Карнаухов в который раз недобро посмотрел на Антона Алексеевича. Впрочем, тому тоже было уже все равно. Свое решение принял и он. Его так никто и никогда не смог запугать. И тем более, не сможет теперь…
Петровский во все глаза смотрел на Семенова. Он хорошо знал ответ на этот вопрос. Для себя он ответил на него уже давно, задолго до того, как Антон Алексеевич, один из немногих, кто под этот «верный ответ» не попадал, его задал. Он не надеялся сейчас что-то доказать. Но и менять своего мнения не собирался.
— Потому что люди всегда остаются людьми, — начал Петровский, — самыми жестокими, корыстными, эгоистичными и жадными существами в мире. Существами, которые просто не умеют быть счастливыми. Которым всегда будет мало, всегда будет чего-то не хватать, — он окинул взглядом аудиторию и напряженно молчавшую комиссию и гостей, — так мы устроены. Мы не можем довольствоваться тем, что есть. Практически нитко из нас, — он сжал кулаки, — и дело здесь не в мелких зарплатах или чем-то еще. Дай хоть миллион в месяц… — Петровский скривился, — это не поможет. Все равно будет мало. Закон возвышения потребностей. И пока есть возможность урвать кусок, найдется целая куча желающих. Что может спасти? — он вновь обращался ко всем, — массовые расстрелы…
По аудитории прокатились нервные смешки, за которыми вновь последовало изумленное молчание. Карнаухов сглотнул и, наконец, все же решился взглянуть на Петровского. Тот даже не посмотрел на проректора в ответ.
— Но поскольку такая метода в цивилизованном обществе неприемлема, — петровский двусмысленно и очень зло ухмыльнулся, — единственный для нас выход — пытаться бороться с симптомами. Бороться и проигрывать, — он цокнул языком, — потому что собственную природу нам не победить. Нет, то есть можно, конечно же, — он выразительно взглянул на Семенова, — но таких, увы, единицы. Мы считаем себя сильными, когда имеем деньги, власть… на самом деле мы слабые. Слабые потому, что не способны бороться с самими собой. А между тем главный враг… он вот здесь, — Петровский дотронулся пальцами до своего виска, — и пока мы такие, какие мы есть — шансов на победу нет. Бороться с симптомами, — негромко повторил он, — и довольствоваться малым. Вот круг и замкнулся…
Петровский замолчал. Говорить больше не было смысла, добавить ему было нечего. Молчали и все собравшиеся. Происходящее мало вписывалось в рамки стандартной защиты. И никто не знал, как на все это реагировать.
— Что ж, — Вересов прокашлялся, нарушая молчание, — вновь своеобразный, но… на мой взгляд, достойный ответ. Можем даже счесть, что в каком-то смысле это имеет отношение к делу. Думаю, стоит все же уйти от столь мрачной темы. Предлагаю продолжить…
Для порядка Петровскому задали еще несколько общих вопросов, после чего отпустили ожидать результат его защиты, на который ему, впрочем, было наплевать. Часть комиссии удалилась на «технический перерыв», заставив ряд студентов, оставшихся после него, нервничать в коридоре. С Петровским так толком никто и не заговорил: одни его теперь презирали, другие просто боялись…
Антон Алексеевич спустился вниз и, встав чуть поодаль от крыльца, закурил. Он опять не делал этого уже несколько лет…
Он знал, что надолго одного его не оставят. «Компания» не заставила себя ждать. Карнаухов в сопровождении еще двоих коллег подошел почти вплотную, хмуро глядя на Антона Алексеевича.
— Ну и что, Семенов? — негромко спросил он, — доволен? Устроил представление?
Антон Алексеевич сочувственно усмехнулся, глядя на бывшего теперь уже начальника.
— Представление? — в отместку за все эти годы он решил откровенно поиздеваться над Карнауховым, — вы о защите Петровского? А по-моему, он держался вполне достойно…
— Семенов, какого черта?! — рявкнул проректор, поднеся свое лицо совсем близко, — с чего ты вообще взялся защищать Петровского? — Алексей Станиславович прищурился и понизил голос, — ты же не берешь дипломников накануне… или что, сам нарушаешь свои правила?
Антон Алексеевич вновь улыбнулся в лицо разъяренному проректору.
— Обычно нет, — ответил он, — но Константин принес мне почти готовую работу на хорошую тему и, что самое главное, с собственными реальными исследованиями, чего редко ожидаешь от большинства студентов, — он едва заметно подмигнул, — странно, что это вызвало такое изумление в процессе его защиты. О том, что я взял Константина своим дипломником, было известно два месяца назад…
— Семенов… — Алексей Станиславович почти шипел. Антон Алексеевич лишь опять усмехнулся, — ты ведь знал, кто такой Петровский… и все равно помог ему. Зачем?
— Потому что личностное отношение никак не должно влиять на взаимоотношения «студент-преподаватель», — отрезал Антон Алексеевич, — а поскольку Константин ответственно подошел к своей работе даже при том, что его руководитель, как бы это сказать… пропал, — он хохотнул, — я не видел повода для отказа.
Повисло молчание. Выяснять отношения, вновь касаясь неприятных, но очевидных всем подробностей, просто не было смысла. Карнаухов лишь покачал головой.
— Скажи мне, Семенов, — негромко начал он, — ты и дальше собираешься здесь работать? — глаза Алексея Станиславовича превратились в две сплошные щелки.
— Нет, — Антон Алексеевич покачал головой, — думаю, что на этой ноте мне пора уходить. Все, что мог, я сделал. Может, Петровский отчасти и прав, лечить можно лишь симптомы. Неважно. Уже неважно. Сил у меня больше нет, — он выразительно посмотрел на Карнаухова, — надоело.
Проректор еще раз взглянул на бывшего коллегу, а затем развернулся и зашагал прочь.
— Петровский, Константин Алексеевич…
Пожалуй, любой человек мог бы ждать этого больше, чем он сам. Ему по большому счету было уже все равно. Единственное, что его волновало — не подвести Семенова. Впрочем, он этого и не сделал. Вне зависимости от того, какую оценку сейчас поставят, всем был очевиден настоящий результат. Результат защиты, да и всей «пятилетки» в принципе…
— От себя хотелось бы отметить оригинальную защиту своего материала, — сказал Вересов, глядя на Петровского, — мнения комиссии в некотором смысле разделились… — он выдержал небольшую паузу, — но, лично я считаю, и мои коллеги в итоге со мной согласились… «отлично»! — выдохнул председатель.
Петровский переглянулся с Антоном Алексеевичем. Семенов лишь вновь едва заметно улыбнулся и кивнул. Карнаухов и часть его «свиты» смотрели с нескрываемой и бессильной злобой. Вот теперь они действительно проиграли. Проиграли по всем фронтам. Стоило ли все того? Петровский уже и сам не знал.
Все стали расходиться. Спуск по лестнице был для Петровского, как в тумане. Остальные студенты оживленно переговаривались, обсуждая результаты защиты. Несмотря на все угрозы Карнаухова, провалившихся не было. Ни одного. Петровский ни с кем не пытался заговорить. Он спустился вниз и двинулся по коридору. Асхат защищался в другой день. И прекрасно. Пересекаться ни с кем из членов «сети» он больше не хотел. Не хотел вспоминать ничто из того, что было в этих стенах. Только не теперь.
Семенов подошел к нему, когда Петровский обнаружил себя уже на улице, меланхолично курящим сигарету. Он просто подошел и встал рядом. Несколько минут они молчали.
— Что ж, — произнес, наконец, Антон Алексеевич, — наверное, правильно будет сказать: «поздравляю».
— Ну да, — Петровский пожал плечами, — если только есть, с чем. Вы же все знаете и понимаете…
— Это неважно, — Антон Алексеевич покачал головой, — да, много всего произошло за эти пять лет. Да, не все было чисто, да что там, если честно, дело дрянь! — он очень грустно улыбнулся, — но это, Константин, была пусть небольшая, но победа. Потому что в конце этого пути ты сделал все честно. Ты победил. Не их. Сам себя, — Антон Алексеевич выразительно посмотрел на него.
— Нет, — Петровский опустил глаза, — я не победил себя. Вы не знаете, что я творил. И какой я человек. Впрочем, это уже неважно. Это действительно конец…
— Ты не прав, — Семенов добро и открыто улыбнулся, от чего Петровскому стало еще больнее, — это этап. Конец — это начало чего-то нового, Константин. Это — начало твоей взрослой жизни. Настоящей жизни, — он заглянул Петровскому в глаза, — говорят, плохое надо забывать. А я так не считаю. Не забывай, Костя. Не забывай то, что видел здесь. И ошибки, которые совершил. Не всегда можно что-то исправить. Но можно учесть и не допускать тех же ошибок в будущем. А теперь ты начинаешь по-настоящему взрослую жизнь, действительно, последний отрезок. Каким человеком войдешь в нее — так и пройдешь свой путь…
Семенов замолчал. Петровский вдохнул дым и, наконец, набрался смелости посмотреть преподавателю в глаза.
— Вы уходите?
— Да, — быстро ответил Антон Алексеевич, — я действительно сделал все, что было в моих силах. Я боролся за каждого студента, я старался что-то изменить. И, если хоть до кого-то я достучался, значит, все было не зря. Я ведь прекрасно видел, как все было на самом деле, не думай, Константин, что принципиальность делает меня дураком…
— Я и не думаю, — Петровский покачал головой, — я вряд ли смогу понять вас. Но всегда буду уважать…
— Приятно это слышать, — Антон Алексеевич кивнул, — значит, и впрямь все не зря. Всю жизнь я работал здесь, держась лишь на этом энтузиазме. Вдохновении… — он сделал глубокий вдох и поднял глаза к небу, — но сейчас я чувствую себя морально опустошенным.
— Как и я, — Петровский прикусил губу.
— Отдохни, Константин, — посоветовал Семенов, — дай себе время все переосмыслить. Почва для размышлений у тебя, пусть и не самая приятная, но довольно богатая. Я планиру сделать то же самое. Может, чуть позже найду себя где-то еще…
— Если вам нужна помощь…
— Не надо! — Антон Алексеевич поднял руку, — с моими принципами ты знаком. Не переживай, Константин, с голоду я не умру, — он опять улыбнулся, — займусь репетиторством, за это сейчас неплохо платят. Вреени у меня теперь полно… что ж, — он протянул руку, прощаясь теперь уже насовсем.