– Мерзость, – только и сказал Сервас.
Шеф группы запер за ним дверь.
– Мы сюда никогда не входили, – сказал он.
Глава 12, где возникает вопрос времени
13 часов 30 минут, 30 мая 1993 года.
– Фамилия, имя.
– Что?
– Фамилия, имя.
– Но у вас все есть…
– Фамилия, имя…
– Домбр, Седрик.
– Возраст.
– Двадцать два года.
– Профессия.
– Э-э… Студент. А что, это нормально, что у вас все кабинеты пусты?
– Студент какого факультета?
– Медицинского, третий курс.
– Место проживания.
– Университетский городок Даниэль-Фуше.
– Город?
– Да черт побери!
– Город…
– Тулуза!
Кроме их голосов, на этаже не раздавалось ни звука, только стрекотала электрическая пишущая машинка. Даже рабочих по перевозке не было видно: в это воскресенье им надо было разгрузить весь транспорт на бульваре д’Амбушюр. На машинке, на столе и на стульях были прикреплены одинаковые бирки: РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ.
– Что это за помещение? Куда подевалась вся мебель?
– Что за помещение? Если ты о себе, то это твой последний этап перед тюремной камерой.
Студент впился в рыжебородого полицейского сощуренными бесцветными глазами.
– Блеф все это, у вас на меня ничего нет. И вы ничего не понимаете.
– Ты, я погляжу, не особенно волнуешься.
Бесцветные глаза парня еще больше сощурились и стали совсем белыми. Левая рука у него была в гипсе. Доберман не удовольствовался тем, что припечатал ему руку зубами, сто кило железной хватки попросту сломали ему лучевую кость.
– А с чего мне волноваться? Мне себя упрекнуть не в чем.
Но голос его говорил совсем о другом: это был голос смертельно напуганного мальчишки.
– Хм-м… Это нормально, когда такие парни, как ты, честные и порядочные студенты, которым не в чем себя упрекнуть, умирают от страха, попав сюда, – сказал Ковальский ласковым и тихим голосом. – Но ты не такой. Тебе это не кажется странным?
– Не кажется. Я веду себя как ни в чем не виноватый человек, совесть у которого спокойна.
Но он снова начал запинаться и говорить так тихо, что Ко пришлось напрячь слух. Вошли Манжен и Сервас с двумя стульями и уселись по бокам от шефа группы.
– Итак, скажи-ка мне, почему ты угрожал офицеру полиции, а потом пытался убежать?
Домбр огляделся, словно мог увидеть что-нибудь новое в пустой комнате.
– У вас нет «Кока-колы»? Может, кофе или еще чего-нибудь попить? Черт, как здесь жарко! Пить очень хочется.
– Почему ты сбежал, Седрик? И почему грозился перерезать себе горло?
Пауза. Домбр заерзал на стуле.
– Я боялся… – сказал он, отвернувшись к окну, но там ничего не было, и смотреть было не на что.
– Боялся чего?
Бесцветные глаза обратились на Ковальского и долго его изучали, потом переместились на Манжена и Серваса.
– Скорее, кого… На факультете есть такие типчики, которые желают мне исключительно добра…
– Это ты о надписях у тебя на дверях и о сперме в почтовом ящике?
У Домбра сделался удивленный вид.
– А… так вы в курсе? Думаю, что и все остальное знаете.
Ко кивнул.
– Это все ерунда. Я ничего такого не делал. Все эта потаскушка. Она меня не выносит за то, что я когда-то сделал ей замечание.
– Какое замечание?
– Да наплевать на нее. А я вот что хочу сказать: когда ваш коллега (он мотнул подбородком в сторону Мартена) принялся орать в подвале и допытываться, где я есть, я подумал, что он пришел перерезать мне глотку, и напугался.
– Я крикнул «это полиция», – заметил Сервас.
– Ну и что? Могли и соврать. У вас голос какой-то не фараонский… э-э-э… не полицейский.
– Так что за замечание? – мягко спросил Ковальский.
– Что?
– Какое замечание ты сделал Амбре Остерман?
Студент прикидывал, отвечать или нет, и явно колебался.
– Я пригласил ее выпить кофе.
– Ну, и?..
– А она рассмеялась мне в лицо.
Сервас заметил, как изменился у парня тон. В голосе вдруг появились нотки отчаяния и бешенства.
– Короче, у тебя ничего не вышло, так?
Домбр пожал плечами.
– Эта шлюха… да ее все студенты перетрахали…
– Ты говоришь о мертвой, давай-ка поуважительнее. И что ты ей на это сказал?
Парень заерзал на стуле.
– Я указал ей на один из трупов на столах и сказал, что… если она еще хоть раз заржет мне в лицо, то кончит вот так…
Ковальский поднял брови и подался вперед.
– А ты отдаешь себе отчет, что это называется смертельной угрозой? Да к тому же и мотив есть…
– Да ёшки-кармашки, это же все треп! Я в жизни никому зла не сделал.
– А фотографии у тебя в комнате, это как прикажешь понимать?
Сервас напрягся. Выйдя из госпиталя, они осмотрели его комнату вместе с еще одним студентом и скрыли, что нашли странные фотографии. Он тогда спросил себя, что будет, если адвокат защиты допросит охранника.
– Ну, это ведь тоже всего только фото…
– Ты сам снимал?
Домбр ухмыльнулся.
– Как бы мне это удалось?
– Тогда где достал?
– Тут есть черный рынок, там и купил.
– С какой целью?
– Что?
– Зачем тебе эти фото?
– Как это зачем? Это искусство, жесткое искусство!
– Искусство? – переспросил Ковальский, словно рыжий изрек что-то очень важное.
– Да, искусство.
– В любом случае фотографировать трупы без согласования с родственниками незаконно, ты это знаешь? – Он выдержал паузу. – Особенно в таких унизительных позах…
– Редко когда тот, кто помер, старается хорошо выглядеть.
– Да ты-то что знаешь о смерти? – возразил Ковальский, наблюдая за его реакцией.
В белых глазах вспыхнул огонек, а потом рыжий покачал головой.
– Да, конечно, ровным счетом ничего. Ничего, кроме фотографий.
Эти слова он произнес совершенно неискренним тоном, зажав в коленях сложенные руки, в позе защиты. Манжен и Сервас переглянулись.
– Где ты был в ночь с четверга на пятницу, с десяти до полуночи?
– Когда?
– Ночью в четверг, с десяти до полуночи, – повторил Ковальский.
Студент задумался.
– У себя в комнате.
– Кто-нибудь с тобой был?
– Э-э… Нет, я был один.
– Стало быть, никто это подтвердить не может?
– Никто, – нехотя выдавил из себя рыжий.
Сервас и Манжен снова переглянулись: судебный медик констатировал смерть обеих девушек в период с полуночи до двух часов ночи.
– Послушайте, но это не потому, что я был…
– А с полуночи до двух часов?
– Что – с полуночи до двух часов?
– Где ты был в это время?
– А?.. Не понимаю… С подружкой был.
Сервас почувствовал, что между ними словно пробежал электрический ток.
– Объясни.
– Она была на концерте и вернулась около полуночи.
– И остаток ночи вы провели вместе?
– Да.
– И как зовут твою подружку?
– Люси Руссель. Что-то я не врубаюсь. Это самое случилось с десяти до полуночи или с полуночи до двух? Можно как-нибудь поточнее?
– А где сейчас твоя подружка, где ее можно найти?
– У родителей. Она вернется на факультет завтра.
– Ты знаешь их номер телефона?
Седрик Домбр продиктовал номер.
– А тот человек, с которым ты разговаривал? – вдруг сказал Ковальский.
Студент застыл. Воцарилось молчание.
– Какой человек? – Лицо его словно свело судорогой.
– Тот, кого ты боишься… кто может причинить тебе зло… Тот, что беспощаден…
– Да чушь все это… – огрызнулся парень. – Я был не в себе, нес всякую околесицу…
– Уверен?
В широко раскрытых глазах рыжего промелькнула искра ужаса. Он кивнул.
– И все-таки ты…
– Да отстаньте вы от меня с этим…
Седрик Домбр уже почти кричал, и они поняли, что он вот-вот расплачется. Парень затравленно глядел на полицейских.
– Я не хочу больше об этом говорить… Не хочу… Умоляю вас…
Вся группа собралась в другом помещении.
– Люси Руссель подтвердила, что в четверг вечером действительно была на концерте в центре Тулузы. Она пришла к Домбру уже около полуночи и оставалась там до восьми утра, а затем ушла на лекции.
Лоб шефа группы перерезала морщина.
– Надо бы ее выслушать, – сказал Ковальский.
– Но сегодня воскресенье, – заметил Манжен.
– Скажи ей, чтобы пришла завтра к началу дня. А с ее дружка глаз не спускать, они не должны пересечься.
– Вид у нее был очень удивленный, – сказал Манжен. – А он запаниковал, когда оказалось, что на первый отрезок времени у него нет алиби.
Ковальский кивнул.
– Знаю. И это говорит о том, что он понятия не имеет, в какое время все произошло.
– И что алиби у него – не фуфло, – прибавил Манжен.
Сервас откашлялся.
– Не уверен, правильно ли я понял: если он и виновен, то прекрасно знает, что никого не убивал между десятью и полуночью. Но тогда время указано неправильно.
Ковальский с улыбкой повернулся к Манжену:
– Малыш меня иногда раздражает, а тебя? О’кей, ладно. Но если он виновен, как ты говоришь, он придумал бы себе вместе с подружкой алиби получше. Так, на всякий случай. Она вернулась в полночь. Но алиби на этом строить опасно, ведь мы легко можем проверить, была ли она на этом концерте.
– Если он убил их в два часа ночи, то этого для алиби вполне достаточно.
Ко уставился на него.
– В том-то и проблема, – согласился он. – Но тогда получается, что врет его подружка. Вот видишь, малыш, все далеко не так просто, как в телесериалах.
– А тот тип, о котором говорил Седрик? Он пугается каждый раз, когда о нем заходит речь…
Ковальский коротко кивнул.
– Может, он комедию перед нами ломает. Как те парни, что якобы слышат голоса и которыми якобы управляет Бог. Это классика – все перекладывать на кого-то: на сообщника, на галлюцинацию, на Сатану или на мировой заговор… Он твердит, что даже говорить о нем не желает, потому что на самом деле никого нет и он не знает, что бы еще такое придумать.