Я разлюбить тебя поклянуся,
Найду другого, тотчас полюблю
Навстречу шла по бульвару обнявшаяся парочка: девушка в голубой вязаной шапочке с помпоном на макушке и плотный парень с пестрой кепкой на голове.
Юрка гаркнул на девушку:
- Тебя мать на бульвар баловаться отпустила, а ты делом занимаешься?!
И сверкнул своею улыбкою, от которой, что он ни говорил, становилось весело.
Когда они повернули назад, девица в голубой шапочке шла навстречу одна,шла медленно и поглядывала на Юрку. Юрка подскочил и заговорил
Долго все сидели на бульварной скамеечке, тесно притиснув девиц. Три девицы между четырех парней. Было темно, и со стороны плохо видно было, что делали с ними парни. Слышался придушенный смех, негодующий девичий шепот, взвизгивания.
Мимо скамейки прошел плотный парень в пестрой кепке. Медленно оглядел всех.
Было уже поздно. Встали. Прощались. Буераков нежно говорил одной из девиц:
- Так в то воскресенье, значит, придете на бульвар? Приходите, буду ждать. Прощайте. Желаю вам всего самого специального!
Опять прошел по дорожке парень в пестрой кепке, с ним еще несколько парней.
Девушка в голубой шапочке обеспокоенно сказала Юрке:
- Вы глядите, как бы наши парни вас не подстерегли на дороге. Страх не любят, когда ваши заводские гуляют с нами. Хулиганы отчаянные.
Юрка беззаботно ответил:
- А мы боимся! Мы сами хулиганы.
Простились с девицами, пошли Камер-Коллежским Валом к себе в Богородское. Клавочка жила в переулке у Камер-Коллежского Вала, Спирька провожал ее до дому. Он отстал от товарищей и шел, прижимая к себе девицу за талию. Лицо у него было жадное и страшное.
Трое остальных шли по шоссе Камер-Коллежского Вала и пели "По морям". Ветер гнал по сухой земле опавшие листья тополей, ущербный месяц глядел из черных туч с серебряными краями. Вдруг в мозгах у Юрки зазвенело, голова мотнулась в сторону, кепка слетела. Юрка в гневе обернулся. Плотный парень в пестрой кепке второй раз замахивался на него. Юрка отразил удар, но сбоку получил по шее. Черкизовцев было человек семь-восемь. Они окружили заводских ребят. Начался бой.
Но силы были очень уж неравные. Юрка закричал во весь голос:
- Спирька!! На помощь!
От Хромовой улицы донесся голос Спирьки:
- Есть!
Юрка через силу отбивался от двух наседавших на него, когда легким бегом физкультурника из темноты подбежал Спирька и врезался в гущу. Дал в ухо одному, сильным ударом головы в подбородок свалил другого. Четверо было на восьмерых. Спирька крутился и упоенно бил черкизовцев по зубам. Один из них, с залитым кровью лицом, вдруг выхватил из-за брюк финский нож, замахнулся на Спирьку. Спирька бросился под занесенный нож и страшным размахом ударил парня коленкой между ног. Тот завыл и, роняя нож, схватился за низ живота. Спирька быстро поднял финку.
- А-а, собаки! Вы вот как!
И кинулся на них с ножом. Черкизовцы побежали вниз по Богородскому Валу. Заводские гнались следом и били их по шеям.
Воротились к себе в Богородское. Очень захотелось выпить. Но было поздно, и всё давно уже было закрыто.
- Ну что ж! К Богобоязненному!
С шоссе свернули в переулок. Четырехоконный домик с палисадником. Ворота были заперты. Перелезли через ворота. Долго стучались в дверь и окна. Слышали, как в темноте дома кто-то ходил, что-то передвигал. Наконец вышел старик в валенках, с иконописным ликом, очень испуганным. Разозлился, долго ругал парней за испуг. За двойную против дневной цену отпустил две поллитровки горькой и строго наказал ночью вперед не приходить.
Уселись на улице на первую подвернувшуюся скамейку у ворот. Распили бутылочки. Сильно опьянели. Слюшкин и Буераков пошли домой. А Спирька и Юрка, обнявшись, долго еще бродили по лесу за аптекой. Шли шатаясь, держали в зубах папиросы и сыпали огонь на пальто. Спирька говорил:
- Юра! Знаешь ли ты инстинкт моей души? Меня никто не понимает, на всем свете. Можно ли меня понять? Невозможно!
- Спиря! Я п-о-н-и-м-а-ю.
- Юрка, друг! Нам с тобой на гражданских фронтах нужно бы сражаться, вот там мы с тобой показали бы, что за штука такая ленинский комсомол. Тогда винтовкой комсомол работал, а не языком трепал. Вот скажи мне сейчас Ленин али там какой другой наш вождь: "Товарищ Спиридон Кочерыгин! Видишь - сто белогвардейцев с пулеметами? Пойдешь на них один?" Пошел бы! И всю бы эту нечисть расколошматил. И получил бы боевой орден Красного Знамени. Мы с тобой, Юра, категорические герои!
Юрка в ответ вздохнул.
- Да, поздно мы родились на свет. Нужно нам было с тобою понатужиться, родиться лет на десять раньше. Были бы мы тогда с тобою в буденновской кавалерии.
- Правильно! Я тебе, друг, по совести скажу: инстинкт моей души говорит мне, что был бы из меня герой вроде Семена Буденного.
* * *
Лелька очень мучилась позорностью своего поступка. И все-таки из души перла весенне-свежая радость. Как хорошо! Как хорошо! Бюллетень выдали на три дня. Да потом еще воскресенье. Четыре дня не дышать бензином! Не носить везде с собою этого мерзостно-сладкого запаха, не чувствовать раскалывающей голову боли, не задумываться о смерти. Как хорошо!
Но позорное дезертирство с трудового фронта нельзя было оставить без наказания. Лелька сама себя оштрафовала в десятикратном размере суммы, которую должна была получить из страхкассы за прогульные дни: предстояло получить около семи с полтиной,- значит,- семьдесят пять рублей штрафу. Отдать их в комсомольскую ячейку на культурные нужды.
Отдать решила как можно скорее. Поэтому сократила себя во всем. Утром пила чай вприкуску, без молока, с черным хлебом. Обедала одним борщом. Было голодно, но на душе - легко.
* * *
Лелька пошла утром в бюро комсомольской ячейки. Уже вторую неделю она никак не могла добиться себе какой-нибудь нагрузки. Секретарь посылал к орграспреду, орграспред - к секретарю.
Пришла. В ячейке было еще пусто. Секретарь общезаводской ячейки Дорофеев, большой и рыхлый парень, сердито спорил с секретарем ячейки вальцовочного цеха Гришей Камышовым. Этот был худой, с узким лицом и ясными, чуть насмешливыми глазами. Говорил он четко и властно. И говорил вот что:
- Работа в нашей ячейке - ни к черту не годная. Ты только речи говоришь да резолюции проводишь, а все у нас идет самотеком. Ребята такие, что мы только компрометируем ленинский комсомол. Членских взносов не платят по два, по три года, девчата только о шелковых чулках думают, губы себе мажут, ребята хулиганят. Кто самые первые хулиганы на все Богородское? Спирька Кочерыгин да Юрка Васин,- наши ребята. Надо таких всех пожестче брать в оборот. Не поддадутся - вон гнать.
- Бро-ось! Что мы будем рабочих парней исключать? Нужно воспитывать.
- Так будем воспитывать, в чем дело? А ты ни о чем не думаешь, ничего не делаешь. Ни к черту ты не годный секретарь!
- Тебя на мое место посадить, все бы пошло чудесно! - Дорофеев сердито стал закуривать папироску. Взглянул на Лельку. Стараясь скрыть волнение, спросил: - Ты ко мне?
- К тебе. Все с тем же. Когда мне нагрузку дашь?
- Да ведь вот... Ты орграспреду говорила, Соколовой?
- Говорила. Ты к ней посылаешь, она - к тебе. Камышов торжествующе сказал:
- Вот видишь! Что? Дивчина работать хочет, а у нас все так хорошо, что и припустить ее не к чему! - Он ласково взглянул на Лельку.- Ты не из вуза к нам в работницы поступила? Не про тебя мне Баська Броннер говорила?
- Видно, про меня.
- Ну, в чем же дело? Дивчина с образованием, нам такие нужны. Погоди-ка, Дорофеев. Кружок текущей политики - Царап-кин у нас вел? Соколова мне говорила, что ему какая-то другая нагрузка выходит.
- Да, да,- вяло вспомнил Дорофеев.- Ведь верно. Кружок текущей политики сможешь вести? - спросил он Лельку.
В душе Лелька испугалась: ну как не сможет? Но храбро ответила:
- Смогу.
- Так вот, как же нам это сделать? - Дорофеев потер переносицу.- Наверно, не сегодня, так завтра Царапкин сюда зайдет, в ячейку. А то лучше пойди сама, отыщи его в цехе. Он в верхней лакировке работает.
Камышов опять вмешался.
- Погоди, все проще можно сделать. Сегодня Царапкин как раз делает доклад в галошной ячейке. О текущем моменте. Там с ним и столкуешься. Собираются в клубе пионеров.
Лелька пожалела, что ответственный секретарь - Дорофеев, а не Камышов. С этим можно бы дело делать.
Дорофеев и Камышов ушли. Лелька сидела на окне и болтала ногами. Шурка Щуров, технический секретарь ячейки, высунув из левого угла губ кончик языка, переписывал протоколы. Лелька переговаривалась с ним.
Вбежала Зина Хуторецкая, галошница,- худая и некрасивая, с болезненно-коричневым лицом. Шурка протянул:
- А-а, Зина-на-резине! Она спросила:
- Стаканчика нельзя раздобыться у вас, воды выпить?
Положила на стол потертое портмоне, носовой платок и пропуск на завод в красной обложке. Шурка, не отрываясь от писания, проговорил:
Стаканчики граненые упали со стола.
Зина подхватила, смеясь:
Упали и разбилися..
Стала наливать из графина воду. Шурка взял ее портмоне и спокойно положил себе в карман.
- Это еще что! Отдай!
- Не отдам.
Зина стала отнимать. Поднялась возня. Отняла. Шурка крутил ей руки. Она говорила радостно-негодующим голосом:
- Катись от меня, слышь!
- Отдай мой кошелек!.. Зинка! Не сопротивляться!
- Это мой! Что ты врешь!
Выкатились в коридор, там слышны стали визги и блаженный смех Зины. Шурка воротился задыхающийся, сел опять за переписку. Вошла назад Зина, открытые до локтя руки были выше запястий натертые, красные. Шурка пошел к желтому шкафу взять бумаги. Зина поспешно села на его стул. Он подошел сзади, взял за талию и ссадил. Зина воскликнула:
- Так и знала, что сгонит!
Шурка раскрыл пропуск, взглянул на ее фотографию, покачал головою.
- Ну и рожа!