Знают. Теперь можно только поддаться. А что будет дальше? Они же не застрелят ее, если не будут вынуждены к тому. Грохот выстрелов заставил бы собраться здесь всю школу, она не успеет сбежать. Задушат серебряной цепочкой? Или?…
— Вы много знаете…
А это уже признание. Моника опускает руки. Выглядит она невинно и в то же время мило. Вода из душа все так же стекает ручейками по ее телу.
— Как вы догадались?
— Собрали немного фактов, — отвечает Станислава. — Особо сложным это не было. Вот мы и комбинировали, подгоняли… Ведь ты же вампирица…
Пожатие красивых, гладких плеч. Девушка кивает, подтверждая слова. Катаржина поправляет хват на рукояти револьвера. Мысль о том, что необходимо будет стрелять в столь замечательную девчушку, вздымает в ней волну отвращения. Ведь она еще дитя. Через несколько лет тело окрепнет. Женственности ее еще предстоит расцвести. Нет. Не расцветет. Она застыла на этом этапе. Никогда она не станет взрослой. Прошло неведомо сколько веков, а ей все время шестнадцать лет. Если ее не убьют, ровно столько ей всегда и будет. Она прелестна, но ведь и сатана тоже падший ангел. Зло, на первый взгляд, может быть прекрасным. В хищных зверях столько изящества…
— Да, я вампирица, — отважно признает княжна, — но разве это достаточная причина убить меня?
Моника выпрямилась. Теперь она уже не пытается возбудить жалость и сочувствие. Она горда. Не стыдится своей наготы, раздавить психологически ее не смогут. Им не почувствовать перевеса, исходящего из того, что ее противницы одеты, а она — нет… Умрет, но честь и гордость сохранит. Ведь она из княжеского рода! Ее славянские предки штурмовали Константинополь за много веков до турок.
«И правда, вопрос в самую десятку», — размышляет Катаржина. — «Ничего плохого она нам не сделала, хотя, наверняка, возможностей у нее было достаточно…»
— Мы учительницы, — голос Стаси делается тверже. — В качестве педагогов, мы несем ответственность за доверенных нашей опеке учениц.
— А откуда предположение, будто бы я в чем-то им угрожаю? — глаза глядят спокойно, в них нет желания борьбы.
— Да почитывали кое-чего, — шипит преподавательница в ответ.
Княжна поворачивает голову в ее сторону.
— И фильмы, наверняка, тоже смотрели. Все это чушь. Крови я обязана напиться раз в четыре-пять лет. И никогда не требуется столько, чтобы убить. Кровь поддерживает во мне жизнь… Не знаю почему, какие химические соединения действуют как стабилизатор на процесс деления моих клеток. Предполагаю, что они защищают концовки теломеров от повреждений при очередных репликациях ДНК. И еще одно. Это всего лишь видовое отличие, возможно, случайная мутация. Она не заразна. Но в моей семье иногда проявляется.
Голая шестнадцатилетняя вампирица говорит на языке современной молекулярной биологии. Тело покрыто гусиной шкуркой. Невольная дрожь проходит по спине. Наверняка, они не спят в кладбищенских склепах, в противном случае — она привыкла бы к холоду. Станислава чуточку отходит. Вполне возможно, девчонку и придется убить, но зачем же ее дополнительно мучить?
— Оденься, — отдает она приказ. — Только никаких штучек. Нож оставь здесь.
Выходит, лежащий на полке стилет она заметила. Ей не дают ни единого шанса. Не прорваться, не убить, не сбежать.
— И каким это чудом никто не сориентировался? — спрашивает Катаржина. — Укусы вампиров наверняка отмечались в полицейских хрониках… У себя в Бюро мы анализировали различные странные случаи с точки зрения наличия возможных маньяков. В том числе, и покусанных людей. Так как ты это делала?
— Я не кусаю людей, — на лице Моники рисуется отвращение. — Ведь это был бы каннибализм!
Учительницы изумленно переглядываются.
— Лошади! — догадывается Стася. Ее глаза темнеют. Лошадок она любит.
— В принципе, для них это даже безболезненно, — поясняет ученица. — Если умеешь, они и не замечают. Что-то чувствуют, но когда уже привыкают к тебе, то перестают обращать внимание.
— Ну а следы зубов?
Моника раскрывает рот и выдвигает скрытую под языком присоску. Так что славянские легенды говорили правду.
— Вакуумирование, непосредственно через кожу, — с определенной гордостью говорит девушка. — Субстанция, из которой сделана присоска, способна входить между клеток тканей жертвы. Нужно лишь попасть на достаточно крупный сосуд, к примеру, сразу за конским ухом…
— Блиин! — Станислава никогда не пользуется столь гадкими выражениями. Это первый случай почти что за две сотни лет. Она опускает оружие.
Моника облегченно вздыхает. Она вспотела… А вот дезодоранта и нет. Катаржина фыркает, пряча оружие в карман. Захотели дамочки поохотиться на дикого зверя, а что нашли?
— И много вас таких? — Станислава свой револьвер пока не прячет.
— Понятия не имею. Знаю о двух других, только они уже несколько веков не живут… А вы что, никого из наших еще не встречали? — глядит она преподавательнице прямо в лицо.
— Из наших?
— Ну да, — краснеет Моника. — Поначалу мне казалось, что вы тоже… Но серебро… Вы берете в руки ложечку — и ничего. И ничего не знаете про кровь… Так что я пришла к выводу, что вы как-то иначе умеете обманывать время, — тут она переносит взгляд на другую преподавательницу.
— Меня в это не вмешивай, — топает ногой Катаржина с деланной злостью.
— Философский камень, — поясняет ее кузина. — Произведенный мастером Сендзивоем из Санока.
Юная вампирица с изумлением глядит на нее.
— Это как же? Выходит, удалось?
— Ну да. Вот только запас у меня кончается. Но мы подозреваем, что алхимик все еще жив…
Моника оделась до конца и спокойно открывает замкнутую на задвижку дверь. Она не сбежит. Знает, что не придется. Ее не обидят. Катаржина учила психологию, теперь знает, что боснячка сказала правду… Вторая преподавательница тоже прячет свое смертоносное оружие в сумочку. Такое в школе лучше не показывать. А то ученицы еще перепугаются. Так, еще пару срочных вопросов…
— А епископа Николая, святого Николая ты знала? — допытывается Катаржина.
— Это каким же чудом? — пожимает плечами княжна. — В Миры я приехала в 898 году, а он умер веков за пять до этого… Я по правде сказала. Родилась я в 86-м году… 886-м, — прибавляет она, поясняя.
Звонок звенит звучно и чисто. Сейчас начнется урок польского языка. Станислава должна идти на французский в выпускном классе. Опаздывать не годится. У второй преподавательницы окно, но она обещала директору сконфигурировать компьютер.
Так что у дверей раздевалки они расстаются. Нет необходимости что-либо говорить. Еще будет возможность переговорить спокойно, без спешки, без заглядывающих в глаза черных стволов. Катаржина отдает девушке оставленный под душем булатный стилет. Это окончательный знак доверия. Врагам оружие не отдают… Моника вбегает по лестнице.
— Погоди! — кричит за спиной Станислава.
Девушка останавливается, поворачивается.
— Да? — лицо ее освещает улыбка.
— Заскочи к нам завтра, после занятий; я сделаю лечо.
— С удовольствием. Спасибо за приглашение.
Теперь она перескакивает по несколько ступеней. Золотые волосы влажной волной спадают ей на плечи. Девушка слегка дрожит. Не нужно было так долго стоять под холодным душем.
Небольшая, уютная квартирка. Окно выходит на краковские Плянты. В стекло стучит дождь. Осень… А внутри тепло и очень даже приятно. В воздухе расходится запах шарлотки, чая и древесного угля из самовара. Княжна Моника сидит по-турецки на толстой шкуре северного оленя, просматривает томик эфиопских стихов. Лошади в последнее время все больше привыкают к ней. Шарлотка им нравится больше морковки. Еще немного, и можно будет насытить жажду…
Катаржина разжигает самовар. Ее кузина у стола провозглашает тираду:
— Найдем Сендзивоя. На сей раз я выдавлю из него побольше тинктуры. Быстренько сделаем себе килограммов пять золота и купим на него жилище побольше, на три или даже четыре комнаты. Как-нибудь устроим, чтобы ты смогла поселиться с нами… Как только сдашь на аттестат зрелости, срываемся отсюда. К примеру, в Боливию…
Она разливает в рюмки сладкое красное грузинское вино. В три рюмки.
— Вообще-то говоря, детям спиртного давать не следовало бы, — урчит она себе под нос. — Ну да ладно, сегодня такая оказия, сделаем исключение… Пей, девонька.
— Не называй ее «девонькой», — мягко укоряет ее «кузина». — по свету она шастает на семьсот лет дольше тебя, соплячка…
Княжна тепло улыбается им обеим. Совершенно не важно, сколько ей лет, главное, на сколько себя чувствуешь. А она чувствует как раз на свои шестнадцать. Может даже выдавать себя за их младшую сестру. Черт подери, она даже готова разрешить, чтобы ее гоняли чистить картошку и делать уроки. Так давно никто уже не дарил ей свою дружбу. Моника даже успела забыть, насколько замечательное это чувство…
Стоящий как и каждое утро на своем посту перед дверью директор школы издалека заметил сияние светлых волос. Моника Степанкович вновь оделась довольно странно. Сейчас натянула на себя великоватый на пару номеров свитер из тех, что гурали (жители горный районов Карпат) продают возле Главного Вокзала. Серая шерсть замечательно гармонирует со светлыми волосами. Заметил он и еще одну перемену. Со вчерашнего дня ее лицо подсвечено каким-то внутренним светом. Он и не знал, что та способно так мило улыбаться…
По улице приближается преподаватель биологии. Он тоже улыбается, но при виде этой улыбки у директора по спине пробегает дрожь. Странный тип. Есть в нем нечто неуловимое, заставляющее удвоить бдительность. Но пока что нет никаких причин, чтобы указать ему на дверь.
Преподаватель польского языка рвет волосы на голове. Из пятнадцати девиц одна только красавица-сербка прочитала заданный текст. И даже кое-чего поняла, хотя пока что у нее все ужасно путается. Польский она знает еще слабовато… Но необходимо оценить ее стремление.