Конечно, если будущее не внесет своих корректив.
В отсутствие Астрид тоска Герхарда не находила выхода, она копилась на кончике его карандаша и преобразовывалась в творческую энергию, какой он не замечал раньше. Церкви он теперь зарисовывал с невероятной скоростью, с некой порой жутковатой точностью, но в то же время делал это вдохновенно. Потом мачтовые церкви стали ему сниться. Ночи напролет в голове у него мельтешили арки хо́ров, кафедры, порталы и галереи, и постепенно они начали складываться в церковь совершенной формы, обладавшей всеми их характерными особенностями. Внутри этой церкви ему неизбежно являлась Астрид Хекне в изящном прусском подвенечном платье, и однажды ночью, когда спал на жесткой постели в мансарде пасторской усадьбы в Согне, он внезапно пробудился с сознанием того, что ему нужно сделать.
В мерцании масляной лампы Герхард заштриховывал рисунок, который изображал мачтовую церковь, вобравшую самое лучшее от всех, что ему довелось увидеть. Конструкция строгая, ничего лишнего. Линии ложились на бумагу будто сами собой, ведь полгода он ничем другим не занимался, а жил только деревянными церквями и своей влюбленностью, и все это вместе сложилось в уверенность: он сумеет сконструировать современную мачтовую церковь. Документируя старые храмы, он продолжал работать над проектом нового.
Добравшись до конечной точки своего путешествия, Герхард вконец износил башмаки и брюки. Труднее всего для него было стоять на месте, потому что подошвы пропускали воду, и ступни у него побледнели и сморщились. Пальто не спасало от порывов холодного ветра, а в продуваемой сквозняком комнатенке, где его разместили, компанию составляла только боль в горле и простуда. С каждой из церквей, которые посетил, он прощался навсегда. Им предстояла гибель в пламени или под ударами ломика.
Но эту новую церковь действительно можно построить. Обычно собственные рисунки он беспощадно критиковал, но это, сказал он себе, глядя на листки, на которые были затрачены несчетные часы работы, – это само совершенство. Устремленность его церкви к небу обеспечивалась соответствием материала – леса – вере. И величественная, и сдержанная одновременно; такими стали бы мачтовые церкви, если бы их архитектура получила возможность вызревать столетиями. Результат гармоничного развития безудержной игры наклонных поверхностей, выступов кровли. Конструкция более простая, более чистая, с немногочисленными, но тщательно продуманными украшениями. Головокружительный шпиль, высокие и узкие окна, подчеркивающие стремление храмовых сооружений ввысь, – зов, обращенный к небу; колокольня, откуда смогут звонить самые большие колокола – звонить, пробуждая самую заблудшую душу на свете.
Снежинка прилетела не одна. Вскоре рисунок Герхарда густо обсыпали белые крупинки. Взглянув на тучи над головой, он сложил мольберт и отправился паковаться. Все рисунки переложил калькой, чтобы защитить поверхность от царапин, и картоном, чтобы не помялись. Всю стопку тщательно обернул толстой вощеной бумагой, а сверху промазал жиром, чтобы листки не промокли. Уложил свои работы между двумя деревянными дощечками и убрал в чемодан, который замотал в холст и перевязал веревкой, скрутив из нее ручку.
Нет, конечно, он не забудет Дрезден. Но и Дрезден его не забудет. Приключение обрело направление, обрело смысл: через снега и горы донести столетия норвежской жизни до нынешних и грядущих времен.
Он наконец дал волю своей тоске по дому, но теперь тосковал не по Бутангену, Мемелю или Дрездену, но по своему будущему дому, дому специалиста по церковной архитектуре Герхарда Шёнауэра и его норвежской супруги Астрид, дому с хризантемами на подоконниках, шницелями на тарелках и картинами маслом на стенах, оклеенных обоями. А чуть позже и с сыновьями и дочками, играющими в ручеек.
На гребной лодке Герхарда доставили в самое отдаленное место Согне-фьорда, где он сделал наброски последней старинной церкви на своем пути, церкви Фортума, перестроенной так сильно, что она вполне могла сойти за зерновой элеватор где-нибудь в Соединенных Штатах. Ее внутреннее убранство все еще впечатляло, но рядом стояла новая белая церковь, а старая, холодная и темная, сиротливо ожидала сноса. Пастор сообщил, что ее выставят на продажу с начальной ценой 800 крон. Шёнауэр попросил, чтобы ему помогли добраться до Бутангена, но пастор нахмурился:
– Вы серьезно собираетесь туда?
– Дa. К первому декабря.
– Дорога туда очень тяжелая. Если у вас есть деньги, лучше сесть на пароход и отправиться кружным путем в Кристианию.
– Но ведь поездка на пароходе занимает несколько недель?
Пастор покачал головой:
– Зима на носу; не уверен, что найдутся желающие везти вас через горы. Как я понимаю, вам не доводилось ходить на лыжах?
– На лыжах? Нет. Но ведь настоящих снегопадов еще и не было?
– Здесь, внизу, не было.
Пришлось ему, чтобы перевалить через горы и добраться до Бёвердала, выложить за проводника и вьючную лошадь двойную плату. На следующее утро они чуть свет тронулись в путь, который едва не стоил Герхарду жизни. Поднявшись так высоко в горы, что деревья там уже не росли, они попали под мокрый и тяжелый снег. Проводник снял с лошади две пары лыж и пошел вперед, почти не оглядываясь на едва поспевавшего за ним Герхарда. Здесь, высоко в горах, они находили дорогу по ограждающим ее каменным знакам, которые стояли совсем близко друг от друга, чтобы можно было разглядеть их даже в самую лютую метель. Погода испортилась почти сразу же, на них обрушилась снежная буря. Повернувшись спиной к ветру, поели вяленой свинины. Проводник сплюнул в снег и сказал, что главное выбраться к Рёйсхейму, тогда они будут спасены.
Ближе к вечеру проводник, обернувшись к Шёнауэру, крикнул, что надо обязательно дотянуть до Рёйсхейма. Герхард изо всех сил упирался палками и брел вперед. Кашель совсем одолел его. Путь показался ему бесконечно долгим, но наконец он услышал в темноте, как кто-то колотит в дверь, а когда проснулся на следующее утро, проводника уже и след простыл.
На спуске в долину реки Утты не на шутку прихватил мороз. Герхард был плохо одет для этого времени года, он на несколько дней запаздывал, простуда перешла в лихорадку, и поездка обернулась бесконечными муками от холода – в гриве лошадей поблескивали кристаллы льда. Когда возле Фоссхейма они ждали, пока им поменяют лошадей, морозную ночь осветила ясная луна.
Путь навстречу обжигающему холодом ветру продолжился.
Ветер поднялся сильнее прежнего, холод пробирал до костей, проникая под одежду. Дальше путь лежал мимо Бредевангена, по узкой дороге между горными склонами. Ветер гнал Шёнауэра до самой двери постоялого двора, где можно было сменить лошадей; войдя, он рухнул, где стоял. Целый день он лежал в лежку, организм не принимал пищу, и только на следующий день он пришел в себя. Собираясь ехать дальше, Герхард чуть не забыл свои рисунки, вообще был как в тумане, пока, проехав уже почти всю долину Гудбрандсдал, не заночевал в Шеггестаде. Дальше добрался до церкви в Фованге, где не нашел лошадей ехать дальше, и последний участок пути пошел пешком.
Позади него послышался какой-то тоненький металлический звон. Бубенцы. Приближались две перемерзшие каурые лошади. Потом они свернули в сторону и скрылись за гребнем горы, но неожиданно быстро появились снова. На концах волос свалявшейся гривы, чуть запоздало следуя ритму лошадиных копыт, позвякивали ледышки. Лошади тянули сани с двумя веселыми мужиками из Йельстуэна, предложившими подвезти Герхарда. Разговаривать на морозе не тянуло. Когда перевалили через следующий гребень, увидели, что с севера озеро Лёснес схватилось льдом. В более глубокой южной части еще чернела вода, над ней курился пар. Не остановившись проверить, надежен ли лед, возницы во весь опор помчали вперед, и когда подкованные по-зимнему лошади выскочили на лед, стук копыт зазвучал более звонко.
Немного не доехав до места, Герхард поблагодарил мужиков и сказал, что дальше хочет идти пешком. Постоял, оглядывая окрестности. Потом остановился еще раз посередине озера, где он был бы отлично виден Астрид Хекне, и подумал: вот так выглядит возвращение архитектора.
На взгорке, на том месте, где весной он в первый раз увидел деревянную церковь, стояла новая церковь Швейгорда, из светлого неокрашенного дерева. Колокольня выглядела так себе. Просто набалдашник какой-то. Й. К. Даль назвал бы ее, наверное, невыразительной.
А вскоре и у самого Шёнауэра будет чин и опыт, которые позволят выносить подобные суждения.
Похоже, стройка еще не закончилась: слышно было, что там стучат молотком и пилят. Чуть дальше церкви он увидел странное бревенчатое сооружение, назначения которого угадать не смог. Высотой метров семь-восемь, сверху невысокий этаж с крупными отверстиями на четыре стороны света.
Шёнауэр вышел на твердую землю и глянул, что там с сараем. Снег вокруг лежал нетронутым, и Герхард тоже не стал там топтаться. Хитро придумано – не трогать глубоких сугробов под стенами сарая. Это наверняка идея пастора. Лучше, чем опечатать: любой след разоблачит попытку кражи.
Миновав новую церковь, Герхард шел к пасторской усадьбе, собираясь натопить в гостевом домике, побриться и согреться.
А потом отправиться в Хекне, к Астрид.
Войдя в калитку, он удивился дымку, поднимавшемуся из трубы на крыше его домика. Как это мило! Наверное, мужики, которые подвезли его немного, рассказали Швейгорду о его скором возвращении. Может быть, старшая горничная даже постель приготовила?
Увидев следы в снегу возле домика, он нахмурился. Штабель березовых дров рядом с дверью был невысоким, и по количеству валявшейся вокруг коры и опилок он догадался, что топят тут уже несколько дней. Шёнауэр открыл дверь и уловил чужой запах.
Главное здание он уже хорошо изучил, знал, с какой силой нужно толкнуть дверь, как поскрипывают половицы при вх