Молодой парнишка из студии, которому Пит разрешил присутствовать в качестве наблюдателя, признался, что ему всегда больше нравилось имя «Дженнифер». На вид ему было лет двадцать; синие джинсы, рубаха цвета хаки, черная ленточка галстука и жакет с оттопыренными карманами, напоминающий легкий бомбардировщик. Вероятно, он был юристом или выпускником Гарвардского университета, который считал излишеством хорошо одеваться, находясь на производстве.
Пит Ривкин улыбнулся. Иногда власть была развлечением.
– Как насчет Лайзы?
И обвел взглядом комнату: кто против?
Он был генеральным секретарем политбюро, Аттилой. Хорошо. Решение принято, языки могут отдохнуть. Теперь, как должна выглядеть Лайза?
Вытянув руку, Пит нажал переключатель переговорного устройства. Секретарше было поручено записывать всех звонивших.
– Что там у тебя? – отрывисто спросил он.
Еще одно проявление власти. По этикету, во время совещания в своем кабинете он мог принимать и делать звонки. Жест указывал, что ему стало скучно, что ему необходим личный контакт, поскольку в Голливуде разговор по телефону считался гораздо более личным, нежели беседа с глазу на глаз. Поскольку он понимал, что в этих разговорах не будет ничего по-настоящему важного, а правила, в конце концов, для того и созданы, чтобы их нарушать, то просьба, адресованная секретарше, «переключить телефон на себя» означала «дай мне отдохнуть от этих задниц». В противном случае боссы телекомпаний вроде Галвина, агенты крупного калибра, такие, как Мичел Овиц (Редфорд, Хоффман, Ньюман) и Сэм Кон (Вуди Аллен, Стрип, Минелли), или посредники на все руки, как Рэй Старк, соединились бы с ним немедленно.
– Передай Фреду, я свяжусь с ним позже, – рявкнул он в трубку и бросил ее на рычаг аппарата, в то время как присутствовавшие в комнате обменялись многозначительными взглядами. Все отлично знали, кто такой Фред. Если перед тем они считали, что он на коне, то теперь знали, что Фред потихоньку сдает позиции.
– Думаю, Лайза – замечательная идея, мистер Ривкин. Естественная и одновременно возвышенная. Южнокалифорнийская и одновременно с оттенком шика, – угодливо произнес кто-то.
Но Пит Ривкин вновь не слушал. Он думал о телефонных звонках и пытался понять, почему его антенны – это тонко настроенные приборы шестого чувства, позволявшие угадывать приближение беды, – начали раскачиваться, как мачты корабля в штормовом море.
Второй раз до него пыталась дозвониться Джули Беннет. Какого черта ей нужно?
– Ты нормально питаешься?
Негр покачал головой.
– Непохоже, чтобы я голодал, доктор.
– Головокружение? Слабость?
– Словно у меня нет больше сил. Кажется, ничего не в состоянии делать.
Он выглядел задумчивым. Изнуренным. Ему было около пятидесяти. Общая картина и рассказ пациента совпадали с результатами осмотра. Глухой отзвук на простукивание в основании левого легкого и снижение доступа воздуха в пораженную область. Человек быстро худел, кашлял с кровью и всю жизнь много курил. Сомнений практически не было. Рентген почти наверняка покажет опухоль.
Роберт Фоли ощутил знакомое чувство негодования. Зачем Господь создал рак? К чему боль, болезни, ужас и отчаяние? Что хорошего в наших страданиях? Неужели всемогущий владыка не мог для нашей же «пользы» уготовить нам иные, менее жестокие испытания? Что за нелепый каприз побудил его приступить к сотворению мира? Какой фатальный порыв ветра сказался на его делах, какая слабость заставляет его жаждать наших щедро расточаемых восхвалений и нашего обожания, и если в его характере имелись недостатки, то как тогда быть с его высоко превозносимым совершенством? Подобного рода сомнения и опасения с восхитительной легкостью устранялись простым актом веры. В конце концов, как может несовершенный разум человека постичь промысел Божий? Но куда обратиться, когда вера ушла?
– Джеймс, мне хочется, чтобы ты сделал рентген грудной клетки. И я дам тебе направление на анализ крови, чтобы точно установить, что с тобой происходит.
Он надеялся, что улыбка получилась ободряющей.
Старался не выказывать раздражения. Рак дыхательных путей. В тридцати процентах случаев смерть наступает ранее, чем через пять лет. Жена без мужа. Дети без отца. Жизнь медленно уходит из тела, затем смерть.
– Что-нибудь не так, доктор?
– Не думаю, но нужно проверить. Чтобы убедиться.
В Беверли-Хиллз ему пришлось бы сказать правду, хотя подобное открытие вряд ли в интересах пациента. Там ему пришлось бы иметь дело с адвокатами, расследующими дела о небрежном лечении. Здесь, в бесплатной клинике, он мог избавить этого человека от ненужного волнения и облегчить его существование поддержкой, а позднее, когда появится боль, уколами героина и надеждой. Этот человек никогда не подаст на него в суд, потому что елейные адвокаты никогда не приблизятся к двери его конуры, которую он называет домом. Поэтому Джеймс умрет с достоинством, с душевным спокойствием и успокаивающей сознание надеждой на выздоровление, которое никогда не наступит. Никто не желает услышать, что он умрет, а те, кто наиболее яростно протестовал, утверждая, что хотят это знать, оказывались менее других способными выдержать это известие.
– Как поживают ребята, Джеймс… а Мэри? Никогда не забуду булочек, что она напекла, когда маленький Джо болел менингитом.
– Отлично, доктор Фоли. Отлично. Надеюсь, что эта штука в груди не помешает мне работать. На следующей неделе у Мэри день рождения.
– Ты работаешь на городской муниципалитет, верно? Если возьмешь бюллетень на несколько дней, его оплатят. Я могу это устроить, нет проблем.
Джеймс улыбнулся:
– Чтобы заработать на подарки, я дополнительно работаю по вечерам.
– Хорошо, не волнуйся, Джеймс. Скорее всего у тебя просто небольшая инфекция. Во всяком случае, одно хорошо – тебе незачем беспокоиться об оплате. Все будет бесплатно. Конечно, если тебе не захочется обратиться куда-нибудь к «настоящим» докторам, к примеру, на Гору Синай.
Оба рассмеялись.
– Они не станут возиться со мной. Сразу вызовут полицию, попытайся я попасть в такое место.
Роберт Фоли горько усмехнулся. Да, почти правда.
Он быстро выписал рецепты. Анализ крови. Гемоглобин для выявления анемии, характерной для хронического заболевания. Количество белых кровяных телец и свертываемость крови повышаются при развитой стадии болезни. Фронтальный и боковой рентгеновские снимки. Это самое важное. Сейчас не имело смысла проводить другие анализы, вот еще одно преимущество работы, когда не опасаешься вмешательства адвокатов. О Господи, что бы он только не отдал за САТ-сканер. Он протянул направления через стол и поднялся со стула.
– Хорошо, Джеймс, отдай эти направления сестре. Она сделает анализ крови и назначит время для рентгена. Теперь не волнуйся, обещаешь?
– Раз вы говорите, не надо – не буду, доктор. И спасибо.
Роберт Фоли опустился на стул и уставился невидящим взглядом в закрывшуюся дверь. Умирающий человек, поддерживаемый ложной надеждой.
Жизнь – это ад, но в то же время жизнь – это рай, а прежде всего жизнь – парадокс. Но превыше всего была Джейн.
Он не знал, что делать. Он любил ее, но времени для любви не было. Прежде его такое положение вещей устраивало. Лишь однажды – но это было самое страстное увлечение, какое выпадает на долю человека, – пламя страсти поглотило его полностью. Страсть сжигала и бушевала в годы отрочества, поглотила его юность, опалила огнем годы ранней зрелости. Он полностью отдался этой сумасшедшей любви, и даже сейчас она не совсем умерла в нем. Но уже близилась к концу, потому что он увидел, что его предали. Медленно, болезненно, едва-едва неукротимая страсть начала остывать, слабый голос рассудка допускал возможность сомнения, и по мере роста сомнений росло сознание того, что любовь его была невостребованной. Объект его обожания лгал ему, нашептывая нежные слова, разжигавшие огонь страсти к единению, но в то же время допуская ужаснейшие вещи, которые в итоге делали посмешище из доверия, преданности, обязанности и веры.
Пробуждение было горьким и печальным, но он взял себя в руки и принял новые обязательства служения делу, которое никогда не подведет его. Он пытался полностью забыть свою прошлую жизнь, поступил в медицинскую школу и погрузился в служение человечеству. Он преуспел на своем поприще и отдал себя бедным, нуждающимся и больным в отчаянной надежде покончить со своим прошлым. В какой-то степени это удалось, но, стараясь изо всех сил, он не мог забыть объект своей любви, которому принадлежал, который доставлял ему наслаждение, чье постоянное присутствие нависало над ним теперь, в этот момент и в каждую минуту его существования.
Способна ли Джейн противостоять такой силе? Способен ли он? Способны ли они вместе?
В ее объятиях он думал, что да. Он целовал ее, и его рассудок отключался, душа буквально взрывалась ощущением радости, но даже тогда он поворачивал назад от заветного берега. Теперь и каждую минуту после того он сожалел об этом.
Его предсказание сбылось с болезненной точностью. Волшебная палочка Ривкина превратила его Золушку в недосягаемую принцессу, и отныне он не был единственным мужчиной, которой желал ее. Согласно последней переписи населения в Америке проживало до ста двадцати пяти миллионов мужчин, и подавляющее большинство разделяло его желание. Он улыбнулся при этой мысли. Она ускользнула от него, подобно драгоценности из руки нищего, и устремилась в мир безумного материализма, в котором он едва мог дышать. Они продолжали встречаться, но встречи носили торопливый характер. Несколько минут вдвоем, вырванных из расписания, настолько уплотненного, что казалось, оно грозило взорваться, осыпав удивленный мир деловыми встречами и фотопробами, косметическими сеансами и появлениями на публике, различными приемами и деловыми совещаниями.
По воскресеньям она была свободной, но по воскресеньям, как сегодня, был занят он, принимая людей, которые не могли позволить себе в рабочее время нанести визит к врачу. Поэтому сейчас, в эту самую минуту, она, наверное, возлежит одна на вершине мира, обожающего ее, и, возможно, прост