– Кто?
– Твой отец.
Он отнимает руку. Плюнув в него, говорю:
– Мне стоило бы закричать. Кахал близко. Вас скоро найдут. Что вы сделали с моей сестрой? И с Женей?
– С твоей сестрой? Ничего мы с ней не делали. – Рувим фыркает. – Правда, недавно я видел одну светловолосую девчонку, шатающуюся по лесу с гоем. Если она твоя сестра, посоветуй ей быть осмотрительнее в знакомствах.
Врёт или не врёт?
– Кто вы и что вам нужно?
– Мы уже сказали. Повидаться с твоим отцом, – отвечает Альтер.
– Он в беде?
– В беде? Надеюсь, нет, – ворчит старик. – Мы хотим просто поговорить с ним. Мы из Купели.
– Из Купели? – Земля уходит у меня из-под ног.
– Да, – кивает Рувим. – Там родился твой отец.
– Знаю… – Мой голос дрожит. – Тятя ведь сам туда отправился… – неуверенно добавляю я.
А если – не туда? А если мне лучше вообще не признаваться, что мы с сестрой в хате одни, без родителей?
– Любопытно, – тянет Альтер.
– Ты почему одна по лесу бегаешь? Это опасно, – замечает Рувим.
– Вы что, следите за мной? – вопросом на вопрос отвечаю я.
– Повторяю: мы ищем Бермана, – ворчит Альтер.
– Его здесь нет, – пожимаю плечами. – И хватит меня преследовать.
– Ты мне так и не ответила, куда шла, – напоминает Рувим.
– Эс из нит дайн гешефт. Не ваше дело, – огрызаюсь я и отвожу глаза, делая вид, что смутилась. – В город собралась, к… к своему другу.
Надо их сбить со следа.
– К другу? – переспрашивает Рувим.
– Да. Между прочим, он должен прийти сюда с минуты на минуту.
Ох, как мне не нравится его взгляд! Неужели с тятей что-то случилось?
– Мне пора, – добавляю.
– Дер бестер лигн из дер эмес[45], – Альтер подталкивает Рувима в бок локтем. – По-моему, она не врёт. Сомневаюсь, чтобы её отец одобрил походы по дружкам, да ещё из местных.
– А как же твоя сестра? – подозрительно щурится Рувим.
– Вы и за ней, что ли, следите? – парирую я. – Судя по всему, мне надо идти прямо к главе кахала и всё ему рассказать.
– Что нам ваш кахал, дитя? – усмехается Альтер.
– Вот и славно. В общем, это всё. Тятя уехал, мы здесь одни. – Поправляю платок.
Где-то в груди у меня зарождается рык. Кожу покалывает, точно от пробивающихся шерстинок. Мне не нравятся эти люди. Я обязательно должна поговорить с кахалом. Иду от них прочь, стараясь дышать глубоко и размеренно. Покалывание прекращается. Приходится несколько раз сглатывать, чтобы унять медведицу. Застёгиваю жакетку на все пуговицы. Только не бежать, с трудом уговариваю себя. Нельзя, чтобы чужаки что-то заподозрили.
50Лайя
Откидываюсь навзничь, облизывая
пальцы, все в липком соке. Фёдор
виноградину кладёт мне в рот.
Глотаю. «Ещё?» – «Нет,
больше не могу, иначе лопну».
Он кривит губы, в зрачках —
лукавство. Ложится рядом, и мы
целуемся. Он смотрит мне в глаза,
вытаскивает из волос застрявший
листик, совсем как золотой.
Над нами полог густой дерев,
вся их листва точно из золота.
Из золота и серебра.
«Лайя, будь моей женой», —
он просит. Я вскидываюсь.
«Что ты сказал?» – «Ты
слышала прекрасно. Да,
будь моей женой, моей навеки». —
«Но мы же, – морщусь, —
едва с тобой знакомы». —
«Я дом построю рядом с вашей
хатой. Ну, может быть, чуть-чуть
подальше, где-нибудь в лесу дремучем».
Взгляд глаз зелёных светел и кристально
чист. Как хочется
поверить его словам. Однако
я и сама не знаю,
чего мне нужно.
«Ты, птаха, много значишь для меня». —
«Ты так уверен?» Он сжимает мои пальцы.
«Люблю тебя, тебя одну. Ты чудо, Лайя,
ты, словно лебедь белая,
красива и свирепа».
Как лебедь? Но откуда он узнал?
На ум приходят Либа, матушка и даже
святая Анна-Лебедица… Я моргаю.
Листва над головой неотвратимо
буреет…
«Ты ведь нездешняя, – мурлычет
Фёдор, лаская мою шею. – Ты
принадлежишь к иным местам
и существам».
«Он прав», – мелькает мысль.
Я встряхиваю головой. И всё-таки
на что он намекает? Вернее – на кого?
«Взгляни же на меня», – он прижимает
руку к сердцу. Смотрю. Вокруг
всё делается вновь зелёным
и золотым.
«Клянусь. Клянусь своею кровью!»
С этими словами он вдруг прикусывает
палец. Его клыки как будто заострились?
Да, так и есть. Из пальца хлещет кровь.
Я вздрагиваю. Впрочем, разве кровь —
не знак его любви? «Дай руку, Лайя».
Протягиваю. «Что?
Уже ты вся в царапинах, бедняжка!
Как же так?» – «Я просто заигралась.
Захотелось венок сплести мне
из чертополоха. Ты ведь научишь и меня
лесному волшебству?» – «Конечно.
И этому, и многому другому». Фёдор
целует палец мой, слегка кусает
и прижимает к пальцу своему,
смешав две наших крови. Меня
бросает в жар. Я падаю в его объятья,
и всё вокруг окутывает тьма,
тьма, тьма.
51Либа
Подбегаю к дому Хаймовитца, где сейчас, по словам Довида, собирается кахал. Никого. Что же, вполне ожидаемо, хотя я и надеялась кого-нибудь здесь застать. Бросаюсь к дому ребе Боровица. Дверь открывает ребецин[46] Файга. Самого ребе дома нет.
– Все пошли на медведя, – объясняет она, заламывая руки.
Прихожу в себя уже у дома Майзельсов. Знаю, что ни Довида, ни его отца там нет, но, может быть, госпожа Майзельс посоветует, с кем поговорить. Стучу. Изнутри слышится «Иду, иду!», и на пороге появляется мать Довида.
– Либа, ты? Вос из мит дир? Что стряслось? Арейн, мейделе, заходи скорее.
– Извините, госпожа Майзельс, просто я не знаю, к кому обратиться…
– Садись к печке, деточка, погрейся.
Прохожу в комнату. Весь дом пропах мясом. В животе тут же начинает бурчать, а зубы заостряются. Застываю, точно вкопанная. Нет у меня к себе доверия.
– Наверное, мне лучше идти… Простите, что побеспокоила.
– Наришкейт. Рассказывай, что случилось.
– Моя сестра застала в доме медведя, – выпаливаю я.
– Ой-вей из мир! Горе-то какое! – восклицает госпожа Майзельс.
– Нет-нет, с Лайей всё в порядке, она забралась на дерево и подождала, пока медведь не ушёл. Я застала её трясущейся, точно в горячке. Отправилась на реку за водой, а когда вернулась, дом был пуст. Попыталась отыскать следы и… – Голос у меня срывается. – Наткнулась на чужих мужчин в лесу. Не знаю, кто они. Говорят, будто ищут тятю. Они страшные. Что, если это они свели Лайю? Сказали, что якобы видели её в лесу. Могли и соврать. Вдруг это они убили Женю? Вот я и решила поговорить с кем-нибудь из кахала. Уже сбегала и к Дониэлю Хаймовитцу, и к ребе Боровитцу. Никого не застала.
– Хашем ишмор![47] А как они выглядели, те мужчины-то?
– Похожи на хасидов, вроде моего тяти. Но дело в том, что Лайя в бреду упомянула о Жене. Я её не поняла. Может, я ошибаюсь и Лайя сбежала с одним из этих Ховлинов, однако она была слишком слаба, чтобы идти самостоятельно. Кахал охотится на медведя. Боюсь, как бы сестру не пристрелили по ошибке.
– Не тараторь, детка, а то я тебя почти не понимаю. Сядь-ка и покушай немного. Да, эссен. Меня вот вкусненькое сразу в чувство приводит. Назад тебе возвращаться смысла нет. Здесь ты в безопасности. Мужчины скоро вернутся. Ничего, небось и с этими твоими чужаками разберутся. Нит гедайгет, мейделе, не унывай, не перепутают они девочку с медведем. Глядишь, и сестрицу твою найдут, положись на них. А теперь ша, успокойся. Больше ты ничего сделать не можешь.
– Нет, я должна! – вскакиваю. – Лайя моя сестра! Я несу за неё ответственность. Я уже подвела родителей, и она… она начала встречаться с гоем. Всё пошло наперекосяк, а ближе Лайи у меня никого нет.
– Либа, – госпожа Майзельс твёрдо берёт меня за руку. – Я запрещаю. Гот ин химмель![48] Сколько тебе лет?
– Почти восемнадцать.
– То бишь семнадцать. И ты живёшь одна в лесу с сестрой? Ей шестнадцать, если память мне не изменяет?
– Почти.
– Уж и не знаю, о чём только думали ваши родители, оставляя таких девчонок. Ребе там у них или не ребе, но вот что я тебе скажу, деточка: семнадцатилетней пигалице такое бремя не по плечу. Не следовало им оставлять вас одних в лесу, да ещё в такие смутные времена.
– Они же не знали, как всё повернётся, – бормочу я.
– Твои родители держатся стороной, возможно, на это у них есть свои резоны. Да и город встретил их не слишком ласково, особенно твою мать. Однако мы своих в беде не бросаем. Это шанде, Либа, настоящий позор. А если бы – хас ве-шалом! – с тобой что-нибудь случилось? Если бы те чужаки тебя обидели?
– Нет-нет! За нами должны были присмотреть Глазеры…
– Гот ин химмель! – качает головой госпожа Майзельс. – Час от часу не легче, может, они и с Глазерами расправились? В тёмные времена разбойники так и кишат. Я запрещаю тебе уходить. Сейчас мы с тобой запрём все ставни и двери, сядем за стол, будем пить чай и ждать мужчин.
Чувствую себя беспомощной. Поверить не могу, что Лайя пропала. Зачем я только покинула дом? Зачем пошла на реку? Нельзя было оставлять сестру одну. Из глаз текут слёзы. Плачь не плачь, прошлого не вернуть.