ни тем же манером, что и местные столяры, но, как ни странно, у них балка вес колокола выдержала, и уже вскоре Халфрид спускалась вниз, слегка покачивая боками, словно всего-то и надо было попросить ее по-хорошему. По указаниям Герхарда Шёнауэра сколотили транспортировочную клеть с восемью ручками, чтобы ее удобно было нести четырем крепким мужчинам. Они вытащили ее наружу и поставили возле наружной стены. За ней последовала Гунхильд, аккомпанировавшая спуску мрачным минором, заглохшим, когда она с глухим стуком приземлилась.
– Переставьте их в сарай, рядом с новыми колоколами, – сказал Кай Швейгорд. Взгляды пастора и Герхарда Шёнауэра встретились, и они коротко кивнули друг другу.
Теперь зевак поубавилось. Люди взяли обыкновение заглядывать сюда раз в день. Постоят, уперев руки в бока, скажут «гм» и отправятся восвояси. Кай Швейгорд поймал себя на том, что поступает так же. Хотя он и считал бутангенцев строптивыми и чудаковатыми, ему было обидно, что нагловатые приезжие справляются с тем, чего не сумели сделать сельские столяры. Но он не мог не признать, что бергенцы идеально подошли для этого дела. Мало того что они обладали опытом разборки деревянной церкви, так еще были невыносимо самодовольны и высокомерны, причем не без оснований. Они были уверены, что им любая задача под силу. Эти потомки потерпевших крушение португальских моряков и ганзейцев не верили в хульдру, не пытались глубокомысленно толковать смену направления ветра или странные звуки, долетавшие с гор. Они бесстрастно приглядывались к конструкциям здания, доходили до сути теоретических посылок, лежавших в основе этих конструкций, и всаживали ломик туда, куда требовалось. На пасторской усадьбе они вели себя как хозяева, занимали лучшие спальные места, свободно расхаживали повсюду и выводили из себя Маргит Брессум, поскольку топали по дому в грязных сапогах, а на завтрак, обед и ужин требовали рыбы.
Бутангенская церковь таяла с каждым новым днем. Через пустоты в стенах стало видно, что там внутри. Откуда ни глянь, сквозь стойки каркаса церкви просматривается блестящая рябь на поверхности озера Лёснес. Вскоре строение перестало выглядеть как церковь. Доску за доской, бревно за бревном снимали и укладывали на землю, помечали номером согласно записи в журнале, а затем отвозили в сарай. Бергенцы ухитрялись почти ничего не повредить, и вскоре Кай Швейгорд уже не сомневался: все будет в порядке.
Астрид Хекне он давно не видел. Молодых девушек в селе практически не осталось – всех отправили на горные пастбища ходить за коровами. Рановато для такой холодной весны, но, видимо, местные сошлись во мнении, что нелишне будет отослать девушек подальше от языкастых и прилипчивых бергенцев.
Швейгорд представил, как она на восходе солнца поднимается по дороге на горное пастбище с веточкой рябины в руке, и подумал, что она просто не захотела видеть, как разбирают церковь, и еще, может быть, не пожелала видеть, что он руководит этими работами. Ничего, к концу лета вернется. Село станет другим, она станет другой, и все будет так, как она пожелала.
А он приятно удивит ее новенькой звонницей.
Разборка здания продолжалась. Скоро остались одни опорные столбы, вокруг которых и была выстроена вся церковь: двенадцать высоких, грубых столбов на одинаковом расстоянии один от другого. Они тянулись к небу, и, вероятно, примерно то же наблюдали люди, когда в правление короля Магнуса церковь только начали строить. Теперь эти столбы осторожно, по одному, расшатали, высвободили из опорных лежней и уложили на землю.
Бутангенская церковь прекратила существование. Остался один пол, и никто точно не знал, что скрывается под ним.
– Пора, господин пастор.
– Хорошо, – сказал отзавтракавший Швейгорд, выходя из-за стола. – Вчера вечером все успели подготовить?
– Все как вы велели, господин пастор.
Они отворили дверь и постояли на пороге, любуясь рассветом.
– Десять гробов? – спросил Швейгорд.
– Мы сколотили двадцать, чтоб уж наверняка. Ничего, применение им всегда найдется.
Швейгорд кивнул, и они двинулись к церкви.
– Немец не мешается под ногами? Хочу проделать все без лишнего шума, и любопытствующие нам ни к чему.
– Да он вроде как спит еще, а старшей горничной дано указание весь день к церкви его не подпускать.
– Служка на месте?
– Ждет указаний. Нас всего шестеро, а масляные лампы мы начистили и залили в них масла.
– Хорошо, – сказал Кай Швейгорд. – Нас ждет очень долгий день.
Подойдя к церковному участку, он оправил сутану, поудобнее ухватил Библию и коротко кивнул Микельсену. Он представлял, что все подполье окутывает гигантская пыльная перина, серая мука забытых деяний прошлого и мерзостных обычаев, скрывающая залежи скелетов и истуканов, копившихся по мере того, как у жителей Бутангена менялись представления о вере. Больше всего пастора беспокоило, что находится в гробах, которые, как он знал, наверняка здесь обнаружат. Лучше всего поскорее рассортировать мертвецов и без лишнего шума захоронить снова. Хуже всего будет, если ночью на место будущей стройки с целью «обеспечить сохранность прошлого» заявится учитель Йиверхауг со свитой и они начнут потрясать керосиновыми фонарями.
Швейгорд задумался о том, как давно сколочены эти гробы, и принялся рыться в королевских указах, которые сохранил прежний пастор. Выяснилось, что хоронить в подполье прекратили в 1805 году, и такой указ он и сам бы издал. Не годится, чтобы здание, освященное ради поклонения верховному существу, использовалось для хранения разлагающихся тел.
Швейгорд покачал головой. Тление. Всю весну его подташнивало от навязчивого сладковатого трупного запаха, а ведь когда-то давно тела тлели под полом неделями. Из-за этого обычая страдало здоровье живых. Тогда это почему-то никого не беспокоило. Или люди были настолько привычны к смерти, что не обращали внимания на запах?
Но, поднявшись на каменную кладку фундамента, Кай Швейгорд очень удивился. За утренние часы рабочие сняли доски с трети площади пола, а пыли под ними вообще не оказалось. Грунт в основании здания походил на покрытую мелкими камешками землю, которая показывается из-под снега ранней весной, пока из нее еще не проклюнутся ростки. Подпол освещался косыми лучами бледного света. Вскоре глаза Швейгорда различили первый гроб: он посерел от старости и раскрошился по углам.
– Отойдите, – распорядился пастор.
Подвернув сутану выше колен, он по короткой лесенке спустился вниз. Подошел к гробу и положил на его крышку Библию.
– Сейчас мы перенесем тебя в другое место, – прошептал Кай Швейгорд, обращаясь к тому концу гроба, где, как он думал, находилась голова. – Покойся с миром и не тревожься.
Швейгорд в холодной полутьме внаклонку пробирался между гробами. Многие растрескались, и из них торчали обломки костей. Некоторые же сохранились настолько хорошо, что было понятно: до недавнего времени указ 1805 года просто игнорировали.
Швейгорд вернулся наверх, к рабочим.
– Можете снимать остальные половицы, – сказал он Микельсену. – И поосторожнее, пожалуйста. Все целые гробы бережно выносите наверх. Не открывайте! А ты, – сказал он церковному служке, – перекладывай кости из старого гроба в новый. По одному скелету в каждый. Если понадобится, распорядись сделать еще гробов. Работайте осторожно, но не затягивайте. Всех нужно снова захоронить до наступления ночи.
Даже бергенцы за этим занятием приутихли. Когда через кладку фундамента переносили первый гроб, он вырвался из рук у одного из рабочих и накренился. Сначала послышался перестук сыплющихся костей, потом покатился череп, глухо ударившись о ножной торец.
Такую оплошность они допустили только единожды. При переноске остальных гробов рабочие старались их не наклонять. Вокруг стояла глубокая тишина, обычная для сухой весенней погоды. Шёнауэр не показывался. Швейгорд, сходив домой, переоделся в рабочую одежду. Вместе со звонарем он ворошил граблями лежащие на земле обломки, выбирая из них монетки, амулеты и прочие мелочи, закатившиеся в щели между досками или припрятанные там на счастье.
К концу дня у церковных стен установили четырнадцать гробов, накрытых серыми покрывалами. Рядом с ними выстроился ряд свежесколоченных пустых гробов, но эти были прикрыты. Работали размеренно почти в полной тишине, так что если кто и останавливался возле ограды поглазеть, задерживался ненадолго.
Микельсен подошел к Каю Швейгорду:
– Мы последний гроб не стали пока доставать. Какой-то он… странный.
– А что с ним?
– Больно уж широкий. Будто в нем лежат два низеньких человека.
– Муж и жена?
– Да что-то он коротковат для взрослых.
– Раньше люди были ниже.
Микельсен кашлянул:
– Нам пришлось его развернуть, вытаскивая из земли, и ничего в нем… не погромыхивало.
– И что это значит?
– Но он не пустой. Тяжелый.
Кай Швейгорд прислонил грабли к кладке. Микельсен пошел впереди, направляясь к углу, где их ждали двое мужчин, стоявших на почтительном расстоянии от странно короткого гроба.
– Вишь, как хорошо сохранился, – сказал Микельсен.
Кай Швейгорд опустился коленями прямо на рыхлые комья земли. Перед ним стоял все еще крепкий, искусно выполненный гроб из гладко оструганных посеревших сосновых досок. В длину метра полтора и почти столько же в ширину. Посередине крышки выпилена маленькая дырочка. Где расположен головной конец, где ноги, было не понять, и к тому же какой-то он маленький был для гроба.
Микельсен присел на корточки:
– Сколочен из ядровой сосны. Она не гниет. Ему может быть очень много лет.
– Я вообще не уверен, что это гроб, – сказал Кай Швейгорд, потрогав пальцами деревянные колышки в крышке.
– Ну что, открыть?
Швейгорд и хотел, и не хотел этого. Словно у него в руке оказался стакан с сомнительной жидкостью. Выпрямившись, он сказал:
– Нет. Не будем их тревожить. Может быть, кости просто спокойно лежат там внутри. Давайте их похороним.