что Анна родила ребенка всего лишь после четырех месяцев беременности. Ну знаешь ли, даже в наше время такие чудеса все еще вряд ли возможны.

Я внимательно изучила дату рождения своего прадедушки. А ведь Том прав, мелькнуло у меня.

— А не может ли тут закрасться самая обычная ошибка? Мало ли что… К примеру, Йенс запамятовал, когда точно он вернулся в Лейпциг. В конце концов, он ведь приступил к написанию своей книги много лет спустя после описываемых событий.

— Я тоже так подумал. Поначалу.

— То есть ты пытаешься мне сказать, что дитя, которое Анна носила под сердцем, — это вовсе не сын Йенса? Что Хорст не его ребенок?

— Да, именно это я и пытаюсь донести до тебя. — Том с каким-то обреченным видом опустил плечи. Что-то его мучило, страх какой-то, неопределенность или отчаяние… Мне было трудно понять. А может, и все вместе.

— Ладно. С этим все более или менее ясно. Но какие еще у тебя есть доказательства в подтверждение своей версии?

— Вот это.

Том достал из папки следующий листок бумаги. Я увидела, что это фотокопия старого письма, написанного на норвежском языке. Не успела я напомнить брату, что не знаю норвежского языка, как он тут же сунул мне в руки еще один листок.

— Здесь перевод текста на английский язык.

— Спасибо, — поблагодарила я и глянула на перевод. Письмо было датировано мартом 1883 года. Я быстро пробежала его глазами.

— Но это же самое настоящее любовное письмо.

— Любовное, согласен с тобой. Но не просто любовное. В нем много чего.

— Скажи мне, Том, — я пристально глянула на брата, — кто его написал? И кто этот «Маленький лягушонок», как называет себя автор письма? — Но не успел Том раскрыть рот, чтобы ответить мне, как я сама обо всем догадалась. — О боже! — невольно воскликнула я. — Можешь ничего не говорить. Я знаю! Но где в этом письме «много чего»?

— О, много-много чего. Он ведь был очень плодовитым автором. За свою жизнь написал более двадцати тысяч писем самым разным людям. Я сравнил его почерк, сопоставил с теми письмами, что хранятся в музее Бергена. Это, вне всякого сомнения, его почерк.

Я нервно сглотнула слюну.

— А где, скажи на милость, ты отыскал это письмо?

— В этой самой комнате. Оно пролежало под носом у всех обитателей дома более ста десяти лет.

— И где именно? — Я окинула взглядом гостиную.

— Я обнаружил тайник совершенно случайно. Ручка упала на пол и закатилась под рояль. Я опустился на колени, чтобы поднять ее, и тут же ударился головой о что-то твердое сверху. Поднял глаза и увидел небольшой выступ на днище рояля шириной не больше дюйма. Узкая деревянная планка была прибита прямо к раме инструмента. Идем, я покажу тебе где.

Мы оба опустились на колени и заглянули под рояль, чтобы увидеть, где именно находится этот выступ. На днище инструмента, в самом центре, непосредственно под струнной секцией, располагался широкий, но неглубокий поднос из клееной фанеры, более похожий на обычную подставку. Он был довольно грубо приколочен к раме. Том слегка приподнял руку, ухватился за низ подноса и высвободил его из узких деревянных пазов.

— Удостоверилась? — спросил у меня Том, когда мы вместе выползли на коленках из-под рояля и он поставил поднос на стол. — Взгляни! Здесь не менее дюжины писем.

Я осторожно взяла первое письмо, потом второе, третье, с интересом разглядывая пожелтевшие страницы. За столько лет чернила уже успели выцвести, и буквы были едва различимы. Хотя я не знаю норвежского языка, но легко сделать вывод, что все эти письма, судя по датам на них, были написаны в промежутке между 1879 и 1884 годами. И все подписаны так же: «Маленький лягушонок».

— Особо хочу обратить твое внимание на следующее обстоятельство, — продолжил Том. — Несмотря на то что мой прадед известен всем под именем Хорст, все же первое его имя, данное при крещении, было Эдвард.

— Даже не знаю, что сказать, — проронила я в ответ, разглядывая красивый бисерный почерк на листах, лежавших передо мной. — Воистину, эти письма Эдварда Грига, адресованные Анне, дороже всякого золотого руна. Ты их уже показывал специалистам?

— Я же говорил тебе, Алли, о существовании писем не знает ни одна живая душа.

— Но почему ты не включил их в свою книгу? Ведь они — вещественное доказательство того, что композитор поддерживал постоянные контакты с Анной Халворсен.

— И не только это! Ведь из них ясно как божий день, что Анна и Эдвард Григ были любовниками. Их связь длилась по меньшей мере четыре года.

— Вау! Так это же самая настоящая сенсация. Представляешь, твоя книга мгновенно стала бы бестселлером и разошлась бы миллионными тиражами по всему миру. Такие пикантные подробности из жизни одного из самых прославленных композиторов всех времен и народов. Честно, не понимаю, Том, почему ты не сделал этого.

— Алли! — слегка нахмурился в ответ мой брат. — Надеюсь, ты все же догадываешься, почему я этого не сделал. Все просто, как дважды два.

— Пожалуйста, Том, не строй из себя всезнайку! — несколько раздраженно воскликнула я. — Пока я просто пытаюсь сложить воедино большую шараду. Но дай мне время, и я во всем разберусь сама. Итак, письма — неопровержимое доказательство того, что эти двое были любовниками. Из чего сам собой напрашивается следующий вывод. Ты полагаешь, что Григ был отцом ребенка Анны?

— У меня есть все основания полагать, что это так. Помнишь, я рассказывал тебе, что Эдвард Григ самолично отправился на поиски Йенса, обитающего на тот момент на парижских свалках? Он приехал в Париж в конце 1883 года. Тогда, напоминаю, они с Ниной, его женой, жили врозь. Продлилось это чуть больше года, и почти все это время Григ обитал в Германии. А весной 1884 года, когда состоялось счастливое воссоединение Йенса и Анны, Григ тоже воссоединился с Ниной, но только в Копенгагене. А потом, уже в августе, на свет появляется Эдвард Хорст Халворсен.

— Эдвард Хорст Халворсен, родной сын Грига, — пробормотала я, скорее про себя, не в силах даже оценить столь грандиозную по своим масштабам новость.

— Помнишь, ты же сама говорила мне, что, прочитав книгу, невольно задалась вопросом: а с какой стати Эдвард Григ вдруг отправился на поиски Йенса после того, как тот шесть с лишним лет прошлялся невесть где. И почему Анна с такой готовностью приняла его обратно? На самом деле все просто: они с Григом решили сохранить, так сказать, лицо и повели себя во всей этой истории благопристойно, как того требовали приличия. Не будем забывать, что на тот момент Эдвард Григ был одним из самых известных людей в Европе. Одно дело — появляться в свете в сопровождении талантливых и красивых муз, таких, какой была Анна. Это было вполне допустимо и не вызывало кривотолков. Но совсем другое дело — прослыть отцом незаконнорожденного дитяти. Столь вопиющего попрания норм общественной морали прославленный композитор не мог себе позволить. Да еще с учетом того, что на тот момент он жил отдельно от своей жены Нины, а архивные документы красноречиво подтверждают, что в это же самое время они с Анной исколесили всю Германию, давая концерты то тут, то там. Наверняка вокруг них ходили сплетни. Досужие кумушки с удовольствием обсуждали отношения, которые связывали композитора и певицу. Но как только к Анне вернулся ее законный муж, всякие разговоры прекратились сами собой. Тем более что через какое-то время у супругов родился ребенок. А вскоре, спустя год с небольшим, Анна и Йенс переехали в Берген и в Норвегии представили всем знакомым и родным маленького сына уже как своего законного наследника.

— И Анна согласилась пойти на такой чудовищный обман? Согласилась жить во лжи?

— А ты подумай сама. На тот момент Анна тоже была довольно известна. Любые пересуды, а тем более скандал вокруг ее имени, тотчас же поставили бы крест на ее певческой карьере. К тому же она прекрасно понимала, что Григ никогда не разведется с женой. А мы с тобой оба знаем — Анна была весьма трезвомыслящей молодой женщиной. Прагматичной, как сказали бы ныне. И весьма разумной к тому же. Готов поспорить на что угодно, они с Григом все обмозговали заранее и заключили между собой такую вот взаимовыгодную сделку.

— Но если ты прав, то Йенс, вернувшись к Анне, застал ее уже на пятом месяце беременности. Так почему же он остался с ней?

— Наверное, потому, что тоже вполне отдавал себе отчет в том, что с ним может случиться уже в ближайшем будущем, если он откажется вернуться в семью. Сдохнет от голода в какой-нибудь парижской канаве. А Григ, со своей стороны, наверняка пообещал Йенсу всяческое содействие в продвижении его композиторской карьеры. По-моему, Алли, это вполне очевидно. Словом, все трое договорились между собой к вящей выгоде для каждого из них.

— А уже через год с небольшим обе супружеские четы поселились рядом, можно сказать, в двух шагах друг от друга. Боже мой, Том, неужели ты думаешь, что Нина ни о чем не догадывалась?

— Не знаю, что тебе ответить. Вне всякого сомнения, она обожала своего мужа, но ей, как и всякой женщине, вышедшей замуж за гения, приходилось платить за это свою цену. Так есть и так было всегда. Вполне возможно, она закрыла глаза на все после того, как муж снова вернулся к ней. И потом, не забывай, был ведь еще и маленький Хорст. Живя рядом с Халворсенами, Григ имел возможность видеться со своим сыном так часто, как ему того хотелось, не вызывая при этом никаких подозрений у окружающих. Тебе же известно, что собственных детей у них с Ниной не было. А в одном из писем, адресованном приятелю, тоже композитору, Эдвард Григ открыто признается, что обожает малыша Хорста.

— Иными словами, Йенс был вынужден смириться с тем, что есть.

— Да. Лично я считаю, что он понес заслуженное наказание за свое предательство по отношению к Анне. До конца дней он прожил в тени музыкального гения Эдварда Грига. Да еще при этом растил его незаконного сына как своего собственного.

— Тогда скажи на милость, с чего бы это Йенсу писать свою биографию и биографию жены, коль скоро у них с Анной была такая страшная семейная тайна?

— Напоминаю, Анна умерла в том же году, что и Эдвард Григ. Собственно, именно после смерти последнего зазвучали наконец и сочинения самого Йенса. Возможно, Йенс решил немного подпитать материально свой наметившийся успех. Ведь настоящей славы и признания у него никогда не было. А тут книга мгновенно стала бестселлером и наверняка принесла ему солидное материальное вознаграждение.

— Но ему следовало более осторожно обращаться с датами, — заметила я вскользь.

— А кто бы о чем догадался, Алли? Ведь для того, чтобы сопоставить все факты, любителям горяченького пришлось бы отправиться в Лейпциг на поиски оригинальной метрики Хорста. Как это сделал я.

— Да, спустя более ста двадцати лет после описанных событий. Но сегодня, Том, вся эта история представляется мне не более чем досужим вымыслом.

— А ты взгляни на них! Хорошенько всмотрись. — Том достал из папки три фотографии. — Вот здесь Хорст запечатлен уже молодым человеком. А это — два его предполагаемых папаши. И на кого, по-твоему, он похож?

Я внимательно изучила все три фотографии. Да, сомнений нет.

— Но, Том! — уцепилась я за свой последний аргумент. — Вполне возможно, Хорст пошел в мать. Анна ведь тоже была голубоглазой и светловолосой, как и Григ.

— Ты права, — согласился со мной Том. — Вот так всегда, когда берешься реконструировать прошлое. Все наши поиски базируются, как правило, на документах и вещественных доказательствах плюс, что немаловажно, на наших собственных предположениях. Так почему же не предположить, хотя бы на мгновение…

Внезапно до меня дошло, что именно значили эти слова Тома.

— То есть ты хочешь сказать, что Хорст, Феликс и мы с тобой, все мы…

— Именно так. Недаром же я предупредил тебя в самом начале нашего разговора, что, вполне возможно, ты вовсе и не Халворсен.

— Честно, Том, это все слишком грандиозно, чтобы начать примерять твои открытия на себя. Но, предположим, мы захотим все же примерить их, сможем ли мы каким-то образом доказать свою причастность к Эдварду Григу?

— Элементарно! У брата Грига, Джона, были дети, их наследники живы до сих пор. Мы представим свои доказательства и попросим их пройти тест ДНК. Я уже много раз думал о том, чтобы связаться с ними. А потом раздумал. В самом деле, что нам это даст? А шум поднимется несусветный, что, в конечном счете, нанесет лишь урон безупречной репутации Грига. Все это было давным-давно, более ста двадцати лет тому назад. А я лично, к примеру, хотел бы получить известность как музыкант за собственные заслуги, а не потому, что причастен каким-то образом к скандальной любовной истории, случившейся много лет тому назад. Пусть прошлое останется в прошлом, решил я. Именно руководствуясь этими соображениями, я и не стал делиться с читателем своими открытиями. Ты тоже, Алли, все должна решить для себя сама. Сразу же скажу, я не стану винить тебя, если ты решишь пойти до конца и выяснить всю правду, как она есть.

— Господь с тобой, Том. Я прожила на этом свете уже тридцать лет и ни разу не задумывалась о том, кто я и откуда. В моей прежней жизни меня все устраивало. А сейчас, полагаю, с меня и так хватит открытий на генном уровне, — с улыбкой ответила я. — А что будем делать с Феликсом? Ты сказал, что пока не поставил его в известность.

— Да. Видишь ли, я ему не очень доверяю. Напьется и начнет хвастаться, что он праправнук самого Грига. Втянет нас еще, чего доброго, в какие-нибудь дрязги.

— Согласна. — Я вздохнула. — Но согласись, история просто потрясающая.

— Да. А сейчас, когда я наконец облегчил душу и все тебе рассказал, не выпить ли нам чайку? Как смотришь?

* * *

Через несколько дней я получила из Женевы свою метрику и показала ее Тому. Потом написала в больницу в Трондхейме и в местную службу по усыновлению и опеке. Меня не столько интересовали подробности того, как именно я появилась на свет и как меня удочерили, сколько было любопытно узнать, каким же образом Па Солт отыскал меня.

— Взгляни, — сказала я Тому. — Марта назвала меня Фелицией, наверняка в честь Феликса.

— Красивое имя. Мне оно нравится. И девочкам очень подходит, — пошутил Том.

— Увы, мой дорогой, но я уже давно не девочка. Имя Алли подходит мне гораздо больше, — возразила я брату.

Я показала ему еще один документ, который мне прислали вместе с метрикой. Официальная справка, заверенная печатью, сообщала, что меня удочерили 3 августа 1977 года. Правда, никаких других подробностей в справке не приводилось.

— Я уже обратилась с запросом в несколько агентств, занимающихся проблемами усыновление детей-сирот, и все они ответили мне, что не располагают никакими данными о факте моего официального удочерения. Из чего сам собой напрашивается вывод, что вся процедура была сугубо приватной. Короче, Па Солт должен был, так или иначе, встретиться с Мартой, — задумчиво обронила я, вкладывая в папку последнее из полученных мною писем.

— Знаешь, о чем я подумал, Алли? — внезапно сказал Том. — Ты рассказала мне о том, как твой приемный отец удочерил шесть девочек и назвал каждую из них в честь звезды, входящей в созвездие Плеяды. Что, если это не Марта, а он сам сделал выбор? Выбрал тебя, а не меня? Что скажешь?

Я немного подумала над словами брата и пришла к выводу, что в них что-то есть. И у меня почему-то сразу же отлегло от сердца. Я встала со своего места и подошла к роялю, за которым сидел Том. Обхватила его за шею и прошептала:

— Спасибо тебе. Мне стало гораздо легче.

— Все в порядке, Алли.

Я мельком глянула на нотные листы, стоявшие на пюпитре, испещренные многочисленными карандашными поправками.

— Чем занимаешься?

— Да вот просматриваю, что успел сделать тот парень, которого мне порекомендовал Дэвид Стюарт для оркестровки «Героического концерта».

— И как впечатление?

— По правде говоря, не очень. И я сильно сомневаюсь, что с такими темпами работы он успеет сделать всю оркестровку концерта к декабрю. Уже конец сентября, а к концу следующего месяца все ноты должны быть уже распечатаны, чтобы музыканты оркестра могли приступить к репетициям. Дэвид клятвенно заверил меня, что «Героический концерт» обязательно будет включен в программу концерта, посвященного столетию со дня смерти Эдварда Грига. И я сильно расстроюсь, если это не случится. — Том устало пожал плечами. — Но вот это, — он кивнул на ноты, — никуда не годится. Такое даже невозможно показать дирижеру.

— Как жаль, что я ничем не могу помочь тебе, — обронила я и тут же ухватилась за идею, только что пришедшую мне в голову. Правда, у меня не было полной уверенности в том, что ее стоит озвучивать вслух.

— Ну что там у тебя? Выкладывай! — приказным тоном скомандовал Том. Вот уж воистину, от моего брата-близнеца ничего нельзя утаить. Читает все мои мысли, словно открытую книгу.

— Только пообещай мне, что ты не отвергнешь мое предложение с ходу.

— Ладно, не отвергну. Говори.

— Думаю, эту работу вполне может осилить наш отец. В конце концов, Феликс — родной сын Пипа. Наверняка у него будет особое отношение к музыке отца.

— Что?! Да ты с ума сошла, Алли! Понимаю, тебе страсть как хочется слепить из нас этакую дружную и счастливую семейку. Но то, что ты предлагаешь, — это уже явный перебор. Феликс — пьяница и пустомеля, человек, который за всю свою жизнь не занимался ничем серьезным. Я ни за что не отдам концерт, столь дорогой для меня, в его руки. А зачем? Чтобы он уничтожил его? Или, что еще хуже, выполнил бы работу наполовину, а потом взял и все бросил. Если мы действительно хотим, чтобы премьера сочинения нашего дедушки состоялась на декабрьском концерте, то определенно нам следует искать какой-то иной путь.

— А ты знаешь, что Феликс по-прежнему ежедневно часами музицирует дома? Играет для души, для собственного удовольствия, так сказать. И не ты ли уж сто раз повторял в разговорах со мной, что он гений? Что еще подростком он сочинял музыку и сам занимался оркестровкой своих произведений? — возразила я брату.

— Все, Алли, хватит! Вопрос закрыт, раз и навсегда.

— Хорошо. Будь по-твоему. — Я недовольно пожала плечами и вышла из комнаты. Отказ Тома разозлил меня не на шутку. Собственно, это была первая серьезная стычка, которая случилась у нас с братом с момента нашего знакомства.

Вечером того же дня Том отлучился из дома. Пригласили на собрание коллектива оркестра. Я знала, где он хранит рукопись концерта Пипа: в бюро, что стоит в гостиной. Честно говоря, я не была уверена в том, что поступаю правильно. Но тем не менее я отомкнула бюро, извлекла из него стопку нот и сложила ее в рюкзак. Затем взяла ключи от своей машины, которую недавно арендовала, и вышла из дома.

* * *

— Что скажешь, Феликс?

Я коротко рассказала отцу историю создания «Героического концерта». Поведала ему о том, что мы уже отчаялись найти хорошего специалиста, который помог бы нам с оркестровкой концерта. Потом Феликс наиграл мне концерт, исполнил его от начала и до конца. И хотя он впервые видел ноты этого произведения, он не сделал ни единой ошибки. Напротив! Его игра была технически безупречной и вдохновенной, что сразу же выдавало в нем по-настоящему одаренного пианиста.

— Это действительно здорово! Видит бог, а мой покойный отец был весьма талантливым человеком.

Феликс был явно впечатлен музыкой, которую когда-то сочинил Пип. Неожиданно для себя я подошла к отцу и сжала его плечо.

— Ты прав. Он был очень талантлив.

— К несчастью, я его совсем не помню. Я ведь на момент его смерти был еще совсем крохой. И двух лет не было…

— Знаю. И какая трагедия, что премьера этого концерта так и не состоялась. Неужели сейчас ничего нельзя сделать?

— Можно, при надлежащей оркестровке, разумеется… Вот здесь, к примеру, первые четыре такта — вступает гобой, дальше — скрипка, — он ткнул пальцем в партитуру, — а тут, к вящему изумлению всех слушателей, к ним присоединяется тимпан. Вот так! — С помощью двух карандашей Феликс проиллюстрировал мне ритм, в котором должен прозвучать тимпан. — Вот будет сюрприз для тех слушателей, кто посчитает, что они слушают еще одну стилизацию под Грига. — Он хитровато улыбнулся, и в его глазах запрыгали веселые огоньки. Потом он схватил чистый лист нотной бумаги и быстро заполнил ее теми знаками, которые соответствовали ранее озвученным мыслям. — Передай Тому, что оркестровка должна быть выполнена настоящим мастером. И вот еще что. — Феликс снова коснулся рукой клавиш. — Тимпан должен продолжать звучать и тогда, когда вступают скрипки. Тогда в музыке появится скрытое предчувствие надвигающейся беды.

Феликс снова поспешно внес какие-то пометки в нотный лист. Внезапно он остановился и взглянул на меня.

— Прости, но, кажется, меня занесло. Однако все равно спасибо, что показала мне эту музыку.

— Феликс, как думаешь, сколько времени тебе бы потребовалось для того, чтобы полностью оркестровать этот концерт?

— Пожалуй, месяца два, не меньше… Все же музыка, которую сочинил мой отец, она весьма оригинальна. Впрочем, я уже слышу ее такой, какой она должна будет прозвучать в сопровождении оркестра.

— А как насчет трех недель?

Феликс удивленно округлил глаза, потом глянул на меня с усмешкой.

— Ты шутишь, да?

— Вовсе нет. Я не шучу. Я сделаю для тебя фотокопию партии фортепьяно, а ты должен будешь оркестровать все остальное. И если ты уложишься в три недели и сделаешь это так же блестяще, как и то, что ты продемонстрировал мне сейчас, уверена, ни Том, ни руководитель Филармонического оркестра Бергена не будут возражать против твоей оркестровки и примут концерт к исполнению.

На какое-то время Феликс погрузился в молчание, словно прикидывая, что и как. Наконец он заговорил:

— То есть ты бросаешь мне вызов, да? Или хочешь доказать Тому, что я все еще чего-то стою?

— Ты прав, и то и другое. Если не считать третьего. На настоящий момент произведение Пипа включено в программу концерта памяти Эдварда Грига, который запланирован на декабрь. Но я уже наслышана о твоих выдающихся способностях. К тому же если сроки будут тебя поджимать, то ты поневоле всецело сконцентрируешься только на музыке.

— Да, моя юная барышня, умеешь ты смешать в одном флаконе комплименты и оскорбления, — весело фыркнул в ответ Феликс. — Но лично я выужу из этого флакона только комплименты. А в целом ты, конечно, права. Мне всегда работается лучше, если меня поджимает время. Хотя за последние несколько лет и работы-то стоящей у меня не было, если честно.

— Так, значит, берешься? Сделай попытку.

— Никаких попыток. Берусь, значит, берусь. И на этом точка. Начну прямо сейчас.

— Хорошо, но боюсь, ноты мне придется забрать с собой. Не хочу, чтобы Том раньше времени догадался о том, что мы с тобой затеяли.

— Можешь забирать. Музыка уже все равно в моей голове. — Феликс собрал нотные листы и сложил их в аккуратную стопку, которую вручил мне. — Привези завтра копию партитуры, ладно? И потом ко мне больше ни шагу! Не хочу, чтобы ты каждый день приезжала сюда и проверяла, как я работаю. С тобой мы увидимся снова ровно через три недели, день в день. Договорились?

— Но…

— Никаких «но», — отрезал Феликс, провожая меня к дверям.

— Хорошо. Завтра привезу копию. До свидания, Феликс.

— Да, и вот еще что, Алли.

— Что?

— Спасибо тебе за то, что даешь мне шанс.

45

Все три недели я бесцельно слонялась по дому, переживая за наше с Феликсом предприятие. Я хорошо знала: на то, чтобы оркестровать, к примеру, симфонию, уходят месяцы и месяцы напряженного труда. Но если Феликс сумел убедить меня в своих способностях всего лишь за пять минут, думаю, у него получится убедить и Тома. А если он ничего не сделает и потратит время впустую, что ж, невелика потеря… Ведь Том пока ничего не подозревает о том, что мы задумали.

В конце концов, каждый имеет право на второй шанс, подумала я про себя, услышав, как хлопнула входная дверь. Том вернулся после спектакля. Сегодня вечером в театре давали «Кармен». Концертно-театральный сезон в Бергене уже стартовал. Том с посеревшим от усталости лицом без сил опустился на диван. И я тут же вручила ему банку холодного пива из холодильника.

— Спасибо, Алли. А я ведь могу и привыкнуть к таким заботам, — вяло пошутил он, вскрывая банку. — Кстати, я тут кое-что обмозговал за последние пару дней.

— Что именно?

— Так ты уже решила, где именно будешь производить на свет своего Большуна?

Это ласковое прозвище для будущего новорожденного малыша придумал Том. Однажды он спросил у меня, а какого размера бывают новорожденные девочки и мальчики, и я, вооружившись знаниями из только что приобретенного справочника для беременных, с помощью своего большого пальца показала ему приблизительные габариты малыша. Так и родился на свет Большун.

— Пока еще нет, не решила.

— А что, если ты останешься во Фроскехасет? Станешь жить вместе со мной? Ты все говоришь, как тебе неймется заняться домом, отремонтировать его, привести в порядок. Вот и флаг тебе в руки. А то у меня самого до этих дел руки никак не дойдут. Ты ведь сама рассказывала мне, что инстинкт приведения в порядок своего гнезда присущ всем будущим мамашам, как людям, так и прочим тварям. Вот и попробуй реализовать свой инстинкт на практике. Приступай к работе. В счет проживания и питания, разумеется. Думаю, что с учетом твоего нехилого аппетита в последнее время условия договора вполне справедливые, — пошутил Том. — Не говоря уже о том, что официально половина дома принадлежит тебе.

— Ах, оставь, Том! Дом твой, и только твой. Не стану я отсуживать у тебя его половину. Никогда!

— Тогда второе предложение. Как насчет того, чтобы вложить в него немного наличных, а? Если у тебя, конечно, они имеются… Думаю, это тоже будет вполне справедливая сделка. Как видишь, не такой уж я и бескорыстный, каким кажусь на первый взгляд.

— Обязательно переговорю с папиным нотариусом Георгом Гофманом в самое же ближайшее время. Уверена, он посчитает твое предложение вполне разумным для инвестиции в него соответствующих средств. Чтобы просто освежить немного все внутри, денег много не понадобится. Хотя я подумываю о более масштабных переделках. Вот эта печь, к примеру, громадная и торчит тут, как бельмо на глазу. Нужно выбросить ее вон и заменить современным обогревательным устройством. Вполне возможно, во всем доме придется сделать теплый пол. Ах да! Срочно заменить все бойлеры. И вообще все оборудование и трубы в ванных комнатах. Мне уже, сказать по правде, надоело мыться под душем, из которого едва каплет. А еще…

— Вот-вот! И я о том же! — хохотнул в ответ Том. — По моим скромным прикидкам, в миллион крон мы должны уложиться. При условии, что все работы будут выполнены на уровне. Но поскольку сам дом тянет на все четыре миллиона крон, то тебе, как моему дизайнеру, еще и скидка положена. И последнее… Мы должны юридически оформить следующее. Если в будущем кто-то из нас захочет избавиться от своей половины дома, то второй совладелец должен иметь право выкупить его долю. Честно, Алли, но я такого мнения, что и тебе, и твоему будущему ребенку важно иметь собственный дом.

— Пока я прекрасно обходилась и без оного.

— Пока ты обходилась и без детей. А сейчас ты ждешь ребенка. Так вот, хочу тебе сказать как ребенок, выросший в доме, про который мама постоянно, что ни день, напоминала, что это не наш с ней дом, — такой участи я категорически не желаю ни своему племяннику, ни племяннице, кто там у нас будет. Более того, я готов выполнять определенные отцовские функции, пока на горизонте не замаячит фигура потенциального отца, а в том, что рано или поздно она замаячит, я ни секунды не сомневаюсь. Соглашусь и на то, чтобы быть просто наставником для твоего будущего отпрыска.

— Но, Том, если я решу остаться здесь…

— То что?

— Мне придется выучить норвежский. Что в принципе невозможно.

— Вот и станешь учить язык вместе со своим подрастающим чадом, — улыбнулся он в ответ.

— Но что будет, если кто-то из нас двоих или даже мы оба встретим кого-то третьего?

— Как я уже говорил, свою половину дома мы можем продать или выкупить друг у друга, в зависимости от того, как будет складываться ситуация. К тому же не забывай, в доме целых четыре спальни. Предположим даже, что я без особого восторга отнесусь к твоему потенциальному выбору, более того, я не одобрю кандидатуру того мужчины, которого предпочтешь ты. И что из того? Что мешает нам и впредь мирно сосуществовать под одной крышей в качестве такой своеобразной коммуны? Однако лично я думаю, что нам пока рано волноваться о том, что будет. По-моему, именно такой принцип — не думать о завтрашнем дне — всегда исповедовала и ты сама.

— Исповедовала… Но сейчас мне нужно думать о будущем и все планировать заранее.

— Конечно, нужно. Кто бы спорил. Должен сказать, материнство уже изменило тебя, и изменило существенно.

Ночью, лежа в кровати, я еще раз обдумала наш разговор с братом. Разумеется, Том прав. Ведь мне сейчас надо думать не столько о себе самой, сколько о том, как и что будет лучше для маленького. В Норвегии мне пока хорошо. Здесь я чувствую себя в полной безопасности, мне тут комфортно и уютно. Мало-помалу я уже начинаю влюбляться в эту страну. А с учетом того, что сама я была лишена корней и ничего не знала о своем истинном происхождении, важно, чтобы подобная история не повторилась и с моим будущим ребенком. Он должен уже с момента своего появления на свет четко представлять себе, кто он и откуда. А вместе с Томом мы сможем обеспечить ему нормальную, полноценную семью.

На следующее утро я сообщила Тому, что в принципе я согласна. Решено! Я остаюсь в Бергене и буду рожать здесь.

— А еще, — поделилась я с братом своими дальнейшими планами, — надо подумать, как переправить яхту Тео сюда, к берегам Норвегии. Даже если у меня не хватит больше духу снова ступить на борт, все равно будет здорово, если твой племянник или племянница смогут наслаждаться красотами норвежских фьордов, путешествуя летом на яхте.

— Великолепная мысль! — восхитился Том. — Хотя, Алли, думаю, что тебе тоже придется путешествовать вместе с детьми. Хотя бы ради их безопасности. Словом, в какой-то момент ты будешь вынуждена снова вернуться на воду.

— Посмотрим, — уклончиво ответила я. — Но в обозримом будущем это точно не случится. Другое дело, что меня уже сейчас волнует, чем я стану заниматься после того, как мне надоест играть в дизайнера интерьеров, и после того, как я рожу, — задумчиво обронила я, выкладывая на блюдо блины к завтраку. Том обожает блины.

— Вот-вот, и я о том же! Словом, ты, Алли, уже вовсю планируешь собственное будущее. А еще спорила со мной…

— Заткнись, Том, ладно? В конце концов, вспомни, перед тобой сидит женщина, которая всю свою сознательную жизнь боролась с опасностями, подстерегавшими ее каждый день. Каждый божий день новые вызовы…

— А что, переезд в другую страну и рождение ребенка — это, по-твоему, не вызов?

— Конечно, вызов. Но не такой… И потом, предположим, я рожу и все пройдет благополучно, но надо же мне будет чем-то заниматься дальше.

— Могу поспособствовать, — небрежно бросил Том.

— Что ты имеешь в виду?

— То и имею, что у нас в оркестре всегда найдется место для такой талантливой флейтистки, как ты. Более того, у меня даже имеется для тебя вполне конкретное предложение.

— Правда? И что же ты хочешь предложить мне?

— О концерте в честь Эдварда Грига ты уже наслышана. В программу вечера включено и исполнение «Героического концерта» Пипа. Скорее всего, с этим у нас ничего не получится. А вот в первом отделении должна прозвучать сюита Грига «Пер Гюнт». И я тут подумал, как было бы здорово, если бы кто-нибудь из потомков Йенса Халворсена сыграл вступление к сюите, знаменитое «Утреннее настроение». К слову, я уже озвучил эту идею Дэвиду Стюарту, и она ему очень даже понравилась. Что скажешь?

— Ты уже успел переговорить с ним за моей спиной?

— А что тут такого, Алли? Все ведь так очевидно. Идея, можно сказать, витала в воздухе. И потом…

— То есть ты полагаешь, что, даже если я скверно сыграю, моя принадлежность к роду Халворсенов спасет ситуацию и концерт все равно пройдет успешно, да? — поспешила я закончить вместо брата начатую им мысль.

— Ну зачем же намеренно сгущать краски? Стюарт слышал твою игру, когда вы выступали вместе с Вильемом в театре Логен. Вспомни сама! Я лишь пытаюсь донести до тебя, что трудно даже предсказать, чем закончится твое участие в этом концерте. Во всяком случае, абсолютно уверен в одном. Если ты все же изъявишь желание осесть в наших краях навсегда, то проблем с трудоустройством у тебя точно не будет.

Я прищурилась и вперила взгляд в брата.

— Но ты ведь все это проработал заранее. Я права?

— Права. И я не вижу в этом ничего дурного. На моем месте ты поступила бы точно так же.

* * *

Ровно через три недели после того, как я вручила ноты «Героического концерта» Феликсу, я не без некоторого внутреннего трепета постучала в двери его дома. Ответа не последовало. Я тут же предположила худшее. Наверняка все еще дрыхнет после очередной попойки, несмотря на то что уже полдень.

Наконец на пороге возникла фигура Феликса. При одном взгляде на него у меня сразу же упало сердце. Глаза мутные, облачен в какую-то майку и шорты, смахивающие на боксерские трусы.

— Привет, Алли. Входи.

— Спасибо.

В комнате отчаянно пахло перегаром и табаком. Моя нервозность еще больше возросла при виде целой батареи пустых бутылок из-под виски, выстроившихся наподобие кеглей в ряд на журнальном столике.

— Прости за беспорядок. Присаживайся, — пригласил меня Феликс, собирая с дивана в охапку старое застиранное одеяло и подушку. — Все последние недели я спал там, где повалюсь.

Я неопределенно хмыкнула в ответ.

— Выпить хочешь?

— Нет, спасибо. Надеюсь, ты помнишь, зачем я приехала к тебе?

— Смутно, — пожал плечами Феликс и взъерошил ладонью свои редеющие волосы. — По-моему, что-то, связанное с концертом, да?

— Да, правильно. И что скажешь? — нетерпеливо спросила я, сгорая от любопытства. Так все же он справился с брошенным ему вызовом или нет?

— Все в порядке… Вот только куда я его засунул?

Вся комната была завалена грудами нот. Некоторые нотные листы были скручены в шарики и валялись на тех же самых местах, где я их видела три недели тому назад. Только стали еще более пыльными и обросли паутиной, собранной в тех углах, куда их зашвырнули. Я с нарастающей тревогой наблюдала за тем, как Феликс мечется по комнате в поисках партитуры. Лихорадочно переставляет книги на полках, заглядывает в переполненные всяким хламом ящики стола и бюро. Наконец он даже просунул голову за спинку дивана, на который я присела.

— Я же куда-то ее припрятал… на всякий случай… чтобы никто не украл, — пробормотал он, опускаясь на колени, чтобы обозреть пространство под роялем. — Ага! — торжествующе воскликнул он, приподняв крышку великолепного концертного рояля марки «Блютнер». — Вот же она! — Он нырнул внутрь и извлек из рояля огромную стопку нотных листов. Схватил ноты и швырнул их мне на колени, которые тут же согнулись под тяжестью бумаги. — Как видишь, все сделано.

Я глянула на ноты. Вот отдельно сложенные в пластиковый файл ноты фортепьянной партии. Затем партия флейты, следом партии скрипок и тимпана, как он когда-то и рассказывал мне, мысленно представляя всю оркестровку концерта. Я переворачивала папку за папкой, вполне осознавая, что вижу перед собой безупречно выполненную работу по оркестровке всего произведения. Когда я наконец добралась до духовых и медных, то уже сбилась со счета, для какого же количества инструментов были прописаны партии. Я оторвала взгляд от нот и глянула на Феликса с нескрываемым восхищением, все еще отказываясь поверить в то, что человек может успеть так много за столь короткий срок, но он лишь самодовольно усмехнулся в ответ.

— Если бы ты, моя вновь обретенная дражайшая дочь, была знакома со мной подольше, то наверняка знала бы, что я всегда принимаю все вызовы, так или иначе связанные с музыкой. Тем более такой важный, как тот, что предложила мне ты.

— Но…

Я невольно перевела взгляд на батарею бутылок из-под виски, стоявших на столике прямо передо мной.

— Ах, это… Но я же тебе говорил, или ты уже забыла? На пьяную голову мне всегда работается лучше. Печально, но факт. В любом случае работа сделана. Можешь забирать партитуру и отвозить моему драгоценному сыну для вынесения окончательного вердикта. Лично я считаю, что мы с моим отцом на пару сотворили просто гениальное произведение.

— Не берусь судить о качестве, — осторожно начала я. — Не такой уж я специалист по части оркестровки. Но объем проделанной работы действительно впечатляет. Как по мне, так ты действительно сотворил чудо. Особенно с учетом того, что времени у тебя было в обрез.

— Вот я и работал день и ночь, моя дорогая. Именно так! День и ночь! А теперь выметайся!

— Уже?

— Да, умираю, хочу спать. Хочу наконец отоспаться за те три недели, что прошли с момента твоего последнего приезда сюда. Ведь все эти дни я провел практически без сна.

— Хорошо, — не стала я сильно артачиться, поднимаясь с дивана и прижимая к груди тяжеленную стопку нот.

— Сообщишь мне окончательное решение, да?

— Обязательно сообщу.

— Да, и вот еще что! Скажи Тому, что есть один фрагмент, в котором я пока еще не до конца уверен. Третий такт во второй части концерта, там, где вместе с гобоем вступают и валторны. Наверное, это все же перебор. Прощай, Алли.

С этими словами Феликс с силой захлопнул за мной дверь, едва я ступила на крыльцо.

* * *

— Что это? — первым делом поинтересовался у меня Том, явившись домой ближе к вечеру после сбора труппы в театре и едва завидев стопку нот, аккуратно сложенных на журнальном столике в гостиной.

— Это? — небрежно бросила я. — Готовая оркестровка «Героического концерта». Чашечку кофе?

— Пожалуйста, — машинально бросил он в ответ и тут наконец до него дошел смысл того, что я только что сообщила ему. Он уставился на стопку с несколько ошалелым видом.

Я не торопясь отправилась на кухню, налила кофе и вернулась назад, в гостиную, застав Тома, всецело погруженного в изучение партитуры. Он лихорадочно переворачивал страницу за страницей, как и я сама совсем недавно в доме Феликса.

— Как? Когда? Кто?

— Феликс. За последние три недели.

— Шутишь? Издеваешься надо мной? — вскричал он на пределе своих голосовых возможностей.

— Вовсе не шучу! — моментально надулась я от собственной важности, наслаждаясь тем эффектом, который произвела на брата.

— Да, конечно. Понятно. — Он слегка откашлялся, понизив голос на целую октаву. — Пока еще трудно судить о качестве, но…

Я наблюдала за тем, как Том начал мурлыкать про себя партию гобоя, потом перешел к скрипкам и к тимпану. После чего издал восхищенный смешок.

— Великолепно! Мне все это очень нравится.

— Ты не злишься на меня?

— Об этом я сообщу тебе позднее. — Брат поднял на меня глаза, и я прочитала в них нескрываемое уважение. А еще — радостное возбуждение, переходящее в ликование. — На первый взгляд объем проделанной Феликсом работы кажется немыслимым. К черту кофе! Сейчас же еду к Дэвиду Стюарту. Надо успеть перехватить его, пока он не уехал из театра. Покажу ему партитуру. Думаю, он будет сражен наповал. Впрочем, как и все мы.

Я помогла Тому собрать нотные листы и проводила его до дверей, пожелав удачи. Сама я тоже пребывала в состоянии полнейшей эйфории.

— Пип! — прошептала я, стоя на крыльце и глядя на звезды, уже вспыхнувшие в небе. — Все же премьера твоего «Героического концерта» наконец-то состоится.

* * *

С каждым днем осень все сильнее давала о себе знать. Вокруг реализации планов по исполнению концерта Пипа во вдохновенной оркестровке Феликса развернулась бурная деятельность. А я между тем с головой ушла в реализацию собственных планов. Прежде всего связалась с Георгом Гофманом и постаралась объяснить ему всю ситуацию. Идея обзавестись домом и постоянной крышей над головой не только для себя, но и для моего будущего дитяти показалась ему весьма разумной. Тем более что дом частично принадлежит и мне. Я добавила в наше с Томом общее дело по реконструкции дома свои скромные сбережения плюс небольшое наследство, доставшееся мне от Тео, и приступила к масштабному обновлению Фроскехасет. В голове у меня уже сложилась вполне четкая картинка красивого такого убежища в скандинавском стиле с деревянными полами и сосновыми панелями на стенах, с современной мебелью от молодых норвежских дизайнеров. Словом, в своих мечтах я уже видела красивый современный дом, оборудованный самой передовой и энергосберегающей техникой.

Мучило лишь одно, пока не решенное обстоятельство. По закону мы с Томом были просто обязаны включить в текст измененных документов на право владения Фроскехасет и имя Феликса. Или, во всяком случае, хотя бы предложить ему некую материальную компенсацию в размере одной трети стоимости дома. Но когда в разговоре с Феликсом я коснулась этой щекотливой темы, тот лишь широко оскалился в ответ.

— Нет, моя дорогая, и еще раз нет! Конечно, с твоей стороны очень благородно предложить мне поучаствовать в дележке вашего имущества, но, знаешь, я чувствую себя вполне комфортно и в своей хижине. Мне здесь хорошо. И потом, ты же не хуже меня знаешь, куда немедленно уплывут все ваши денежки, если вы решите отдать их мне.

Впрочем, на минувшей неделе пришла и обнадеживающая новость. Издательство Питерса, известное под именем «Издательский дом С. Ф. Питерс», расположенное в Лейпциге, в котором все последние сто лет публиковались сочинения Эдварда Грига, уже сделало запрос касательно «Героического концерта» Пипа Халворсена. Они также объявили о своих планах сделать запись концерта в исполнении Филармонического оркестра Бергена. А потому Феликс, как законный наследник авторских прав как на само произведение, так и на его оркестровку, скорее всего, получит отличную возможность заработать за свои труды солидную сумму денег. Особенно если концерт станет сенсацией в музыкальном мире, а Эндрю Литтон предрекает ему небывалый, грандиозный успех.

Итак, совесть моя снова была чиста, и я успокоилась, сосредоточив всю свою энергию и оптимизм на ремонте дома, всецело занявшись обустройством собственного гнезда. Инстинкт будущей мамаши все же сработал и во мне. Я без конца встречалась с местными торговыми агентами, строителями, вела нескончаемые консультации с проектировщиками и архитекторами, просматривала горы журналов и сайтов по вопросам строительства и дизайна. И мысленно представляла себе, как стали бы потешаться надо мной все сестры. Невиданное дело! Алли вдруг озаботилась проблемами интерьера. Все же, как ни верти, а гормоны в нашей жизни определяют многое, размышляла я, наблюдая за тем, как беременность круто изменила меня.

Однажды я пролистывала очередной буклет с образцами обивочных тканей и тут внезапно спохватилась, подумав о том, что, перебравшись в Берген, я стала очень редко звонить Ма. Впрочем, и Селии тоже. Но уже истек трехмесячный срок моей беременности, который традиционно считают «опасным периодом», а следовательно, обе женщины вполне заслуживают того, чтобы сообщить им эту счастливую новость.

Первой я позвонила Ма в Женеву.

— Алло! — услышала я знакомый голос на другом конце линии.

— Ма, это я, Алли.

— Родная моя! Как же я рада слышать тебя!

Я облегченно вздохнула и тут же расплылась в улыбке, обрадовавшись, сколько тепла и ласки в голосе Ма. И никакой обиды!

— Как ты? — первым делом поинтересовалась она у меня.

— Ну это сейчас зависит от многих факторов, — рассмеялась я в ответ, все еще испытывая некоторые угрызения совести от того, что столько времени хранила в тайне от Ма свой главный секрет. И стала рассказывать ей о Томе и Феликсе и о том, как подсказки, оставленные Па Солтом, помогли мне обрести новую семью. Потрясенная Ма слушала меня молча, лишь изредка перебивая восклицаниями полнейшего изумления и восторга.

— Теперь ты понимаешь, Ма, почему я решила задержаться в Бергене немного подольше, — завершила я первую часть своего рассказа. — Но у меня есть еще кое-что, и это тоже несколько усложняет все дело. Я беременна. Ношу под сердцем ребенка Тео.

На другом конце линии повисла секундная пауза. Потом я услышала радостный вздох.

— Какое чудо, Алли! Какая замечательная новость! То есть я хочу сказать… Если вспомнить, через что тебе пришлось пройти за последние месяцы… И когда должен появиться на свет наш малыш?

— Четырнадцатого марта, — ответила я, сообщая ей точную дату родов, которую мне поставили по результатам сканирования. Наверное, Ма сразу же сообразит, как сообразила и я сама, прикинув все сроки, что наш с Тео ребенок был зачат практически в день смерти папы.

— Ах, Алли! Я так рада за тебя, так рада, моя дорогая! Ты сама счастлива? — спросила у меня Ма.

— Очень-очень, — подтвердила я.

— А уж как твои сестры будут рады… В скором времени все они станут тетушками, а у нас в Атлантисе появится новый малыш. Ты уже сообщила эту замечательную новость девочкам?

— Пока нет. Мне хотелось, чтобы первой узнала именно ты. За последние пару недель я перезванивалась и с Майей, и с Тигги, и со Стар. Вот только Электру никак не могу отыскать. Она упорно не отвечает ни на мои эсэмэски, ни на письма, которые я ей шлю по электронной почте. Я даже позвонила ее агенту в Лос-Анджелесе и оставила сообщение, но мне тоже пока никто не ответил. С ней все в порядке?

— О, думаю, да. Просто Электра, по своему обыкновению, очень занята. Ты же знаешь, какой у нее напряженный рабочий график, — ответила Ма после некоторой, пусть и микроскопически короткой, но все же паузы. — Насколько мне известно, у Электры все в полном порядке.

— Это радует. Я позвонила и Стар в Лондон. Но, когда я попросила ее позвать Сиси, Стар ответила, что ее нет дома. И с тех пор я не имею никаких известий от них обеих.

— Понятно, — коротко откликнулась Ма, не вдаваясь в комментарии.

— Ты, случайно, не знаешь, что там у них?

— К сожалению, нет. Но, думаю, ничего такого, о чем тебе стоит переживать.

— Дай мне знать, если они вдруг объявятся, ладно?

— Обязательно, милая. А сейчас расскажи мне о том, что ты собираешься делать после того, как появится малыш.

* * *

Окончив разговор с Ма, в ходе которого я не забыла пригласить ее и всех сестер, кто окажется рядом, на концерт в честь Эдварда Грига, который должен состояться в декабре, я набрала номер телефона Селии. Она обрадовалась моему звонку не меньше Ма.

Я уже давно решила, что о своей беременности сообщу Селии не по телефону, а лично, при встрече. Ведь для нее моя новость должна будет стать очень волнующим моментом. К тому же и повод для такой встречи есть, и очень серьезный. Ведь до сих пор еще не решен вопрос с упокоением праха Тео.

— Селия, я не буду говорить с вами долго. Но хочу спросить, вы не станете возражать, если в ближайшие пару дней я навещу вас?

— Ну зачем ты спрашиваешь, Алли? Я рада тебе всегда. Буду счастлива увидеться с тобой снова.

— Быть может, мы вместе съездим в Лимингтон для того, чтобы… — Голос мой предательски дрогнул, и я замолчала.

— Да, уже пора, — тихо ответила Селия. — Мы сделаем это вместе. Думаю, он бы этого тоже хотел.

* * *

Два дня спустя мой самолет приземлился в лондонском аэропорту Хитроу. В зале ожидания меня встречала Селия. Мы покинули здание аэропорта и уселись в ее старенький «Мини». Она вырулила со стоянки, мельком взглянув на меня.

— Алли, надеюсь, ты не станешь возражать, если я сообщу тебе, что сейчас мы едем прямиком в Лимингтон, а не в Челси. Не помню, говорила ли я тебе, что в Лимингтоне у меня есть домик. Совсем небольшой, но, когда Тео учился в школе, мы часто во время его каникул жили там. Вместе ходили под парусом. Мне показалось… что сейчас подходящий момент для того, чтобы снова остановиться в этом доме.

Я протянула ладонь и погладила руку Селии, которой она намертво вцепилась в руль.

— Замечательная мысль, Селия.

И действительно, все оказалось просто замечательно. Небольшой домик с дугообразным фронтоном примостился в самом центре Лимингтона, небольшого городка, застроенного в георгианском стиле. Улицы, мощенные булыжником, причудливые домики, выкрашенные в пастельные тона. Мы сгрузили свои вещи в крохотной прихожей, и я вошла вслед за Селией в уютную гостиную. Селия взяла меня за руки.

— Алли, прежде чем показать тебе твою комнату, хочу предупредить. В этом доме всего лишь две спальни. Одна — моя, а вторая… Там обычно спал Тео… И в ней полно всего того, что так или иначе будет… напоминать тебе…

— Вот и хорошо, Селия! Очень даже хорошо, — заверила я мать Тео, лишний раз восхитившись ее тактичности и предусмотрительности во всем, даже в мелочах.

— Тогда поднимай свои вещи наверх. А я пока разожгу камин, а потом займусь ужином. Я тут кое-что прикупила из полуфабрикатов. Сейчас приготовлю на скорую руку. Или ты предпочитаешь поужинать где-нибудь в городе?

— Нет, ужин дома — это наилучший вариант из всех. Спасибо, Селия. Отнесу вещи и сразу же спущусь к вам на кухню, чтобы помочь.

— Тогда ступай. Первая дверь налево, — крикнула она мне вслед.

Я подхватила свой вещевой мешок и стала подниматься по лестнице. На втором этаже увидела небольшую деревянную дверь, на которой корявыми буквами было выведено: «ХИЖИНА ТЕО». Я распахнула дверь и увидела узенькую одноместную кровать, расположившуюся прямо под подъемным окном. На подушках гордо восседал потрепанный плюшевый мишка рыже-коричневого окраса, облаченный в свитер грубой вязки, какие обычно носят рыбаки. Неровные стены комнаты были сплошь увешаны картинками и фотографиями яхт, а над покрашенным комодом болтался на крючке старомодный спасательный жилет в красно-белую полоску. Я почувствовала, как у меня защипало в глазах. Так похожа была комната Тео на мою детскую в Атлантисе.

— Родственная душа! — пробормотала я вполголоса, вдруг особенно остро почувствовав дух Тео, незримо витавший в этой комнате.

Затем я уселась на кровать, взяла в руки мишку и прижала его к груди. Слезы градом полились по моим щекам при одной только мысли о том, что Тео никогда не увидит собственного ребенка.

Вечером мы с Селией мило болтали о том о сем, пока она запекала цыпленка в керамической посудине. В гостиной весело потрескивали дрова в камине. Мы расположились на диване с выцветшей обивкой и приготовились приступить к трапезе.

— Здесь так по-домашнему уютно, Селия. Могу понять, почему вы любите бывать в этом доме.

— Да, по счастью, дом достался мне в наследство от родителей. Они ведь тоже увлекались парусным спортом. А здесь идеальное место для ребенка. Пока Тео рос, мы часто бывали в Лимингтоне. А вот Питер, тот никогда не увлекался ни яхтами, ни парусными гонками. Да ему и некогда было в те годы. Постоянно колесил по свету со всякими деловыми проектами. Зато мы с Тео при малейшей возможности всегда торопились в Лимингтон.

— Кстати, о Питере, — осторожно начала я. — Давно слышали о нем?

— Представь себе, слышала, и сравнительно недавно. Надо сказать, что за последние несколько недель мы с ним даже сблизились в какой-то степени. Во всяком случае, он регулярно звонит мне. Однажды даже обронил, что собирается приехать ко мне в Челси на Рождество. Что ж, как ни крути, а мы оба оказались в итоге у разбитого корыта. Знаешь, Алли, — на щеках Селии выступил слабый румянец, — наверное, это прозвучит кощунственно, но у меня такое чувство, будто гибель Тео каким-то неожиданным образом растопила немного тот лед отчуждения, который когда-то возник в наших с Питером взаимоотношениях.

— Ничего кощунственного я в этом не вижу. Знаю, Питер вас сильно обидел, Селия. Но, мне кажется, он и сам сейчас понимает, сколько ошибок наделал в прошлом и сколько горя доставил вам.

— Что ж, никто из нас не совершенен, Алли. С годами я тоже кое-что поняла, по-иному взглянула на свое поведение. И теперь я точно знаю, что во многом была не права. С рождением Тео сын стал для меня всем. Я сама оттолкнула от себя Питера, а как ты уже, наверное, успела заметить, он не из тех мужчин, кто позволяет пренебрегать собой. — При последних словах Селия грустно улыбнулась.

— Думаю, тут вы абсолютно правы, — согласилась я. — Но в любом случае я искренне рада тому, что у вас с ним наладился хотя бы какой-то диалог.

— Кстати, я ему сообщила, что завтра на восходе солнца мы с тобой предадим прах Тео морю, но никаких сообщений от него так и не поступило. Вот в этом весь Питер. — Селия подавила раздраженный вздох. — Он никогда не умел должным образом реагировать на все то, что действительно важно. Впрочем, хватит обо мне! — Селия резко поменяла тему разговора. — Сгораю от нетерпения услышать, чем ты занимаешься в Норвегии. В машине ты уже упомянула о том, что отправилась туда, следуя подсказкам, которые оставил тебе отец. Если ты не имеешь ничего против, я бы с большим удовольствием выслушала всю твою историю.

В течение следующего часа я подробнейшим образом поведала Селии все детали моих поисков в далекой Норвегии. Единственное, о чем я не упомянула в разговоре с Селией, как не сказала об этом и Ма, так это о возможном моем родстве с самим Эдвардом Григом. Как и Том, я считаю, что подобные откровения лучше приберечь для внутреннего пользования. К тому же, не имея на руках серьезных доказательств, все медитации на эту тему будут пустым сотрясением воздуха. Они ничего не меняют в нашей жизни и ничего не добавляют нам с Томом.

— Если честно, то я просто ошарашена! — воскликнула Селия, когда я завершила свой рассказ и мы обе отставили в сторону подносы с нашим ужином. — Тебе удалось отыскать не только брата-близнеца, но и родного отца. Совершенно неожиданное продолжение всей истории. И как ты восприняла все это?

— Взволнована, естественно, до крайности. Том, он такой… Очень похож на меня. — Я невольно улыбнулась, представив брата. — Надеюсь, это прозвучит не слишком бессердечно с моей стороны. Да, в лице Па Солта я потеряла своего наставника и учителя, а в лице Тео — своего друга, товарища, человека, родственного мне во всем. И вот я встречаю еще одного близкого человека, такого же родного и дорогого моему сердцу, но уже по-другому, совсем по-другому…

— Дорогая моя Алли, думаю, все это просто чудесно! Какое замечательное путешествие ты совершила за последние несколько недель. Столько прекрасных новостей…

— Вообще-то, Селия, это еще не все новости. У меня для вас есть еще одна новость. — Я посмотрела ей в глаза. В них застыло удивленно-озадаченное выражение. Я сделала глубокий вдох и закончила: — В скором будущем вы станете бабушкой.

Озадаченное выражение сменилось полной растерянностью во взгляде. Казалось, Селия поначалу и не поняла то, что я ей только что сказала. Но вот ее лицо озарила счастливая улыбка. Селия бросилась ко мне и сжала в крепком объятии.

— Алли! Я не верю своим ушам. Неужели это правда?

— Правда. Врач в Бергене подтвердила мою беременность. А неделю тому назад мне провели первое ультразвуковое исследование. — Я поднялась с дивана, чтобы взять свою сумочку, долго копалась в ней, пока не нашла то, что искала. После чего вручила Селии черно-белый снимок. — Знаю, пока он выглядит не очень… Но, Селия, это ваш внук… или внучка…

Селия взяла снимок и стала пристально разглядывать его, осторожно обводя пальцами очертания крохотного тельца, уже живущего во мне.

— Алли! — Голос Селии предательски дрогнул от переизбытка эмоций, обуревавших ее. — Такой красивый… В жизни своей не видела ничего красивее…

Мы снова обнялись, потом стали смеяться, потом обе расплакались. Но наконец снова уселись на диван, все еще пребывая в некоем эйфорическом тумане.

— Что ж, сейчас я могу со спокойной совестью начать планировать… нашу завтрашнюю операцию… Теперь в моем сердце снова затеплилась надежда, — заговорила наконец Селия. — Но, коль скоро мы затронули эту тему, сообщаю тебе, что у меня здесь в порту стоит небольшой ялик. Я представляю себе всю процедуру следующим образом. Мы с тобой выйдем на рассвете в море и… упокоим его прах на морском дне…

— Простите меня, Селия. Мне очень жаль, но… — пробормотала я, запинаясь. — Но я не могу. После гибели Тео я поклялась, что больше никогда не ступлю на палубу. Надеюсь, вы понимаете меня.

— Понимаю, милая. Еще как понимаю. Но все же обдумай все хорошенько еще раз. Ты же сама говорила мне, что прошлое нельзя просто так взять и вычеркнуть из жизни. Думаю, Тео очень расстроился бы, узнав, что это по его вине ты оставила парусный спорт, который долгие годы был в твоей жизни всем.

И в этот момент до меня дошло, что как бы это ни было трудно, но я просто обязана снова ступить на борт яхты… Ради памяти Тео, ради нашего с ним еще пока не появившегося на свет ребенка…

— Вы правы, Селия, — промолвила я после короткой паузы. — Мы должны сделать это вдвоем.

* * *

На следующее утро я проснулась на рассвете по звонку будильника на своем мобильнике. В первое мгновение я даже не поняла, где нахожусь, что-то ворсистое терлось о мою щеку. Я включила ночник и увидела, что это старый медвежонок Тео. Он лежал на подушке рядом со мной. Я придвинула мишку поближе и зарылась носом в его грубоватый мех, словно пытаясь надышаться его духом. Потом поднялась с постели, быстро оделась. Натянула на себя легинсы и толстую толстовку-джерси. Спустилась вниз. Селия уже ждала меня. Я молча глянула на безобидную на первый взгляд урну ярко-голубого цвета, которую она держала в руках. Да и какие слова тут были нужны?

В столь ранний час улицы Лимингтона были еще пустынны. Мы молча вышли из дому и направились в сторону причала. Над водой стелился белый туман, легкий и воздушный, как всегда перед рассветом. Мы остановились на деревянном помосте пристани, возле которой был пришвартован ялик Селии. Вокруг тоже никого. Разве что двое мужчин копошились на рыбацкой лодке, стоявшей на приколе по соседству с нами. Они коротко поздоровались и снова погрузились в свое дело: они чинили рыбацкие снасти, прежде чем выйти в открытое море на дневной лов рыбы.

— Знаешь, Тео бы это понравилось. Вечный, как сама вселенная, шум прибоя. И море, которое тоже было всегда, с момента сотворения мира.

— Да, ему бы это точно понравилось.

Мы обе инстинктивно обернулись на знакомый голос и увидели Питера, спешащего к нам навстречу. Селия ошарашенно уставилась на бывшего мужа, но вот Питер распахнул руки, лицо ее тотчас же просветлело, и она с готовностью позволила ему обнять себя. Я не сдвинулась со своего места, давая им возможность в полной мере насладиться первым моментом встречи. Но вот они подошли, и Питер обнял меня.

— Что ж, — голос Питера непроизвольно дрогнул, — пожалуй, нам лучше без промедления приступить к делу.

Селия проворно вскарабкалась на борт своей лодки, а Питер прошептал мне на ухо:

— Надеюсь, я не опозорюсь перед вами, барышнями, окончательно, когда в самый торжественный момент меня вдруг начнет тошнить и весь мой завтрак тут же окажется за бортом. Я, Алли, панически боюсь качки и всего, что связано с водой.

— Я на данном этапе отношусь к воде, как и вы, без особого энтузиазма, — ответила я тоже шепотом. — Однако вперед! — Я взяла его за руку. — Будем сражаться вместе…

Мы залезли в ялик. Я помогла Питеру обрести равновесие и усадила его на скамейку, хотя и у самой ноги мгновенно стали ватными.

— Готова, Алли?

— Да, — ответила я Селии. Потом подняла парус и отдала швартовы.

Первые золотисто-розовые лучи солнца уже осветили береговую линию. Солнечные блики скользили по шапкам лениво колышущихся волн. Лодка медленно двинулась в сторону пролива Те-Солент, расположенного в северной части Ла-Манша. Селия встала у руля, а я занялась парусами. Колючие порывы ветра стремительно погнали лодку вперед. Ветер растрепал мои волосы. Все внутри сжималось от страха. В душе я боялась снова оказаться в открытом море. Но одновременно на меня вдруг снизошло некое странное умиротворение. Перед моим мысленным взором всплыло лицо Тео, но впервые с тех самых пор, как он погиб, я думала о нем не столько с болью и тоской, сколько с радостью.

Мы отошли от берега на несколько сот метров, и нашему взору предстала великолепная панорама Лимингтона. Мы взяли рифы, после чего Селия нырнула на днище лодки и спустя пару секунд вынырнула с голубой урной в руках, которую она держала, словно младенца. Мы подошли к Питеру. Он сидел на корме, весь позеленев от качки. Помогли ему подняться и встать между нами.

— Возьми, Питер. — Селия протянула мужу урну с прахом сына. И в этот миг утреннее солнце выплыло наконец из-за кромки горизонта и предстало перед нами во всей своей величественной красе.

— Готовы? — спросил у нас Питер.

Я молча кивнула в ответ. Мы все трое сплели свои руки вокруг урны. Внешне такая незатейливая и неприметная, а сколько в ней заключено надежд, воспоминаний, желаний и планов. Но вот Питер снял крышку и пустил прах по ветру. Мы молча наблюдали за тем, как легкий утренний бриз подхватил сероватый пепел и уже в следующую секунду смешал его с белоснежной морской пеной внизу. Я сильно зажмурила глаза, но одинокая слезинка все же выкатилась из-под ресниц и побежала по щеке.

— Прощай, мой дорогой, — прошептала я, и рука моя вдруг инстинктивно погладила заметно округлившийся живот. — Знай, мой родной, у нашей любви есть продолжение.

46

7 декабря 2007 года

Я, по своему обыкновению, проснулась рано. От того, что кто-то осторожно толкался внутри меня. Взглянула на часы. Только половина шестого. Неужели так будет до самых родов? Или можно надеяться на то, что младенец в моем чреве еще не сориентировался по времени, не понял, когда ему нужно спать? Вот и сейчас разыгрался вместо того, чтобы лежать себе спокойно. Я глянула сонными глазами через шторы на улицу. Еще совсем темно. На окнах толстый слой инея. Сходила в ванную комнату, а потом снова вскарабкалась на постель и постаралась заснуть. Впереди такой долгий и многотрудный день. А потому нужно запастись силами и хорошенько отдохнуть. Сегодня Концертный зал Эдварда Грига будет переполнен. Все тысяча пятьсот мест будут заняты. Ажиотаж вокруг концерта в ознаменование столетней годовщины со дня смерти композитора небывалый. В числе зрителей будут и мои родные, и друзья. Днем в Берген прилетят Ма и Стар, специально, чтобы поприсутствовать на концерте. Я уже пребываю в радостном возбуждении в предчувствии встречи с ними.

Странным образом моя беременность сплотила вокруг меня множество самых разных людей, которые до этого были никак не связаны друг с другом, а многие и вовсе пребывали в самом отчаянном положении. Да, я, конечно, прежде всего мать, мне нести ответственность за младенца, который появится на свет через три месяца, и все же именно он, этот еще не родившийся младенец, уже поспособствовал налаживанию многих старых связей и контактов. И обретению новых…

Взять хотя бы моих новых родственников, уже кровных. Феликс — мой родной отец, Том — мой брат-близнец. А еще целых пять тетушек, моих сестер, которые, вне всякого сомнения, будут обожать своего маленького племянника или племянницу, пылинки с него станут сдувать. Последней, кстати, меня поздравила Электра, откликнулась наконец-таки на мое электронное послание к ней, присовокупив к своим поздравлениям объемную посылку с немыслимо дорогими одежками для младенцев от самых известных дизайнерских брендов, которую она отправила по экспресс-почте. Все остальные сестры тоже прислали мне очень трогательные письма с поздравлениями и пожеланиями. Пришло письмо и от Ма. Знаю, как ей, несмотря на уравновешенный характер и внешнюю невозмутимость, уже не терпится взять на руки моего ребенка и снова освежить в своей памяти те дорогие ее сердцу воспоминания, когда она нянчилась со всеми нами, шестерыми девочками, которые по очереди прибывали в Атлантис и определялись там под ее заботливое крыло. А ведь есть еще и семья Тео. Селия и Питер стали частью моего мира сравнительно недавно, но я тоже числю их среди своих близких. И они, кстати, тоже будут присутствовать на сегодняшнем вечернем концерте.

— Вот так замыкается жизненный круг, — пробормотала я, снова и снова мысленно удивляясь тому, как в той пучине отчаяния, в которой я пребывала, потеряв самых дорогих моему сердцу людей, вдруг зарождается новая надежда. И новая жизнь… Вот уж воистину, тысячу раз права Тигги, говорившая мне, что всякая роза зацветает и отцветает в положенный ей срок, а потом куст покрывается новыми бутонами, которые тоже распустятся в назначенное им время и будут безмолвно наблюдать за тем, как осыпаются на землю лепестки со старых соцветий. И в этом вечном обновлении природы и заключена ее главная тайна, которую я постигла за последние месяцы. Да, за эти месяцы я потеряла двоих самых важных в моей жизни людей и одновременно была вознаграждена за свои потери любовью многих и многих других людей, ставших мне близкими. Их благословенная любовь сделала меня сильнее, придала желания жить и смело двигаться вперед, в будущее.

И вот сегодня вечером, после концерта, все эти разрозненные звенья моей большой семьи впервые встретятся друг с другом за ужином.

Что немедленно переключило ход моих мыслей уже на Феликса…

Программа концерта была весьма предсказуемой. Открывается концерт сюитой «Пер Гюнт», где я солирую на флейте. Исполняю те знаменитые, уже ставшие каноническими, четыре вступительных такта, которые когда-то давным-давно играл на премьере спектакля мой прапрадед Йенс Халворсен. На той самой премьере, которая состоялась в столичном театре Христиании ровно сто тридцать один год тому назад. А сегодня буду играть уже я, его далекая правнучка. Впрочем, вполне возможно, и праправнучка самого великого композитора. Такую вероятность ведь тоже нельзя исключать. Но как бы то ни было, а сегодня ни я, ни Том не посмеем играть вполсилы, спустя рукава. Том будет сидеть совсем рядом со мной: он сегодня солирует на первой скрипке. Как известно, скрипка была вторым инструментом Йенса Халворсена. Вот таким неожиданным образом история семейства Халворсен замкнулась, совершив свой полный круг.

В норвежской прессе появилось множество публикаций, посвященных нашей семейной истории. Особый интерес вызвал тот факт, что во втором отделении концерта будет впервые исполнен Концерт для фортепьяно Йенса Халворсена-младшего, партитуру которого, по счастливой случайности, недавно удалось отыскать. А оркестровку произведения осуществил сын композитора Феликс. Он-то и исполнит концерт отца, солируя за фортепьяно.

Эндрю Литтон, главный дирижер Филармонического оркестра Бергена, был в полнейшем восторге от того, что нашлась утраченная партитура концерта. Его также впечатлила и вдохновенная работа Феликса по оркестровке всего произведения, тем более что это было сделано за столь небывало короткий срок. Однако когда Том поинтересовался у него, не сможет ли его отец лично сыграть этот концерт на вечере в честь Эдварда Грига, дирижер ответил решительным отказом, недвусмысленно заявив, что этого не будет никогда, потому что не будет никогда.

Вернувшись домой после разговора с Литтоном, Том лишь удрученно покачал головой.

— Он сказал мне, что знает Феликса как облупленного и ни за что не станет рисковать, подвергая угрозе срыва и сам концерт, и премьерное исполнение произведения Пипа Халворсена. И знаешь, Алли, я был вынужден согласиться с ним. Как ни великолепна твоя идея объединить в единую цепь пять поколений музыкальной семьи Халворсен, — Том жестом показал на мой живот, — все же, как ни верти, а Феликс Халворсен — это самое слабое звено в этой цепи. Что, если он пустится в загул именно накануне торжественного вечера и попросту не явится в положенное время на концерт? Ты же не хуже меня понимаешь, что успех фортепьянного концерта в первую очередь определяется уровнем исполнительского мастерства пианиста. Если бы он просто тренькал на цимбалах в пятом или шестом ряду оркестра, это одно дело. Но здесь Феликсу нужно будет солировать. А потому никто в филармонии не станет с ним связываться, особенно зная его непредсказуемость. Наш дорогой папа в прошлом не раз являл собой пример полнейшего бесстыдства и наплевательского отношения к работе. Собственно, именно за это его и выгнали в свое время из оркестра, о чем я тебе тоже рассказывал. Иными словами, ни один серьезный человек не захочет с ним связываться ни под каким предлогом.

Все аргументы брата были мне вполне понятны, и они были обоснованны, но и я не собиралась сдаваться или тем более отказываться от Феликса просто так.

А потому я снова направилась к нему, в его дом, который мы с Томом называли между собой «волчьей норой», и спросила у него напрямик, сможет ли он дать мне честное слово, что не подведет, готов ли он ради этого поклясться жизнью и благополучием моего еще не рожденного ребенка, если я продолжу бороться за его право выступить на концерте. Иными словами, будет ли он исправно посещать все репетиции и явится ли на сам концерт в точно указанное время.

Феликс уже с утра был «под мухой». Он уставился на меня своими блеклыми, испитыми глазками и слегка пожал плечами.

— А что такого? Конечно, буду. И на кой черт мне все эти ваши репетиции? Да я и во сне сыграю этот концерт, особенно если предварительно залью в себя пару бутылок виски. Алли, дорогая моя, право же, не вижу никаких проблем.

— Знаешь, такое отношение к делу меня совсем не устраивает, — возмутилась я в ответ. — И если ты рассуждаешь подобным образом, то тогда… нам попросту не о чем больше говорить.

Я уже хотела уйти.

— Ладно, ладно!

— Что ладно?

— Обещаю, я буду паинькой… Буду вести себя как следует.

— Честно?

— Да.

— Потому что я попросила тебя об этом?

— Нет, не поэтому. Исполнить «Героический концерт» Пипа Халворсена — это мой долг перед покойным отцом. И я хочу, чтобы концерт прозвучал так, как положено… Чтобы отец мог гордиться моим выступлением. И потом, я же отлично понимаю — никто не сыграет этот концерт лучше меня.

После разговора с отцом я самолично направилась к Дэвиду Стюарту. А когда он снова ответил мне отказом, тогда, как ни стыдно в этом признаваться, я опустилась до уровня элементарного шантажа, заявив примерно следующее:

— В конце концов, Феликс — сын Пипа Халворсена. Иными словами, законный владелец всех прав на исполнение концерта, — начала я, опустив глаза долу и покрывшись краской стыда от собственной наглости. — У моего отца есть серьезные сомнения в том, что кто-то другой сможет представить произведение Пипа достойным образом, тем более что это будет первое исполнение концерта на публике. А раз он сам лишен возможности исполнить концерт именно таким образом, как это замышлял в свое время его отец, то тогда, по его мнению, будет, наверное, лучше и вовсе не включать «Героический концерт» в программу вечера.

Я пошла, как говорится, ва-банк, зная, как отчаянно болеет и переживает оркестр, как весь коллектив жаждет того, чтобы стать первым интерпретатором наиболее яркого и волнующего произведения со времен Эдварда Грига, написанного к тому же его соотечественником. Явить миру нового Грига — это чего-то да стоит. И за это стоит побороться. Слава богу, на сей раз интуиция меня не подвела. Дэвид в конце концов сдался и согласился с моими условиями. Но при этом добавил:

— Однако Вильем все равно будет репетировать концерт вместе с оркестром. По крайней мере, если ваш отец снова загуляет и подставит нас, то у нас будет хотя бы запасной вариант, и мы не превратим все мероприятие в сплошной скандал. И вот еще что. Я не стану заранее объявлять прессе, что концерт будет играть Феликс. Договорились?

— Договорились, — ответила я, и мы обменялись рукопожатием в знак того, что сделка состоялась. Я вышла из кабинета Дэвида с высоко поднятой головой, радуясь одержанной победе. Воистину, мой удар оказался решающим.

Хотя Феликс сдержал свое слово и всю прошлую неделю исправно являлся на все репетиции, все мы прекрасно понимали, что гарантий нет никаких. И неизвестно еще, что он может выкинуть в самый последний момент. А вдруг не явится на сам концерт? Тем более что ему не привыкать. За ним и в прошлом водились подобные грешки.

Официально имя Феликса нигде не фигурировало в качестве исполнителя концерта. Более того, по словам Тома, руководство филармонии озаботилось даже тем, чтобы выпустить два варианта программок концерта. В одной программке в качестве пианиста было указано имя Феликса. В другой значилось имя Вильема.

Я, разумеется, чувствовала себя виноватой перед Вильемом, зная, какой болезненный удар нанесла по его самолюбию — играть, выражаясь музыкальным языком, вторую скрипку, да еще соревноваться при этом со старым пьянчугой, которому нет веры ни в чем. То есть как бы уступить ему пальму первенства на том лишь основании, что он носит имя Халворсен. Единственное, что могло послужить Вильему утешением, — так это то, что в первом отделении он будет исполнять знаменитый Концерт для фортепьяно с оркестром Эдварда Грига.

В один из вечеров на прошлой неделе я присутствовала на филармоническом концерте, слушала, как играет Том в составе оркестра и как Вильем исполняет Концерт № 1 для фортепьяно с оркестром Ференца Листа. Я как завороженная следила за тем, как его тонкие, умелые пальцы вдохновенно порхают над клавишами, как раздуваются его ноздри, как падают ему на лоб пряди темных блестящих волос, и вдруг почувствовала уже ставший привычным толчок в животе. Но на сей раз толчок не имел никакого отношения к моему ребенку. И тогда я успокоила себя, что столь неожиданная реакция моего тела на Вильема вселяет надежду на то, что со временем я, быть может, все же сумею оправиться от потери Тео. Да, пусть это случится не сейчас, а потом, в будущем. И при этом я не буду чувствовать себя виноватой перед ним. В конце концов, мне ведь всего тридцать лет, мне еще жить и жить… К тому же, уверена, Тео тоже не пришел бы в восторг, узнай он, что я собираюсь прожить всю оставшуюся жизнь монашкой.

По иронии судьбы, Том и Вильем за последнее время очень сблизились. Вначале это были чисто рабочие контакты, так сказать, взаимодействие на профессиональном уровне, но со временем контакты переросли в самую настоящую крепкую мужскую дружбу. На следующей неделе Том пригласил Вильема к нам в гости, но я пока еще не решила, стоит мне оставаться дома или все же лучше уйти.

Поняв, что вряд ли я снова засну, я включила свой ноутбук и стала проверять электронную почту. Среди множества сообщений я заметила письмо от Майи и тут же открыла его.

Дорогая Алли, хочу сказать тебе, что мыслями своими я всегда с тобой. И особенно сегодня, в такой знаменательный для тебя день. Жаль, что я не смогу присутствовать на концерте лично, но ведь от Бразилии до Норвегии такой долгий путь. Мы недавно перебрались в горы, потому что даже для меня царящая в Рио жара стала слишком изнурительной. Живем на фазенде. Не могу описать тебе, как здесь красиво. Конечно, дом нуждается в серьезном ремонте. Но мы планируем превратить нашу фазенду в центр отдыха для детишек из фавел. Они станут приезжать сюда, здесь у них будет возможность вволю порезвиться на природе, да еще на такой великолепной природе. Однако хватит обо мне. Надеюсь, твоя беременность протекает нормально и ты и ребенок чувствуете себя хорошо. Не могу дождаться того момента, когда своими глазами увижу новорожденного племянника или племянницу. Горжусь тобой, моя маленькая сестренка.

Майя

Я перечитала письмо дважды, и все время улыбка не сходила с моего лица. Судя по письму, моя сестра счастлива, и это главное. Я пошла в ванную, приняла душ и стала натягивать на себя спортивные штаны. То немногое из моей одежды, что я еще могла пока натянуть на свой изрядно раздавшийся живот. Тратить деньги на одежки для беременных я решительно отказалась и целыми днями шлялась по дому в спортивных брюках и в просторных свитерах брата. Правда, для сегодняшнего вечернего выступления я специально приобрела черное платье из эластичной ткани. Том тут же подольстился, сказав, что в этом платье я выгляжу очень мило. Подозреваю, что он попросту солгал мне по доброте душевной.

Потом я спустилась в нашу временную кухню, которую мы оборудовали прямо в гостиной, так как строительные работы в доме были в полном разгаре. Импровизированный кухонный уголок включал в себя буфет, чайник и микроволновку, которую мы водрузили на буфет. В самой же кухне было все ободрано до самого основания. Стояли лишь голые стены. По крайней мере, утешала я себя, самая грязная и тяжелая работа позади. Мы уже поставили новый отопительный котел, сделали разводку по всему дому для теплого пола. Но на все эти переделки ушло вдвое больше времени, чем я рассчитывала. Я даже начала паниковать. А вдруг мы не успеем отремонтировать весь дом до моих родов? Материнский инстинкт гнал меня вперед, и я все время торопила строителей, сводя их с ума.

— Доброе утро, — поздоровался со мной Том, неожиданно возникнув у меня за спиной. Волосы его еще топорщились, как всегда, после сна. — Ну и денек у нас впереди! — промолвил он со вздохом. — Как настроение?

— Нервничаю, переживаю, гадаю…

— Появится ли в назначенное время Феликс, — закончили мы хором.

— Кофе будешь? — кивнула я на кипящий чайник.

— Спасибо, не откажусь. А когда твои прибывают? — поинтересовался он и с отрешенным видом уставился в окно. Недавно мы поменяли все окна в доме, а в гостиной установили огромные окна до самого пола, из которых открывался просто потрясающий вид на сосновый лес вдали и на фьорд внизу.

— О, все в самое разное время в течение дня. Я попросила Ма и Стар, чтобы они подошли к служебному входу еще до начала концерта. Просто для того, чтобы поздороваться и взглянуть друг на друга. — От одной только мысли от предстоящей встречи все внутри меня забурлило в радостном предвкушении. — Ну не идиотка ли я, а? Больше беспокоюсь о том, как отреагируют родные и друзья на мое выступление, чем переживаю из-за того, что потом скажут критики.

— И это вполне естественно, не вижу тут ничего идиотского. Но в любом случае тебе будет проще. Исполнишь свою сольную партию в самом начале концерта, а нам, всем остальным оркестрантам, еще потеть и потеть, пока Феликс не отыграет последние аккорды «Героического концерта».

— Мне еще никогда не приходилось выступать перед такой огромной аудиторией, — жалобно проговорила я. — Не говоря уже о том, чтобы получать за это деньги.

— Все у тебя будет замечательно, не переживай! — убежденно произнес Том. Хотя, когда я подавала ему чашку с кофе, успела заметить, что он тоже нервничает. Что ж, сегодня для нас с братом действительно очень важный, поистине судьбоносный день. Сейчас мы с ним чувствуем себя так, как будущие родители, зачавшие некую новую музыкальную субстанцию, и она вскоре должна будет явить себя всему миру. Сегодня вечером мы с Томом будем присутствовать, как те гордые молодые родители, при рождении своего музыкального чада.

— Не хочешь позвонить Феликсу и напомнить ему, что сегодня вечером концерт? — спросил у меня Том.

— Нет. — Я уже заранее решила для себя, что никуда звонить не стану и не буду никому и ничего напоминать. — Ему самому думать и определяться с тем, как и что делать.

— Все верно, ему самому. — Том тяжело вздохнул. — Тогда я в душ. Через двадцать минут будешь готова к отбытию?

— Да.

— Господи, только бы он опять чего не учудил и появился на месте вовремя.

Внезапно до меня дошло, что, несмотря на все свои бурные протесты, Том переживает за Феликса даже больше, чем я.

— Все будет хорошо, вот увидишь. Я знаю.

Однако, когда спустя два часа я заняла свое место в оркестре, чтобы приступить к последней репетиции перед концертом, табурет перед роялем был пуст. И прежняя моя уверенность тут же развеялась как дым. В четверть одиннадцатого Эндрю Литтон объявил, что ждать больше нельзя. Я крепко сжала горячими ладонями свой мобильник.

Нет, я не стану ему звонить. Ни за что!

Вильема пригласили занять за роялем место Феликса. Эндрю Литтон вскинул вверх дирижерскую палочку, и в этот момент Том бросил на меня затравленный взгляд.

— Как ты мог? Подонок! Подлец! — выругалась я себе под нос и тут увидела, как Феликс мчится во весь опор по пустому залу, торопясь занять свое место за роялем. Он был бледен как полотно, тяжело дышал.

— Знаю, мне здесь никто не поверит, — прохрипел он, поднимаясь по ступенькам на сцену. — Но мой мопед, будь он трижды неладен, сломался посреди дороги. Пришлось ловить попутку, чтобы добраться сюда. Я приволок с собой даму, которая подобрала меня на обочине и любезно согласилась подтвердить мое алиби. Ханна, я ведь говорю правду, так?

Сто с лишним пар глаз уставились в конец зала, куда тыкал указательным пальцем Феликс. Там, у самых дверей, переминалась с ноги на ногу женщина средних лет. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке.

— Ханна, скажите же им!

— Да, это правда. Его мопед сломался, и я подвезла его до города.

— Благодарю вас, Ханна. Билет на сегодняшний концерт будет ждать вас в билетной кассе. — Феликс повернулся к оркестру и театрально раскланялся. — Простите, что задержал вас и заставил немного поволноваться. Но, как видите, в жизни случается всякое.

После репетиции я увидела, как Феликс, прислонившись к двери артистической уборной, жадно курит сигарету. Подошла к нему.

— Привет, Алли. Мне жаль, что все так вышло. Хотя на сей раз вполне благовидная причина для опоздания, правда?

— Да. Выпить хочешь?

— Нет, благодарю тебя, милая. Я ведь обещал, что сегодня вечером буду вести себя образцово. Помнишь?

— Помню, конечно. Тем более впереди такое событие. Поразительное событие. Ты не находишь? Четыре, вернее, все пять поколений Халворсенов сойдутся на одной сцене.

— Или пять поколений Григов. Такое ведь тоже нельзя исключать, — бросил в ответ Феликс, равнодушно пожав плечами.

— Я… Так ты все знал?

— Само собой. Анна уже на смертном одре рассказала Хорсту всю правду, а также сообщила ему, где именно она хранила письма от Грига. В свою очередь, Хорст посвятил меня в наши семейные тайны как раз накануне моего отъезда в Париж на учебу. Я потом прочитал эти письма все до единого. Занятная история, да?

Я была потрясена, каким обыденным тоном поведал мне Феликс о том, что он знает обо всех скелетах в своих семейных шкафах.

— И ты ни разу не проговорился о том, что знаешь? Не поделился ни с кем столь ценной информацией?

— Знаешь, некоторые секреты все же лучше хранить в секрете. Так я думаю. А ты как считаешь, дорогая? Ведь тебе же, как никому другому, хорошо известно, что не столь уж и важно, где и как ты появился на свет. И от кого… Главное, кем ты станешь впоследствии. Удачи тебе на концерте. — С этими словами Феликс коротко попрощался со мной взмахом руки и исчез за дверью, ведущей со сцены.

В половине седьмого на мой мобильник пришло сообщение от Стар. Они с Ма уже на месте и ждут меня. Я отыскала Тома в зеленой гостиной, которая одновременно служила и комнатой отдыха для музыкантов, и мы оба заторопились по коридору на выход. Я откровенно нервничала, еще не вполне представляя себе, как стану знакомить своих родных с обретенным братом-близнецом.

— Ма! — перешла я почти на бег, увидев издали знакомую фигуру. Как всегда, сплошной французский шик. Безупречного кроя пиджак от Шанель из буклированной ткани и строгая темно-синяя юбка.

— Алли, родная моя, как же я рада видеть тебя! — воскликнула она, заключая меня в свои объятия. На меня пахнуло знакомым запахом ее парфюма, который всегда ассоциировался в моей памяти с состоянием покоя и чувством полнейшей безопасности.

— Привет, Стар! — обняла я сестру. — Замечательно, что смогла вырваться к нам. — Я повернулась к Тому. Тот во все глаза таращился на мою сестру. Как говорят в таких случаях, даже челюсть отвисла. — Прошу любить и жаловать! Это Том, мой недавно обретенный брат.

Стар глянула на Тома и застенчиво улыбнулась.

— Здравствуйте, Том, — сказала она.

А я в это время толкнула брата локтем, чтобы он тоже что-то сказал в ответ.

— Да, здравствуйте, — растерянно пробормотал он. — Безмерно счастлив познакомиться с вами, Стар. А вы, наверное, Ма… То есть я хотел сказать, Марина.

Я недовольно нахмурилась, глянув на Тома. Что это с ним такое творится? Обычно он щедр на всякие любезности при знакомстве, но сегодня его словно подменили. Я даже немного обиделась на него. Не сумел представиться моим как положено. Что за дела!

— Мы тоже очень рады познакомиться с вами, Том, — откликнулась Марина. — И спасибо вам, что заботились все эти месяцы об Алли.

— О, мы взаимно заботились друг о друге, — рассеянно ответствовал Том, по-прежнему не сводя глаз со Стар.

В этот момент по громкоговорителю прозвучал сигнал для оркестрантов занять свои места на сцене.

— К сожалению, нам пора. Увидимся после концерта прямо в фойе, — сказала я и добавила: — Боже! Я так нервничаю. — Вздохнула и расцеловала Ма и Стар.

— Все будет хорошо, милая, — приободрила меня Ма. — Все у тебя получится как надо. Я уверена в этом.

— Спасибо! — Я помахала им рукой и заторопилась по коридору вслед за Томом. — Ты что, язык проглотил? — набросилась я на него, когда мы отошли чуть подальше.

— Боже мой! — восхищенно воскликнул Том. — Твоя сестра… Да она же настоящая красавица. Согласна?

Больше ничего путного от него так и не удалось добиться. Я проследовала за Томом на сцену и присоединилась к другим музыкантам, приготовившимся выслушать последние указания и напутствия от Эндрю Литтона.

* * *

— Как же я волнуюсь, — прошептала я Тому, когда ровно в семь двадцать семь мы гуськом вышли на сцену и заняли свои места в оркестре. Раздались громовые аплодисменты. — Он до сих пор трезв. А мне ведь говорил, что ему лучше играется на пьяную голову.

Том издал короткий смешок, глянув на мое озабоченное лицо.

— Сказать по правде, мне искренне жаль Феликса. Бедолага! Вечно ему не везет. Но ничего… Впереди у него все первое отделение плюс антракт. Так что у нашего папаши еще есть время выправить ситуацию. А сейчас, — Том тоже перешел на шепот, — гони прочь все свои страхи и сомнения, Алли. Насладись в полной мере незабываемым, поистине неповторимым моментом в семейной истории Халворсенов… Или Григов… Люблю тебя, сестренка! — добавил он с широкой улыбкой, после чего каждый из нас уселся на свое место.

Я расположилась среди духовиков. Через три минуты с небольшим мне предстоит подняться со стула и сыграть на флейте первые четыре такта «Утреннего настроения» Эдварда Грига. А ведь правильно сказал мне Феликс. Какая разница, чья кровь течет в наших жилах? Главное — что я появилась на свет, получила свыше драгоценный дар жизни, а уж дальше мне самой решать, как распорядиться этим даром и собою тоже.

В зале погас свет. Публика затихла в ожидании. И в этот миг я подумала обо всех тех, кто любил меня. И о тех дорогих моему сердцу людях, которые сейчас сидят в этом притихшем зале, мысленно подбадривая меня и заставляя двигаться вперед.

И тут я вспомнила слова Па Солта. «Именно в минуты слабости ты обретешь свои главные силы». А ведь так оно и случилось. Потеряв любимых, я стала только сильнее. А еще я вспомнила Тео, который научил меня, как нужно любить другого человека. Сегодня рядом со мной — увы! — нет ни Па Солта, ни Тео. Но я знаю, они будут гордиться мною, наблюдая за моим выступлением с небес.

А потом я улыбнулась при мысли о том, что во мне зреет новая жизнь, которая очень скоро заявит о себе во весь голос.

Я поднесла флейту к губам и начала играть. Для всех них.

Стар