– Я скоро подъеду.
– Ну, я буду в восторге.
Я повесил трубку.
Спектакль закончился. Я сидел в пустом театре. Занавес был опущен, и на нем передо мной тускло возникало все виденное. Но кое-кто из актеров уже становился смутным, нереальным. Прежде всего сестричка. Дня через два-три я забуду, как она выглядит. Потому что в определенном смысле она была совершенно нереальной. Я думал о том, как она приедет в Манхеттен, штат Канзас, к доброй старой мамочке с пухлой маленькой новорожденной тысячей.
Чтобы она смогла получить эти деньги, должно было погибнуть несколько человек, но вряд ли это будет ее долго беспокоить. Думал о том, как она явится в приемную доктора – как там его фамилия? Ах да, Загсмит, – смахнет к его приходу пыль с письменного стола и разложит в приемной журналы. На ней будут очки без оправы, простое платье, на лице не будет косметики, и обращение ее с пациентами будет в высшей степени корректным.
– Миссис Такая-то, доктор Загсмит просит вас.
Она с легкой улыбкой придержит дверь, миссис Такая-то пройдет мимо нее, а доктор Загсмит будет сидеть за столом в белом халате и, как это и положено врачу, со стетоскопом, свисающим с шеи. Перед ним будет стоять картотека. Блокнот для заметок и блокнот с бланками рецептов будут аккуратно лежать под рукой. Доктор Загсмит знает все. Его не провести. Он мастер своего дела. Едва взглянув на пациентку, он знает ответы на все вопросы, которые все-таки задаст для проформы.
В своей приемной медсестре, мисс Орфамэй Квест, он видит аккуратную, спокойную, подобающе одетую для врачебного кабинета молодую особу без маникюра, без яркой косметики; ничто в ней не может возмутить пациента с устарелыми взглядами. Идеальная приемная медсестра мисс Орфамэй Квест.
Доктор Загсмит не может без самодовольства вспомнить, о ней. Он сделал ее такой, какая она есть. Она представляет собой лишь то, что приказал доктор.
Приставать к ней он, скорее всего, пока не пытался. Может, в маленьких городках этого не бывает. Ха-ха! Я сам вырос в маленьком городке.
Сев поудобнее, я взглянул на часы и все-таки достал из тумбы стола бутылку «Старого лесничего». Понюхал горлышко. Запах оказался приятным.
Налив изрядную порцию, я поднял стакан и взглянул на него на просвет.
– Что ж, доктор Загсмит, – произнес я вслух, словно он со стаканом в руке сидел по другую сторону стола, – я вас почти не знаю, а вы меня и вовсе не знаете. Обычно я не даю советов незнакомым людям, но я прошел краткий интенсивный курс воздействия мисс Орфамэй Квест и нарушаю свое правило. Если эта девочка захочет чего-то от вас, уступите немедленно. Не юлите, не мямлите о подоходном налоге и накладных расходах. Улыбнитесь и раскошельтесь. Не вступая в спор на тему, кому что принадлежит. Главное – чтобы девочка была довольна. Желаю удачи, доктор, и ни в коем случае не оставляйте на виду чего-нибудь вроде остроги.
Отхлебнув из стакана половину содержимого, я стал ждать, когда по телу разойдется тепло. Когда оно разошлось, я допил остальное и убрал бутылку.
Выбив из трубки пепел, я стал снова набивать ее свежим табаком из кожаного кисета, который подарила мне ко дню рождения одна моя поклонница, по странному совпадению носящая ту же фамилию, что и я.
Набив трубку, я старательно, неторопливо раскурил ее, вышел из конторы и беззаботно, как англичанин, возвращающийся с охоты на тигра, пошел по коридору.
Глава 34
Шато-Берси – дом старый, но отделанный заново. В его вестибюль так и просятся индийские каучуконосы и плющ, однако там стеклянные кирпичи, скрытое освещение и треугольные стеклянные столики. Можно подумать, что отделку производил обитатель сумасшедшего дома. Гамму красок в вестибюле составляют желчно-зеленая, жжено-коричневая, асфальтово-серая и синюшно-синяя. Действует все это так же успокаивающе, как рассеченная губа.
За низкой конторкой никого не было, однако зеркало позади нее могло оказаться прозрачным, поэтому я решил не предпринимать попытки незаметно прошмыгнуть на лестницу. На мой звонок из-за барьера выплыл рослый толстяк и растянул в улыбке полные влажные губы. Зубы его были синевато-белыми, глаза неестественно блестели.
– К мисс Гонсалес, – сказал я. – Она ждет меня. Моя фамилия Марлоу.
– Ну да, конечно, – пробормотал он, руки его дрожали. – Да, конечно.
Сейчас позвоню.
Голос его тоже дрожал.
Толстяк взял телефон, что-то пробулькал в него и снова повесил трубку.
– Да, мистер Марлоу. Мисс Гонсалес сказала, чтобы вы поднимались.
Квартира четыреста двенадцать. – Он хихикнул. – Но вы, наверное, и сами знаете?
– Теперь знаю, – сказал я. – Кстати, ты был здесь в феврале?
– В феврале? В феврале? Да, да, я был здесь в феврале. – Слова он выговаривал очень старательно.
– Помнишь тот вечер, когда перед входом был убит Стейн?
Улыбка мгновенно сошла с его рыхлого лица.
– Вы полицейский?
Голос его стал тонким, писклявым.
– Нет. Но если тебе это не безразлично, у тебя расстегнуты брюки.
Толстяк с ужасом глянул вниз и дрожащими руками задернул молнию.
– Спасибо, – пропищал он. – Спасибо.
И перегнулся через свою низкую конторку.
– Произошло это не перед входом, – зачастил он. Чуть подальше. Почти на углу.
– Стейн жил здесь, не так ли?
– Я не хочу говорить об этом. Никак не хочу. – Он сделал паузу и провел мизинцем по нижней губе. – Почему вы спрашиваете?
– Чтобы ты не закрывал рта. Нужно быть поосторожнее, приятель. В твоем дыхании ощутим запах.
Толстяк залился краской до самой шеи.
– Если вы намекаете, что я пил...
– Курил, – сказал я. – И не просто табак.
Я повернулся. Толстяк не сказал ни слова. Подойдя к лифту, я бросил на него взгляд. Он стоял, опершись ладонями о конторку и, выгнув шею, наблюдал за мной. Даже издали было видно, как он дрожит.
Лифт оказался без лифтера. Четвертый этаж был холодно-серым, ковровая дорожка – толстой. У двери с номером 412 имелась кнопка звонка. Он мелодично прозвучал за дверью, которая тут же распахнулась. На меня уставились красивые черные глаза, мне улыбнулись манящие ярко-красные губы. На Долорес, как и накануне вечером, были черные брюки и красная блузка.
– Амиго! – воскликнула мисс Гонсалес. Я взял ее запястья, свел их вместе так, что сошлись ладони. Чуть-чуть поиграл с ней в ладушки.
Выражение ее глаз было томным и вместе с тем странным.
Выпустив руки Долорес, я прикрыл дверь локтем и протиснулся мимо нее в комнату. Все было, как и в первый раз.
– Тебе нужно застраховать их, – сказал я, коснувшись пальцем одной груди, отнюдь не подложной. Сосок был твердым, как рубин.
Долорес, довольная, засмеялась. Я оглядел квартиру. Она была темно-серой и пыльно-голубой. Не цвета хозяйки, но очень недурна. Ложный камин с газовыми горелками в виде поленьев. Довольно много кресел, столиков и светильников. В углу – скромный маленький бар.
– Нравится моя квартирка, амиго?
– Не говори «квартирка». Слишком по-шлюшьи.
Я не смотрел на хозяйку. Не хотел смотреть. Сел на кушетку и потер лоб.
– Поспать бы часа четыре и пропустить пару стаканчиков. Тогда бы я вновь смог болтать с тобой о пустяках. Сейчас же у меня едва хватит сил на то, чтобы говорить о деле. Но это необходимо.
Долорес подошла и села рядом. Я покачал головой.
– Не сюда. Разговор действительно о деле.
Она села напротив и серьезно поглядела на меня своими темными глазами.
– Ну ладно, амиго, как хочешь. Я твоя девочка – по крайней мере, я охотно была бы твоей девочкой.
– Где ты жила в Кливленде?
– В Кливленде? – Голос ее был очень мягким, почти воркующим. – Разве я говорила, что жила в Кливленде?
– Ты сказала, что познакомилась с ним там.
Долорес задумалась, потом кивнула.
– Я тогда была замужем, амиго. А в чем дело?
– Стало быть, жила в Кливленде?
– Да, – негромко сказала она.
– Как ты познакомилась со Стилгрейвом?
– В те дни было престижным знать кого-то из гангстеров. Наверно, это форма извращенного снобизма. Девицы ходили туда, где, по слухам, собирались гангстеры. Если повезет, в один прекрасный вечер...
– Ты позволила ему подцепить тебя?
Она весело кивнула.
– Вернее, я подцепила его. Он был очень славным. Правда.
– А как же муж? Твой муж? Или не помнишь?
Долорес улыбнулась.
– Брошенными мужьями хоть пруд пруди.
– Ты права. Их можно отыскать где угодно. Даже в Бэй-Сити.
Этим я ничего не достиг. Она вежливо пожала плечами.
– Не сомневаюсь.
– Им может быть даже выпускник Сорбонны. Он даже может предаваться мечтам, практикуя в жалком маленьком городишке. Ждать и надеяться. Это словосочетание мне по душе. В нем есть поэтичность.
Вежливая улыбка не сходила с красивого лица Долорес.
– Мы не находим общего языка, – вздохнул я.
– Никак не находим. А надо бы найти.
Я опустил взгляд на свои пальцы. Голова у меня болела. Я был совершенно не в форме. Долорес протянула мне сигареты в хрустальной коробке, и я взял одну. Свою сигарету Долорес вставила в золотые щипчики. Ее она взяла из другой коробки.
– Хочу попробовать твоих, – попросил я.
– Но мексиканский табак многим кажется очень крепким.
– Без добавок, – сказал я, глядя на нее. Потом решил не настаивать. – Нет, ты права. Мне он не понравится.
– В чем смысл этого эпизода? – настороженно спросила Долорес.
– Швейцар курит марихуану.
Она неторопливо кивнула.
– Я предупреждала его. Несколько раз.
– Амиго, – сказал я.
– Что?
– Ты употребляешь не так уж много испанских слов, верно? Может, ты их не много и знаешь. «Амиго» – совсем уж затверженное слово.
– Надеюсь, мы не будем вести себя, как вчера днем? – протянула она.
– Нет. В тебе нет ничего мексиканского, кроме повторения нескольких словечек и старательной манеры говорить будто на чужом языке.
Долорес не ответила. Легонько выпустила сигаретный дым и улыбнулась.