– Куда ты? Чего удумала? – спрашивает Довид.
– Я с вами, – показываю револьвер.
– Либа, опусти немедленно! Уходи в дом! Ты хоть умеешь пользоваться этой штукой? А если тебя увидят с оружием в руках? Застрелят на месте!
– Не умею. Но это и моя война. И мой промах, кстати. Не следовало мне ходить на похороны. Теперь я встану рядом с тобой и буду защищать Дубоссары.
– Либа, ты тронулась. Тебя убьют, и вся недолга.
– Уверен? Тогда – уходи. Защищай свой дом, а мой – моя забота.
– Нет, вы оба рехнулись, – ворчит Шмулик. – А ну-ка быстро внутрь. И ты, Довид, тоже. Я один покараулю.
Мы с Довидом заходим в хату.
– Либа, тебе жить надоело? – спрашивает он. – Кишинёвских евреев убили ни за что ни про что. Только за то, что они – евреи, понимаешь?
«Я сильнее, чем ты думаешь», – хочется ему сказать. Открываю было рот, чтобы наконец-то во всём признаться, но меня останавливает шум на крыше. Лебеди? Торопливо взбираюсь по лестнице и вижу у чердачного окна Лайю.
– Ты куда?
Сестра стоит, покачиваясь и держась за распахнутую створку. Потом, примерившись, неловко выбирается на крышу.
70Лайя
Я знаю,
что мне делать.
Вот он, шанс. Мне надо
встать на крыло.
Что, если снаружи лебедь ждёт?
Покажет, как летать? Научит?
Но Либа
ползёт за мной на крышу и бубнит:
«Сестрица, ты больна,
вернись немедля». —
«С чего вдруг? – отвечаю. —
Как ты мне надоела своими
запретами! Того не делай, этого
не смей. А я хочу на крышу.
Я устала от немощи,
от обещаний, в которых нет
ни слова правды!»
Я знаю, что мои слова – жестоки,
но как иначе? Мне же надо
спасти сестру.
«Лайя, ты упадёшь! Это опасно.
Прошу тебя, вернись!» —
«Ещё чего! Довольно!
Насиделась в клетке. Ты поишь
меня отравой, из-за тебя я
едва не умерла,
а якобы целебные отвары
лишь сонный
дурман. Всё, как Фёдор
мне говорил.
Я улетаю
туда, где будет тепло
и безопасно, где досыта
я буду и есть, и пить.
Там счастье ждёт меня». —
«Лайюшка, ты бредишь». —
«Брежу? – я хохочу. —
Да, любопытно, что о бреде
заговорила ты, Либа.
Та самая,
которая пообещала,
что он придёт. И я
поверила. Всё думала:
а вдруг он задержался,
не может же сестра родная
лгать».
Кожа зудит.
От слабости шатает.
Пот застит глаза, спина болит.
Раскидываю руки и к небу рвусь.
Взмах, взмах, ещё…
Накатывает тошнота.
Я приседаю,
хватаю воздух ртом.
Все косточки, похоже,
готовы расколоться.
Откуда-то издалека я слышу:
«Довид!»
Сестра кричит…
«Быть может, она пьяна?» —
«Да вроде нет…» Смеюсь:
«А вот и новый враль!
Сдаётся мне, вы оба —
друг друга стоите. Ну, ничего,
сейчас уйду с дороги.
Вам нужен дом наш, правда?
Вы только и мечтали избавиться
от эдакой обузы, травили
меня вашими чаями…»
Боль невыносима. Плачу.
«Мне нужен Фёдор. Я, как все,
хочу быть счастлива, не всё же
вам одним? Умру, коль не увижу
его тотчас. Мне безразлично,
что скажут мама с тятей».
Либа, вплотную подобравшись,
пытается прижать меня к себе.
Отшатываюсь с воплем,
напоминающим скорее
клёкот лебединый. Порываюсь
освободиться из её объятий,
но руки вдруг становятся
чужими,
а пальцы – отказываются мне служить.
Она сдаётся. Кидаюсь к краю крыши.
«Ты больше не сестра мне, ясно?» —
кричу я, а потом
шагаю вниз.
И падаю.
Но воздух обнимает моё тело,
И руки,
дёрнувшись в последний раз,
становятся вмиг крыльями,
нос – клювом,
ноги – лапками.
Я простираю руки… —
нет, крылья! —
и – в полёт!
Вытягиваю шею, чтобы не задеть
густые ветви, чуть не натыкаюсь
на толстые стволы. Затем
взмываю вверх. Сам воздух
полёт мой неумелый
направляет.
«Я – жертва, – говорю
луне и небу. – Я должна
спасти сестру.
Да, жизнь – за жизнь.
Спасу
любой ценой».
Всё ближе око ночи.
Свободна! Наконец – свободна!
Я – светлячок во тьме,
над головою —
звёзды-фонарики
висят.
И за моим полётом
следят с восторгом Кодры.
Ничто не разорвёт
связь нашу с лесом.
По жилам
у меня
течёт не кровь,
а сок деревьев,
их же питает
кровь моя.
Я слышу голос леса
и откликаюсь.
Город наш спасу.
Мне прежде снилось,
будто все деревья —
создания живые,
твари божьи.
Во снах
мне пальцы заменяли
лозы, руки – ветви.
А листья, словно перья,
вдруг прорастали.
Я обретала крылья
зелёные, как майская трава.
Мы с лесом – нераздельны.
Но губы Фёдора меня зовут
и манят за собою. Вот кто
мне жажду утолит, заключив
в объятья. Когда я буду с ним,
тогда и Дубоссары
спасутся.
А лебедей всё нет.
Один лишь Фёдор
мне поможет. Узнаю я,
на чьих руках кровь Жени
с Михаилом.
Сниму груз обвинений
с Фёдора и с Либы.
Моя, моя вина. Ведь это я
не рассказала правду о том,
что видела в то утро.
Мне и исправлять,
одной лишь мне,
одной…
71Либа
Семь шагов в ширину, девять – в длину.
Хожу туда-сюда, меряя шагами комнату.
Если сделать круг, их получится двенадцать.
Я – зверь в клетке.
Я думала, Довид заметил, как Лайя обернулась лебедью, и мне волей-неволей придётся всё ему рассказать. Оказалось, увидев её падение, он бросился к задам хаты, туда, где должно было бы лежать изломанное тело Лайи. И ничего не нашёл. Пришлось соврать, что она приземлилась на ноги и убежала в лес. Довид, конечно, увидел кружащего в небе лебедя, но связи между птицей и Лайей не углядел. Да и с чего бы? Кому в голову придёт подобная нелепость? Да, мы с Лайей – полная нелепица.
И вот я меряю шагами комнату наедине со своими мыслями. Бежать за ней? Остаться? Выйти наружу к Довиду, который ждёт появления толпы, жаждущей моей крови? Перестелить постель в надежде, что вернётся Лайя, больная, замёрзшая, голодная и одержимая, так и не нашедшая своего Фёдора?
Как она может доверять мужчине? Да ещё такому, который то и дело её подводит? Он её бросил, вконец истосковавшуюся, ненасытную, жаждущую, ставшую тенью самой себя. А вот Довид со мной остался. Довид меня не покинул. Он внимательно следит за каждым моим движением, готовит мне поесть и поддерживает, а когда я плачу у него на плече – ласково гладит по длинным чёрным волосам. Уговаривает не убиваться так, не метаться из угла в угол, а сесть и успокоиться.
Наверное, мужчина мужчине рознь. Но как отличить хорошего от дурного?
По щеке, холодя кожу, ползёт слеза. Ко мне тут же подбегает Довид.
– Не плачь, любовь моя, не надо. Ничего не попишешь, Лайя сама выбрала свой путь. Нам всем рано или поздно приходится выбирать.
– Родители будут в отчаянии. Это разобьёт им сердце.
– Понимаю. Однако ты действительно ничего не можешь сделать.
И тут меня осеняет. Лебеди! Лебеди, Либа! Надо их позвать. Ничего не могу сделать? Ещё как могу. Всё лучше, чем кружить по комнате, точно медведь в яме, и мучиться от непрекращающихся спазмов в животе.
Я обязана исполнить сестринский долг.
72Лайя
Вот и сосновый бор,
за ним – поляна.
Теряя перья,
из последних сил
лечу туда.
Но как же приземлиться?
Я падаю
и ударяюсь оземь.
С трудом приподнимаюсь.
Что ж, я – снова человек.
Заслышав шум,
оглядываюсь.
Фёдор!
Он крепко обнимает
и целует меня.
Я воскресаю.
Я вновь жива.
Впиваюсь жадно
в эти губы, кусаю
и чувствую на языке
вкус крови.
О, как она сладка,
как хороша.
Меня пьянит она
и наполняет
силой.
Всё получилось.
Он заберёт меня туда,
где ждут ответы.
«Я рад, что ты пришла», —
любимый шепчет.
«А я ждала тебя, гадая,
куда ты делся». —
«Я не мог прийти.
Чужие были там…» —
«Чужие?»
Кто? Не понимаю.
«Хотел увидеться с тобой
наедине». – «А я решила,
что ты меня забыл». —
«Я?! Никогда!» Его глаза сияют.
«Всё в прошлом, Лайя,
главное – теперь
ты здесь, со мной. Отныне
мы не расстанемся вовек…» —
«Да, милый! Я только