– Я думаю, Снежок сам решил сдаться и умереть. Он начал отказываться от еды и не ел ничего, что мы с мамой ему приносили. Вечером я сидел у окна, прилепившись носом к стеклу, и видел Снежка, сидевшего под пихтой. Он печально посмотрел на меня, а потом поднялся и исчез в холодной ночи. Я помню, что слезы ручьем текли у меня по щекам, а зубы стучали о холодное стекло, настолько меня трясло от рыданий. Снежок худел буквально на глазах и выглядел все более несчастным. А к дому подойти боялся. А потом, уже в середине февраля, мы нашли маленькое безжизненное тельце на крыльце. Оно уже окоченело и превратилось в кусочек льда, в маленький заледеневший скелетик. Отец хотел нагнуться и подобрать его, но я с криком набросился на него и с такой силой оттолкнул, что он плюхнулся в снег, а я схватил Снежка и убежал в лес. На опушке обернулся, чтобы увидеть, не гонится ли за мной отец, но он сидел в снегу и улыбался во весь рот. Я впервые оказал ему сопротивление и не побоялся опасности. Вернулся я один, спустя много часов, наполовину замерзший. В этот вечер меня даже не наказали.
Ланг внимательно посмотрел на Серваса и, видимо, прочтя у того на лице реакцию на свой рассказ, закрыл глаза и произнес буквально следующее:
– Как по-вашему, капитан, я все выдумал или эта история произошла на самом деле? Теперь вы понимаете, что такое искусство рассказчика? Достичь максимального приближения, которое заставит вас сопереживать персонажам, любить их и страдать вместе с ними, радоваться и содрогаться… А между тем ведь это все не более чем слова. – Он подался вперед. – Все романисты лгут, капитан. Приукрашивают, обобщают – а кончается тем, что они и сами начинают верить в свои выдумки. Но ведь может так быть, что история, которую я вам только что рассказал, правда? Поди узнай…
Сервас покачал головой. Он вспомнил то время, когда и сам хотел стать писателем и когда его лучший друг Франсис ван Акер, прочтя одну из его новелл, «Яйцо», сказал ему, что у него легкий слог, что у него дар. Что это его предназначение, судьба. Литература… А потом умер отец, и Мартен забросил учебу на филфаке и пошел в полицию[37].
– А ваш отец, – спросил Сервас, стараясь стряхнуть с себя нахлынувшие воспоминания, вызванные словами Ланга. – Он еще жив?
Писатель отрицательно помотал головой.
– Через два года после смерти Снежка он попал в аварию. Врезался в дерево. Он был пьян. Шесть месяцев спустя мать вышла замуж за очень славного парня, который вырастил меня как сына. Это он привил мне вкус к чтению.
В дверь постучали. Сервас повернул голову и увидел Самиру. Та очень пристально на него смотрела. Он встал, выслушал все, что она прошептала ему на ухо, и снова вернулся на место.
На него уставился Ланг. Внезапно навалилась усталость, снова разболелись сломанные ребра. Он знал, что для допроса задержанного полагается быть в лучшей форме – это утверждают все адвокаты. И хорошая форма одинаково важна как для задержанного, так и для того, кто ведет допрос. Но он почти не спал. И прекрасно отдавал себе отчет, что все эти истории о домашних побоях поставили Ланга в превосходящую позицию. А он утратил власть над собеседником. Пришло время дать тому почувствовать, на чьей стороне сила.
– Я все время говорил себе, что все еще может уладиться, – продолжал писатель, – что отец изменится, что у него откроются глаза. Но люди не меняются. Все думают, что их система ценностей самая лучшая, а то, что они делают, и до́лжно делать. Все думают, что ошибается тот, кто сидит напротив, а они правы. Ведь так, капитан? – Он сдвинул ладони и соединил пальцы наподобие аркбутанов. – Все считают себя самыми правильными. И все заблуждаются. Мы себя причесываем и приукрашиваем, а других стараемся очернить, чтобы себя, любимых, увидеть в лучшем свете. Такими уж мы рождаемся…
5. ВоскресеньеГамбит
Зазвонил телефон. Сервас поднял трубку. Это была Катрин Ларше, руководитель подразделения биологов.
– Зайдите сейчас же, – сказала она.
Мартен посмотрел на Ланга, встал и вышел. Сердце забилось: он никогда не слышал, чтобы Катрин говорила таким тоном. У входа в кабинет, где сидели Венсан и Самира, капитан резко затормозил. Эсперандье склонился к компьютеру, Самира говорила по телефону, и вид у нее был взволнованный. Сервас услышал, как она произносит:
– Да, Невё, Н-Е-В-Ё. Имя: Зоэ. Мне нужно узнать, в какой школе…
– Приглядывай за Лангом, – сказал он Венсану, – я выйду на минутку. Как дела?
Эсперандье поднял голову от экрана.
– Изабель Лестрад в девяносто третьем была студенткой. В Мирее. Я пытаюсь разобраться, пересекалась ли она где-нибудь с сестрами Остерман, Седриком Домбром или Эриком Лангом. Пока никакой информации.
Сервас кивнул. Венсан отправился стеречь Ланга, который сразу же спросил:
– Теперь ваша очередь со мной беседовать?
Мартен дождался, пока Самира положит трубку. Она подошла и шепнула ему на ухо, что они прослушали компьютер фаната и попытались проследить IP-адрес продавца рукописи.
– Тип, который посылал сообщения Манделю, использовал «Тор», то есть прокси-сервер на потоке, и нам пока не удалось его вычислить. Но файлы в «Торе» есть, нам просто требуется время, – сказала она, закончив разговаривать.
Сервас ничего или почти ничего не понял, но все-таки ответил:
– У нас его нет.
– Сожалею, патрон, но я делаю все возможное.
– O’кей.
Сервас поблагодарил Самиру и велел ей продолжать. Потом направился к лифту и по дороге, проходя мимо открытой двери, услышал обрывок разговора:
– Он вас оскорбил?
Другой голос ответил:
– А что, достаточно оскорбления, чтобы вызвать полицию? Серьезно? Я вам уже трижды говорил: этот тип – мерзкий извращенец, он подглядывал в душе за девчонками из гребного клуба. Я прошу вас задать ему несколько вопросов и припугнуть как следует.
Мартен резко остановился. Гребной клуб… Весло…
Это слово вызвало в мозгу сигнал тревоги. Замигала красная лампочка, взвыла сирена. Он отступил на пару шагов назад и заглянул в дверь.
У блондинки лет тридцати лицо было красно от гнева. Сидящий напротив полицейский старался ее успокоить.
– Я посмотрю, что можно будет сделать, договорились? Дайте мне минуту…
У Серваса не было времени. Прошло двадцать пять лет; каков шанс, что сохранился рапорт и что все это имеет какое-то отношение к расследованию? Минимальный. И все же… Он нехотя отошел от двери, дав себе обещание поговорить с коллегой. Потом спустился вниз, обогнул сзади конторку дежурного, вышел в просторный внутренний двор, а за ним – в другой двор, через который въезжали автомобили и куда выходила биолаборатория.
Катрин Ларше ждала его. На ней все еще были черные легинсы, тельняшка без рукавов и спортивный костюм цвета лаванды. Глаза у нее блестели, и Сервас сразу насторожился.
– Как вам удалось догадаться? – спросила она.
Мартен сглотнул слюну и вспомнил, как на обратном пути, возле заброшенного ангара, крикнул в машине комиссара: «Я знаю!» Значит, он не ошибся…
– Я могу забрать оба крестика? – спросил он.
У Фатии Джеллали был сонный, хрипловатый голос, какой бывает после какого-нибудь праздника или ночного кутежа. Сегодня воскресенье, так что, может быть, она вчера и праздновала. Было что-то такое в судмедэкспертше, что наводило на мысль о ее склонности ко всяческим излишествам. Может быть, она, проводившая все дни в компании мертвецов, нуждалась в этом, чтобы почувствовать себя живой.
– Капитан? А вы знаете, что сегодня воскресенье?
– Мне очень неловко, но я хотел узнать, готов ли уже токсикологический анализ.
– В воскресенье?
– В воскресенье. Есть некоторая срочность. Дело в том, что у меня подозреваемый сидит под арестом.
– И у вас имеются мысли на этот счет?
– Мне не хотелось бы повлиять на ваше решение…
– Давайте колитесь.
– Я думаю… а что, если Амалии Ланг давали наркотик постепенно, малыми дозами? А не только в ту ночь…
В трубке молчали. Потом он услышал, как она чем-то зашуршала, и два голоса о чем-то тихо дискутировали, несмотря на то что телефонная трубка была у нее в руке. Она явно была не одна.
– Ответ вам нужен сегодня?
– Как я вам уже сказал, у меня человек сидит под арестом. А ответ может все изменить…
В трубке снова тишина, потом снова шушуканье. Мужчина, что был с ней, похоже, не соглашался ее отпускать. Уж он-то точно не мертвец, он еще как жив…
– Дайте мне пару часов. Я позвоню и спрошу, как там дела. Ладно?
– Спасибо.
Два часа. Они отправили Ланга обратно в камеру. Пусть еще немного потомится. Но все же Сервас сознавал, что время сейчас играет не на пользу им. И что Ланг в камере может набраться новых сил. Он вызвал Эспе.
– Минут через пятьдесят вызовешь его снова и допросишь с пристрастием.
– О чем?
– Не знаю, о чем-нибудь. О чем угодно, лишь бы имело отношение к делу. Задавай ему одни и те же вопросы по десять, по двадцать раз, доведи его до крайности, заставь его попотеть, а когда выдохнется, вызови Самиру, и пусть она повторит все то же самое и задаст те же вопросы.
– А если не выдохнется?
– Начинай сначала как ни в чем не бывало.
– А если ему надоест и он потребует адвоката?
– Есть такой риск.
– А если…
– Слушай, я тебя не просил тренироваться на мне.
Ответ пришел через два часа, минута в минуту. В трубке послышался взволнованный голос судмедэксперта:
– GHB[38]. Интересно, как вы догадались… Вы уверены, что она не страдала бессонницей? Ей могли прописать это в случае серьезного расстройства сна…
Наркотик, введенный против воли, – без цвета, без запаха, его могли подмешать к питью, и от этого ни цвет, ни вкус питья не изменится.