– Большое спасибо, – благодарю я.
Дверь кладовки открывается, оттуда выходит господин Майзельс. Как пить дать, он всё слышал. Мясник протягивает мне бумажный пакет, перевязанный шпагатом.
– Не надо, зачем вы! – Я таращусь на свёрток. – Тяте не понравится, что мы побираемся.
– Наришкейт, бери, бери. Я ж не милостыню тебе подаю. Вижу, у тебя в корзинке мёд?
– Мёд, – достаю горшочек, отдаю. – Спасибо! Спасибо вам огромное.
Пожимаю руку госпоже Майзельс. Она со смехом обнимает меня.
– Не за что, мейделе. Хорошо, когда в доме появляется мейделе, правда, Довид?
– Ну, мама!
– Ой-ой! Ладно, детка, иди. Надеюсь, скоро увидимся?
Молча киваю, не решаясь открыть рот. Довид провожает меня к выходу.
– Мне надо срочно найти сестру, – объясняю ему, открывая дверь.
– Сходить с тобой? – предлагает он.
– Нет-нет, вовсе незачем.
Не уверена, что хочу появиться в городе с парнем. Пойдут разговоры, сплетни.
– Моя мама отвесит мне оплеуху, если я тебя не провожу хотя бы на далед амос[26], – шепчет Довид. – Ну, знаешь, как Авраам провожал гостей из своего шатра[27].
Невольно улыбаюсь. Он цитирует Тору точь-в-точь как мой отец.
– Ну, разве что…
Довид предлагает понести корзину. Ставлю её на землю, чтобы он случайно меня не коснулся.
– Пошли?
Покидаем лавку и направляемся к базарным рядам. Разделяющее нас с Довидом расстояние я воспринимаю как некий мост, который мне хотелось бы пересечь. Никогда прежде не испытывала ничего подобного.
– Кахал уже отрядил шомрим[28] патрулировать по ночам город, – говорит Довид. – В обычное время они делают это только по субботам. Я хочу поговорить с отцом, чтобы они заглядывали и к вам, пока медведи не уберутся из леса. Дружину организовал Пиня со Шмуликом-Ножом и кое-кем ещё. Мы собираемся у Дониэля Хеймовитца. Я… сегодня я, наверное, дежурю в первую смену.
Кошусь краем глаза и вижу, что Довид покраснел. «Он тебе не пара», – напоминаю себе.
– Это совершенно лишнее, – отвечаю ему, хотя сердце забилось в ожидании новой встречи.
– Ничего подобного, Либа. Медведи опасны.
– Думаю, это вообще не медведи. В смысле… я имела в виду… Короче, сколько мы там живём, никаких медведей не видели, – неуклюже заканчиваю я, не зная, как ещё объяснить.
Никаких медведей, кроме нас с тятей, что ли?
– Я пойду, Довид. Ты уже достаточно меня проводил.
Протягиваю руку, чтобы забрать корзину, но Довид и не думает ставить её на землю. Сердце трепещет при мысли о прикосновении, однако я берусь за ручку аккуратно, стараясь случайно не дотронуться до его пальцев. Неужели этот день станет ещё более странным?
– Спасибо за всё.
– Не за что, Либа. Надеюсь, скоро увидимся. Может быть, даже нынче вечером. Я загляну к вам, да?
– М-м… Ну, хорошо, загляни, – отвечаю я, поскольку не знаю, что ему сказать. – Пока!
Отворачиваюсь и чуть ли не бегом направляюсь к площади, лишь бы разум не взял верх, заставив одуматься и всё переиграть.
24Лайя
Либу не встречаю
я в условном месте.
Что же делать? Только
ждать, и ждать, и ждать…
Абрикос в кармане —
уголёк янтарный.
Жжётся, искушает:
«Сьешь меня скорее,
утоли свой голод,
погаси меня».
Почему ж не съесть мне?
Абрикос, и только.
Разве абрикосы
есть запрещено?
Вот и Либа подбегает.
Раскраснелась, запыхалась.
«Извини, я опоздала». —
«Что там за пакет в корзине?»
Либа мнётся. «Брось, сестрица,
понимаю, наши вкусы
изменились». – «Это мясо.
Мёд сменяла я на мясо».
«Вот и молодец. А знаешь, —
продолжаю торопливо, —
я немного поболтала
с теми продавцами фруктов.
Либа, как они красивы!
А – добры!
Не представляю,
из каких же мест чудесных
к нам сюда они явились.
Да и фрукты… Угостили…»
«Ты, надеюсь, отказалась?» —
«Нет, взяла, а что такого?» —
«Лайя!» – «Ладно, ну, а мясо?
Мясо можно?» – «Тут иное!
Мясо взято у евреев!» —
«А вот тато наш не верит
их кашруту. Ты забыла?
Впрочем, дело тут не в мясе…»
Абрикос – осколок солнца, —
на моей лежит ладони.
Абрикос как абрикос.
Он не трейф[29], я точно знаю.
Пробую его на вкус.
«Лайя, разве ты не видишь,
что их так интересует?» —
«Ну, а Довида заботит,
чтобы ты не голодала,
да, сестрица?»
Слышу голос
Фёдора, как наяву:
«По душе мне мёд не этот».
Улыбаюсь. Да, мне тоже.
Как бы только разузнать,
кто он и откуда прибыл,
и отправится куда?
Вдруг что скажет о медведях?
Холодом из лесу тянет,
голос Фёдора певучий,
он один меня согреет.
25Либа
До самого вечера Лайя не спускает взгляда с окон и двери. Не собирается ли она на ночь глядя выходить из дому? Глазеры и Женя пропали, в лесу якобы объявились медведи, по базару бродят странные люди. Не думаю, что они – лебеди, о которых толковала матушка, но и не евреи, следовательно, ничего хорошего от них ждать не приходится. Покидать дом опасно. Если Лайя уйдёт, придётся бежать за ней. Я обещала маме, что позабочусь о сестре, и выполню своё обещание, чего бы мне это ни стоило. Куда бы ни пошла Лайя, я пойду с ней.
Она укладывается спать, а я прокрадываюсь вниз и украдкой достаю кусочки сырого мяса из свёртка, положенного на ледник…
Живот перестаёт ныть.
Устраиваюсь на родительской кровати и жду Довида, вспоминая тёплые карие глаза и собственное желание прикоснуться к его пальцам. В голове одна другую сменяют картины будущего, о котором я прежде и не мечтала.
26Лайя
Притворяюсь, что сплю. Жду.
Жду, когда Либа сама
погрузится в сон.
Ночью я собираюсь…
Я… просто отправлюсь в лес,
лес меня защитит.
Он – мой старый друг,
знаю там каждую тропку
и каждый куст.
Лес – полон добра.
Жду,
держа абрикос в руке.
Укус – и по подбородку
потёк сладчайший сок.
Я
впиваюсь в мякоть зубами,
ах, мои губы красны,
мои губы сладки как мёд.
Вдруг снаружи доносится шум.
Открываю окошко и
выбираюсь на крышу. Вихрь —
едва не падаю вниз! —
вихрь снежных перьев несётся
с неба ко мне. Лебедь?
Тот самый или другой?
Сердце колотится гулко, боюсь
пошевельнуться. Стою и смотрю
в чёрные очи, глядящие мне
в глаза.
Медленно – только бы не спугнуть! —
руку тяну к мягким пёрышкам на голове.
Лебедь сидит неподвижно, меня ж бьёт дрожь,
попеременно бросая в озноб и жар.
Пальцы касаются белого пуха.
А он
гордо шею дугой выгибает.
Потом,
крылья расправив,
взмывает
ввысь.
Улетел! А как же я?
Крепко жмурюсь и легко,
с крыши прыгаю. Лечу…
Я лечу!
Заныли плечи.
Руки словно шире стали.
Неужели это крылья?
Низкий гул со всех сторон.
Ощущаю, что ожили
вкруг меня стволы деревьев,
в них живица потекла.
Я – родня им, я – часть леса,
с ветки листик облетевший.
Приземляюсь тяжело.
Чуть не по колено вязну
в рыхлом снеге.
Удержавшись на ногах.
радуюсь своей победе,
горделиво улыбаюсь.
Пусть пока не удаётся
на крыло мне встать, не важно.
Сделан первый шаг к свободе.
Отправляюсь на поляну,
где назначил встречу Фёдор.
Волоски на шее дыбом.
Кто следит за мною? Может,
белый лебедь тот чудесный?
Останавливаюсь, жду
хруста ветки,
шума крыльев,
блеска меха
под луной…
Вдруг хватают чьи-то пальцы
меня за руку. Рванулась
прочь в невыразимом страхе.
«Отпусти!» Не отпускают.
Я кричу, но сильный кто-то
обнимает меня крепко,
зажимает рот ладонью.
«Тихо, тихо, это я», —
шепчет Фёдор. Сердце бьётся.
«Как меня ты напугал!» —
говорю ему сердито.
«Извини, не собирался.
Просто шёл тебе навстречу
по тропинке… Наудачу,
и гляди-ка – повстречал». —
«Что ж, одно, по крайней мере,
хорошо: тебе не нужно
уж до хаты нашей топать.
Я сама к тебе пришла,
повидаться захотелось». —
«Умница», – мурлычет он,
да так нежно и уютно,
что тепло мне сразу стало
и покойно.
Он цепляет
прядь волос моих на палец.
нюхает, словно цветочек.
Как тогда, на рынке. «Пахнет
ландышами. Между прочим,
их в Японии полно».
Всматриваюсь удивлённо
я в зелёные глаза.
Спрашиваю оробело:
«Ты в Японии бывал?» —