— Конечно, помолюсь, — сказала Сара. — Как ты думаешь, он поправится?
Молли шмыгнула носом и сказала просто:
— Он в третьей палате, Сара. Что ж тут думать? Разве что чудо…
— Тогда я буду за него молиться, — ответила Сара и закрыла глаза.
Когда она открыла их снова, Молли сидела в постели и что-то строчила в своем дневнике.
— Ты бы поспала немного, Молли, — мягко сказала Сара. — Завтра будешь писать свой дневник.
— Надо записать все сразу, — ответила Молли, не выпуская из пальцев карандаш, быстро бегущий по странице, — все, что думаю, пока не забыла. Я стараюсь записывать все, что чувствую. Завтра оно уже смажется, и останется только тень.
На следующее утро Молли поговорила с сестрой Элоизой о желании Тома навестить своего товарища в третьей палате.
— Это его друг… l’ami de ce soldat[11], — объяснила она. — У него тяжелая рана… tres blesse, ma soeur[12]. Он хочет его навестить… dans la salle trois[13].
Сестра Элоиза все поняла, но ей не очень-то хотелось разрешать еще не окрепшему пациенту навещать друга в другой палате, даже если этот друг, по всей вероятности, при смерти. Она велела Молли возвращаться к работе и сказала, что еще поговорит об этом с сестрой Мари-Жанной.
Как только палата ожила, Молли стала обходить все кровати по очереди, чтобы измерить всем температуру. Когда она подошла к Тому Картеру, тот все еще лежал неподвижно с закрытыми глазами, но что-то подсказывало ей, что он не спит, и она тихо проговорила:
— Том… Вы не спите, Том?
При звуке ее голоса его глаза распахнулись, и он попытался сесть. Она мягко уложила его обратно.
— Пришла измерить вам температуру, — сказала она, кладя термометр ему под язык. — Я была у Гарри. К сожалению, ему отрезали ногу, но мы же знали, что так будет, правда? Вчера он был очень слаб, и сестра, которая заведует его палатой, сестра Мари-Жанна, сказала, что сон для него сейчас лучшее лекарство. Я спрашивала сестру Элоизу, можно ли вам навестить его сегодня, и она сказала, что поговорит сестрой Мари-Жанной. Думаю, это будет зависеть от того, как вы себя чувствуете. Ей ведь тоже не хочется, чтобы вы переутомлялись. Она пока еще боится, как бы у вас не началось заражение. Трудно от этого уберечься, когда вокруг столько гнойных ран.
Пока она объясняла все это, Том смотрел на нее, не отводя глаз. Говорить с градусником во рту он не мог.
Молли продолжала:
— Если у вас температура, а я боюсь, что так и есть… — она положила прохладную руку ему на лоб и почувствовала жар под пальцами, — то вряд ли вас туда пустят, но я потом еще раз спрошу. — Она вынула термометр у него изо рта и увидела, что ртуть остановилась на отметке 102[14]. «Высокая температура, — подумала она, — слишком высокая». — А почему бы вам самому ее не спросить, когда она зайдет? Правда, она не говорит по-английски, но она поймет, о чем вы спрашиваете, и позовет сестру Мари-Поль — помните, ту, что в маленькой шапке? Она вам переведет, если меня не будет рядом.
Она улыбнулась ему и, отметив его температуру на графике, отошла, пока он не успел спросить, сколько у него градусов.
Во время перерыва на завтрак, прежде чем идти на кухню, чтобы вместе с Сарой позавтракать горячим шоколадом и хлебом, Молли проскользнула в третью палату — взглянуть на Гарри. Сестра Мари-Жанна была чем-то занята за ширмой у другой кровати, в конце палаты, и Молли с минуту постояла у постели Гарри. Вид у него был почти такой же, как и прошлой ночью: лицо бледное, дыхание частое и прерывистое. Руки снова лежали на одеяле, и Молли накрыла его правую ладонь своей. Едва она коснулась его руки, как глаза у него распахнулись и устремились прямо на нее. Какое-то время он просто смотрел на женщину, стоявшую рядом с ним, затем в его глазах медленно появилось выражение, показывающее, что он ее узнал, и тут же сменилось недоверием.
— Молли? Молли Дэй? — Голос Гарри был похож на карканье вороны, и Молли пришлось наклониться ближе, чтобы разобрать слова. — Молли, это правда ты или мне снится? Где я, Молли? Дома? В Блайти? — Тень улыбки тронула его губы. — Я дома, в Блайти! Слава богу, я в Блайти!
Молли присела на край кровати и ласково сжала его руку.
— Да, Гарри, это я. Я здесь. — Она улыбнулась и взяла его руку в обе ладони. — Но до Блайти тебе пока далеко. Ты в госпитале, во Франции, а как только окрепнешь, сразу поедешь домой.
Гарри глядел на нее непонимающе.
— Но почему ты здесь? Это ма тебя прислала?
Молли засмеялась.
— Нет, Гарри, я здесь вместе с мисс Сарой из поместья. Мы работаем в этом госпитале, помогаем ухаживать за ранеными, такими, как ты.
— С мисс Сарой?.. — Кажется, он хотел еще что-то сказать, но тут на него накатил приступ боли, все тело выгнулось дугой, на лбу выступил пот. С его губ сорвался невольный крик, и тут же из-за занавешенной кровати появилась сестра Мари-Жанна. При виде Молли лицо у нее потемнело.
— Что вы здесь делаете? Зачем беспокоите моего пациента? — возмутилась она. Молли, даже не понимая слов, уловила смысл по ее взгляду и тону. Она тут же встала и осторожно сказала:
— Ce soldat est Harry Cook. Il est mon coossan[15]. — Вчера вечером она спросила у Сары, как будет «кузен» по-французски и теперь с гордостью выговорила это слово, прибавив в порыве внезапного вдохновения: — Nous… prier. Vous me dire… prier[16].
Услышав, что они молились вместе, сестра Мари-Жанна отчасти умерила пыл. Она ведь сама сказала Молли вчера вечером, что ей нужно молиться за своего друга. Но она вспомнила о своей должности заведующей палатой номер три и резко сказала:
— Так вот, извольте, пожалуйста, спрашивать разрешения, прежде чем заходить в мою палату, Молли. Этому человеку нужен полный покой, так что, будьте добры, выйдите отсюда немедленно.
Она махнула рукой в сторону двери. Смысл этого жеста был понятен и Гарри, и Молли.
Молли смиренно сказала:
— Oui, ma soeur[17], — тихонько добавив по-английски, когда сестра отвернулась: — Я еще приду навестить тебя, Гарри, — и с несказанной радостью увидела, как левый глаз Гарри подмигнул ей в ответ.
В то же утро, вернувшись в свою палату, Молли увидела, что Том сидит, опираясь на подушки, а еще две подушки подпирают его забинтованную руку. Его уже умыли и побрили, и, хотя вид у него был все еще бледный и больной, глаза глядели ясно. Пока Молли ходила по палате, застилала кровати, протирала раненым лица влажной губкой и помогала более опытным сестрам менять повязки, она чувствовала, что его глаза неотступно следят за ней, но никак не могла подойти и поговорить с ним, пока не наступил обеденный перерыв и ей не поручили помочь ему с обедом.
— Вы видели Гарри? — были его первые слова. — Он жив?
Молли улыбнулась ему.
— Да, я была у него. Он пришел в себя. Он узнал меня, и это очень хороший знак.
— А мне можно зайти повидать его?
— Не знаю. Я спрашивала сестру Элоизу, но нам придется подождать, пока она решит. Знаете, у вас все еще жар, и я почти уверена, что она никуда вас не пустит, пока жар не спадет. Сейчас вам лучше всего поесть, — она поднесла ему на вилке кусочек еды, который он покорно проглотил, — и как можно лучше отдохнуть. Когда вас привезли, вы были совсем без сил. Знаете, сон — отличный лекарь, так что чем больше вы будете отдыхать, тем скорее поправитесь.
Том усмехнулся и сказал:
— Да, мисс, — в точности так, как обычно отвечал учительнице в школе. Только учительница не была такой хорошенькой, как эта Молли, которая, как ни удивительно, приходилась Гарри кузиной. Том еще немного поел и сказал:
— Я спрашивал ту монахиню, сестру Луизу…
— Сестру Элоизу?
— Ну да, ее самую. Спрашивал, когда она заходила, можно ли мне навестить Гарри.
— И что она сказала?
— Говорит — «тандэ». Что это значит?
— Тандэ? — Молли задумчиво сморщила нос. — Может, attendez?
Том пожал плечами и тут же сморщился от боли.
— Может быть. Что-то вроде «тандэ дема»…
— Demain — значит, завтра, — сказала Молли. — То есть, скорее всего, она сказала, что вы сможете зайти к нему завтра. — Она закончила кормить его, а потом, задержавшись у кровати, спросила: — Может, хотите кому-нибудь написать? Иногда я пишу письма для тех раненых, кто не может писать сам.
Том покачал головой.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Мне писать некому.
— А матери? — спросила Молли.
— Матери нет, — коротко ответил он. — Я приютский. У меня только товарищи из взвода, а им что писать? Они и так знают, где я!
Прошло еще несколько дней, и Молли видела, как Том с каждым днем крепнет, а Гарри слабеет. Когда температура у Тома наконец упала до нормы, сестра Элоиза и сестра Мари-Жанна согласились пустить его в третью палату. Молли не ходила с ним, но видела его лицо, когда он вернулся и рухнул на свою постель. Рискуя вызвать недовольство сестры Элоизы, она оставила на кухне недомытую посуду и присела на край кровати Тома.
— Как он там? — мягко спросила она. Сама она в тот день не смогла вырваться, чтобы повидать Гарри.
— Выглядит чертовски паршиво — прошу прощения, мисс. Похоже, умирает. Меня не узнал. Глаза открыты, а как будто и не на меня смотрят. Вроде в потолок, что ли, а на самом деле в никуда. Я заговорил с ним, так он даже головы не повернул, как будто не слышит. Тронул его за руку, чтобы он хоть на меня взглянул, а рука горячая, как огонь. Я говорю: «Гарри, дружище, это я, Том. С тобой все будет в порядке, дружище», — говорю. А он начал что-то бормотать, что-то такое про проволоку, про штык — все вперемешку. — Голос у Тома оборвался, и он поднял на Молли тоскливые глаза. — Он же не поправится, да? Он умрет.