тся, что начальник будет недоволен? Тем более после прошлой аттестации.
– Мам, а нельзя… Ладно, проехали. Слушай, я сегодня ну никак не могу попасть на выступление Генри.
С того конца провода доносится чуть ли не всхлип, затем преувеличенно тяжкий вздох: «Ах, Эмма, Эмма…»
Вот он, ее коронный, наработанный номер: тот самый тон предельного, горестного разочарования, от которого я вечно чувствую себя куском ходячего дерьма.
– Мам, мне правда очень жаль. Чес-слово, я так хотела сходить, действительно собиралась, но…
– Генри будет очень расстроен. Очень. Ты же знаешь, как много труда и сил он вложил в свою антрепризу. А агенты? Ты забыла, что он пригласил разных импресарио? Понимаешь, до чего ему это важно: иметь дружески настроенную аудиторию?
– Мам, я знаю…
– Он со своей программой хочет выступать в Эдинбурге, ты помнишь? Мы так им гордимся!
– Да, но Джефф…
– А ты его попроси. Вежливо, с приятной улыбкой, хорошо? Я уверена, он все поймет, стоит лишь объяснить.
– А я уже объясняла. Он говорит, я должна остаться, потому что сегодня утром опоздала на работу.
– Господи боже! Значит, ты сама виновата, что не можешь прийти и поддержать Генри? Опять допоздна пила с подругами?
– Да. В смысле нет. Мы помогали Ал. Помнишь, я тебе рассказывала, как она расстроилась из-за Симоны? Так представляешь, вчера…
– И вот это прикажешь передать Генри? Мол, для нашей Эммы подруги значат больше, чем родная семья?
– Мама, так нечестно! Я ходила на все матчи Уильяма, а когда Изабелла открыла свою танцевальную студию, я тоже там была…
Сколько себя помню, меня с детства таскали с одного мероприятия на другое: то у одного родственничка какое-то «событие», то у другого… Я и сейчас начинаю утро с того, что иду на кухню проверить календарь: что сегодня у кого запланировано. Изабелла – моя старшая сестрица. Ей тридцать два, она занималась танцами, возмутительно красива и замужем. Имеет сына. Уильям – мой старший брат, ему двадцать восемь, и он профессиональный игрок в гольф. Живет, естественно, в Сент-Эндрюсе, так что я редко его вижу. А вот Генри у нас младшенький, ему двадцать четыре, и, если верить мамуле, это будущий Джимми Карр[1].
– Мам?..
Молчание. Которое растягивается на две, три, затем четыре секунды.
– Мам? Аллё? Ты меня слышишь?
Вновь раздается вздох.
– Думаю, тебе пора вернуться к работе. И так неприятностей не оберешься.
Я промокаю глаза запястьем.
– Передай Генри, что я желаю ему самой большой удачи, ладно?
– Передам. И мы еще поговорим о твоем поведении. А сейчас займись, пожалуйста, работой. Трудись усердно, чтобы мы тоже могли тобой гордиться.
Короткие гудки отбоя не дают мне вставить и словечко.
Глава 4
Наши дни
Я сижу в служебной комнатушке; в руке письмо, у ног – сумка-«почтальонка». Пошел седьмой час, как Шейла передала мне злосчастный конверт, а я уже со счета сбилась, сколько раз довелось его вертеть в руках. Вот написано мое имя – в смысле, поддельное, – «Джейн Хьюз», а под ним «Приют для домашних животных “Гринфилдс”», затем адрес: «Бьюд, Сев. Абердер, Уэльс, CF44 7EN». В правом верхнем углу – марка первого класса. Погашена, но штемпель настолько смазан, что невозможно разобрать ни название почтового отделения, ни дату. Собственно послание написано от руки, синей пастой, а не чернилами; почерк беглый. Буквы не слишком крупные, выведены уверенно, твердой рукой. Ни единой помарки, безупречная орфография, все знаки препинания на месте. Гм…
– Слушай, ты к этому письму как прилипла, – говорит Шейла и делает шаг в мою сторону, протягивая руку. – Можно взглянуть?
– Да ну, ерунда. – Тут же смяв письмо, я швыряю его в мусорную корзинку. Глухо ударившись о край, бумажный комок отскакивает внутрь. Есть.
Шейла в нерешительности замирает посреди комнаты. Вытянутая было рука вновь опускается, моя начальница хмыкает, но за письмом не лезет. Наоборот, набросив дождевик, берет со стула свой вечный баул и вешает себе на плечо.
– Ну, я пошла, – говорит она. – Ты завтра здесь?
– Угу, – киваю я.
– Не забудь перед уходом хорошенько проверить все двери. Замки там, сигнализацию… Еще не хватало, чтобы мистер «Навороченный Джип» со своими дружками собаку у нас выкрал.
– Да-да, все проверю, не волнуйся.
– Ладно, не буду. – Шейла улыбается, вскидывает ладонь в прощальном жесте, затем исчезает в коридоре.
Секунд через тридцать тренькает колокольчик, что над входом: всё, ушла. Я выуживаю письмо из корзины для бумаг, засовываю в задний карман джинсов, тянусь к своей «почтальонке» и достаю оттуда мобильник.
Две эсэмэски плюс один непринятый звонок.
17:55 – СМС, от Уилла:
«Напоминаю: вечером наш ужин. Х».
17:57 – входящий, от Уилла.
17:58 – СМС, от Уилла:
«Решил уточнить: ты не против окуньков? Я помню, ты говорила, есть рыба, которую ты терпеть не можешь, только из памяти вылетело: то ли окунь, то ли карась. Не сердись, если я перепутал. Если что, успею заскочить в супермаркет и все переделать!»
Тьфу ты, я и забыла, что нынче вечером еду к Уиллу…
Мобильник заходится трясучкой у меня в руке, в воздухе расплывается электронное звяканье.
«Уилл».
Возникает желание мазнуть пальцем справа налево, снимая входящий и притворяясь, что занята по горло, но ведь он только пуще разойдется, возьмется названивать…
– Аллё? – вжимаю я телефон в ухо.
– Джейн! – восторженно восклицает он, голос так и тает от вложенной в него теплоты.
– А, привет! Извини, я не перезвонила насчет ужина, у нас тут такая запарка… У одного кобеля взрывной понос развился, так что пока ему клетку отчистила, потом со стиральной машиной провозилась, в общем…
– М-м… Взрывной понос, говоришь? Эх, люблю я твой сочный слог!
И заливается смехом. Я бы тоже с удовольствием повеселилась, да только не могу сейчас.
– Ну так чего? На ужин-то придешь или как? – В его голос вкрадывается пусть и легчайшая, но явная нотка настороженности. Наши с ним отношения не оперились в очень многих смыслах. К примеру, мы до сих пор силимся подать себя в наилучшем виде, пробуем воду ногой, пытаемся распознать, чего каждый из нас собой представляет. – Потому как, знаешь ли, мы с Хлоей об заклад побились.
Хлоя – его дочь, ей девять. До официального развода с ее матерью дело еще не дошло, но они уже полтора года живут отдельно; к тому же, если верить Уиллу, все у них закончилось гораздо раньше.
– И на что вы побились?
– Она говорит, что ты до утра не доживешь.
– Да ладно… Ты взаправду такой плохой повар?
– Мы когда первый раз свозили ее на пикник с костром, она втянула носом воздух и заявила: «Пахнет, будто папа на кухне».
А вот сейчас я не могла не рассмеяться, и все напряжение как рукой сняло.
– Короче, буду через полчаса, – говорю я. – Вот только двери позапираю, а потом в душ надо заскочить.
– Вот еще, – негодует Уилл. – Едва я размечтался понюхать, что такое взрывной понос…
– Сам ты понос, ей-богу, с такими шуточками!
– И все же я тебе нравлюсь. Отсюда вопрос: что это нам говорит о твоем характере, а?
Первым делом запираю входную дверь, потом через черный ход выхожу на собачий двор. В ту же секунду меня оглушает остервенелый, захлебывающийся лай. Обхожу площадку, проверяя дверцы всех конур без исключения, а заодно убеждаюсь, в чистоте ли подстилки с игрушками, достаточно ли воды в мисках и прочее. Вообще-то, я еще в конце дежурства осмотрела все наше хозяйство, но ради очистки совести делаю это еще разок, прежде чем завершить день. Свернув за угол, иду под усиливающийся лай и лязганье, потому что Люка, Джаспер, Милли и Тайсон что есть сил кидаются грудью на сетку, давясь злостью. Один лишь Джек стоит неподвижно, молча следя за мной единственным зрячим глазом.
– Все с тобой обойдется, – мягко говорю я ему, специально отведя взгляд в сторону. – Все будет хорошо.
Его хвост немножко дергается вправо-влево. Он хочет меня в друзья, но не знает, можно ли мне верить. В отличие от Люка, Джаспера и Милли, Джек не попадет на веб-страничку для тех, кого отдадут в хорошие руки – даже по истечении семидневного карантина и курса наблюдений. Нет, как и в случае Тайсона, мы продолжим за ним приглядывать до тех пор, пока дело его владельца – о жестоком обращении с животным – не рассмотрит суд. Кто знает, когда это случится… Он вообще может зависнуть здесь на месяцы, хотя я тоже никуда уходить не собираюсь. Вернее, не собиралась, пока не объявилась эта чертова писулька…
Я проверяю вторую псарню, затем иду на тот конец площадки, где у нас устроена гостиница для котофеев на передержке. Пара постояльцев бьют лапками по стеклу, жалостливо мяукая, но все прочие меня в упор не замечают.
Быстро обхожу блок мелких животных, проверяя запоры дверей и окон. Здесь куда тише; бледный призрак – мое собственное отражение – преследует меня от одной оконной рамы к другой, пока я торопливо пересекаю коридор. Когда я вновь выхожу на воздух, уже совсем темно.
– Привет! Привет!
Я аж подскочила. Ну, зараза! Это же Фрэнки, наш попугай, торопится в мою сторону через всю вольеру. Он кладет голову набок, прилипнув ко мне блестящей бусинкой глаза.
– Привет! Привет!
Его бывший хозяин, отставной пехотный майор по имени Джефф, обучил попугая виртуозно материть ничего не подозревающих свидетелей Иеговы и коммивояжеров, стоило тем постучаться в квартиру. Но когда Джефф умер, никто из родственничков почему-то не захотел приютить Фрэнки, вот он здесь и оказался. Пташка, между прочим, серьезных денег стоит, так что вряд ли он у нас надолго задержится. Однако приходится принимать меры, когда к нам заглядывают чувствительные натуры. Гоним их мимо вольеры чуть ли не бегом.
– Пока-пока, Фрэнки, – бросаю я, направляясь на главный выход. – До завтра.