Вонючий мешок старательно бултыхается на беговой дорожке. Я подгоняю его портовыми ругательствами, отвечая на комментарии подписчиц в «Инстаграме» — те под каждой новой фоткой по сто раз переспрашивают, как же мне удалось похудеть на двадцать два килограмма.
И вдруг слышу голос:
— Это же просто невыносимо — слушать, как вы оскорбляете этого человека! Кто вам дал право? Да я сегодня же в «Фейсбуке» напишу про ваш клуб и лично про вас! И деньги за золотую карту обратно потребую.
Отрываюсь от телефона — это моя новенькая, Алиса с преддиабетом.
— Послушайте, Алиса! Альбертик ко мне ходит третий год. Со ста семнадцати он похудел до восьмидести двух кило. Но вы же понимаете, что для его роста, прости господи, 168 см — это все равно много. Понимаете?
— Вообще, каждый человек сам решает, много это для него или не много.
Я жестом подзываю Альбертика — экскурсовода из местного музея: лысеющего толстячка, который решил похудеть, «чтобы не умереть от рака толстой кишки, как папа».
— Расскажи, как я тебя унижаю, — обращаюсь к нему. — И, главное, почему.
— А девушка не в курсе? — удивляется Альбертик. — Я худею. Много лет пытался. И понял: единственное, что мне помогает, когда меня в зале обзывают, унижают, даже немного… немного физически наказывают… А почему я должен этого стесняться? Что я такой, в зале все знают. Я даже прошу, чтобы на ресепшне со мной здоровались «Привет, жирная свинья!». Правда, там вежливые девочки — отказываются. Я Юлечку иногда прошу ударить меня. Ну так, слегонца. Эффект очень хороший.
— Его тело — его дело, — развожу я руками.
— А у вас-то внутри ничего не переворачивается от такого, как бы помягче сказать, вербального насилия? — изумляется Алиса.
— Нет, — коротко отвечаю я, хотя могла бы говорить долго: когда тебя унижают в четыре года, в десять, в четырнадцать, в семнадцать — каждый день и совершенно без причины, эти слова произносишь, будто ничего не значащие междометия.
— Во время наших занятий попрошу со мной разговаривать уважительно, — цедит Алиса каждое слово, словно через силу.
— Все для вас, — отвечаю я в том же тоне. — Мы ж обслуживающий персонал.
Я говорю ей то же, что и всем. Что если не откорректирует питание и продолжит каждый день есть макароны и печенье, а по выходным — чипсы с пивом и пиццу, то толку от занятий будет немного. Более того — сахар продолжит расти. Про холестерин вовсе молчу.
Она вздыхает и что-то шепчет про свое безволие.
— Вы же психолог, — ехидно замечаю я.
— Еда меня радует, — говорит Алиса. — Вообще, я ни от чего не получаю столько удовольствия, как от еды.
— То же самое, — отвечаю я. — Но я себя контролирую. Постоянно.
— Наказываете себя?
— Это вы себя наказываете, — позволяю я себе дерзость. — А еще свою задницу. Ну, и сердце с сосудами, конечно.
— Эй, я не Альбертик. Со мной так разговаривать не стоит.
— Прошу прощения, — приходится извиняться перед «золотой» клиенткой. — У меня день не задался. Мне надо за три дня новую съемную квартиру найти. Ту, в которой я жила, продают. Представляете, моюсь сегодня в душе, и вдруг целая делегация заходит: хозяйка квартиры, агент и покупатели. А меня даже не предупредили. И хрен знает, куда деваться.
— Вообще, я живу одна в квартире, большая двушка. Правда, девять животных еще… Если хотите, можете временно пожить у меня.
Напрягаюсь: с чего это такой альтруизм? Мы едва знакомы, да и вряд ли можно сказать, что сильно симпатизируем друг другу.
Кроме того, я не очень хочу жить с человеком, который позволяет себе в шесть вечера есть шаверму, вероятно, вперемешку с шерстью, но энергии на поиск другого жилья у меня нет. И я соглашаюсь. В конце концов, свалю сразу же, как найду подходящую квартиру.
«15 мая отмечают День семьи. У нас в России мало кто знает о таком празднике, а в нашем военном городке и вовсе — почти никто, как выяснила я при работе над этой темой. Но это не значит, что у нас нет счастливых и крепких семей. Об одной из них я сегодня расскажу.
Семья Криницыных обосновалась у нас недавно. Главу семьи, майора Константина Антоновича Криницына, и его семью — жену Нелли Владимировну и детей — десятиклассника Юру и шестиклассницу Юлю — военный городок встретил радушно.
— Это наше девятое место службы, если я правильно посчитала, — признается скромная и немногословная Нелли.
Не удивлена, что она говорит не «место службы мужа», а «наше». Супруга военного, да и вообще истинная спутница жизни всегда скажет не «я», а «мы».
Константин Антонович — человек общительный, настоящая душа компании и немного балагур — говорит, что, несмотря на то что служение Родине — главное в жизни, семья значит для него очень многое.
— Семья — это тыл, — рассуждает он. — Если бы не семья, было бы очень тяжело. Быт — на жене. На ней все держится, можно сказать. А дети — это надежда на будущее.
Дети Криницыных учатся неплохо. Это отмечали во всех школах, в которых пришлось поучиться ребятам. К переездам уже привыкли. Везде находят себе занятия по душе.
— Я увлекаюсь самбо. Еще люблю посидеть за компьютером. Но это просто хобби, программистом я быть не хочу. Пойду по стопам отца. Думаю, что у меня получится стать военным, — рассказывает Юра.
А вот Юля пока не решила, кем хочет стать в будущем. Она увлекается танцами.
— Я очень хочу тоже заниматься единоборствами, как мой брат, но родители против этого, — признается Юля. — В каждом новом месте службы я занимаюсь танцами. То народными, то современными — смотря какие преподают в каждом Доме культуры. Мне кажется, что нет ничего плохого, если девочка будет хорошо драться, но родители говорят, что готовят меня к другому…
Несмотря на то что в этой семье бывают разногласия (а у кого они не случаются), здесь умеют их разрешать.
— Стараемся слушаться папу и не расстраивать маму, — коротко формулирует Юля главный принцип.
— Я очень рад, что у меня именно такая семья. Всегда хотел и сына, и дочку, — говорит Константин Антонович.
— Я — человек верующий и стараюсь, чтобы атмосфера в семье была мирной и спокойной, — отмечает Нелли Владимировна.
Посидев с этой замечательной семьей за чаем, я убедилась, что именно на таких ячейках общества и держится наша страна. Даже жаль было покидать эту гавань спокойствия».
— Зачем ты хранишь эту статью? — спрашивает Алиса.
— Не знаю, может быть, потому, что мне нравится представлять себе, что на самом деле все было именно так, как тут написано. Семья же — главное в жизни. Наверное.
— Ничего подобного, — возражает Алиса. — Главное в жизни — это ты сам.
Мне нравится эта мысль, и я согласно киваю.
Путь к полному доверию начался с рожающей собаки.
— Наверно, сегодня родит. Она какая-то вялая, — говорила Алиса неделю назад.
— Не, ну сегодня точно родит. Она явно нервничает, — заявляла вчера.
— Видишь, как необычно ведет себя, — сказала Алиса этим вечером, и действительно, Тефтеля, сначала пытавшаяся уединиться в укромном уголке, затем начала рыть ламинат.
Пока у Тефтели продолжались схватки, я сгрызла все ногти. Невозможно было видеть ее выступающие соски, раскрытую пасть с высохшим языком, глаза, подернутые поволокой страдания. У меня в отличие от Алисы не было опыта собачьего акушерства, поэтому я просто причитала рядом:
— Это того не стоит. Бедная девочка. Так мучиться, чтобы все равно отдать детей не пойми куда.
— Вообще, Тефтеля догадается, думаю, что я постараюсь найти ее деткам нормальных хозяев, — улыбнулась Алиса.
Мы разбредались по своим комнатам усталые. И я уж не помню, кто кому сказал:
— Ни за что не буду рожать.
А потом кто-то кому-то сказал полушутя, но вместе с тем — довольно серьезно:
— Мальчики отдельно, девочки — отдельно. Главный закон личной безопасности.
Мама даже подкрасилась. Она делает это крайне редко. Видимо, я надолго задержала взгляд на излучинах ее ресниц, раз она начала оправдываться.
— Все же такое событие, — сказала она, зачесывая челку то направо, то налево. — Выписка внучки из роддома. Вспомнила свои выписки — знаешь, я оба раза такая страшная была… Хочется все-таки какого-то праздника! Кажется, Юрик нанял фотографа.
— Это ты правильно говоришь. Хочется праздника, ой как хочется, — причмокнул папа и налил себе очередную рюмку.
— Если так пойдет дальше, на фотографиях будешь лежать, — сказала я папе.
— Ты что-то грубая в последнее время стала, — укорила меня мама.
— Раз я столь груба, может, не пойду встречать его дочку из роддома? Мам, ну, ты же знаешь, какие у нас с Юрой отношения. Против этой его несчастной Иришки и их ребенка я ничего не имею. Но и видеть никого из них не хочу.
Отец стукнул кулаком по столу. Эпизод получился весьма кинематографичным. Это прием из детства — когда страшно, сказать себе: на самом деле снимается кино, а не рушится жизнь.
— Папа, хорош. Я сейчас просто уйду.
— Костя, перестань, — взмолилась мама. — А то она уйдет. Ну мы же какая-никакая, а все-таки семья. Давайте в нормальном настроении просто сейчас вызовем такси и поедем в роддом. Ну, пожалуйста. Иришке с Юриком это важно.
Я прыснула — все-таки мама его совершенно не знает и даже не представляет, что ему важно.
На фотографиях в розово-голубых стенах роддома я улыбаюсь, хотя при взгляде на Иришку хочется плакать: она потеряла много крови и выглядела хуже, чем наша Тефтелька накануне.
— Ты с ним счастлива? — шепчу я Иришке, ругая себя за такое неподходящее место и время для подобных вопросов.
— Да, очень, — уверенно отвечает она. — Ты Анютку видела? Мне кажется, она на тебя чем-то похожа.
В горле будто образовался волосяной ком. Подкатила тошнота, показалось, что носом сейчас пойдет кровь. Его дочь похожа на меня? На меня похожа его дочь?..