– И у стен есть уши.
– Мама тоже так говорит.
– Мудрая женщина.
Меня уже утомил разговор. И что Лайя нашла в этом Фёдоре?
– Ты сам попросил о встрече. Может, уже объяснишь, как ей помочь? Если тебе нечего сказать, то я пойду. У меня найдутся дела и поважнее.
– Мне одному под силу её излечить.
Слова звучат вполне искренне, я решаю погодить. Впрочем, и верить ему не спешу.
– Лайя то же твердит. И как ты собираешься её лечить? Травами? Целебными отварами?
– Я вовсе не шучу, – качает он головой. – Я и есть лекарство.
– Наверное, потому, что сам – причина болезни? – спрашиваю скептически.
– Более или менее.
– Что ты с ней сделал?
– Сложно объяснить.
– С любовью всегда так. И всё же попытайся, – не отступаюсь я.
– Не получится.
– Тогда я пожалуюсь на тебя властям.
– Они не найдут ничего предосудительного, – усмехается Фёдор. – Да и мне поверят скорее, чем тебе.
– С чего вдруг? А как насчёт Жени? Это ведь ваша работа, я знаю.
– Не знаешь, а подозреваешь. Улик у тебя нет. – Он вскидывает голову и хитро улыбается.
– То есть я права?
– В чём?
– В том, что вы в этом замешаны? Вы её похитили или того хуже…
– Ты хочешь, чтобы твоя сестра выздоровела, или нет? – Фёдор, похоже, тоже начал терять терпение.
Тяжело вздыхаю.
– Откуда мне знать, что из-за тебя ей ещё хуже не станет?
– Придётся довериться – В его зелёных глазах дрожат злобные огоньки.
– Не верю ни единому твоему слову.
– Значит – рискни.
– Один вопрос, – упираю руки в бока и шагаю к нему. – Ты любишь Лайю?
Фёдор белеет как полотно.
– Ну, же! Вопрос несложный. Да или нет?
– Твоя сестра мне очень дорога.
– Это не похоже на «да». Готова спорить на что угодно, тебе дороги все девушки. Ровно до той минуты, как ты подло не погубишь очередную душу. Ты знаешь, что наши родители никогда не согласятся на ваш брак? Если Лайя спутается с тобой, её ждёт шива[53], родители от неё отрекутся. Это разобьёт им сердце, но таковы наши обычаи. Мы будем скорбеть о ней до конца дней своих. Я уже видела подобное горе и уверяю тебя, ничего хорошего в этом нет.
– Всё не совсем… Лайя, она…
– Лайя нежная и доверчивая. Не тебе чета.
– Именно что мне. – В голосе Фёдора звучит металл.
– Тогда скажи, что любишь её. Если ты собираешься увести сестру из семьи, то обязан понимать, чем это кончится. А кончится изгнанием. Назад ей пути не будет. Лайя для нас умрёт. – От этих слов зубы у меня начинают ныть.
Фёдор чертыхается.
– Что за мякина у вас в головах, евреи?
– Не смей так со мной разговаривать.
– Лайя не похожа на тебя. Она и выглядит, и ведёт себя иначе. – Он принюхивается. – Ты совсем, совсем другая.
Отшатываюсь. Откуда он узнал? Кто ему рассказал?
– Я люблю твою сестру, – произносит он, словно самому себе. – Даже не ожидал. Ты права, мы с братьями не прочь позабавиться. Всё время в дороге, новые города, новые красотки. Куда бы мы ни пришли, с нами – радость. Мы даём людям то, чего они жаждут: изысканные фрукты и правду о гнили, что завелась в их душах. To, что я чувствую к Лайе, я не чувствовал прежде ни к кому на свете. Если родные её не любят, если готовы отречься от дочери и сестры, тогда мне ясно, что делать. Только подлые и презренные люди так поступают.
Я отшатываюсь. Фёдор верит в то, что говорит, но он не понимает, что такое быть евреем. Что значит защищать друг друга и обеспечивать преемственность, вступая в браки только с единоверцами. Он не знает, как мы чтим тех, кто погиб ал киддуш ашем[54], умер во имя Господа, защищая наши обычаи. Не знает, что евреи выходят из схватки пусть избитыми и израненными, но не сломленными. Потому что мы верим в Бога, в нашу общность, в сострадание и способность народа претерпевать невзгоды. Слова Фёдора больно ранят, однако они не могут поколебать мою уверенность в том, кто мы и кто я.
– Спасибо, что уделил время. Думаю, обойдёмся своими силами. Я сама позабочусь о сестре. Пожалуйста, оставь её в покое. Она не понимает, что стоит в шаге от пропасти.
– Нет, – качает он головой, – слишком поздно. Лайя моя. А если ты попытаешься перейти мне дорогу, то… Знаешь, чего только не приключается с девушками в лесу.
Мои руки начинают мелко дрожать. Сжимаю кулаки, усилием воли останавливая рост когтей. Фёдор, уже отойдя на приличное расстояние, оборачивается и кричит:
– Никакое человеческое лекарство её не излечит!
Некие нотки в его голосе заставляют меня броситься ему вдогонку.
– Постой!
Но он продолжает идти. Даже не идти, а скользить по проулку. Движения у него плавные, совершенно нечеловеческие.
– Фёдор, погоди! Вернись! Объясни!
Догнав его, кладу руку ему на плечо. Он оборачивается и говорит, уставившись на мою ладонь:
– Ты прозевала свой шанс.
Потом принюхивается и вдруг облизывает мне пальцы. С отвращением отдёргиваю руку.
– М-м… – мычит он, проводя языком по губам. – А кто-то, похоже, у нас не совсем человек.
– О чём ты толкуешь?
Не может же он в самом деле знать, кто я. Или?..
Он молниеносно поворачивается и притискивает меня к кирпичной стене.
– По-моему, тебе прекрасно известно, о чём.
Зажмуриваюсь. Неровные края кирпичей врезаются в спину. Сжимаю зубы, чувствуя, как они заостряются. Дыхание перехватывает. Нет, только не сейчас, не здесь. Хватаю ртом воздух, пытаясь с собой совладать.
Фёдор наваливается, и я понимаю, что теряю контроль. Кончики пальцев зудят, каждая жилка звенит от напряжения.
Он вновь шумно принюхивается и ухмыляется. Я же стараюсь дышать размеренно и успокоиться.
– Пожалуйста, просто расколдуй мою сестру.
– Ты даже представить не можешь, как бы мне хотелось повернуть всё вспять. – Он со вздохом отпускает меня.
– Что ты имеешь в виду? – потираю дрожащие от страха ладони.
– Я совершил ошибку, – рявкает он. – Дорого же она мне обойдётся. Я не должен был дотрагиваться до твоей сестры. Мои братья меня не понимают, но я очень волнуюсь за неё…
Глаза его блестят. Неужели – плачет?
– Приведи Лайю ко мне. Я должен её увидеть.
– Я тебе не доверяю.
– А придётся, если хочешь спасти сестру. Я должен увидеться с ней наедине. Притащишь кого-нибудь на хвосте – и я сразу исчезну.
– Ну, хорошо, – отвечаю со вздохом. – Дам тебе шанс. Один-единственный шанс, не больше.
– Отвези её обратно в дом. Я буду ждать там.
– Погоди! Это же… мы же не…
Но прежде чем я успеваю договорить, Фёдор опускается на четвереньки и покрывается шерстью. Голова и тело стремительно уменьшаются, и вот уже передо мной полосатый кот. Одним прыжком он взлетает на чей-то карниз и игриво мяукает, глядя сверху вниз. Потом перепрыгивает на крышу ближайшего дома.
У меня стынет кровь в жилах.
Разворачиваюсь и со всех ног бегу к Майзельсам.
58Лайя
Лежу пластом
без сил.
Едва глаза закрою,
как вижу лебедя —
того, что прилетал
ко мне на крышу
и во сне являлся.
Теперь он юноша
златоволосый
и белокожий.
Похоже,
мой ровесник…
Нет, всё-таки чуть старше.
«Хто ти такий?» —
шепчу и умолкаю
в испуге, прежде
не говорила я
по-украински.
Юноша глядит
так ласково,
глаза его бездонны,
как горные озёра.
В черноте их
себя я вижу
белой лебедицей.
Мой клюв оранжев,
а глаза черны.
И всё же это я,
в том нет сомнений.
На главе – корона
в алмазах
или в капельках росы.
Моргаю,
и виденье исчезает,
а юноша
безмолвно шепчет мне:
«Да, это ты.
Такой ты станешь.
Ты видела свою судьбу,
царевна-лебедь».
59Либа
Возвращаясь к Майзельсам, прохожу мимо их лавки. Завидев меня через окно, Довид выскакивает из-за прилавка и распахивает дверь.
– Либа, постой!
Вместе идём в дом.
– Ну как? Нашла, что искала?
– Нам с Лайей придётся вернуться к себе.
– Зачем? – Он бледнеет. – Разве тебе у нас плохо?
– Я должна думать о сестре, а не о себе, – закрываю глаза.
– Либа, посмотри на меня. – Довид кладёт руку мне на плечо.
Мотаю головой, по щекам текут слёзы.
– Прошу тебя, Либа, объясни толком, что происходит?
– Не могу.
– Я тебя не отпущу. Ещё ни к кому на свете я не испытывал того, что чувствую к тебе.
– Довид, у меня нет выхода. Если не перевезти Лайю домой, в её собственную постель, она никогда не поправится.
– Она никогда не поправится, если будет жить впроголодь в холодной хате без присмотра доктора, – резко возражает Довид.
– Ты не понимаешь.
– Действительно, не понимаю. Сестрица твоя капризничает, а ты ей потакаешь, наплевав на собственную жизнь. Пора бы уже и о себе подумать.
– Довид, прошу тебя! Мне и так нелегко. Я пообещала матери, и теперь у меня нет выбора. Я несу ответственность за сестру! Если бы речь шла о ком-то из твоих братьев, разве ты поступил бы иначе?
Эмоции хлещут через край. Я прекрасно знаю, чего хочу, но не могу себе этого позволить. На первом месте Лайя, всегда Лайя. Между прочим, мы с Фёдором оба «иные». Вероятно, именно это он и почуял в Лайе? Родственную душу? А Довид… Довид не для меня. Мы не пара. Слишком разные, как солнце и луна.
– Либа, в лесу что-то неладно. Похоже, медведь завёлся, а то и не один. Сама же жаловалась, что за тобой следят странные люди. Вдруг они тебя похитят? Если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу. – Он зажмуривается.
– Мне очень жаль, Довид. Знаю, моя просьба кажется бессмысленной, тем не менее, чтобы Лайя выздоровела, надо переправить её домой.