-- Ить, госпожа, мы этакого и не пробовали. А ну как не выйдет у нас? Да ежли оно все потрескается и обвалится? Это ж нас господин барон на конюшню отправит тадысь.
-- Никто вас никуда не отправит. Главное – работайте именно так, как я скажу. И все будет хорошо.
Тем не менее за работу эти хитрованы потребовали накинуть почти двадцать процентов. За риск, как я понимаю. Я вполне могла понять их сомнение, потому слишком уж торговаться не стала. Для меня гораздо важнее было придумать: где и как сделать достаточно большое количество однородной массы. Если замешивать ее в разных ведрах, то как ты не старайся, все равно результат будет немного отличаться цветом. А мне вовсе не хотелось, чтобы мой потолок напоминала собой шкуру леопарда.
Сусанна, которая смотрела на мои опыты с некоторым даже подозрением, дала мне хороший совет:
-- Госпожа баронесса, ежли вот эта ваша штука не на много дней, так может быть, котел в мыльне использовать? Помнится, еще в детстве моем остался у матери кусочек льна, голубенького такого. До чего ж цвет красивый был! Только больно лоскут маленький: ни на юбку, ни на рубаху не гожий. Уж сколько тогда матушка возилась с краской и пыталась такого же цвета добиться, ан так у нее и не вышло. А потом осерчала и все в черный покрасила. Это вот ваша штука, – Сусанна покосила на очередную миску с бумажной массой, – она ведь навроде ткани. Чтобы цвет одинаковый был, надобно все сразу в одном месте и красить. Аккурат в котел влезет.
Служанку я поблагодарила, потому как идея и в самом деле была хороша. Доверить делать бумажную массу кому-либо я не могла и наняла себе в городе крепкую помощницу, которая и рвала вместе со мной бумажные листы. Третьей в нашем кружке была Эмма: Сусанна прислала ее на помощь.
Эта работа вызывала у девушки очень сильную неприязнь. Мы жили вместе уже больше месяца, и она всегда казалась мне очень добросовестным работником. Без просьбы и напоминаний всегда бежала на помощь матери, перехватывая у нее работу и давая возможность заняться другим делом или отдохнуть. А тут она, явно сильно раздосадованная, рвала листы чуть ли не со слезами на глазах. Поведение ее было настолько необычно, что я не выдержала и пошла к Сусанне.
Выслушав меня, служанка недовольно поморщилась и отвела взгляд в сторону:
-- Ерунда это все… – небрежно отмахнулась Сусанна, ворчливо поясняя: -- Простите, госпожа баронесса. Малость она у меня балованная. Дома, когда жили, муж покойный всегда бумагу покупал. Очень уж она любила узоры разные выводить. Детишки-то другие с ней не играли: обижали да дразнили. Вот она и приспособилась сама себя занимать. Даже падре Лукас несколько раз бумагу ей дарил, – вздохнула Сусанна. – А теперь откуда у меня деньги на этакое баловство? Так что уж вы, госпожа, не серчайте на нее.
Я вернулась в комнату, где шустро работала руками проворная горожанка и нехотя, как будто делая непосильную работу, рвала бумагу Эмма. Положила девочке руку на плечо, дождалась, когда она посмотрит мне в глаза, и сказала:
-- У меня много бумаги. Очень много. Когда мы с тобой закончим работу, я позволю тебе забрать немного с собой, – я выхватила из лежащей возле ног стопки около двадцати листов и отложила в сторону, показывая девочке, что их мы трогать не будем.
Она смотрела на меня с таким недоверием и непониманием, что подумалось: «Наверное, не поняла, что я сказала». Однако девочка вскочила, схватила отложенные листы и, тыча пальцем себе в грудь, со слезами на глазах пыталась уточнить, правильно ли она поняла.
Я кивнула, погладила ее по плечу, слегка надавливая, чтобы она села. И снова медленно повторила:
-- Когда закончим работу, я подарю это тебе. Их не нужно будет рвать, и ты унесешь их с собой.
Несколько мгновений она смотрела на меня, потом яростно затрясла головой, подтверждая, что она согласна. И дальше рвала бумагу с такой скоростью и на такие мелкие кусочки, что ни я, ни горожанка за ней не успевали.
Немного помучившись сама и поняв, что не справляюсь, вымешивать массу я позвала Густава. Помощь его была неоценима, но он совершенно искренне возмутился, когда я заставила его дочиста отмыть руки. Недовольно фыркал в процессе отмывания, бурчал о бабских придумках, но бумажную массу месил так, как будто был профессиональным тестомесом.
Я добавила в котел необходимое количество клея, влила подготовленные красители и высыпала целую горсть разрезанных на полусантиметровые кусочки тончайших шелковых волокон.
Это был натуральный шелк, который пришлось раскручивать на тонюсенькие нитки и резать вручную. Я помнила, что в состав бумажных обоев входят волокна шелка, и служат они для того, чтобы полотно не трескалось. Последней добавкой стала миска измельчённой в мелкую крошку слюды. Надо сказать, вид у месива в котле был не слишком приятный…
***
Конечно, мне очень хотелось закончить все к приезду мужа, затем взять его за руку и привести в обалденно преобразившуюся комнату. Хотелось удивленного оханья и искреннего восхищения. Но, разумеется, за дни его поездки довести дело до конца было невозможно.
Первый день я провела в комнате рядом с рабочими, без конца задирая голову и контролируя процесс:
-- Тоньше, Джош, еще тоньше! Должен быть совсем тонюсенький слой… и ровный…
К концу дня я честно заработала приступ остеохондроза: у меня болела шея, и я не могла повернуть голову в сторону.
Сусанна, видя, как я со слезами на глазах пытаюсь разминать больное место, неуклюже задирая руки, только вздохнула и на ночь натерла меня какой-то довольно вонючей мазью. На шею и плечи она нацепила мне старый вытертый шерстяной платок, перекрестив его на груди и завязав узлом на спине. Так что спать я могла только на боку. Зато на следующий день я больше не лезла рабочим под руку, а они к вечеру полностью закончили делать потолок.
Рольф вернулся. И хотя я была очень рада видеть мужа, но прекрасно понимала, что скрыть от него следы собственной деятельность не получится. Когда Сусанна оставила нам еду и вышла из кухни, я заговорила первая:
-- Знаешь, я решила не дожидаться, пока ты все наладишь в хозяйстве. В конце концов, Рольф, у меня есть и свои собственные деньги.
Муж, жмурясь от удовольствия, торопливо ел то самое морше – густую похлебку, готовить которую Сусанна была мастер. При моих словах он даже отложил ложку и с любопытством глянул на меня:
-- Олюшка, я счастлив, что это место стало для тебя домом, но… Ты не боишься, что я еще долгое время не смогу тратить деньги на подарки для тебя?
-- Не боюсь. У меня есть одна интересная идея, и я думаю, что смогу зарабатывать сама.
Рольф, который, закончив говорить, сунул в рот очередную ложку похлебки, подавился и закашлялся: похоже, идея показалась ему слишком вызывающей. Однако, к чести моего мужа, он не сказал мне ни одного грубого слова. Некоторое время Рольф сидел и о чем-то думал, потом согласно кивнул и решил:
-- Да, пожалуй, я понимаю. Например, в деревенских семьях у многих девушек есть своя овца или даже пара. Они кормят животных, ухаживают за ними. А вся шерсть – это их собственный доход. Они могут продать ее или напрясть ниток и что-то связать. До свадьбы это добро собирается в приданое.
-- А потом? – заинтересовалась я.
-- Ну, потом приданое переходит в дом мужа, но какая-то часть тканей и прочего остается в собственности девушки. Я только не очень понимаю. Олюшка, ты действительно сама собираешься держать овец?
-- Вот еще! Больно надо! Я, если честно, даже прясть толком не умею.
-- Не удивительно: все же ты баронесса, а не крестьянка, – Рольф щурил глаза и явно посмеивался надо мной. – Но я не слишком понимаю, госпожа баронесса Нордман, где же вы собираетесь брать деньги?
-- А вот этого я тебе не скажу! – я с удовольствием показала мужу язык и демонстративно отвернулась улыбаясь.
Жизнь странно переплела наши судьбы. Но даже пустая болтовня с этим мужчиной согревала меня. Поэтому через несколько мгновений я перестала демонстрировать шуточную обиду и сказала:
-- Доедай быстрее! Я очень хочу показать тебе то, что мы уже успели сделать.
Глава 42
ЗАМОК ГРАФА ПАТКУЛЯ
Восхитительное чувство победы, которое Ангела испытывала во время бракосочетания, растворилось, как кусочек сахара в кипятке: до обидного быстро.
Да, платье, которое ей подарил этот бородатый балбес, было уродским, в тоскливую желто-зеленую полоску и совершенно ей не шло. Зато великолепные драгоценности с неприлично огромными каменьями грели ей душу больше, чем что-либо другое. На королевском балу она чувствовала на себе завистливые взгляды женщин, восхищенные – мужчин. И осознание собственного превосходства над толпой, над этими нищими баронетками и их не менее убогими женихами, заставляло ее улыбаться мужу почти с любовью.
Даже поездка в его дворец не вызывала огорчения. Рядом, постоянно заглядывая в глаза, суетилась эта жирная хавронья Кларимонда Люге. Ей было ради чего суетиться. Или вернуться не солоно хлебавши в свое занюханное поселение, или же отправиться сопровождать блистательную графиню Паткуль в ее дворец. С точки зрения Ангелы выбор был абсолютно очевидным, и она снисходительно принимала услужливость любезной вдовушки, не забывая иногда с нежным смехом наступить той на любимую мозоль:
-- Ах, Кларимонда… Если бы вы были помоложе и постройнее, я бы обязательно сосватала вам барона Эгро. Мне кажется, в свите моего мужа, графа Паткуля, он не только самый богатый, но и самый симпатичный. Но, увы, барон обручен, и даже у меня не получится отбить его для вас.
Кларимонда натужно улыбалась, потому что нанятые графом для своей жены служанки тоже смотрели на вдову, как ей казалось, слегка презрительно. Впрочем, на долю горничных тоже доставалось прилично. Юная госпожа графиня оказалась весьма требовательна и придирчива: её не устраивало, как неуклюже кланяются служанки, как заваривают чай, как подают на стол.