Вспоминаю, как прижала нож к животу Сайласа Бейкера.
Я пыталась.
Только вот чего стоят эти попытки, если я облажалась.
Я стараюсь выкинуть все из головы и сбавляю скорость: впереди красный сигнал светофора. Я пялюсь на него, смотрю, как у него расплываются края, перед тем как он сменяется зеленым. Через секунду я наконец проезжаю знак «ВЫ ПОКИДАЕТЕ МОНТГОМЕРИ».
Дождь льет все сильней, превращая мир в унылый акварельный рисунок. Время от времени небо озаряется вспышкой молнии. Чувствую, как кожа гудит от электрических разрядов в воздухе. Судя по всему, это только начало шторма. Впереди змеится бесконечное шоссе, ведущее в никуда. Внезапно я замечаю на обочине темную фигуру. Щурюсь, вглядываясь сквозь потоки дождя. Фигура выставила большой палец. Не знала, что так до сих пор кто-то делает. Я сбавляю скорость, чтобы получше рассмотреть голосующего. Толком ничего не видно, но…
Это девушка.
Я осторожно съезжаю на обочину. Девушка замечает это лишь спустя какое-то время, будто не веря, что кто-то действительно решил ее подвезти. От этой мысли у меня сердце сжимается. Но даже если я бываю мягкой, это не значит, что я глупая. Я опускаю стекло у пассажирского сиденья. Девушка наклоняется ко мне. На ней тонкая куртка с капюшоном, мало спасающая от непогоды. Она может быть брюнеткой, а может и блондинкой: я не узнаю, пока у нее волосы не высохнут. Из-за дождя кожа у нее вся в красных пятнах, но даже так она выглядит лучше моего.
– Т-ты же не п-психопатка, правда?
Она смаргивает капли дождя.
– Да вроде нет. А ты?
Я не улавливаю ее интонацию из-за рева мотора и непогоды.
– М-может быть. Т-тебе куда?
– В «Маркетт». – Она машет рукой вперед. – Это где-то в сорока милях отсюда, если ехать по прямой.
– Т-ты знаешь, где Л-Лэнгфорд? Мне т-туда.
– Не-а, но я, наверное, могу посмотреть в телефоне.
– Т-тогда я, наверное, м-могу тебя п-подбросить.
Она ждет, пока я ее впущу. Я медлю.
– Н-никогда раньше н-никого не п-подвозила.
– У меня есть наличка. Могу оплатить бензин на ближайшей заправке.
Я открываю дверь.
Девушка постоянно извиняется за то, что залила сиденье водой. Под мокрой курткой у нее чуть более сухой топ. Джинсы все в разводах. Наверное, ей неловко, и я ей сочувствую, но понятия не имею, как тут помочь.
Она откидывается назад, вытягивает ноги и достает из кармана кошелек. Открывает его, чтобы показать купюры и кредитки. Вряд ли она бы допустила такой просчет, если бы ее подобрал мужчина. Мне даже обидно.
«Вообще-то я опасна», – хочется сказать мне.
Но после сегодняшнего я и сама уже в это почти не верю.
– В общем, знай, что деньги у меня есть.
Теперь я хорошо слышу ее голос. Говорит она плавно и четко, будто актриса в старом кино. Если бы у меня был такой голос, я бы болтала без умолку.
– Ладно, – отвечаю я.
Потом она вытаскивает телефон и спрашивает, какой мне нужен адрес. Лэнгфорд, Твайнинг-стрит, 451. Она вбивает его в поисковик и через пару секунд сообщает, что Лэнгфорд в четырехстах милях отсюда. Я прошу ее достать из бардачка ручку с бумагой и записать, как туда добраться. Становится тихо, слышен только скрип ручки и ее дыхание. От этих монотонных звуков начинает клонить в сон, так что я включаю радио, и мужской голос произносит:
– Вы слушаете радио ВНРК, с вами Уэст Маккрей, и сегодня я…
Голос обманчиво приятный и ласковый, прямо как у Сайласа Бейкера. Желудок завязывается в узел. Не хочу сейчас слушать мужские голоса. Выключаю радио. Девушка улыбается краем рта и протягивает мне листочек с инструкциями. Я бросаю быстрый взгляд на бумажку, а потом кладу ее на приборную панель.
– К-как тебя зовут?
– Кэт.
– С-Сэди.
Ненадолго зажмуриваюсь. Я не собиралась называть это имя.
– Спасибо, что подобрала меня, Сэди.
– Б-без проблем, Кэт.
– Значит, мы обе сбегаем из Монтгомери. Я уже бог весть сколько в дороге, и знаешь, городки, которые на первый взгляд кажутся идеальными, на самом деле хуже всех. В них вроде бы есть все, что нужно для хорошей жизни, но заполучить это не удастся. Не высосешь из них крови, понимаешь?
– А т-ты кровопийца, з-значит?
Кэт поворачивается ко мне. Ее высыхающие волосы превращаются в завитки мышиного цвета. Она лишь улыбается в ответ, а потом спрашивает:
– А что у тебя с лицом?
Я шмыгаю носом и тут же об этом жалею.
– У-упала.
– Болит?
– Н-немного.
– Ты не против, если я переодену джинсы? Они такие мерзкие.
Я пожимаю плечами. Кэт начинает рыться в своей мокрой сумке. Судя по тихим ругательствам, там все промокло до нитки. Через какое-то время она издает победоносное «Ага!» и выуживает из сумки черные леггинсы. Едва она их вынимает, все остальное вываливается из сумки вместе с ними.
– Вот блин.
Следующие несколько минут Кэт нашаривает свои вещи между сиденьями с такой тщательностью, что я сразу понимаю: она не может себе позволить хоть что-нибудь потерять.
Подняв упавшие вещи, она стягивает мокрые джинсы и нижнее белье, оставшись абсолютно голой ниже пояса, потом влезает в сухие леггинсы и довольно выдыхает:
– Так-то лучше.
Я сразу понимаю: такое поведение – вопрос выживания. Перед окружающими она всегда хорохорится, изображает самоуверенность. Хочется сказать Кэт, что со мной ей не обязательно так себя вести, но вряд ли она меня послушает.
– Так и чем ты занимаешься? – спрашивает она.
– К-кручу баранку.
Она смеется:
– Я имею в виду, зачем тебе в Лэнгфорд, Колорадо, на Твайнинг-стрит, четыреста пятьдесят один?
Слышать, как абсолютно незнакомый человек без запинок произносит этот адрес, даже как-то жутко, но неудивительно, что после составления инструкции она его запомнила.
– П-путешествую, – отвечаю я. – С м-младшей сестрой.
– Круто. – Кэт оглядывает машину, оборачивается на пустое заднее сиденье. – А где она?
– Я ее п-подберу.
– На Твайнинг-стрит, четыреста пятьдесят один?
– Д-да, план б-был такой.
– Но ты же не знала, как туда добраться, разве нет?
Я сглатываю. Не знаю, что ответить. Чувствую, как она изучает меня взглядом, но допрос все-таки не продолжает.
– А у меня нет ни братьев, ни сестер. И, честно говоря, мне это даже нравится. А сколько ей лет? – Кэт барабанит пальцами по дверной ручке, и тут я понимаю, что заставила ее понервничать. – Она младше или старше?
– Ей тринадцать. А мне д… Мне девятнадцать.
Она присвистывает.
– Ни фига. Тринадцать. Мне столько было почти с десяток лет назад. Помнишь себя в том возрасте? Все тринадцатилетние считают себя самыми умными.
– Т-точно.
– Боже, – бормочет Кэт.
Мне кажется, ее воспоминания о тринадцати годах серьезно отличаются от моих. Мама тогда встречалась с мужиком по имени Артур… где-то с полгода. Фамилию забыла. Вообще его не очень хорошо помню. Все после Кита было как во сне. У Артура были… сальные черные волосы, большой нос. Неприятный высокий голос. Я не понимала, что мама в нем нашла, пока не смекнула, что у него всегда есть деньги и наркотики. Он был дилером. В итоге мама его сломала, он стал употреблять собственный товар и оказался на мели.
А потом он исчез из нашей жизни.
Мэтти было восемь. Примерно тогда она стала понимать, что с мамой что-то не так. Она начала заводить друзей в школе, и было трудно не заметить, что другие мамы не закидываются препаратами за завтраком, не теряют способность связно разговаривать к обеду и не вырубаются к ужину. Я помню, как сидела с Мэтти около трейлера и повторяла, как попугай, старые байки Мэй Бет, потому что та просила меня не мешать сестре любить маму, чтобы она не мечтала о другой, как я. Я люблю Мэй Бет, но она ужасно со мной поступила. Она до сих пор ведет себя так, будто это была моя идея.
«Мама больна, понимаешь, Мэтти? Она не виновата. Никто же не виноват в том, что у него рак, например».
– … я была такой стервой, – слышу я обрывок истории Кэт. Оказывается, она все это время не умолкала. – Я даже не представляла, какой буду в двадцать, но зато была уверена в том, что познала жизнь, во всем разобралась, понимаешь? Я хотела быть… – Она осекается. – Да вот такой, как сейчас. Хотела творить все что хочу. Ловить тачки на обочине. – Она смеется. – Только в моей голове это было не так стремно.
Я не успеваю спросить, что такого стремного с ней случалось, потому что она первая задает вопрос:
– А ты какой была тогда?
– …
Пока я пытаюсь справиться с блоком, Кэт внимательно смотрит на меня. Через некоторое время я чувствую, как к лицу приливает краска, и делаю то, чего обычно себе не позволяю. Извиняюсь.
– П-прости.
– Да ничего страшного.
– Т-такое бывает, к-когда устаю. – Чешу подбородок и жалею о сказанном. – Кхм. Н-не знаю. П-приходилось много с-сидеть с сестрой. М-мама у нас б-была… – я слабо машу рукой, – … т-так себе.
– Жестко. А как зовут сестру?
– М-Мэтти.
Просто невыносимо произносить ее имя вслух, называть его другому человеку. Я даже Хави его не говорила. Я вообще очень, очень давно не произносила ее имя. Даже в разговорах с Мэй Бет Мэтти стала «ей». «Она». Потому что я не могла…
Просто не могла.
– Что не так? – спрашивает Кэт, потому что у меня на лице все написано.
– Ничего.
– Прости, если что…
– Все н-нормально. П-просто давно ее н-не видела.
Я прерывисто вздыхаю. Мне нехорошо. Ощущение, будто я едва вынырнула из горячечного бреда. Вспоминаю, что произошло у дома Сайласа. Едва вытертую с лица кровь. Такое чувство, будто это было сто лет назад, но когда я смотрю на часы, оказывается, что не прошло и пары часов.
– Расскажи о ней.
– О ком?
– О сестре.
Я смотрю вперед, на дорогу, пытаясь разглядеть, где заканчивается стена дождя, но погода успела испортиться еще сильнее, и за окном больше вообще ничего не видно. Небо уже почти черное. Я едва успеваю подумать, что надо бы съехать на обочину, как вдруг машина начинает скользить по асфальту.