— Ничего хорошего, — сказал папа. — Теперь она плачет каждый день и постоянно ест.
— Я-то тут при чем?!
— Ну, Юрочка, — начала мама. — У вас же вроде наладились отношения. Я имею в виду, более или менее. Чего перебирать эти детские обиды? Вы же можете относиться друг к другу по-доброму. Мы с папой стараемся сейчас не ругаться и видим, что она меньше расстраивается. Может, если в семье будет мир, все наладится? Мы проходили психолога, когда Юлю на учет поставили, так вот, она сказала, что агрессия всегда родом из семьи.
— Жить я с вами в любом случае не буду, — сказал я.
— И не надо здесь жить! — воскликнула мама. — Если вы будете снова делить одну комнату, конфликты неизбежны. Нужно поменять отношения. Может, например, ты подарок ей сделаешь?.. Новый год скоро, подари ей что-нибудь.
Я не помню, чтобы когда-то делал Юльке подарки. Но, как ни странно, идея показалась мне неплохой. К тому же исподволь я чувствовал какую-никакую, а вину, поэтому внутренне согласился с мамой: нужно ее поздравить.
Конечно, если бы я знал, как эта тварь отреагирует, поберег бы деньги. Она швырнула подарок мне в лицо. Что это был за подарок? Да неважно, хорошая, дорогая вещь.
Тогда я понял: никаких отношений с ней я налаживать не буду, просто навсегда попытаюсь о ней забыть. И у меня почти получилось! Но все изменилось как по щелчку пальцев.
Сначала она все рассказала родителям. Причем какую форму, сволочь, для этого выбрала!.. Праздновали Новый год, и она взяла слово. Нет, ну ты представляешь?.. Наверно, ожидала, что они проклянут меня или еще что… Но мать заладила, что надо помириться-исповедаться-причаститься, а отец… Отец сошел с ума. И я никогда не прощу Юлю за это.
Я это говорю не потому, что люблю отца. Нет. Может, в детстве что-то к нему и было, но сейчас я его даже не уважаю. Пьянство, мат, побои… Даже не в этом дело. Знала бы ты, как он всю жизнь перед начальством пресмыкался!.. Но разве он заслуживает закончить жизнь в сумасшедшем доме? Ведь мать того и гляди уйдет в монастырь. Послушницей вот поехала… Юлька, что ли, за ним ходить будет? Сомневаюсь. У нее ведь и к отцу, который так ее любил, куча претензий — ах, он наносил ей детские травмы!.. А ведь это она своей так называемой правдой обрекла его за безумие.
Что ты говоришь? Почему бы мне не взять отца на себя? А с каких пор у нас мужики занимаются больными родственниками?
Но самое ужасное даже не это. Отец — алкаш, туда ему и дорога. Этой твари оказалось мало очернить меня перед родителями. Она встретилась с моей женой и в подробностях все ей рассказала. Итог — Ира со мной разводится. Увижу ли я свою дочь? Не знаю…
Потом эта сволочь написала в Инстаграме пост с моей фамилией, датой, когда мы у бабушки были, в общем, будто заяву в полицию накатала, только еще приукрасила всякими метафорами. Типа я уничтожил ее душу, и все такое. Такая вся жертва. Видела бы эту жертву — с губищами и жопой!..
Меня даже из друзей начали удалять. Нет, конечно, кое-кто звонил и писал: «Юрец, мы не верим», «Она все врет, бабы со своими изнасилованиями совсем уже поехали!» или «У нас на работе одна сука тоже мужика оклеветала, он в суде добился моральной компенсации». Но что я мог ответить? Я молчал.
Все-таки она победила.
— Мне кажется, что такого не бывает… Ты — такой представительный мужик. Офицер. Не алкаш, не наркоман, а получается, насильник. Может, ты актер и к роли готовишься? Или психолог — эксперимент ставишь?
Полина осеклась: разболелась голова — алкоголь был тому причиной.
— Нет, это правда, — ответил он с усмешкой. — В общем, поразил я тебя, да? Видишь, бывает в жизни то, что никого не оставляет равнодушным. Нет, я не актер и не психолог. Все, что я рассказал, — правда. Ну да, я вот такой: я не боюсь сказать, или какой там хештэг у этих жертв.
Когда по соцсетям прокатился флешмоб, в котором жертвы изнасилований рассказывали о том, что пережили, Полина мысленно их осуждала. «Меня муж бил изо дня в день, а когда был пьяным, трахал в жопу. Чем не изнасилование? Но я же не прошу, чтобы меня жалели, и не вытаскиваю это на всеобщее обозрение», — думала она.
Иногда она даже с нежностью вспоминала некоторые моменты их с мужем жизни. Например, как ездили в гипермаркет за продуктами и сгребали в корзину явно больше, чем могли себе позволить — муж перебивался случайными заработками, а у нее, кроме пособия на ребенка, доходов не было. Выручала его кредитка, которая, впрочем, вскоре стала и главной головной болью.
Покупали пиво и пиццу и смотрели интеллектуальные телепередачи. Муж был умником — его в техникуме ходячей Википедией называли, — и Полина восхищалась тем, что он знает, как звали лучшего друга Пушкина и где проходила Олимпиада 1972 года.
Пожалуй, даже себе Полина ни разу не сказала: «Я — жертва», — а уж тем более никому из окружения. А теперь ехала в такси домой и думала: «Может, и мне поступить так же, как эта Юля, — взять и рассказать?.. Может быть, что-нибудь изменится?»
— Может быть, что-нибудь изменится? — неожиданно для себя произнесла она вслух.
— Девушка, вы, если пьяная, то уж молчите.
Таксист почему-то был груб и вроде бы даже парировал: «Ничего никогда не меняется». А может быть, ей это просто показалось.
Часть третья
Черт. Сердце колотится о ребра, как птичка, готовая выломать своим хрупким тельцем прутья клетки. Так, стоп. Алиса ведь научила меня, как с таким справляться. Я начинаю гладить эту неспокойную птичку — свое сердце. От головки до хвоста. Нежно, но твердо, ощущая каждое непокорное перышко.
Постепенно становится легче. Минут через пять уже дышу почти спокойно. Со стороны и вовсе, пожалуй, выгляжу невозмутимой. Ругаю себя: зачем пришла на полчаса раньше? Теперь ждать и мучиться…
Сидя в модном крафтовом баре, я переживала хотя бы о том, как бывшая подруга отреагирует на это место. В школьные годы она была забитой. Возможно, и сейчас не ходит по всяким сложным кафешкам. Что, если она почувствует себя неуютно и разговора не получится?.. Впрочем, это ерунда. Волнение съедало меня потому, и только потому, что я не знала, чего теперь ждать от человека, которому когда-то принесла настоящее зло.
Наконец она пришла. Уселась, несмело улыбнулась. Устремила на меня вопросительный взгляд. Хотя нет, не так. Я понимаю: прошло десять лет — а это ведь будто парочка жизней, — а она и по сей день смотрит на меня как тогда.
Я перешла сразу к главному:
— Аня, я позвала тебя, чтобы попросить прощения.
— Неужели? — ей словно стало больно.
— Да. За тот случай с сапогами…
Прошина отреагировала мгновенной злобой, будто все это произошло прямо сегодня.
— А за случай с прокладками?
— И за него тоже, — соглашаюсь я, хотя не сразу понимаю, о чем идет речь.
Но через пару секунд горошинами по темени застучали воспоминания: мы договариваемся с Лизой и Викой («А что, ведь так классно можно подшутить!»), у Лизы как раз месячные, она, пока никто не видит, подкидывает использованную прокладку под стул Прошиной, которую мы с Викой предусмотрительно отвлекаем в коридоре. Звонок уже прозвенел, все на своих местах, но учительницы еще нет, и вот я громко говорю:
— Ой, Прошина! У тебя месячные? Не знаю, порадоваться или посочувствовать… Только зачем нам всем об этом знать?!
Она лепечет что-то в ответ, но ее слова тонут в волнах смеха и скабрезных шуток.
Наверное, она говорила что-то вроде: «Да нет у меня месячных! Эту гадость мне подбросили!» — а я делано возмущалась:
— Подбросили?! Да кому это надо? Просто признайся, что ты — грязнуля!
Вероятно, тогда я торжествовала. А теперь для Прошиной пришло время возмездия.
— Зачем ты это делала? — спрашивает она.
— Много чего я могла бы сказать, — отвечаю я. — Но вряд ли получится объяснить. А даже если бы и начала, ты бы не поняла. Да и не обязана понимать.
— Я еще пару лет после выпуска мечтала как-нибудь тебе отомстить.
— Это понятно. Меня только одно интересует. Почему ты не дала мне отпор? Ведь я этого заслуживала. Ну, подумай: если бы меня проучили после того случая с прокладками, то не было бы и всего остального. Когда начинаешь кого-то травить, а этот кто-то еще и реагирует так, как ты себе и представляла, остановиться очень сложно. Но если бы я почувствовала твою силу, то струсила бы. Я это точно знаю.
Прошина вспыхнула. На ее лунообразном лице затанцевали красные пятна: оказывается, она не сильно изменилась со школы, хотя в соцсетях, как мне показалось, изображала удовлетворенность жизнью. Успешный успех, вот это всё.
— То есть ты считаешь, что я сама виновата в том, что меня унижали? В том, что ты и твои подружки меня избили и чуть не утопили? Типа жертва — та, кто хочет ею быть? Так? Может, я и в том виновата, что моя мама взяла деньги у твоего отца, чтобы от ментовки тебя отмазать?!
Глупо начинать оправдываться, но то, что я говорю в следующий момент, иначе не назовешь:
— Нет, ну что ты… Виновата я, и только я. И наши с тобой родители, конечно. Просто я имею в виду, что если бы ты вела себя по-другому… Короче, понимаешь, я уверена, что насилие прекращается, если у кого-то находятся силы его остановить.
— Ты была самой популярной в классе, хоть и училась у нас первый год, — объяснила Прошина (а будто я не знала!..). — Я не верила, что у меня получится тебе противостоять. И даже сейчас… Умом понимаю, что мне не тринадцать и ничего уже не грозит, но до сих пор, когда слышу за спиной смех подростков, первая мысль, что это ржут надо мной.
— В общем, к делу, — продолжила я. — Я виновата перед тобой. Может быть, твоя жизнь сложилась бы как-то по-другому, если б не я. Вряд ли я имею представление, как могу действительно загладить свою вину. Но, может быть, ты не откажешься поехать вместо меня в Турцию? Я работаю в фитнес-центре, и, видимо, очень хорошо работаю, потому что начальство решило наградить меня поездкой на Средиземное море. Ну, знаешь, все как обычно: еда, напитки, развлечения… Я ехать не хочу. Я уже закинула удочку директору: он не против, чтобы вместо меня ехал другой человек. Ну как?