– Не знаю. Так у неё действительно есть лебедь-суженый?
– Я не об этом. Она с ним переспала? Так, кажется, говорите вы, люди? Она переспала с Фёдором?
– Не знаю. Надеюсь, нет. Правда, Лайя сейчас живёт с ним, поэтому нечто подобное могло произойти. – Я судорожно сглатываю. – Хочется верить, что он дотерпит до свадьбы. Просто помогите забрать её оттуда, это всё, о чём я прошу. Я не жду чуда, мне нужна моя сестра.
– Я должен посоветоваться со стаей. Потом я вернусь. Возьми. – Он выдёргивает из плаща перо. – Это мой зарок тебе.
Новый порыв ветра взметывает вихрь белых перьев, и с крыши взлетает лебедь.
Смотрю ему вслед, качая головой.
Теперь остаётся лишь ждать.
76Лайя
Я ощущаю
божественную сладость на губах.
«Ты, Фёдор?»
Приоткрываю рот,
целую, но вместо нежных губ
меня ждёт мякоть
персика.
Кусаю.
Чудный вкус!
И ароматный сок
течёт по подбородку.
Блаженно жмурюсь.
«Как восхитительно…»
Внезапно,
мир начинает
волчком вокруг вертеться.
Он на руках меня
выносит из избушки.
Как же я устала!
Хочу открыть глаза,
но нету сил.
Почему-то персик
стал горьким, как полынь,
а руки Фёдора – не толще веток
и пахнут уксусом.
Приподнимаю веки,
но что-то взор мне застит,
ничего не вижу.
Меня тошнит. Похоже,
тот персик был гнилым.
Мы вроде бы спускаемся.
И лестница винтом
ведет всё вниз, и вниз,
кругами вниз и вниз…
Пришли, похоже. Тело, как чужое,
висит безвольно на его руках,
не слушается. Тато, мамо! Либа!
На помощь! Помогите! Что со мною?
Дверь отворив пинком,
он осторожно
кладёт меня на ложе.
Приоткрыв глаза,
пропавшего Зуши я рядом вижу.
Откуда здесь он взялся?
Оглянувшись,
я замечаю Хинду. Оба спят.
Но как они бледны!
Вдруг чьи-то руки
безжалостно
мне открывают рот.
Всё тот же персик.
Проглотить пытаюсь,
но сок жжёт губы,
кажется, совсем
он сгнил.
И всё же
я продолжаю есть,
как будто этим
хочу себя уверить,
что способна
почувствовать
хоть что-то,
что-то,
что…
Я прихожу в себя.
Зачем здесь Зуши с Хиндой?
Передо мной – Мирон,
не Фёдор вовсе!
Связав мне ноги, он
хватает за запястья.
Жалко отбиваюсь,
кричу, но голос тих и тонок.
Все персики
по полу
раскатились.
Мирон прокусывает
вены на запястьях.
Струйки крови,
как алое вино,
бегут по коже.
«Вот всё, на что жиды годятся.
Кровь ваша слаще мёда.
Зато прогнили души.
Я не позволю Фёдору
тебя короновать».
От боли корчусь,
задыхаюсь. Он же
приникает к моим
лодыжкам, кусает
и сосёт,
сосёт,
сосёт из вены кровь.
Я в ужасе пытаюсь
что-то сделать,
но мой язык немеет,
а мысли путаны,
бессвязны и пусты.
Взгляд мечется.
Мирон мне говорит:
«Когда девчонка та
на льду разбилась,
Богдан не знал,
что делать. Испугался,
что люди станут
во всём винить его.
Я дал ему совет.
Свали, мол, на жидов,
они как раз под боком.
Но в наши планы встрял
вдруг Михаил, поганец мелкий.
Повсюду он совал
свой длинный нос.
Да, кровь есть кровь,
однако кровь жидов
недорогого стоит».
Я уже
не ощущаю ног.
И пусть.
Так даже лучше,
ведь я не чувствую и боли больше.
Мне страшно, я замёрзла
и одинока.
Ошиблась раз – и за ошибку
я жизнью поплачусь.
И Либу не спасла,
и сгинула сама.
Сердце
по венам гонит яд.
Не кровь, вино течёт по венам,
а сами вены – те лозою стали
виноградной. Что же…
Сюда явилась я по доброй воле
и знала, что назад пути не будет.
Сестра была права, а я, как дура,
надеялась, что это всё поклёп
и что Богдан убил
и Женечку, и Михаила.
Я заблуждалась, сбилась я
с пути.
В руках Мирона возник венец терновый
о шести шипах.
Как же венец этот похож на тот венок,
что на поляне мне сплёл он.
Шипы вонзились в шею,
оставляя шесть ран кровавых.
Вот и всё.
Я умираю.
А за мною следом
погибнет весь
наш штетл.
Прощайте,
мама с тятей.
К губам моим
приникли чужие губы
На вкус они как пепел,
как прель, как пыль. Пытаюсь
увернуться, сплюнуть…
Куда там!
Мирон сильнее.
«Мой брат хотел
всех нас перехитрить.
Вообразил, что ты – иная.
Я ж докажу:
евреи истекают кровью,
точь-в-точь как прочие.
А корни сохнут, Лайя.
Их следует полить,
но не водою. На твоей
крови поспеют фрукты
алые, а мы накормим ими
простушек деревенских.
И вскоре запылают
все ваши штетлы, их пожрёт
огонь вражды и злобы.
Мы ж уйдём.
Ну, а леса возьмут своё.
Земля легко поглотит вас,
людишки.
Вы захлебнётесь ненавистью
ваших сердец и душ, глупцы!»
Я испускаю визг.
Пронзительный,
истошный,
он длится до тех пор,
пока весь мир
не накрывает мгла.
Я слышу эхо. Оно
напоминает
далёкий,
чистый,
лебединый
зов.
Нет. Это звон
разбившегося
сердца.
Я предана.
Меня он предал,
предал.
77Либа
Вновь хожу взад-вперёд по комнате. Я не могу рассказать Довиду о лебеде. Ещё неизвестно, кстати, когда прилетит Дмитрий, а время уходит.
– Довид, надо бы ещё раз наведаться в избушку Ховлинов. Сходишь со мной? Ну, пожалуйста! Помоги мне забрать сестру. Они держат Лайю против её воли.
– Либа, нет там никаких избушек.
– Как это – «нет»?
– Я ничего не видел.
– Разумеется. Место-то заколдовано!
Он сокрушённо качает головой.
– Довид, я не сумасшедшая! – захожусь криком. – Лайя сидит под замком, и она явно не в себе. Нельзя больше ждать, дорога каждая минута!
– Успокойся, Либа, прошу тебя. Ты, похоже, тоже не в себе. Давай рассуждать здраво. Ты уже к ней ходила? Ходила. И она тебя прогнала. Лайя сделала свой выбор. – Он крепко берёт меня за плечи и, сколько я ни отворачиваюсь, заглядывает в глаза. – Нельзя спасти того, кто не желает быть спасённым.
– Ты не понимаешь! – высвобождаюсь из его рук. – Да и как тебе понять, если ты ничего не видишь?
– Либа, ты сама-то слышишь, что говоришь? Похоже, нет. Тогда послушай меня. Представь, что вы с Лайей поменялись местами. Ты согласилась стать моей женой. – Он краснеет и облизывает губы. – И вот, ты живёшь в доме, который я для тебя построил… – Довид осекается, будто ему трудно говорить. – Ну да. Построил и запер тебя внутри, потому что по лесу бродят опасные чуды-юды, от которых я хочу тебя защитить.
– Но ты же меня не запрёшь? – спрашиваю подозрительно.
– А ты вообрази, что Лайя пришла к тебе… – Он сглатывает. – Пришла и требует, чтобы ты меня бросила, потому что я тебя якобы околдовал. – Довид протягивает ко мне руку, однако я уворачиваюсь. – Может, Лайя с ним счастлива? А если бы это она убеждала тебя, будто ты свихнулась, выйдя за меня, такого-растакого, замуж? Подумай, одобрят ли твой выбор родители? И если нет, как ты поступишь? По-своему, или их послушаешься?
Смотрю на него, застыв как вкопанная. Очень уж правдоподобно звучат его слова. Ослушаюсь ли я родителей? Понятия не имею.
Довид всплёскивает руками.
– Ты и сама, кажется, не знаешь, чего хочешь. А если так, с чего решила, что тебе известны желания сестры лучше, чем ей самой? – Он повышает голос, его глаза блестят от слёз. – Не стоит принимать решения за других, когда даже на собственные духу не хватает!
Хлопнув дверью, он выходит из дома.
«Я выбрала тебя, Довид, – хочется ему сказать. – Я сто тысяч раз тебя выбрала. Я бы всегда выбирала тебя… если бы могла. Только я не могу. Зачем человеческому мужчине дикий зверь?»
Пора положить этому конец. Лебеди не вернутся и не помогут. И Довид тоже не поможет. Жизнь Лайи висит на волоске. Я знаю, что должна сделать.
Выхожу вслед за Довидом.
– Ты не понимаешь, – повторяю. – Я заберу сестру, пусть даже придётся её похитить или пробиваться с боем. Ты со мной или против меня?
– Либа, умоляю! Образумься! – кричит он.
– Значит – против. Прощай, Довид.
Иду в лес. Лицо мокро от слёз.
Надо заставить Ховлинов во всём сознаться. Хоть бы и угрозами. А если и угрозы не помогут – обращусь медведицей. Сделаю то, чего так боюсь. Стану зверем. Может быть – навсегда. Ради Лайи. Ради неё я на всё готова.
Миную древний дуб, вхожу в сосновый бор. Вдруг спотыкаюсь и падаю. «Корень, что ли?» – успевает мелькнуть мысль. И тут кто-то грубо хватает меня за руки, за ноги. Миг – и мои запястья с