Что ты говоришь? Что я ужасно вел себя с сестрой всю жизнь? Что я, видимо, очень плохой и злой человек? Ну, может быть. Послушай, я совершаю те или иные поступки просто потому, что позволяю себе это. И не ищу никаких оправданий, даже если жалею о содеянном. А перед кем оправдываться? Что-то я не уверен, что другие люди намного лучше меня.
Пару лет назад мы с Ирой, помнится, сходили к этой твари, сестре, на день рождения. Я идти не хотел — мы уже давно практически не общались, но Ира завела свою пластинку: это же твоя кровинка, вы же самые близкие друг другу люди, и все такое…
Среди Юлькиных фитнес-подруг выделялась противная жирная Алиса — вроде бы они вместе живут сейчас. Так вот, эта Алиса мне с порога заявила:
— Юрий, любопытно с вами познакомиться. Насколько я знаю, у вас с Юлей всегда были сложные отношения?
И смотрит на меня так внимательно — как старец с открытки, которую мама из Лавры привезла и зачем-то мне подарила.
Я Алисе ничего не ответил, а Ира начала будто оправдываться (хотя что она о нас знала?), мол, мало ли что раньше было, в детстве все игрушки поделить не могут, я, говорит, до сих пор своей сестре вспоминаю куклу Соню, которую та из зависти выбросила в мусоропровод…
А я стою и думаю: неужели Юля этой Алисе всё рассказала? Ведь эта жируха — психолог.
Может, именно тогда я впервые пожалел о том, что сделал. Прошлое ужасно: оно так и норовит настигнуть тебя в неудобный момент и отомстить.
Но ничего страшного тогда не случилось. По ходу вечера я все больше расслаблялся, и не от алкоголя, а от собственных мыслей. Я смотрел на Юльку (она выглядела серой, уставшей, какой-то забитой) и думал: она побоится об этом рассказать. Возможно, она побоится даже вспоминать.
И вот мы с Ирой уже стоим в дверях, а эта толстуха Алиса заявляет:
— Юра, я с Юлей уже это обсуждала, и она согласна: может, вы вместе как-нибудь придете ко мне на сеанс семейной психотерапии? Мне кажется, у вас есть непроработанные травмы.
Я вежливо отказался, а внутри у меня все бушевало: какого черта посторонняя баба лезет в наши семейные дела?! Хотя, признаюсь, неожиданно проскользнула мысль: может, извиниться перед Юлей? Может, она только этого и ждет? И если я скажу: «Юля, прости и забудь, я тогда был пьян», — я и сам, может, все это забуду?
Но я не извинился. Откровенно говоря, я просто струсил: я же не знал, как она отреагирует, если я ковырну эту старую рану.
Тогда я думал, что время ее вылечило.
Ну что ты смотришь на меня, Полина? Не догадалась еще? Да, я трахнул свою сестру. На моем счету появился еще один безрассудный поступок. Это преступление, я согласен. Преступление идиота — не было никаких гарантий, что она меня сразу же не разоблачит. А с другой стороны, была уверенность: она ничего не скажет.
Изнасиловал? Нет. Вот если бы тебя попытались изнасиловать, ты бы молчала? А она не то что не кричала, она слова не сказала. Не ударила меня. Не отбивалась, или что еще там делают?.. Я тебе больше скажу — она мокрая была. Ну, ты поняла, да?
Я никогда не мечтал о сексе с Юлькой. И я сделал это не потому, что был пьян. Вернее, не только поэтому. Я ее ненавижу. Секс выражает или любовь, или ненависть. В моем случае — последнее.
Отец часто шутил, что в каждой семье должен быть свой козел отпущения, а лучше коза. Он имел в виду маму. А я все время думал в детстве: лучше бы он Юльку бил и унижал, а не мать.
Плохо помню, как это было, но я четко осознал, что вот теперь-то наконец по-настоящему накажу сестру. За то, что мама взяла и родила еще одного ребенка, за то, что отец этого ребенка любил больше, за то, что они говорили, что сестренку специально родили мне, а она всегда со мной соперничала и ни в чем не хотела уступать. За то, что она такая тупая, вредная, громкая, какая-то несуразная…
Ты Библию читала? Я как-то у матери взял Ветхий Завет, открыл на случайной странице, и там как раз была история про инцест. Дети царя Давида перепихнулись. Парень влюбился в сестру, потому что она была очень красивая. Обманом затащил ее к себе и изнасиловал. И когда это произошло, он сестру тут же возненавидел, даже смотреть на нее не мог. А она в ужасе, не знает что и делать, а потом говорит, ну, раз такое дело, может, женишься на мне? Ну, я так понимаю, у них там страшнее был секс вне брака, чем инцест.
И это же не все, оказывается. Мне статья как-то попалась про дочерей Лота. Он с ними пьяный переспал. И ничего, считается праведником.
А потом мы все почему-то дружно решили, что инцест — это плохо. Нет, я не дурак и прекрасно понимаю, почему все эти неполноценные дети появляются, и прочее. Но если нет детей?.. Если и сопротивления не было?
Полина, скажи мне, ты порно смотришь? Хоть раз да смотрела, правда же? Знаешь, сколько роликов типа «Брат и сестра познают плотские утехи»? Или даже «Папочка показывает доченьке, что такое любовь»? Миллионы таких роликов скачивают ежедневно и дрочат, дрочат, дрочат… Конечно, понимая, что это — игра. Но, получается, игра допустимая?.. Согласись — странно осуждать инцест и тут же онанировать на подобный сюжет?
Конечно, мне стало противно, когда я осознал, что сделал. Мне и сейчас противно, если я вспоминаю. Но что, если стыд навязан мне обществом, культурой, а я не чувствую этого на самом деле? Иногда мне мерзко, а иногда я рад, что сделал тогда то, на что она никак не смогла ответить.
Ты куда уходишь? Настолько это ужасно? Тебе ее жалко? Кто она, ты говоришь? Жертва? Ха-ха. Я тебе сейчас расскажу про эту жертву. Ну, сядь, пожалуйста. Послушай. Меня ведь больше никто слушать не станет.
На следующий день мы оба сделали вид, что ничего не случилось. Бабушка, конечно, ни сном ни духом.
Мы с Юлей никогда об этом не говорили, даже если оказывались наедине. Но та ночь действительно изменила ее жизнь. Я понял это не сейчас. Смутное ощущение, что я сломал ее (а значит, победил), появилось у меня уже через полгода после того, что случилось.
Той зимой я, уже студент военного вуза, приехал на каникулы в родительский дом. Самое смешное, что я заблудился тогда. Мама, папа и Юлька переехали в новый город и осели там с полгода как. Отец вышел на пенсию и купил квартиру, а я там ни разу не успел еще побывать.
Я знал, что с автобусной остановки идти буквально минут десять, но всякий раз заворачивал куда-то не туда в этих бетонных тоннелях. За домами поблескивала речка. Речка эта знаешь как называется? Двоедушница. Я подумал — отличное название.
Наверное, я тоже двоедушник — мало кто представляет, что у меня внутри. Я всерьез разочаровался в офицерском будущем — ну, помнишь, я говорил, что не хочу подчиняться? В первые же месяцы в военном вузе я понял, что придется это делать, и думал — не вынесу. Ненавидел начальство и преподавателей, и чем больше ненавидел, тем старательнее изображал, как сильно хочу служить Родине — аккуратно готовился ко всем предметам, подтянулся в спорте, возобновил занятия самбо.
Так вот, остановился перекурить у речки. И вдруг вижу — валяется сапог женский небольшого размера. Совсем, между прочим, новый. Я сразу заглянул в кусты — по законам детективного жанра там должно было лежать бездыханное тело. Но нет.
Я спросил у прохожего с болонкой, где нужный мне дом, и вскоре уже звонил в домофон. В квартире была только Юлька.
— Где мама? — спросил я.
— Не знаю, — не поднимая глаз от ноутбука, ответила Юлька. — В церкви, наверное, где ей быть? Или пошла тебя встречать.
— Разминулись мы, наверное…
— Разминулись вы, наверное.
— Как дела? — Я бросил ей вопрос, ожидая, что она ответит колкостью или матом.
«А вдруг рассказала все-таки родителям или еще кому-то?» — такая мысль тоже, признаюсь, проскользнула.
Но она выдала что-то вроде:
— Дела? Да ничего…
«Не о чем мне волноваться, — подумал я тогда. — Надо обо всем окончательно забыть и строить свою жизнь».
И тут открылась дверь. Зашла мама, а вслед за ней — полицейский, или они тогда еще милиционерами были?..
— Юля, вот товарищ милиционер говорит, что на тебя Прошина Аня заявление написала…
Я не верил своим ушам. Оказалось, девочка из соседнего дома («жирная дура с красной рожей», как охарактеризовала ее сестра) купила такие же сапоги, как у Юльки. Та ей сказала, чтобы она в школу их не носила. Девочка, понятно, продолжила в них ходить. Тогда Юлька и две ее подужки подкараулили бедолагу, избили и угрожали утопить, если та не выбросит сапоги в реку. Девочка утопила только правый. Левый остался валяться на берегу — его я и видел.
Папа дал этим Прошиным денег, заявление они забрали. Юльку во второй раз в жизни он выпорол ремнем.
Мама повезла сестру к старцу — она к тому времени основательно помешалась на этих монастырях, — но Юлька вышла на какой-то полузаброшенной станции в соседней области, стоило маме уснуть. Домой Юлька вернулась на попутке. Ее привез какой-то армянин, который долго распылялся у нас на кухне о распущенности русских девушек.
В дальнейшем я предпочел отдалиться от семьи настолько, насколько возможно. Меня раздражали православие матери и пьянство отца, а за Юльку вообще было стыдно: вскоре после того случая с сапогами ее все-таки поставили на учет в инспекции по делам несовершеннолетних. За ней закрепилась слава заводилы среди местных быдло-девчонок. К окончанию школы, правда, она вроде как взялась за ум: не только перестала драться, но и выправила оценки.
Перед получением диплома я с удивлением узнал, что папа устроил меня в военную часть в том городе, где они и обосновались пять лет назад. Я говорил, что не прочь уехать куда-нибудь, как он в юности, но отец был непреклонен:
— Пока ты жил с нами, вы с Юлей хоть и не ладили, но она, по крайней мере, вела себя относительно нормально.
— Так сейчас-то все уже хорошо, — попробовал возразить я.