Дальше все оказалось на удивление легко. Молли поднялась к себе в комнату и взяла шляпку и пальто. Она нацарапала записку для Сары, надеясь, что никто другой не зайдет проверить, как у нее дела. «Придется рискнуть», — подумала она, кладя записку на Сарину подушку.
Дорогая Сара,
я должна снова увидеть Тома. Я сказала сестре Э., что у меня месячные и мне нездоровится. Меня не ждут в палате до завтра. Пожалуйста, прикрой меня. Я вернусь до темноты. Другого случая у нас не будет.
Молли
Когда она спускалась по лестнице, зазвонил колокол, созывающий монахинь к обеду. Когда все сестры ушли в трапезную, Молли отважилась выйти через парадную дверь. Она решила, что это безопаснее, чем переходить двор, где ее могли увидеть из окна какой-нибудь палаты. Она закрыла за собой тяжелую дверь и обошла кругом монастырскую ограду. Том терпеливо сидел на упавшем дереве у дороги. Он вскочил на ноги, увидев ее.
— Молли! — воскликнул он. — Я не ждал тебя так рано.
— Скорее, Том. Отойдем подальше.
Она взяла его за руку и торопливо потянула с холма в рощу, где деревья могли скрыть их от наблюдательных глаз, глядящих из окон монастыря. Оказавшись наконец вне опасности, они остановились, и Том сжал Молли в объятиях.
— Как ты сумела вырваться? — спросил он после поцелуя. — И где Сара?
— Ее сегодня не отпустили, — объяснила Молли. — Я сказалась больной и должна сейчас лежать в постели у себя в комнате.
— Но тебя же хватятся.
— Надеюсь, никто не хватится, кроме Сары. — ответила Молли и храбро добавила: — А хватятся так хватятся. Тогда уже поздно будет. Но в деревне нам показываться нельзя.
— Здесь тоже нельзя оставаться, — сказал Том. — Ребята из лагеря часто ходят этим путем в деревню.
Молли на мгновение задумалась, а затем сказала:
— Пойдем гулять вдоль реки. Там-то, наверное, никого нет.
Она повела его через поля, в обход деревни, и наконец они вышли на ту самую тропу, по которой Молли так часто гуляла с Сарой в первые дни в монастыре.
Все утро светило солнце, но теперь в небе начали собираться тучи, ветер все сильнее трепал ветви склоненных ив, и гладь реки подернулась рябью. Том с Молли ничего не замечали. Они сидели под навесом из кроны дерева, ели вдвоем хлеб и сыр, которые Том купил в деревне, и разговаривали. Сначала не о войне, а о себе и о своем совместном будущем: о том, какой дом построят, какие у них будут дети, как они все вместе заживут настоящей семьей. О чудесном мире, который наступит, когда эта бойня наконец прекратится и все страдания вместе с ней. Но мысль об этом времени, когда придет конец их госпитальной и окопной жизни, с неизбежностью вернула их в настоящее.
— Готовится большое наступление, — сказал Том. — Все об этом говорят, прямо в воздухе что-то такое витает. Говорят, оно положит конец войне. Выбьем немцев из окопов и погоним обратно в Германию.
— Когда? — воскликнула Молли. — Когда будет это наступление?
Том пожал плечами:
— Не знаю. Никто не знает, но уже вот-вот. Нам не давали отдыхать, даже когда сменяли нас на фронте. Мы маршировали, таскали оружие, рыли траншеи и упражнялись, упражнялись — все время, пока стояли на квартирах, ну, и обычные всякие дела тоже делали.
— Упражнялись? Как упражнялись? — спросила Молли.
— Кое-кого из нашей роты учили обращаться с пулеметом Льюиса, — ответил Том. — Специальные курсы — как чистить, как ухаживать. Как починить, если заело. Они легкие, эти Льюисы, один человек может и таскать, и стрелять, если надо. А у нас были упражнения с винтовкой и штыком. Людей туда-сюда перебрасывают, новые траншеи роют, дороги строят утопленные в землю, чтобы незаметно что-то провозить вдоль линии фронта. Ну, и старые дороги надо все время ремонтировать. Этим-то мы по большей части и заняты на передовой. Весь день джерри нас обстреливают, а ночью нужно устранять повреждения. Самые старые траншеи, бывает, просто обваливаются. — Том примолк на мгновение, вспомнив о трех зловонных трупах, обнаруженных в обвалившейся стене последней траншеи, которую они с товарищами ремонтировали.
«О боже!» — вскричал Тони Кук, отскочив назад, когда что-то похожее на вонючий мешок с мусором рухнуло к его ногам. Только по полуразложившейся руке с болтающейся кистью, все еще торчащей из зловонного куля, они поняли, что нашли. Заделав стену траншеи, они похоронили и это тело, и два других, лежавших рядом.
«Молли об этом рассказывать ни к чему», — подумал Том и резко тряхнул головой, отгоняя от себя видение почерневшей руки, маячившее перед глазами.
— Проволоку впереди тоже нужно заново натягивать, — сказал он. — Она должна быть в порядке — на случай, если джерри зашлют диверсантов. Вот мы и выходим, как стемнеет, ищем дыры и заделываем.
— А немцы что, сидят и смотрят? — спросила Молли.
Том покачал головой.
— Не-а. Они делают то же самое — пытаются исправить то, что разбили наши артиллеристы. Вспыхивает сигнальная ракета, все замирают, снайперы стараются снять кого-нибудь, а потом, когда опять стемнеет, все снова берутся за дело.
— И все это — для того большого наступления? — слабым голосом спросила Молли.
— Оно уже вот-вот начнется, — сказал Том. — Людей отовсюду присылают.
Яростный поток ливня вернул их в сегодняшний день, и Том взглянул на небо — серое, низко нависшее под тяжестью дождя.
— Промокнем мы с тобой, — сказал он. — Придется идти назад или, по крайней мере, найти какое-нибудь укрытие.
— Я знаю самое подходящее место, — воскликнула Молли. Она ни за что не хотела возвращаться в монастырь: услышав от Тома о наступлении, а значит, о неизбежном кровопролитии, Молли приняла решение. Она подняла Тома на ноги и повела его по тропинке. Пригнув головы под ветром и проливным дождем, они пробрались к старому каменному, сараю, где Молли с Сарой осенью устраивали пикники. Смеясь, они юркнули в дверь и рухнули на остатки сена, все еще хранившегося там. Молли сняла пальто и положила на сено, а затем Том обнял ее, и они легли рядом, тесно прижавшись и остро чувствуя близость друг друга. Том поцеловал Молли, она поцеловала его в ответ, и тогда Том снял с нее шляпку и стал вынимать шпильки из ее волос. Волосы упали ей на плечи, обрамляя лицо, и Том приподнялся на локте, чтобы лучше разглядеть ее, свою Молли, с ее сияющими глазами и нежными губами. Он еще не успел оторвать от нее взгляда, как она вновь потянулась к нему, пригнула его голову так, чтобы дотянуться губами до его губ, и он почувствовал, как ее руки распахивают на нем гимнастерку, ныряют под рубашку, касаются кожи.
— Молли! — Голос у него оборвался, и он вывернулся из ее рук. Молли села и очень решительно стала снимать блузку. Он смотрел, как ее пальцы расстегивают одну за другой маленькие белые пуговички, как она стягивает блузку с плеч и вытаскивает руки из рукавов. Он не сделал ни малейшего движения, чтобы прикоснуться к ней, но все тело, до последнего дюйма, так и заныло.
— Молли! — простонал он снова, но Молли приложила палец к губам и расстегнула пояс юбки. Не вставая, она ловко спустила ее вниз по ногам и отбросила на сено. Оставшись в одной сорочке, она потянулась к нему и так же ловко проделала то же самое с его гимнастеркой, а затем с нижней рубашкой. Когда она стягивала рубашку с его плеч, ее пальцы мягкими прохладными касаниями прошлись по рукам, а затем по коже груди. Это было уже слишком, и он толкнул ее назад, на сено. Прижавшись к ней отвердевшим телом, он гладил ее кожу там, где она не была прикрыта рубашкой, потом потянул вверх белую хлопковую ткань — по бедрам, по плечам, через голову, обнажив прекрасную грудь. Он поднял голову, чтобы посмотреть на нее, и Молли вскинула руки над головой, вытянувшись по-кошачьи, а кожа у нее на груди и на животе была гладкой и упругой. Том приложил палец к ее щеке и повел вниз по шее, обогнул по очереди обе груди, коснулся обоих нетерпеливо торчащих сосков и медленно двинулся дальше по ее телу. Это изучающее касание заставило ее вздрогнуть. Она словно наяву услышала грубый голос отца: «Ишь какие сисечки ладные у тебя, Молл», и вся задеревенела. Том пристально взглянул ей в лицо, но она, увидев тревогу в его глазах, улыбнулась ему и снова расслабилась. Воспоминания исчезли. Она закрыла глаза и выгнулась ему навстречу. Он встал на колени рядом с ней, его руки медленно блуждали по ее коже, пока не дошли до панталон, которые все еще оставались на ней. Его пальцы легли на пояс, и Молли хрипло пробормотала:
— Том… Не останавливайся!
Глаза у нее распахнулись, и он с тревогой взглянул в них.
— Мы не должны этого делать, Молли, — сказал он. — Пока не поженимся. Пока ты не станешь моей женой.
Молли скользнула руками по его телу и стала играть с ширинкой его брюк.
— Мы, может, никогда не поженимся, Том, — мягко сказала она. — Мы должны смотреть правде в глаза. Завтра ты уйдешь, и я, может, никогда тебя больше не увижу. Ты говоришь, что готовится большое наступление. Тебя могут убить, и мы тогда так никогда и не узнаем, что значит любить друг друга по-настоящему, до конца. Если даже у нас больше не будет ни одного часа вместе, пусть будет хотя бы это. Пусть наши тела сольются в одно, так же, как сердца. — Поглаживание ее пальцев возбуждало почти нестерпимо. — Я хочу, чтобы ты сделал это, Том, хочу, чтобы этот миг был со мной все те тоскливые одинокие ночи, когда тебя не будет рядом. Если ты любишь меня, Том, пожалуйста, сделай это сейчас.
— Я люблю тебя, Молли, слишком сильно люблю, чтобы делать это с тобой, но у меня нет сил терпеть.
Он опустил голову, и, когда они поцеловались, последние остатки сдержанности их покинули.
Позже, когда они лежали бок о бок на сене и слушали, как дождь все еще барабанит по крыше, Молли прильнула к Тому и вздохнула.
— Я люблю тебя, Том, — сказала она. — Я всегда буду любить тебя.
Ветер хлестнул потоком дождя в открытый дверной проем, и Молли задрожала. Том сказал:
— Тебе холодно. Нужно одеваться. Посмотри, как поздно уже, Молли, тебя хватятся.