— Всю рыбу, идиоты, распугали! — заорал кто-то из пацанов.
Нет, ну ты считаешь, я не прав? Нельзя бить девочек? А если она только и делает, что вредит мне? Говоришь, это потому, что любит брата и хочет привлечь внимание? Я-то просил, чтоб она меня любила? А внимание свое я хочу себе оставить. Вот в чем я не прав?
Конец того лета мне очень запомнился.
Отца чуть не выгнали из армии. Он, как это часто бывало, напился на работе, только на сей раз это заметило начальство.
Папа пил и иногда плакал. Смотреть на это было жалко — мужик, да еще офицер, сопли размазывает. Я старался поменьше бывать дома. А вот Юлька забиралась к отцу на колени и гладила его по лицу. Тот целовал ее пальцы и повторял: «По миру, Юлечка, пойдем».
Как-то после такой сцены (мне, глядя на это, хотелось блевать) мама решительно встала из-за обеденного стола и вытащила из ушей сережки. Открутила с намыленного пальца обручальное кольцо. Опустошила музыкальную шкатулку с балериной, где лежали другие ее золотые украшения (папа любил дарить ей золото. Зачем? Она почти ничего не носила), и сказала:
— Взятку им надо? Будет им взятка. Я в ломбард!
Она привезла из областного центра небольшую пачку денег и, сунув отцу, сказала:
— Остальные у Исхакова в долг возьми. Я знаю, у него есть.
Отец посмотрел на мать виновато и пробормотал:
— Ну, я в ванную пойду, хорошо? Приведу себя в порядок…
Видимо, все прошло удачно, потому что ночью папа притащил домой кого-то из начальства и друзей — отметить примирение. Я проснулся оттого, что он будит маму, чтобы та накрыла на стол, но она не вставала — устала за день. Через минуту она уже была в прихожей — он выталкивал ее из квартиры.
— Ты женщина или кто?! По-хорошему просил: собери на стол! Я сам должен закуску искать?! Чтоб я больше тебя не видел!
— Зачем ты это делаешь? Я тебя ненавижу, — выпалил я отцу.
И тут же получил в ухо. Смотрю на Юльку — та рыдает, трясется. Но отец с ней ласково:
— Ты не переживай. Мама погуляет и вернется.
Так всегда было: мне — подзатыльник, ей — поцелуй. Это со стороны папы. Мама же относилась к нам одинаково. Недавно Юлька упрекнула маму: мол, одинаково безразлично. А я никогда не считал безразличие чем-то плохим.
Про маму. Про маму надо отдельно, пожалуй. Ее папа бил, сколько я себя помню. Нет, не постоянно, но, можно сказать, систематически. Возможно, этого бы не было, если б он не пил. Или если бы она за пьянство не наказывала молчанием. Она его никогда не пилила, но не разговаривать, когда обижалась, могла сутками. Правда, в конце концов папа обычно провоцировал ее на сердитую реплику, и за ней уже шел удар. Я убежден: никогда мужчина не ударит женщину без причины. Устраивать провокации — это вы умеете.
С какого-то момента он вдруг почти перестал ее бить, остались лишь ссоры. Что послужило тому причиной — не знаю. Может, то, что как раз тогда мама поверила в Бога. Наверно, молилась много, чтобы ее начали чуть больше уважать? Почему ты думаешь, что я издеваюсь? Нет, не издеваюсь, это же моя мать, но я не могу сказать, что понимаю ее.
Когда она начала ходить в церковь, то изменилась. И не знаю — в лучшую сторону или нет. Она стала в квартире почти незаметной. И раньше немноголосовная, теперь она совсем будто умерла. О том, что она существует, напоминали лишь обеды и ужины, которые она готовила. Мама почти не разговаривала — только по делу, например, объясняя нам уроки. Много читала и часто теперь по выходным пропадала из дома.
Нас она тоже таскала в церковь. Я бы не ходил, но отказаться было почему-то неловко: мама стала такой печальной и молчаливой, что расстраивать ее дополнительно мне не хотелось. Вместе с тем я, конечно, с детства чувствовал, как она переживает из-за наших с Юлей ссор и драк, но поделать с этим ничего не мог. Да и не хотел.
В церкви меня параличом схватывала скука. А ведь вообще-то это мне не свойственно: с детства, даже когда оставался наедине с собой, я с легкостью находил, чем себя занять. Но просто стоять два часа — это слишком. Правда, в какой-то момент я научился спать стоя.
Бывает, только усну, прижавшись к стене, а Юлька мне гадко шепчет:
— Я сейчас маме расскажу, что ты не молишься!
— Ты будто молишься! — шепотом ору я и в удобный момент отвешиваю ей подзатыльник.
Наконец, мама перестала брать нас с собой в церковь. Этому мы оба были рады.
Помню, как однажды мама мечтательно сказала:
— Вот бы вы с Юлей драться перестали.
А ведь я никогда не бил ее без повода. Хотя, пожалуй, само существование сестры было поводом к оплеухе.
После свадьбы я Ире сразу сказал:
— У нас будет только один ребенок.
А она мне такая, знаешь, нараспев:
— Мааальчик?
Слышалась в этом какая-то ирония: мол, ну понятно, если военный, то только мальчика тебе подавай.
— Нет, почему? — говорю. — Можно и девочку. Но тогда мальчика у нас не будет. Ну и не надо.
— А почему двоих не хочешь? — удивляется. — Комплект: мальчик и девочка?
Меня всю жизнь злило, что нас с Юлькой называли «комплектом». Комплект — это майка и трусы, а мы — люди. Люди не могут быть комплектом!
Тем не менее мне нравилось говорить «моя сестра». Вернее, нравилось слово «моя». Она младше, и она девочка, должна подчиняться. Но не подчинялась. Сейчас я думаю, если б она хоть раз послушалась меня, сделала бы что-то в точности, как я велю, я бы, может, и не возненавидел ее так сильно.
— Понимаешь, — объяснил я тогда жене. — Если в семье несколько детей, соперничества не избежать. А зачем нам это надо?
Когда мне стукнуло лет четырнадцать, наши с сестрой драки остались в прошлом, хотя отношения, конечно, не улучшились.
На Юлькину радость, я весь покрылся угрями. Я и так ненавидел свою рожу, а эта тварь теперь любила подолгу останавливать на моем лице взгляд и противно мотать головой. А когда я намазал лицо зубной пастой (мама была убеждена, что это помогает от прыщей), Юлька, совсем не стесняясь, ржала минут двадцать.
— Да, жалко Витек с Серым это не видят! — сказала она. — Вот бы они поржали над тобой.
— Я тебя прикончу! — ответил ей я.
Хохоча, она отправилась гулять на улицу. А через десять минут притащила Витька и Серого к нам домой. Соврала, что якобы я позвал их по какому-то делу.
— Тебе что, лицо обкончали?! — загоготали эти недоумки.
А Юлька ржала громче всех. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним.
План мести я разработал шикарный. До сих пор себя за него хвалю.
В общем, на другой день я выкрал из учительской журнал Юлькиного класса. Закрывшись в туалете, аккуратно проставил по всем предметам по нескольку пятерок напротив графы с нашей фамилией и вернул классный журнал на место.
Ох, что ее классуха, Галина Васильевна, ей устроила!.. Ты бы знала. Я специально стоял под дверью и слушал, как та отборно ругается. Помню, она ей сказала:
— Скоро, чувствую, к «Интуристу» пойдешь и юбку поднимешь!
Эта девятилетняя идиотина еще сильнее расплакалась — она ведь не знала, что такое «Интурист».
Даже папа прозрел и отшлепал Юльку ремнем. А она так и не признала, что виновата. Но хоть и дура, а смекнула, что на меня вину лучше не валить — хуже будет.
— Проси прощения! — сказал я ей, когда мы легли спать.
— Не буду!
— Ну, как хочешь, — пожал я плечами. — Поплачешь у меня еще.
Но если по моим рассказам, Полин, ты решила, что вся моя жизнь крутилась вокруг Юльки, то ошибаешься.
Мне исполнилось шестнадцать, впереди был одиннадцатый класс. Как обычно, я поехал к бабушке на лето. Без Юльки — за два дня до отъезда у нее началась ветрянка, и она слегла с высокой температурой и бредом. Пожелав ей в муках сдохнуть, я отправился на вокзал.
Я впервые ехал на поезде один, без родителей и сестры. Наверное, именно тогда и почувствовал себя по-настоящему взрослым. Тем более что на верхней полке расположилась чудесная девчонка.
Ехала Ксюша — так ее звали — туда же, куда и я. Это была немыслимая удача.
Как она выглядела? Я уже не помню, да это и не важно. Она слезла со своей полки, мы познакомились, проболтали до поздней ночи. Надо было идти спать, но по ее взгляду я понял: она заметила мой стояк.
Я всегда был очень рассудительным, как ты, наверное, поняла. Всякие, так сказать, безрассудства — это не про меня. Да я даже подростком был очень хладнокровным. Поэтому сам удивился, когда понял, что трахаю случайную знакомую в туалете поезда дальнего следования. Неужели это со мной? Тем не менее мне понравилось. Нет, не секс, хотя и он, безусловно, тоже. Я кайфанул главным образом от того, что совершил рискованный поступок.
Но смутное ощущение, что это мимолетное знакомство так просто не пройдет, не покидало меня все два месяца, что я провел у бабушки. И дело не в том, что с Ксюшей мы там периодически встречались — гуляли, сидели в кафе, иногда занимались сексом — с ней-то я точно не представлял себя в будущем. Мучило предчувствие если не катастрофы, то чего-то неприятного.
Ксюша уезжала на два дня раньше меня. Несмотря на то что она мне смертельно надоела, я пришел ее проводить. А она вся такая грустная и задумчивая. На перроне бумажку какую-то в руки сует, я сначала даже не понял, что это. А она говорит:
— Я залетела. Вот смотри, врач написал…
Я надел на себя маску рыцаря печального образа. В той же маске, вернувшись домой, проводил ее в частную клинику — там обещали ничего не сообщать родителям, да и зачем им это надо. Проводил на аборт и даже не встретил. Ее номер засунул в черный список. Хватит и того, что операцию оплатил.
Через пару дней Юлька заметила пропажу денег. Она копила на новый телефон. Конечно, рассказала родителям. Но они на очередные наши разногласия отреагировали довольно вяло: папа был в запое, мама готовилась к паломничеству на Валаам.