– А я слышала, что встреча прошла не совсем по плану, – сказала Судьба, и по ее губам змеей скользнула усмешка. – И что молодые люди отнюдь не упали в объятия друг друга.
– Снова увижу этого ворона – пристрелю, – проворчал Шанс, бросая грозный взгляд на Лоску.
– Ты выиграл только сражение, не войну, – сказала Судьба презрительно. – Легко любить, когда любовь доступна. А как будет дальше, когда Изабель обнаружит, что любовь колется? Что она требует жертв? И что одной из них может стать ее жизнь?
– Смертные не рождаются сильными, они становятся такими. Станет и Изабель.
– В тебе соединилось много разного, – сказала Судьба и покачала головой. – Но беспощадности больше всего.
– А в вас – скуки, мадам, – парировал Шанс. – Вы так скучны, что, будь все по-вашему, люди каждый день ложились бы спать в восемь, выпив по стакану молока с печеньем. Разве вы не видите, что человека делает человеком только риск, только безумная радость – подбрасывать над головой золотую монетку удачи и гадать, что выпадет, орел или решка? Смертные хрупки, они обречены и слепы, как черви, но они же могут быть сильнее богов.
– Не каждый способен бросить вызов судьбе. Пить молоко и есть печенье приятнее и проще. Поэтому большинство смертных выбирают последнее. Изабель поступит так же, – заметила Судьба.
Пока они разговаривали, месяц скрылся за тучей.
– Поздно уже. Полночь миновала, – сказала Судьба. – Опасные люди рыщут по лесу в этот час, и мне с моей горничной пора возвращаться под надежный кров мадам Ле Бене.
И она накинула шаль, висевшую на сгибах рук, себе на голову. Серые глаза задержались на трех факелах в руках Шанса и его друзей. Вдруг она улыбнулась.
– Без луны так темно. Трудно найти дорогу. Не дадите ли мне один факел? – попросила она.
Шанс помешкал.
– Ай-ай-ай, – пожурила его Судьба. – Неужели ты откажешь старой женщине, которая хочет осветить себе путь?
Шанс кивнул, и волшебница протянула Судьбе свой факел.
– Доброй ночи, маркиз, – сказала та. – И спасибо.
Шанс смотрел, как она уходит, неся факел на вытянутой руке, и как следом спешит горничная. Он не видел лица Судьбы, не слышал слов, которые она сказала, уходя. А если бы услышал, то понял бы, что свалял большого дурака.
– Да, по лесам сегодня бродят опасные люди, Лоска, – говорила меж тем служанке Судьба. – Но здесь нет никого опаснее меня.
Глава 47
Пьяного качало вперед и назад так сильно, словно он плыл в лодчонке по бурному морю.
Целая бутылка вина, которую он с такой радостью высосал всего час тому назад, теперь плескалась внутри него, как трюмная вода.
В том, что случилось с ним, наверняка кто-то виноват. Иначе и быть не может. Он пока не знает кто, но, когда узнает, этот кто-то дорого заплатит.
Сегодня хозяин выгнал его с работы. За то, что он подворовывал. Тогда он взял взаймы несколько монет, купил бутылку вина, напился и поплелся домой. Жена выставила его из дома, когда узнала, что денег нет и не на что купить еды детям.
– Ступай к черту, проваливай! – кричала она ему.
Вот он и бредет один по ночной дороге, можно сказать, по тому адресу, который ему указали.
Хотя погоди-ка… что это тут? Люди? Вопят, улюлюкают. В руках комья грязи. Куда это они их швыряют?
Пьяный неровным шагом подошел ближе и увидел, куда бросают грязь. Дом – да не просто дом, а большой, красивый. Месяц снова выплыл из-за облака, пьяный увидел, что ставни в доме заперты и выглядит он нежилым.
– Что это вы затеяли? – спросил пьяный у мальчишки – нескладного коротыша с крохотными глазками и гнилыми зубами.
– Здесь живут страшные мачехины дочки, – ответил мальчишка так, словно все об этом знали. И тут же, схватив с земли камень, запустил им в дверь.
Мачехины дочки! Пьяный о них слышал. И знал их историю. «Вот нахалки, – думал он. – Какая наглость – быть злыми, когда девушки должны быть добрыми и милыми. Страшными, когда девушки должны быть хорошенькими». Это было оскорбление. Для него лично! Для всей деревни! Для всей Франции!
– Отомсти им, – шепнул кто-то у него за спиной.
Пьяный повернулся так резко, что потерял равновесие и шлепнулся лицом в грязь. Он не сразу сумел подняться, а когда все же встал на ноги, увидел, что к нему обращается добрая старушка в черном платье, с корзинкой на локте и вороном на плече. В другой руке она держала факел.
– Что вы сказали, бабушка? – переспросил он.
– Смотри: ты один, на улице, без гроша в кармане. А там – они, в тепле, в большом, удобном доме. И каждая – мегера, не хуже твоей жены. А еще стыдят тебя, наглые бабы. Отплати им за нахальство.
Мозги пьяного ворочались тяжело, осмысляя ее слова. Но вот в его подернутых кровью глазах загорелся огонек – тусклый, но опасный.
– Да. Точно, им надо отплатить. Прямо сейчас! – сказал он, вскидывая в воздух руку с вытянутым пальцем. Но палец обмяк, сложившись, сустав за суставом, а за ним повисла и вся рука. – А как?
– Ну ты ведь умный, – сказала старуха.
– Да, бабушка, я умный, точно, – согласился он. – Умнее меня не сыскать.
Старуха улыбнулась.
– Значит, сам догадаешься, – сказала она.
И сунула ему в руку факел.
Глава 48
Изабель сидела, поджав под себя ноги, на скамье у окна своей спальни и, щурясь, смотрела на серебристый серпик месяца, который играл с ней в жмурки, то прячась за тонкими, полупрозрачными облаками, то выглядывая из-за них.
Она очень устала, но лечь в постель не могла. Даже раздеваться не стала.
Опять пришли люди: кричали, улюлюкали, бросались камнями и грязью. Скоро они перестанут – когда увидят, что к двери никто не подходит, им станет скучно, и они уйдут, но до тех пор она не заснет. До тех пор она будет сидеть здесь, прислушиваться и приглядываться сквозь щелку в закрытых ставнях, следя за тем, чтобы толпа не забралась во двор или не направилась вниз, к животным.
Изабель надеялась, что Маман не проснется от шума и не расстроится. А вот за Тави можно не волноваться. В отличие от окна Изабель, которое выходило на двор и подъездную аллею, ее окно глядело в сад. Так что сестра ничего не услышит.
Изабель зевнула. Ее клонило ко сну. Еще бы, она ведь трудилась с того самого момента, как вернулась из замка Риголад, и до заката, не считая короткого перерыва на еду в середине дня.
Выскоблила полы в кухне. Выколотила пыль из половиков. Помыла окна. Подмела ступени. Прополола сад. Подрезала розы. В общем, делала все, лишь бы не думать о Феликсе, не вспоминать его добрые глаза и кривоватую улыбку. Нежные руки. Тонкую прядку волос, которая выбилась из хвоста на затылке и кудрявилась, спускаясь по шее. Подбородок, на котором пробивалась щетина. И веснушки над верхней губой.
«Перестань, – скомандовала она себе. – Сейчас же».
В этих мыслях ей виделась измена. Как можно желать человека, причинившего тебе больше боли, чем кто-либо еще за всю твою жизнь? Это все равно что выпить стакан отравы, взять в руки кобру или поднести к виску заряженный пистолет.
Она заставляла себя думать о чем-нибудь другом, но тут же начинала жалеть об этом – в голову не шло ничего, кроме утренней катастрофы. Насмешки детей из приюта звенели у нее в ушах. К ним присоединялся раздраженный визг матушки настоятельницы.
Ни на шаг не приблизилась она к потерянным кускам своего сердца, и дары Танакиль бесполезной тяжестью оттягивали карман, напоминая о ее поражении.
Но надежда стать красивой, пусть и призрачная, все же не покидала ее. Просто надо было найти другой способ получить помощь от королевы фей.
«Тави сварила джем, – думала она. – Взять бы немного и отнести старушке-затворнице… если бы я знала хоть одну. Или связать носки для солдат полковника Кафара… если бы я умела вязать. Или сварить супу для какого-нибудь больного, или беженца, или семьи бедняков с кучей детей… правда, повариха из меня никудышная».
Все так же глядя в окно, Изабель тяжело вздохнула.
– Как тебе это удавалось, Элла? Быть такой доброй? Даже со мной?
Изабель приложила усталую голову к стене. Снаружи по-прежнему доносились крик, смех, грубые слова. Она знала, что не должна спать, но ведь ничего страшного, если она просто закроет глаза? На минуточку.
Уснула Изабель мгновенно. Погружаясь в сон, она видела разное. Танакиль. Маркиза. Волшебницу, болтающуюся в петле из шелкового шнура. Обезьянку в жемчугах. Феликса.
И Эллу.
Та снова была здесь, в Мезон-Дулёр. Стояла у очага в поношенном, заплатанном платьице. Лицо и руки – в золе. Изабель была ужасно рада видеть ее, но Элла не была рада. Она металась в страхе перед очагом.
– Просыпайся, Изабель, – вдруг сказала она настойчиво. – Надо уходить.
В очаге бушевало пламя, и пока Элла говорила, оно все росло. Огненные завитки облизывали стенки очага, рвались вверх, к полке над ним. Изабель закашлялась. Стало больно дышать. Защипало глаза. Клубы едкого, густого дыма наполнили воздух. Языки пламени уже лизали стены и потолок. Комната вдруг почернела и сморщилась по краям, будто была не настоящей комнатой, а картинкой.
– Изабель, проснись!
– Я не сплю, Элла! – крикнула в ответ Изабель, отчаянно вертясь вокруг своей оси. Пламя пожирало все на своем пути. Взорвалась масляная лампа. Треснули стекла в окнах. С грозным «вуш-ш-ш» вспыхнули занавески.
– Беги, Изабель! Скорее! – кричала Элла. – Ты должна их спасти!
И тут же, прямо на глазах у испуганной Изабель, пламя поглотило ее сводную сестру.
– Элла, нет! – завизжала она так громко, что проснулась; сердце колотилось о ребра.
Она все еще чувствовала жар, слышала, как трещат в огне деревянные столы и стулья. Смотреть спросонья было трудно; глаза застилала какая-то дымка. Девушка с силой потерла их тыльной стороной ладоней.
– Все было как по-настоящему, – прошептала она.
И встала. Пол под босыми ногами был горячим. Глаза щипало. Тошнотворный страх разлился по ее нутру, когда она поняла, что это не сон туманил ее взор, а дым.