– Детей, сказали вы?
– Дa. Как вы и предполагали. Но один из них – тут такое дело… – Он сказал, что второго ребенка похоронили безотлагательно, поскольку незачем кому-то видеть таких покойников. Вероятнее всего, его погребли по принятому обычаю под гробом взрослого покойника, но сейчас главное, что имеется еще и живой ребенок, а он – Кай Швейгорд – не упомянут как доверенное лицо ни выжившего ребенка, ни покойного.
– Вы хоть крестили его? Крещение по необходимости провели?
– Дa, естественно, если он родился живым. Но как я уже говорил, сейчас никого из тех врачей и акушерок здесь нет.
– Это был мальчик? Второй?
Распорядитель снова сверился с бумагами:
– Дa. Насколько мне известно, мальчик. Тоже мальчик.
Кай Швейгорд, встав, оперся обеими руками о письменный стол:
– Это так называемое заявление можете убрать подальше. Ребенка я увожу с собой, и Астрид Хекне я увожу с собой. Я сейчас не в пасторском облачении, но я приходский священник в Гудбрандсдале, и Астрид Хекне была моей прихожанкой. Она будет похоронена дома, а Йеганс Хекне будет занесен в церковную книгу моего прихода.
Тремя сутками позже на берегу озера Лёснес остановилась конная повозка. Весеннее солнце давно уже превратило лед в серую кашу. В длинные сани были запряжены две лошади. Под черным покрывалом явственно угадывались очертания гроба. Швейгорд сидел рядом с возницей. Позади них расположилась замотанная в шерстяную шаль пухлая краснощекая девица, державшая на руках маленького ребенка. Во время пути разговаривали мало, и на лицах возницы и кормилицы читалась сдержанная растерянность людей, которым обещаны хорошие деньги за выполнение неприятного поручения и которые не до конца понимали, насколько неприятным оно окажется на деле. Когда добрались до пристани, возница отказался ехать по льду, потому что не увидел там свежих следов полозьев.
– Я лошадьми рисковать не хочу, – заявил он. – Тут уже несколько дней никто не ездил.
– Переправить гроб необходимо, – сказал Кай Швейгорд. – Понятно?
Возница кивнул, а потом отрицательно покачал головой.
Кай Швейгорд сказал, что в таком случае возчик и кормилица пусть идут в обход, а он сам проведет лошадей с гробом по льду. Если они провалятся, пусть возчик заберет себе четырех лучших лошадей из пасторской усадьбы, а кормилица может засвидетельствовать их договоренность.
– Но лед не провалится, – добавил Кай Швейгорд.
– Вам это точно известно? – спросил возчик.
– Я знаю, и все тут. Сегодня не провалится.
Кай Швейгорд взял Йеганса на руки, что-то спокойно прошептал ему и дал ходу лошадям. Полозья застревали в рыхлом месиве. На берегу остались кормилица с возницей, и когда они увидели, что сани благополучно пересекли озеро, то и сами отважились пройти по льду. Но Кай Швейгорд не стал дожидаться их. Он двинулся вверх по склонам, к пасторской усадьбе. Как и в тот день, когда увозили Герхарда Шёнауэра, собрался народ. Швейгорд отметил, что сельчане видят его насквозь и понимают, что он везет домой Астрид Хекне, и он подумал: вот она, правда, и ради Астрид ее нельзя скрывать, и Йеганса тоже нельзя скрывать. Он обнял ребенка покрепче, и тогда малыш вытянул ручку, будто хотел ухватиться за вожжи, но оказалось, что нет, он тянулся к Каю. Швейгорд сменил позу и взял ручонки мальчика в свою руку, и в это мгновение он выбрал свое будущее.
Все вокруг кивали ему и заглядывали в глаза, и он проникся уверенностью, что они хотят видеть его своим пастором и никто не собирается вставать ему поперек дороги. Он сумел выстроить свою жизнь, выстроить ее среди них. Ничто в этой жизни невозможно использовать во зло, и единственное, в чем его можно было упрекнуть, так это в том, что он влюбился.
Астрид Хекне была первой, с кем прощались в новой церкви, а Йеганс Хекне стал первым, кого в ней крестили. Возница уехал накануне вечером, и той зимой больше никто не пересекал озеро Лёснес на санях. Кормилица осталась. Это была пышущая здоровьем особа из Халдена. Кай Швейгорд велел горничной Брессум давать ей есть, сколько та захочет, и разместил их с Йегансом в хорошей спальне. Сразу по приезде он сам сходил на хутор Хекне и сообщил родным Астрид, что им предстоит похоронить дочь и крестить внука. Через несколько часов оттуда прислали гонца с известием, что родители Астрид против того, чтобы ребенка нарекли Йегансом, но Кай Швейгорд сказал, что такова была воля Астрид и Герхарда Шёнауэра, а значит, спорить тут не о чем.
Собственно говоря, Кай должен был только подтвердить крещение, но он разбудил кормилицу в пять утра; они пошли в церковь, где над мальчиком полностью совершили обряд крещения. Швейгорд также отслужил небольшую церемонию для невыжившего брата. За Эдгара он молился по-норвежски и по-немецки, доступными ему словами выразив печаль в связи с тем, что никто уже не узнает, как могла бы сложиться жизнь этого ребенка.
На следующий день Каю Швейгорду кусок в горло не лез.
Он похоронил Астрид на солнечном местечке возле новой церкви, прямо под скатом крыши, ронявшей капель, так что могилу питала вода, омывшая купол церкви, и согласно поверью, о котором она как-то рассказала ему, такая вода становилась святой. Произнося прощальное слово, Кай Швейгорд с трудом мог отделить себя как человека от себя как представителя церкви.
– Многим из нас будет недоставать Астрид Хекне, – начал он. – Бесконечно недоставать.
Он говорил о ней и о Герхарде Шёнауэре, о том, как прекрасно, когда двое любят друг друга, и ни единого раза не упомянул ни Бога, ни Христа, но повествовал о мужестве, выдержке и силе воли, а под конец собрался с силами и сказал:
– Астрид Хекне не первая и не последняя из умерших в родах. Она отправилась в Кристианию, веря, что врачи спасут ее и детей, которых она носила, но так далеко наш мир еще не продвинулся. За каждым крохотным шажком вперед, который делается человечеством, кто-то из людей не поспевает. Кому-то выпадает на долю разделить их участь; на этот раз это выпало на долю Астрид Хекне.
Его голос сорвался, и рыдание вернулось от стен эхом. Его взгляд упал на ее гроб, и он втянул в себя свежий лесной запах деревянной церкви, страшась того, что новые колокола не смогут звонить достаточно громко, чтобы заглушать скорбь.
Восход солнца
Кай Швейгорд так и не попросил прощения за богохульство у тела Астрид Хекне. Он не стал ни главой епархии, ни епископом и отклонял все предложения о продвижении по службе. Зато он стал лучшим приходским священником из всех, что служили в Бутангене. Всю неделю напролет он трудился с восхода до заката, и редко случалось, чтобы сельчане, проходя поздно ночью мимо церковной усадьбы, не увидели света в кабинете пастора. Службы, подготовку к конфирмации, похороны и венчания он проводил в сдержанной и бесстрастной манере, скорее как управляющий, чем как проповедник. Все, что касалось жизни Бутангена, он отражал в церковных книгах строчку за строчкой. Из чернильницы он черпал и слова скорби, и слова радости; с его пера на бумагу переходили рождения, венчания и уход в мир иной. В Боге он все в большей степени видел ненавязчивого работодателя, с которым у него заключено двустороннее соглашение о том, чтобы он жил долго и продолжал служение без вмешательства со стороны. С Господом они сошлись в решении, что снова переговорят через сорок лет, и Швейгорд обещал испросить у Господа прощения, если окажется, что в смерти Астрид Хекне имелся смысл.
Следующим летом он заказал у двух плотников гребную лодку из крепкой еловой древесины, обшитую внакрой. Ее спустили в озеро Лёснес. Сельчане стали величать ее просто пасторской лодкой, и она стояла там с веслами наготове, причем Кай был уверен, что никто не воспользуется ею без спроса.
Он начал в одиночку ловить рыбу дорожкой, надолго выходя на своей лодке в озеро. Пребывая на природе, он находил в ней больше знаков единения с человеком, больший смысл, чем очерчено в Библии.
Деятельностью школьного учителя он остался недоволен, поэтому сам основал воскресную школу, в которой к Библии почти не обращались. Он учил детей правописанию, мировой истории, географии и иностранным языкам, а если его спрашивали, зачем он это делает, то отвечал, что, когда Бутанген станет частью большого мира, вполне возможно, что языком этого мира для него будет немецкий или английский.
Он тщательно отслеживал рождение мальчиков, чтобы узнать, не подрастают ли где-то сплошняки, но больше пяти подряд ни разу не родились, а после пятого на свет появилась девочка. Однажды летом он прослышал, что на другом берегу озера Лёснес поставили палатку шестеро молодых людей из инженерного училища в Германии; они на несколько дней одолжили лодку для рыбалки, но люди видели, что они ищут лотом что-то на глубине. Швейгорд переплыл озеро, собираясь побеседовать с ними, но палатки уже не обнаружил, а на следующее лето чужаки не появились.
Йеганс Хекне пошел шести месяцев отроду. И уже не останавливался. Шел и шел вперед, не разбирая дороги, словно искал кого-то, и было ему невдомек, что сам он таким образом отдалялся от других людей. Его часто находили в зарослях карликовых берез на склонах выше хутора Хекне. Иногда он взбирался на каменную изгородь, шедшую вдоль самого края обрыва, и, бывало, у Эморта уходило столько времени на поиски мальчугана, что он не успевал выполнить свою работу на хуторе.
Кормилицу через два дня отослали домой; Кай Швейгорд заплатил ей как за целый месяц и обещал помогать деньгами, сколько потребуется. Больше он ничего сделать не мог, ведь по закону опекать ребенка должна была семья Хекне. По большей части за Йегансом ходила приживалка, которую взяли на место Клары Миттинг. Вскармливали малыша парным козьим молоком. Поначалу женщина окунала тряпочку в молоко, а потом выжимала ее в рот младенцу; позже он научился сам сосать лоскут. Довольно скоро он стал сам, сидя на полу, обмакивать тряпочку в молоко. Эморт хотел брать молоко от одной и той же козы, пока ребенок не сможет есть прикорм, но, почему у него возникло такое желание, объяснить не мог; сам же он был так завален работой, что ему не удавалось проследить, молоко которой из коз давали мальчику.