— Сереженька! — мама в последний раз взглянула на Макарова опухшими от слез глазами, Сергея к тому времени уже выталкивали в коридор.
— Прости меня, мама! — едва слышно прошептал Макаров, — все будет хорошо, обещаю! Я вернусь!
— Пошел! — оперативник вновь грубо толкнул его в спину, — только дернись, отморозь малолетняя, пристрелю при попытке к бегству! Дверь открой!
Заливаясь слезами, Анна Александровна бросилась за вводившими Сергея полицейскими. Но те уже вытолкнули его наружу. Дверь, к которой женщина бросилась, захлопнулась так резко, что едва не ударила ее по лицу. Прикрывшись руками, она сползла вниз, плача навзрыд от отчаяния…
Поскольку был вечер буднего дня, причем самое «мертвое время», в кафе сейчас никого не было, кроме персонала. В зале сейчас вообще был бармен Дима, да официантка Маша. Та самая, что так обрадовала Петровского, который только что просмотрел записи с камер за вчерашний вечер.
Быстрыми шагами он пересек зал и прыгнул за барный стул. Маша по ту сторону сейчас делала салфетки. Дима покосился на своего начальника с настороженностью.
— Привет, Мари! — фамильярно обратился Петровский, улыбаясь во весь рот.
— Здравствуйте, Константин Алексеевич, да виделись вроде! — Маша покосилась на него и тоже улыбнулась. Дима вновь посмотрел исподлобья. Он-то в отличие от Маши понял: намечается что-то нехорошее…
— Работать-то у нас нравится? — спросил Петровский, не переставая улыбаться, казалось бы, добро и открыто. Если не знать его близко. И не видеть нехороший блеск в глубине его глаз, — не устала сегодня, нет?
— Есть немного! — подумав, что с ней заигрывают, Маша демонстративно потянулась, слегка оголив часть живота.
— Понятно, — Петровский несколько раз кивнул и, не переставая улыбаться, посмотрел на Диму, который к этому моменту уже все понял, — Маш, а кино любишь?
— А что такое, Константин Алексеевич, хотите в кино хотите пригласить? — Маша облокотилась о барную стойку, продолжая строить Петровскому глазки.
— Ну, скорее показать! — улыбка Петровского стала еще шире, вот только произнес он последнюю фразу настолько зло, что стоявшего сзади, черного как туча Диму, даже передернуло, — держи, любуйся!
С этими словами Петровский протянул Маше планшет. Она взяла его в руки и уставилась на экран. Через несколько секунд, не отрывая глаз от происходящего там, официантка испуганно попятилась назад, едва не врезавшись в шкаф с напитками. Петровский не сводил с нее злой и гипнотизирующий взгляд. Губы официантки Маши задрожали. Она подняла насмерть перепуганные глаза от экрана планшета. Петровский продолжал улыбаться, правда, теперь обнажил несколько передних зубов, демонстрируя истинные намерения.
— Я… я… — испуганно начала Маша.
— Заткнись! — Петровский протянул руку и, приложив палец к ее губам, слегка толкнул, от чего девушка едва не потеряла равновесие, — представляешь, как тупо будешь выглядеть, пытаясь оправдываться? Упадешь в моих глазах еще ниже. Даже ниже, чем есть сейчас!
Он не повышал голос. Но от этого Маше становилось еще страшнее. Ее начала бить мелкая дрожь. Петровский, не позволяя той отвести взгляд, осторожно забрал из ее рук планшет.
— Что, сучка, думала меня поиметь? — негромко осведомился он, продолжая улыбаться, — решила что умнее?
— Что… что вы сказали? — Маша мгновенно покраснела и затряслась еще заметнее.
— Что слышала! — Петровский протянул руку и, резко схватив за подбородок, притянул к себе. Маша взвизгнула от боли. Дима инстинктивно дернулся вперед, но вовремя остановился, зная, каков его начальник в гневе, — ну, с…а, скажи мне, я хоть раз тебя обижал? Может, работать заставлял больше, чем положено? Обделял? Зарплату хоть раз задерживал? Ну, говори, мы слушаем! — он сжал ее челюсть еще, сильнее, — говори, тварь!
— Нет! — заскулила Маша, — пожалуйста, отпустите, мне больно! — из ее глаз брызнули слезы. Петровский с нескрываемым отвращением оттолкнул девушку, да так сильно, что на этот раз она врезалась спиной в шкаф, едва не уронив бутылку дорогого виски, стоявшую там. Маша закрыла лицо руками и расплакалась…
— Ой-ой-ой! — Петровский демонстративно захлопал в ладоши, — что ж ты, маленькая моя в кафе-то забыла, надо было в театральный поступать! Станиславский бы поверил! А вот мы с Димкой — нет! Димас, ты ей веришь? — он посмотрел на бармена Диму. Тот лишь мрачно и осуждающе покачал головой. Петровский фыркнул, но ничего не сказал, лишь с сарказмом подумал, что Димы, похоже, все такие. Жалостливые.
— Я… уволена? — Маша всхлипнула и, собравшись с силами, вытерла заплаканные глаза рукой.
— Уволена? — Петровский вновь с ухмылкой посмотрел на Диму, — легко же ты, маленькая дрянь, отделаться решила! Нет, солнце мое, работать будешь, как миленькая! Бесплатно! — добавил он, повысив голос, в упор глядя на заплаканную Машу.
— Я… я все верну! — прошептала та.
— Конечно, вернешь! — Петровский кивнул, — в двойном размере. Иными словами, отработаешь. Два с половиной месяца на добровольных началах у меня в кафе, а потом вали, куда хочешь! — он сделал жест рукой.
— Но как же… два месяца бесплатно — это… — сбивчиво заговорила Маша, умоляюще глядя на Петровского.
— С половиной! — ехидно добавил тот, — два с половиной месяца, Машенька!
— Пожалуйста! — прошептала официантка, вновь норовя расплакаться, — поймите, я не хотела! Мне просто деньги очень нужны! У меня… у меня мама болеет…
— А мне плевать, ясно? — грубо одернул Петровский, наклонившись к ней почти вплотную, — деньги нужны, иди, подрабатывай! Весь день тебя здесь никто не держит!
— Но куда же я пойду? — дрожащим голосом прошептала Маша.
— Да хоть на панель иди, мне нас… ь! — рявкнул Петровский, — когда деньги у меня перла, думала, что спалиться можешь? Никто из вас не хочет включать голову, перед тем, как что-то сделать! — он понизил голос почти до шепота и смотрел на Машу с такой злобой, что она, дрожа всем телом, вжалась в стену, — никто не хочет думать о последствиях и у всех, с…а, играет гордость спросить у умных людей! А потом скулите, как вам всем плохо! Как же вы меня достали! Как же вы все меня бесите! Слушай, ты, шантрапа малолетняя, я тебя уговаривать не буду! Не хочешь отрабатывать, вали на все четыре стороны, только запись! — он кивнул на лежавший рядом планшет, — окажется в ментовке раньше, чем ты домой доедешь! Ну, на зону за кражу, конечно на первый раз не отправят… но поверь мне: судимость — это волчий билет! Я сам юрист, знаю, о чем говорю! Тебя потом ни то, что официанткой, г…о чистить не везде возьмут и дорога будет одна, телом своим по саунам торговать! Это в лучшем случае! — закончил он, скорчив жуткую гримасу.
Машу всю затрясло от слез.
— Ты… сволочь! — всхлипнула она, закрывая лицо руками, — да как ты можешь! Да у тебя одна тачка сколько стоит… да людям на такую всю жизнь работать, а ты из-за паршивых… — не в силах продолжать, она Маша залилась слезами и уткнулась лицом в стену.
— Моя тачка, — спокойно проговорил Петровский, без доли жалости глядя на плачущую Машу, — как и мое кафе. Как и все, что принадлежит мне, на все это заработал я сам. С нуля. Представляешь, это возможно! — он со злой иронией посмотрел на Машу, плечи которой вздрагивали от громких всхлипываний, — возможно без папы в банке и дяди с нефтезаводом! Возможно, если не скулить по жизни, как вы все привыкли и не вестись на пустые слезы таких вот, как ты… впрочем, мне с тобой за жизнь базарить западло. Так что надеюсь, что мы с тобой договорились. Иди, умойся, приведи себя в порядок и работай. Лишнего мне не надо, отработаешь — свободна. Хрен с тобой, будешь хорошо пахать — свалишь через два. Кстати, продолжать задницей вилять перед гостями ради «чая» тебе тоже никто не запрещает, отдавать или нет — дело твое, но это тоже ускорит процесс. Ну так, что, милая ты моя? — Петровский щелкнул пальцами, — эй! В глаза смотри, я со стенкой говорю?!
Маша с трудом заставила себя поднять на него зареванные глаза.
— Мы договорились? — снова спросил Петровский, — или я в ментовку?
Маша несколько раз нервно кивнула и убежала в уборную.
— В служебную иди, куда в гостевую-то поперлась?! — окликнул Петровский, — Дим, кофе сделаешь? — попросил он бармена, который все это время с немым укором наблюдал за происходящим.
Приготовив Петровскому кофе, Дима все же решился и осторожно спросил:
— Костян, я, конечно, воровство не оправдываю. Но не слишком ли жестко? А если, правда, мать болеет?
— Так ты иди, утешь! — Петровский ухмыльнулся, — можешь сказать, что я тварь и чудовище и сам меня ненавидишь, ругать не буду. А там, глядишь, и перепадет чего, девка-то в принципе ничего себе! — Петровский расхохотался и похлопал Диму по плечу. Тот лишь осуждающе покачал головой.
— Можно я покурю? — негромко спросил он.
— Иди, конечно, — Петровский кивнул, — я пока за залом, если что, присмотрю…
Проводив взглядом мрачного Диму, которому после увиденного явно надо было провести некоторое время на воздухе, Петровский с наслаждением отхлебнул горячий кофе.
Фролов гнал машину по вечерним улицам Нобельска. Настроение у него было хуже некуда. Самые мрачные и отвратительные мысли роились в голове. На душе даже не кошки скребли, ее рвали на части изнутри дикие, жестокие звери. Такие жестокие… как его друг, Костя Петровский. Да и друг ли вообще?
Фролов в сердцах ударил рукой по приборной панели. Он совсем запутался. Не знал, как жить дальше, что делать. Он чувствовал, что все глубже падает в какую-то черную дыру. Полную зла, несправедливости и жестокости. Черт, да будь проклят тот день в сентябре две тысячи десятого, когда он подошел к Петровскому, заговорил с ним, познакомился… но ведь и так тоже нельзя. Ведь Костик — друг. Ведь, по сути он никогда его не предавал. А вот он предавал Костика. Был виноват перед ним… Дмитрий запутался в себе окончательно…
Прямо перед ним, метрах в пятидесяти от ближайшего пешеходног