– Я бы тоже хотела это знать, – слышу я за спиной. В дверях стоит Линна с непроницаемым выражением на лице.
– Очень хорошо, – говорю я. – Как раз и послушаешь.
Айзек смотрит то на меня, то на Линну, а на губах у него поигрывает улыбочка.
– Так что же все-таки происходит?
Линна скрещивает на груди худые руки и подпирает дверной косяк плечом. Встречать мой взгляд отказывается категорически. По всему видно: про меня ей врал великий мастер убеждать.
Я смотрю ей за плечо, но коридор пуст.
– А где Дейзи? Я хочу, чтобы и она это услышала.
Я иду было наружу, однако Айзек хватает меня за руку.
– Дейзи сейчас не может, она занята уборкой в столовой. Пожалуйста, расскажи, в чем дело. Линна, заходи и закрой дверь.
Та проходит внутрь, захлопывая за собой створку, и усаживается на коврик. Ал дарит мне взгляд, мол, «я все равно ей не верю», затем присоединяется к ней.
– Итак. – Айзек жестом приглашает меня последовать их примеру, после чего обмякает в своем кресле.
Покачиваясь вправо-влево, отчего поскрипывают колесики на ковре, который прикрывает люк в подпол, он говорит:
– Ну, давай, выкладывай, что такого ужасного приключилось.
– Кто-то пустил слух, будто я оболгала Фрэнка.
– В самом деле? – Он перестает крутиться в кресле и подпирает подбородок ладонью. – И кто же этот сплетник? Или сплетница?
Эти слова он произносит с таким видом, будто они приятно щекочут ему язык.
Ал с Линной синхронно мотают головами.
– Линна знает, – говорю я.
– Это правда? – Облокотившись на колени, он подается в ее сторону.
Когда та вновь отрицательно качает головой, Ал даже отодвигается и с изумлением на нее смотрит.
– Да ты что?! Ты же сама сказала, что с тебя взяли слово нико…
– А ничего подобного! Я просто…
– Стоп-стоп-стоп. Давайте забудем про сплетников, – вскидывает руки Айзек и откидывается на спинку кресла. Ее взгляд на краткий миг задерживается на Линне, затем переключается на меня. – Эмма, я постараюсь все расставить по своим местам.
– Вот именно, расскажи им! – выбрасываю я руку в сторону Ал и Линны. – Расскажи, как Фрэнк на меня напал и почему ты ударил его камнем. Пусть они знают, что я не врала!
– Эмма, – подъезжает он ближе и кладет руку мне на плечо. Привстав с кресла, шипит в мое ухо: – Я же сказал: все расставлю по местам.
– Да, но…
– Ты уж мне поверь. Договорились? – В этом слове звучат такие категорические нотки, что дальнейшие возражения замирают у меня на языке. – Ладно. Как насчет глоточка-другого?
Айзек подкатывается обратно к столу, выдвигает нижний ящик и достает оттуда четыре бутылки «Будвайзера». С момента нашего приезда мы и в глаза не видели настоящего, фабричного пива. Дейзина водка давно закончилась, как и пара бутылок красного, которые мы с собой захватили. Живем здесь уже десятый день, а из всего доступного алкоголя имеется лишь домашнее, совершенно несносное пиво, которое варит Радж. Предполагалось, кстати, что именно сегодня мы спустимся вниз, а с завтрашнего утра нас ждут приключения в джунглях Читвана. Такое впечатление, что эти планы мы строили в другой жизни.
Айзек скручивает пробки и по очереди передает нам по бутылке.
– Вы уж извините, что мне никак не удается проводить с вами побольше времени, хотя и хотелось бы. Да, Линна ходит почти на все мои семинары, – он тепло улыбается ей, – однако что касается Ал и Эммы… Нам все-таки надо поближе познакомиться.
Он окидывает Ал задумчивым взглядом, как если не вполне разобрался, что перед ним за птица.
– Итак, Эмма… – Он подается чуть вперед, опуская руку с бутылкой между колен, и лезет в задний карман за жестянкой с табаком. – Расскажи мне о себе.
– Ничего интересного.
Он открывает крышку, достает пачечку папиросных бумажек.
– И все же.
– Ну… Мне двадцать пять. Родом из Лестера. Есть два брата и сестра. Родители – врачи, а…
– Скукота. – Он облизывает сразу две бумажки, складывает их вместе и вдоль длинной стороны насыпает табак. – Расскажи, что тебя по-настоящему волнует. Что ты ценишь.
– Семью. Дружбу. – Я пожимаю плечами. – Преданность. Доверие.
– Допустим. – Поверх табака он добавляет «травку» и закручивает косячок. – А еще?
– Животных люблю. Всегда мечтала стать ветеринаром, но родители были против…
– А во всемирном конкурсе красавиц поучаствовать не хотела? Ну что ты все про какую-то ерунду!
Я ерзаю на сиденье, остро понимая, что сейчас за мной молча наблюдают Ал с Линной.
– Я не знаю, что конкретно ты хочешь от меня услышать.
– Расскажи, что задевает твою душу. Нечто такое, от чего я сразу встрепенусь, понимаешь? Что-то искреннее, на живом нерве.
– Хорошо. Я считаю, что люди не должны врать. И для меня очень важна верность.
– Уже лучше. – Айзек зажигает самокрутку и глубоко затягивается. – А что тебя бесит?
– Несправедливость, расизм, гомофобия.
– Ты опять про конкурс красоты?
– Ладно. – Я отпиваю глоток из своей бутылки. – Меня серьезно напрягает, когда старикам не уступают место в метро или когда человек слепо верит всему, что пишут в газетах. Не выношу рабскую покорность и слабаков. И если, к примеру, взять ток-шоу Джереми Кайла…
– Стоп! – Он передает мне готовый косячок. – А теперь скажи: среди этих вещей есть такие, за которые лично тебе стыдно?
– Ни одной. Я так не поступаю.
– Серьезно?
– Если ты про Джереми Кайла, то его ток-шоу я не смотрю, – отшучиваюсь я, но мое настроение никто не подхватывает. Линна вообще закатывает глаза.
– Да-да, и место старикам ты тоже уступаешь, – кивает Айзек. – Но как насчет всего остального?
Я знаю, к чему он клонит. Хочет, чтобы я призналась в какой-то слабости.
– Я стараюсь угодить. Стараюсь, чтобы мои слова и поступки отвечали чужим ожиданиям. И сама себя за это ненавижу.
– Ну вот, – снова кивает Айзек. – Совсем другое дело.
Я подношу бутылку к губам и только-только хочу сделать глоток, как вдруг Айзек хватает меня за руку. Зубы лязгают по стеклу.
– Эмма, если б прямо сейчас тебе сказали: «Убей кого хочешь, и ничего тебе за это не будет», кого бы ты выбрала?
– Что-что?
– Ты меня прекрасно поняла.
– Так-то оно так, но вопрос больно дурацкий.
– И все же?
– Никого.
– Врешь!
– Нет.
– А вот и да. С той самой минуты, как ты здесь появилась, ты не сказала и словечка, идущего из глубины души. Все у тебя взвешено и тщательно продумано. Даже когда ты призналась в угодничестве, в голове перед этим промелькнули другие грешки и слабости, однако ты их забраковала, потому что прослыть человеком, который поддакивает другим, намного выгоднее: это социально приемлемый ответ. Эмма, ты НЕ ЖИВЕШЬ, ты только прикидываешься. Вся твоя долбаная жизнь – одна непроходимая ложь. Стать самой собой тебе мешают вовсе не другие люди, а ты сама. Так что давай, признавайся: кого бы ты убила?
– Айзек, я уже ответила на твой вопрос, ты просто не слушаешь. Я никогда не пойду на убийство, хоть с последствиями, хоть без. Я не лишу другого человека жизни.
– Опять вранье!
У меня из руки вылетает бутылка, потому что Айзек прыгает на меня и сдергивает с кресла. Голова ударяется о паркет, а в следующую секунду он уже оседлывает мне поясницу, пришпиливая запястья к полу.
– Слезь! Слезь с меня!
– Айзек! – кричит и Ал, но он не обращает на нее ни малейшего желания.
– Кого убьешь, Эмма?
– Никого!
– Врешь! Отвечай!
– Ни-ко-го.
Он дергается вперед, так что теперь сидит у меня на груди. Я начинаю задыхаться. Ал пытается оттащить его за руку, но ей не хватает сил.
– Кого ты хочешь убить? – Лицо Айзека в сантиметре от моего, и я знаю, что он сейчас сделает. Я распахиваю рот, чтобы закричать, но его язык уже между моих губ. Остается его только откусить, однако Айзек отжимает мой подбородок правой ладонью, заменив руку коленом, по-прежнему удерживая мои запястья. – Кого?
Меня захлестывает волна паники, стены начинают медленно вращаться.
– Кого ты убьешь, Эмма? Отвечай!
Я зажмуриваюсь, но слезы пробивают себе дорожку, заливая щеки.
– Фрэнка! Доволен? Я убила бы Фрэнка, потому что он пытался меня изнасиловать! Пусть он тоже узнает, что такое ужас! Что такое беспомощность! Грязная сволочь, подонок…
– Кого еще, Эмма? – До меня доносится слабенький металлический щелчок, но я не могу повернуть голову, потому что Айзек до сих пор держит меня за челюсть. – Кто еще причиняет тебе боль? Кто тебя обидел? Кого бы ты убила, если б не было ни последствий, ни суда, ни угрызений совести? Кого?
Сценами из немого кино перед глазами проносятся последние десять дней. Ал и Линна с разинутыми ртами: истерический смех на шуточки Дейзи. Ее каблук, вдавливающий геккона в землю. Негодование в ее глазах во время первого разговора с Айзеком, презрительная насмешка на лице, когда мы поссорились. Покорно склоненная голова, когда Айзек отослал ее в главный корпус после истории с Фрэнком, злорадный блеск во взгляде, когда меня обозвали подлой вруньей, едва я сунулась в столовку… Это путешествие должно было стать захватывающим приключением, отпуском, о котором можно только мечтать, а я в жизни не чувствовала себя столь одинокой, покинутой или оскорбленной. Все мое разочарование, горечь, обида, вся боль последних дней жжет в моей груди – и я распахиваю глаза.
– Дейзи.
Кто-то втягивает воздух сквозь зубы. Но не Ал и не Линна. Кто-то другой, стоящий в дверях. Свидетель всех моих слов.
Глава 30
Я знаю, кто это; мне и голову поворачивать не надо. В комнате разом меняется атмосфера. Пусть и не от мороза, но воздух словно застывает. Я уже не слышу медленное, натужное дыхание Ал или свистящее посапывание Линны. Даже от Айзека – по-прежнему сидящего поверх меня с ладонью на моем подбородке – не доносится ни звука.
– Вот это радость. Не каждый день такое услышишь.
– Дейзи, я не хотела! Просто…