Если у меня и были еще какие-то смутные мысли о том, что где-то здесь, в этом мире, тоже есть Россия и, может быть, следует сбежать туда, то сейчас мысли эти умерли окончательно. Бежать некуда, нужно жить здесь.
Глава 22
Днем нас опять уложили спать перед балом. Тех, кто не поедет, тоже заставили отдыхать, чтобы не мешали отдыхать еще не обрученным невестам. Самым странным в этом моменте было то, что довольно брезгливая Ангела вдруг заявила, что я слишком пинаюсь во сне, и обратилась к Кларимонде с просьбой поменяться местами с Лизелоттой. Я вытаращила глаза, но все же промолчала. Может быть, у сестры возник какой-то план? Может быть, она расскажет мне потом?!
Однако глаза от меня она прятала, старательно делая вид, что в этой просьбе нет ничего необычного. Госпожа Люге любезно согласилась и приказала растерянной Лизелотте:
-- Ложись в постель к баронетте Ольге. А баронетта Ангела теперь будет спать со мной.
Младшая из сестер Мирбах недоуменно пожала плечами и, даже не думая возражать, улеглась на место Ангелы. Я также не стала спорить, но под одеяло забралась в полном недоумении: «Интересно, что она придумала?! Это же хрень какая-то: добровольно ложиться в постель к пропотевшей толстухе! Раньше Ангела от нее нос воротила, а теперь что? Почему она мне ничего не сказала?!».
Гоняя в голове эти мысли и пытаясь понять, что именно задумала моя сестрица, я так и не уснула. Потому прекрасно слышала, как с их койки доносится тихий шепот. Увы, ни одного слова я так и не смогла разобрать. Поняла только, что они о чем-то договариваются. Рядом со мной тихонько попискивала худышка Лизелотта, она крепко спала в свое удовольствие, а я все лежала и думала о разном неприятном.
Надо сказать, что после этого фокуса доверие мое к сестре, и без того весьма чахлое, пропало окончательно. Я не понимала, откуда ждать пакости, и сильно нервничала. Однако она после сна вела себя так, как будто все в порядке.
Обед сегодня проходил в присутствии графа Паткуля и двух его спутников. Сам граф сидел по правую сторону от хозяйки дома, меня же, как его официальную невесту, усадили по левую сторону графини.
Госпожа Роттерхан вела неторопливую беседу с моим женихом, обсуждая какие-то налоги и недавно принятое «Королевское уложение о публичной печати». Невольно прислушиваясь, через некоторое время я с удивлением поняла, что граф и хозяйка дома обсуждают газету: уже существующие новостные листки, которые печатают в настоящей типографии!
Надо сказать, новость меня изрядно порадовала. Все же наличие в этом мире печатной продукции – уже большое дело! Конечно, первое время и газеты, и книги будут стоить дорого. Но мой жених все же богат: возможно, я смогу начать собирать свою библиотеку? Эта мысль изрядно воодушевила меня. После стольких странных и даже отвратительных правил и обычаев, хоть что-то хорошо знакомое и радующее.
После ужина часть девиц уехала на бал, часть осталась в спальне, а мы с Гертрудой и монашкой отправились в ту комнату, где уже бывали днем. На улице смеркалось, но горничная поставила на стол шандал на три свечи, и мы тихонечко занимались рукоделием. Я благодарна была Гертруде за то, что она показала мне несколько простых швов, и сейчас терпеливо тренировалась на лоскутке ткани. Сестра-монахиня вязала какую-то широкую полосу из резко и неприятно пахнущей шерсти, а сама Гертруда вышивала кайму на блузе, тихонько делясь со мною своими мыслями:
-- …а и ничего страшного, что он вдовец. Если не пьющий окажется, считай, повезло. С детьми малыми я и дома постоянно управлялась, так что и падчериц не обижу, но и баловать их не позволю. Будут у меня две малые сестренки, обучу их всякому рукоделию, обучу дом вести и запасы на зиму делать…
Голос у Гертруда был спокойный и размеренный. Я почти задремала под это уютное воркование, когда вмешалась монашка:
-- Правильные у тебя мысли, дитя мое. Слушаю тебя и сожалею, что в молодости Господь мне такого благонравия не дал, – старуха вздохнула, перекрестилась и добивала: – Ухитрилась я надерзить жениху, вот Господь и покарал меня.
-- Как же такое случилось, сестра? – с удивлением спросила Гертруда.
Я тоже встрепенулась и очнулась от полудремы: мне было интересно узнать, что такое можно вытворить, чтобы сослали в монастырь.
-- Папенька у меня бароном был, хоть и не из богатых, – смягченным от воспоминаний голосом заговорила старуха. – Два года неурожайных подряд сильно по хозяйству ударили. А мне уже девятнадцать лет было. На балу зимнем только что в лицо соседи перестарком не называли, зато за спиной вовсю шушукались. Там же, на балу, батюшка мне жениха и сыскал. Младший сын барона, очень даже хорошо батюшкой своим обеспеченный. Родитель ему целую деревню во владение выделил. И собой не урод, росточку только маловат. Звали его Хубертом. Папенька-то мой коней разводил, и был у него дорогой двухлетка. Не самый, может, и лучший в табуне, но красивый очень: белый, как снег, хоть и норовистый. Вот этот самый Хуберт и посватался. При условии, что двухлетка этого в приданое мне отдадут.
Сестра-монахиня посидела-повздыхала, как бы пытаясь вспомнить детали, а потом так же спокойно продолжила:
– Не больно папенька хотел коня отдавать, но и матушка моя покойная, и я сама в ногах у него валялись, упрашивали. Батюшка согласился, хоть и ворчал. Через семь ден жених знакомиться приехал: все честь по чести с собственным родителем. А как переночевали они да сговорились обо всем, захотел он коня опробовать. А жеребчик-то норовистый был, я ж уже говорила. Ну и сбросил он Хуберта. Да не просто сбросил, а в самую глубокую лужу во дворе, прямо в дерьмо поросячье… И мне бы, дурище этакой, промолчать, а я тут и рассмеялась…
Представляя себе эту картину: покрытого ровным слоем грязи жениха, я недоуменно пожала плечами. Может, конечно, кому-то это и смешно, а мне скорее было жалко парня, но и большой беды в смехе я не видела. А сестра между тем закончила рассказ:
-- Сам-то он, может, и простил бы, а вот папенька его нахмурился да и молвил: «Непочтительная она! Не надобно нам этакую!». Договор-то брачный еще не подписали. Это надобно было в город ехать, к законнику. И сколько потом я ни рыдала и прощения ни выпрашивала, а так и убрались они со двора нашего. Отец мой осерчал и на меня, и на матушку: мол, опозорили его перед гостями. Еле-еле у него мамушка моя три золотых выклянчила мне на вклад в монастырь, – старуха опять набожно перекрестилась и тихо добавила: – Конечно, первое время бунтовала я и плакала, а потом и смирилась, и Господа в свое сердце приняла.
От этой истории на меня повеяло жестокостью и средневековой темной жутью: из-за одного легкомысленного поступка молодая девушка лишилась нормальной человеческой жизни. Ни семьи у нее, ни детей, ни даже своего угла!
«Ни за что в монастырь не пойду! Если уж с графом совсем невмоготу будет, лучше сбегу и попытаюсь как-нибудь сама устроиться. В конце концов, я молодая и здоровая. Или шить начну на заказ, или булки какие-нибудь печь буду. Но вот так еще лет пятьдесят, как мышь под веником сидеть… Лучше уж убиться, чем в монастырь.».
***
Я успела некоторое время даже поспать, но все мы, те, кто оставался, вскочили со своих кроватей, когда с бала вернулись остальные. Я с радостью увидела, что у Ангелы, как почти и у всех девушек, на руке поблескивает колечко. Впрочем, судя по кислому выражению лица сестрицы, жених ей вовсе не приглянулся.
Все же здесь, в этом мире, я инстинктивно ощущала сестру как самого близкого человека. Наверное, поэтому я ожидала как минимум разговора. Мне хотелось, чтобы она хоть что-то рассказала о своем предполагаемом браке, чтобы мы обсудили, чем и как сможем помочь друг другу. Жить, не имея рядом хоть кого-то, с кем можно поделиться думами и чувствами, слишком тяжело. Однако Ангела, небрежно отмахнувшись от первого же вопроса, недовольно буркнула:
-- Потом, Ольга. Все потом… Я сегодня устала как собака! – с этими словами она юркнула под одело к Кларимонде и закрыла глаза, изображая мгновенный сон.
Задремала я, конечно, не сразу и снова слышала, как шепчутся Ангела и госпожа Люге.
Этот шепот так растревожил меня, что с утра я внимательно наблюдала за сестрой, вполне серьезно опасаясь от нее пакости. Однако все было спокойно. Даже единственная среди всех девушек все еще не окольцованная Кларимонда, кажется, совершенно не жалела о том, что не нашла себе жениха. Впрочем, от остальных нищих претенденток ее отличало богатство, и монастыря госпожа Люге могла не бояться. Поэтому ее бодрое настроение казалось мне вполне естественным. Пожалуй, необычно было то, что за завтраком Кларимонда обратилась к графине с просьбой не выводить ее на бал на третий день:
-- Вы же понимаете, достопочтенная графиня, что все самые достойные мужчины, те, что побогаче и хорошего рода, успели связать свою судьбу в первые два дня. За совсем уж нищего я и сама не хочу выходить замуж. Видно, так и придется мне сирой вдовой век свой куковать, – наигранно грустно произнесла она. Смотрела вдовушка при этом, как ни странно, на графа Паткуля, сидящего рядом с хозяйкой дома. Граф же на эти женские страдания никакого внимания не обратил, увлеченно обгрызая жареную куриную ногу.
Впрочем, дождавшись от графини Роттерхан согласного кивка, госпожа Люге уткнулась в свою тарелку. И больше, кажется, до самого ужина ничего странного не произошло.
Глава 23
Почти до ужина я была занята довольно интересным делом – читала местную газету. Попала она мне в руки совершенно случайно: увидела, как горничная несла ее на подносе из комнат графини. Там я ни разу не была, но двери в хозяйские покои отличались от обычных и размерами, и двойными створками, и богатой резьбой.
-- О! Подожди, пожалуйста.
Горничная остановилась и с удивлением глянула на меня: