Не ты ли, Хэмиш, стучишься в дверь? Если так, то я должен восстановить равновесие. А ты должен выиграть. Бери мою девушку, оставь себе библиотечную стремянку, заставь меня раскошелиться за весь этот мусор в биллиардной. Я приму твои правила, я позволю тебе набрать очки за мой счет. Мне придется так сделать, потому что я смухлевал в игре: воспользовался твоей женой, пусть под влиянием самых благородных мотивов; но я нарушил условия сделки.
— Неужели это Хэмиш? — обращается Виктор к Джемме, взывая при этом к небесам.
— Уходи! — кричит в закрытую дверь Джемма. — Разумеется, это не Хэмиш, — выдыхает она прямо в ухо Виктору. — Это Элис.
— Но там мужчина, а не женщина!
— Вот тебе, Элис! — взвизгивает Джемма. — Он принял тебя за мужчину. Твой голос совсем мужской. Ты противоестественное явление. Уходи. И не забудь сбрить усы!
Элис стонет, воет и всхлипывает. Страдания заставляют ее ломиться в дверь.
— Это невыносимо, — признается Джемма Виктору. — Она вся в слезах, чуть ли не в истерике.
— Успокой ее! — просит Виктор. — Избавь ее от страданий.
— Страдаю я, — уткнувшись в подушку, заявляет Джемма. — С чего бы это страдать ей?
— Я не себя оплакиваю, — через дверь кричит Элис. — Я рыдаю над тобой, Джемма. Как ты собираешься жить, если делаешь только то, что хочешь, и никогда то, что нужно? Твоя душа иссохнет и сморщится, как уже начали высыхать ноги. Ты думала об этом?
— Мои ноги не сморщенные и не иссохшие, — заявляет Джемма, резко меняя позу, чем причиняет Виктору неудобство, в порыве страсти не замеченное ею. — Мои ноги стройны и красивы, не то что твои колоды.
Элис всхлипывает еще надрывнее.
— Зайди, посмотри, чем мы тут занимаемся, — продолжает Джемма. — Посмотри, посмотри. Я же знаю, что тебе хочется. Узнаешь, наконец, бедняжка, что делают в постели нормальные люди.
Виктор открывает рот, чтобы возразить, но Джемма затыкает его рукой. Как она улыбается, как она довольна, как она сияет. Она почти ожила. А не чувствует ли она долгожданное покалывание в ногах?
— Я открою дверь, но смотреть не буду, — осторожно говорит Элис. — Мне просто надо поговорить с тобой. Как ты могла пойти на такое, Джемма! Мы все тебя так любили, ты для нас была единственной отрадой, когда наша мать убивалась и тосковала.
— Сейчас-то она уж не тоскует. Могла бы смириться, Элис, жить дома в этаком тройственном союзе.
— Не приписывай мне пороков. Я абсолютно нормальна! — в отчаянии выкрикивает Элис. — В отличие от тебя, между прочим. Пока твой супруг развлекается с девчонкой, ты устроилась с ее мужиком. Это отвратительно. И не рассказывай мне, что хочешь заполучить через нее ребенка. «Махнемся женами» — вот как это называется.
— Виктор не женат, так что не подходит твоя версия, — парирует Джемма. — Давай-ка уходи, не мешай мне наслаждаться.
— Что? Что такое?
Виктор обеспокоен. Уж больно тяжело дышит Джемма, уж больно стонет и корчится. Может, он так протаранил ее, что… убил?! Отчего ее дыхание не пышет жаром, как положено в такие минуты? Отчего ее грудь холодна и тверда?
— Я жива, я жива, я жива! — в триумфальном экстазе кричит Джемма.
Нет, она не жива. Она холодна, как могила. Уже много-много лет.
— Джемма, Джемма, нехорошая ты девочка, ну-ка вернись в кроватку.
— Но здесь же мама…
— Умерла твоя мама, — сказала тогда старая Мэй. — И лежит в могиле.
Шок. Восторг и ужас, благоговение и страх. Умерла мать. Ушла.
— А я жива? — спросила потрясенная Джемма.
— А ты жива покуда. Но долго не протянешь, если будешь стоять на холоде.
— Жива. Жи-ва, — повторяла Джемма. В комнате — ничего. И никого.
Когда малышка Джемма забралась вновь в кровать и прижалась к жаркому телу бабки, она и впрямь так остыла, что могла сойти за мертвую.
— Прости меня, — говорит Виктор.
— Не за что прощать, — отзывается Джемма.
Глава 11
В ту ночь и Стэн-поляк, плотник, взошел к Дженис, супруге Виктора. Дженис отыскала его несколько недель назад на желтых страницах телефонного справочника, который бесплатно раздается горожанам по приказу почтовой управы. У Дженис расшаталась дверца гардероба, и ей срочно понадобились услуги плотника.
Виктор сменил не только стиль жизни, он бросил прежний свой гардероб, оставив в огромном платяном шкафу все свои дорогие костюмы, сорочки и пуловеры.
— Не превращай в утиль мои вещи, — просил Виктор жену в одном из напряженных телефонных разговоров вскоре после разрыва. — Попробуй продать их. И не вздумай жаловаться мне или еще кому-то, что я бросил тебя на произвол судьбы и лишил средств к существованию. Нельзя сидеть сложа руки и жить за мой счет до конца твоих дней. Ты должна предпринимать что-то для жизни, ты обязана ради себя самой, — нравоучал он Дженис.
Дженис считала, что раз теперь Виктор держит собственный магазин, то ему и надо продавать там свои вещи, но Виктор страшно оскорбился на это и обвинил Дженис во всех смертных грехах. Тогда она поместила в колонке частных объявлений окружной газеты «приглашение на распродажу мужской одежды». Но никто не откликнулся, и костюмы продолжали обитать в старом шкафу. Но что-то — возможно, сухое лето, возможно, просадка грунта под фундаментом — незаметно деформировало конструкцию дома. Стены держались, перекрытия оставались на месте, но, например, стали без видимых причин открываться двери, намертво заклинило некоторые ящики, а в гардеробе полностью отказал замок. Не исключено, что в отсутствии хозяина начала перерождаться «материальная сущность» его костюмов, они отяжелели, погрузнели, ссутулились, как брошенные старики, и своим весом перекосили панели шкафа, так что дверцы его распахивались теперь совершенно неожиданно, даже когда в спальне стояла абсолютная тишина. Дженис всегда вздрагивала при этом. Ей казалось, что из-за костюмных кулис сейчас выступит на сцену семейной жизни главный герой — Виктор.
Да, но что он скажет по поводу грязного ковра? Как отнесется к залежам пыли под кроватью? Как отреагирует на липкие пятна от варенья на плюшевой обивке кресел? Никто ведь не смывал их мягкой влажной губкой… А как насчет пяти разбитых бокалов? Да-да, осталось лишь семь из дюжины, которую она преподнесла мужу в день восемнадцатилетия их супружеской жизни. Она всегда выкраивала деньги на подарки крайне осторожно, с оглядкой, экономя на мелочах, ведя хозяйство до скупости бережно…
Нет, Виктор, уж лучше оставайся в шкафу.
Я не хочу больше попадаться тебе на глаза. Я устала жить в образе, который создал для меня ты. Я не хочу встречать твои упреки, отстаивать свое достоинство пред твоим негодующим взором.
Оставайся там, куда ушел. Прошу тебя. Я не в состоянии больше улаживать твои разногласия с Уэнди, я устала. Я устала объяснять дочери, что на уме у тебя только хорошее, что боль ты причиняешь из благих намерений. Я устала объяснять тебе, что Уэнди не виновата в своем пристрастии к вышиванию и равнодушии к мальчикам, и что для нее не грех приобрести духовные познания в ущерб плотским радостям. Уэнди твоя дочь настолько же, насколько и моя. И на тебе ответственность такая же, как и на мне. И в ней работают наследственные, врожденные факторы, а не приобретенные.
Главное, Виктор, чтобы тебя не было рядом. Она боится его. Она видит его мысленно, и глаза ее полны вины и страха. Вот он выступает из глубин гардероба, вот она слышит его назидательные, укоризненные речи, вот она чувствует на себе его обвиняющий взгляд. И долгое молчание прорывается:
— Это твой ребенок, а не мой. Ты разбавила мое семя. Она не унаследовала свой нрав и душевное устройство. Боюсь, она подхватила его, как заразу.
И хоть, несомненно, Уэнди была дочерью Виктора, так как именно его семя омыло и оплодотворило яйцеклетку Дженис, оставалась при этом вероятность, что сперма других мужчин, до свадьбы орошавшая ее женское чрево, внесла изменения в генетический код клетки, оставила в белковых цепочках смутные воспоминания об Алане, Дереке, Майке, Джо, Джоне, Мюррее и о многих других, чьи имена Дженис либо забыла, либо не знала. Так что дочь наследовала черты разных мужчин, а не только одного, который считался — являлся — ее отцом. Виктор всегда мечтал взять в жены девственницу. Надеялся, что встретит невинную девицу, как его отец встретил когда-то мать. Но, увы, Виктору выпало влюбиться в Дженис. Во всяком случае, переспав с нею на шумной студенческой пьянке, он понял, что ему невыносима мысль представить ее в объятиях другого. Виктор принял это ощущение за любовь и женился на Дженис. А она, в свою очередь, инстинктивно стремясь убедить его в чувствах, в момент преобразилась и стала скованной, невзрачной, сверхаккуратной, дисциплинированной и добродетельной матроной. Она так преуспела в своих стараниях, что более не стало соискателей ее сексуальности, ибо одного взгляда хватало, чтобы понять: эта женщина верна своему супругу. Волей-неволей.
Гляньте-ка, оторва Дженис вышла замуж! И теперь перед нами, леди и джентльмены, не женщина, нет, перед нами домохозяйка. И какая домохозяйка! Посмотрите, какая скромная у нее прическа-завивка, лак, ни одна прядочка не выбивается; посмотрите, какой у нее взгляд — быстрый и губительный… для пыли, а не зазывный, оценивающий и губительный для… противоположного пола; а какой голос! Уверенный, громкий голос, который крепнет с каждым годом и становится незаменимым аргументом в транспорте или в очереди и совершенно никчемным в постели.
Тебя устраивает такой вариант, Виктор?
Нет.
Нет? А я думала, это как раз то, о чем ты мечтаешь.
Как мне быть желанной и одновременно семье полезной?
Скажи, Виктор, ответь!
Ведь я пыталась жить так, как хотел ты. Это нечестно… Ну и отправляйся к Эльзе. Я знаю ее наизусть, хоть мы никогда не встречались. Такую женщину хочет каждый, в мыслях ею обладает каждый, о ней думают все, даже женщины. Ее волосы ниспадают волнами по плечам и рассыпаются по подушкам. Ее голос неуместен в бакалейной лавке, но восхитит