Она откинула теплое одеяло и спустила ноги на пол. В комнате было так холодно, что ей пришлось закутаться в старый пеньюар, брошенный на шезлонге, и надеть опушенные мехом шлепанцы. Ох, уж эта мания прикручивать ночью отопление! Она завязала узлом витой поясок пеньюара и, вздрагивая, вышла из спальни. Коридор вел к лестнице. Она остановилась на площадке. Никаких звуков слышно не было. И вдруг ей в голову пришла мысль, что мужу стало плохо. В конце концов, ему скоро шестьдесят.
Напрасно он старался дважды в неделю ходить в спортзал, очень гордясь своим плоским животом, выпуклой грудью и мускулистыми руками, и через день бегать по утрам по тропинкам Пеш-Давида. Он мало чем отличался от остальных: артерии теряли гибкость, мозг слабел, а член очень скоро стал нуждаться в синей пилюле, чтобы обеспечивать ему другие радости, кроме как пописать. При этой мысли ее передернуло от отвращения, и она поставила ногу в шлепанце на верхнюю ступеньку.
По дороге взглянула на экран термостата. Там стояло семнадцать градусов. Она нажала кнопку и перевела температуру на двадцать один, включила свет наверху лестницы и стала спускаться вниз.
Внизу было темно. Слишком темно. Если б это был он, он зажег бы весь свет. Но если это не он, то тогда кто же? И где он сам? По спине у нее пробежал совсем другой холодок.
Когда она добралась до нижней ступеньки, все ее чувства пришли в боевую готовность. В гостиную бледный серый свет проникал только через застекленную дверь. Муж недавно заменил старые стекла на тройной витраж НПЭ, то есть с низким потреблением энергии, со слоем самоочищающегоя стекла снаружи, где нанесенная гризайль, рисунок в серых тонах, превращала мебель в неразличимые черные силуэты, похожие на горы ночью. С другой стороны витражей порывы ветра раскачивали ветви деревьев. И она вдруг почувствовала себя хрупкой и незащищенной.
– Милый?
Что бы она в этот миг только ни дала, чтобы услышать его голос… Обычно он ее раздражал, действовал на нервы, даже выводил из себя, а сейчас ей вдруг захотелось услышать этот теплый, чуть высокомерный тембр, он был ей нужен. Но где же он, черт побери? А что, если… там кто-то чужой? Кого она не ожидала увидеть?.. У нее неожиданно перехватило дыхание. Нет, только не это, сказала она себе. Только не это… Сердце отчаянно колотилось, кровь пульсировала в горле, в груди, в ушах. Она нашарила выключатель в гостиной и включила свет. Его золотистый поток немного успокоил ее.
Тогда она и увидела слева другой свет. Он, как поток остывающей магмы, струился из помещения, где находились террариумы. Она вздохнула. Опять он со своими проклятыми змеюками… Порой ей казалось, что он любит их больше, чем ее.
– Сокровище мое, ты можешь, в конце концов, ответить?
Она пошла в сторону той комнаты, где он держал змей. Сквозь открытую дверь были видны трубки ультрафиолетового излучения, установленные в каждом террариуме. Шандор объяснял ей когда-то, что трубки установлены внутри террариумов, потому что стекло не пропускает УФБ, но пропускает УФА[16]. Именно в этих лучах больше всего нуждаются дневные змеи. По позвоночнику у нее снова пробежал ледяной озноб. Она вовсе не разделяла страсти мужа к этим жутким тварям, у нее от них по коже всегда бежали мурашки. Тем более что у него в террариумах содержались не безобидные ужи, а самые ядовитые в мире змеи. Она не раз говорила ему, что держать в доме таких опасных животных – чистое безумие, и всегда избегала заходить в комнату с террариумами.
– Шандор!
Никакого ответа. Ей снова стало не по себе. А вдруг с ним что-нибудь случилось? Вдруг какая-нибудь из этих чертовых рептилий его укусила и он лежит сейчас на полу, оставив открытой дверцу террариума? Сколько раз случалось, что ночью она не могла заснуть, представляя себе плохо закрытый террариум и змею, тихо выползающую из своего узилища… Ну ладно, хорошо, дверь между змеиной комнатой и домом всегда была закрыта, но однако…
Дверь… Дверь была открыта.
Муж наверняка там, внутри. Почему он не отвечает? Ох, и устроит она ему головомойку… Прежде чем перешагнуть порог, подумала, что ей вообще не надо было подходить к этой комнате. Напрасно она подошла. Однако, движимая любопытством, она все же шагнула за порог.
Последнее, что она полностью осознала, был вид открытых террариумов и черные, коричневые и пестрые змеи, которые выползали из них и извивались на полу. Она по-настоящему так и не поняла, что же произошло потом. Сильный удар по затылку заставил ее на секунду закрыть глаза, а когда она открыла их, покачиваясь, но все еще оставаясь на ногах, по затылку и спине разлились сильный жар и боль. Она машинально поморгала глазами и попыталась поднести к затылку руку, но рука не слушалась. Как во сне… В то же время у нее возникло чувство, что рядом кто-то есть. Ужас взметнулся в ней. И вместе с ним – сумасшедшее желание снова оказаться у себя в постели. Но, обессилев, она уже не могла пошевелиться. Мысли странно мешались в голове, бесконечно повторяясь, как в компьютере, который «заглючил». Она несколько раз открыла рот, как рыба, выброшенная из воды, и произнесла что-то вроде:
– Ч-то-о-о… это… с-со м-м-н-но-ой…
Второй удар в то же самое место, еще сильнее первого, выключил компьютер в ее мозгу, и она рухнула прямо на кучу извивающихся змей.
Было 4.30 утра, когда его разбудил телефон. Он поставил его на зарядку на ночной столик и теперь, нащупывая, слишком быстро протянул руку, опрокинул телефон и уронил его на пол. Ворча, перевернулся на живот и, моргая глазами, перегнулся через край кровати, словно альпинист на краю пропасти. Снизу, с экрана телефона, на него смотрели крупные светящиеся цифры, которые показывали время. Он схватил телефон и ответил, вися вниз головой и лежа поперек кровати:
– Сервас.
– Мартен? Прости, что разбудил, но это очень срочно…
Голос принадлежал Эсперандье, его заместителю и, несомненно, лучшему другу.
– Проникновение в жилище среди ночи… с последующим убийством, перечислял вполне свежий и проснувшийся голос. – Хозяйку дома нашел мертвой ее муж, которого тоже ударили сзади по голове…
Сервас нахмурился. В такой час слова с трудом пробивались сквозь слой усталости и сна, укрывавший сознание, как теплая и уютная одежда. Они просачивались медленно, как вода в кофеварку. Капля за каплей. «Проникновение», «убийство», «мертвой», «муж», «ударили»… Бессмыслица какая-то. И уж тем более для человека, который еще наполовину спит.
– Я заеду за тобой через полчаса.
И тут сквозь теплую муть пробилась мысль. Гораздо более ясная и различимая, чем все остальное.
– Я не могу, – сказал Мартен. – Мне надо отвезти Гюстава в школу.
– Шарлен его отвезет… Она едет со мной… Побудет с Гюставом и займет его на столько времени, на сколько понадобится. А брата сегодня отведет в школу Меган. Хорошо?
Меган, пятнадцати лет, и Флавиан, девяти лет, у которого Сервас был крестным отцом, были детьми его заместителя и его слишком уж красивой жены. Он прислушался, но не услышал ни звука со стороны комнаты Гюстава. Его сын крепко спал.
– Это дело непростое, – продолжал Эсперандье. – Женщину нашли распростертой среди… ядовитых змей. Там все в панике: дом кишит змеями, которые, видимо, повыползали из террариумов…
Сервас ощутил легкое покалывание у основания шеи. Далекий отзвук, эхо прошедшего. Смутные воспоминания об одном давнем деле… «Да ладно, это просто совпадение», – подумал он. И вздрогнул. Змей он боялся до смерти.
– О’кей, – сказал Мартен в телефон. – Уже одеваюсь.
Он подошел к комнате Гюстава и толкнул дверь. Сын спокойно спал, засунув в рот большой палец. Светлые ресницы чуть подрагивали в слабом свете ночника. И Сервас вдруг увидел себя в австрийском госпитале год назад. Он тогда тоже толкнул дверь, только в другую комнату, в больничную палату, и увидел сына, который спал точно в такой же позе. Он тогда спросил себя, снится ли что-нибудь мальчику, хороший сон или плохой? Бад-Ишль. В Зальцкаммергуте… Тогда его сыну только что пересадили новую печень. Его печень… И было неизвестно, приживется она или организм мальчика ее отторгнет. А сам он в соседней палате приходил в себя после драматических событий, которые привели их обоих на порог смерти[17].
И теперь Мартен всегда с волнением смотрел на спящего сына. На сына, который чуть не умер. На сына, о котором ничего не знал целых пять лет и у которого до этого был другой отец. Приемный отец, вырастивший мальчика в любви. Серийный убийца по имени Юлиан Гиртман…
И еще перед ним возник образ матери мальчика, Марианны… Последний раз он получил о ней известие под Рождество 2017 года. Ему прислали фото, сделанное в помещении. На нем Марианна читала газету за 26 сентября того же года. Значит, она была жива… Сервас не виделся с ней с лета 2010 года. С того самого лета, когда она забеременела Гюставом. С того самого лета, когда Юлиан Гиртман похитил ее и увез бог знает куда. С лета, полного угроз и опасностей. С того лета прошло уже восемь лет[18].
Он вгляделся в сына. Во сне Гюстав разметался и раскрылся. Сервас подошел и, прежде чем уйти, поправил сползшее стеганое одеяло. Потом отправился в душ.
2. СредаПотепление
Было пять часов утра, и Эсперандье быстро вел машину по спящему городу, вдоль безлюдных улиц с опущенными металлическими шторками окон и освещенными пустыми магазинами. Накануне шел снег, и тротуары и крыши были чуть припудрены белым. Но это не шло ни в какое сравнение с той снежной бурей, что бушевала на севере Франции после вторника. Вокруг Парижа образовались семьсот рекордных километров пробок, поезда опаздывали, а автомобилисты оказались в плену абсолютно непроезжих дорог. Это одинаково укрепляло и скептицизм тех, кто отказывался приписывать все беды климату, и теории тех, кто видел заговор в катаклизмах погоды. Однако последствия этих катаклизмов были налицо. В Англии вода подтачивала прибрежные скалы восточного берега примерно на два метра в год, и вскоре дома, что вытянулись вдоль вершин, станут не более чем воспоминанием. На юго-востоке Франции, в Италии, в Центральной Европе и на Балканах этим летом с