, – выбор в пользу амбивалентности выглядит едва ли не более радикальным, поскольку допускает неэффективность действий цифровой власти.
Вредные – то есть направленные на причинение ущерба, – возможности СМ, о которых пишут в своих отзывах возмущенные пользователи, разграничить просто: Маша разделяет здоровье и финансы, а Дмитрий – издевательство и вымогательство[393]. Сохраняя этот пуризм, мы говорим об аффордансах страдания и дискомфорта, когда (дис)функциональность СМ вынуждает человека с COVID-19 переживать свою немощь или усугубляет ее. И называем аффордансами осложнения и дезориентации недоработки и неустойчивости в работе СМ, способные привести к штрафу. Эти негативности воспринимаются пользователями как необоснованные, несправедливые, оскорбительные действия (сервисной, цифровой, санитарной) власти.
С начала мая по середину июня вышло шесть официальных обновлений СМ (потом еще три)[394]. В их описании присутствует формальная ориентация на потребителя: «по просьбам пользователей» убрали вспышку при изготовлении фото (версия 1.2) или же «для удобства пользователей» добавили функцию отправки фото в техподдержку (версия 1.8). Однако дисфункции, вызвавшие наибольшие нарекания и дискомфорт – проблемы с оповещениями, разрядкой аккумулятора, нестабильностями, – остались без внимания. А добавление в функционал СМ истории идентификации само по себе стало историей.
На невозможность подтвердить факт оповещения или отправку фотографий – то есть на бесконтрольность приложения, – пользователи СМ жаловались с самого начала. Это отсутствие обещало быть фатальным для тех, кто оспаривал необоснованные штрафы в суде. Остальных оно тревожило и раздражало, оставаясь источником неопределенности. Через полгода после перехода на СМ – в версии 1.9 от 2 ноября – функцию добавили для iOS. Месяц спустя она стала частично доступна для смартфонов с Android. Но качество ее работы тут же вызвало нарекания, поскольку возникли задержки и сбои в регистрации времени отправки фотографий[395], чреватые штрафом. А история поступления пуш-требований – бывает, что штрафы начисляют за пропуск уведомлений, которые до пользователя так и не дошли, – по-прежнему отсутствует в числе функций приложения[396]. Один из ранее приговоренных к СМ, «ради интереса зашел почитать, что люди в комментах пишут. А пишут то же самое. Значит, изменений нет и не будет»[397].
Уже в конце первого месяца сосуществования москвичей с СМ глава ДИТ уклонился от публичного обсуждения негативных аффордансов приложения и официально заявил, что «ни один штраф не начислен из‐за ошибок» в его работе[398]. Государственная дума, по сути, поддержала позицию мэрии[399], отклонив предложение Совета по правам человека о проведении административной амнистии по этим штрафам[400]. Мэр Москвы заявил, что приложение будут использовать и впредь[401], оставив без внимания доводы председателя СПЧ о недопустимости использования приложения, не готового к внедрению. Михаил Федотов настаивал на том, что «такие» – репрессивные, действующие от имени государственного контролера, – системы «должны быть идеально отлажены» и «не вызывать раздражения»[402].
Между тем, как признается Irina P., «приложение вызывает только раздражение, если честно»[403]. Эту эмоцию, востребованную в ковидном году, поп-психологи связывают с бессознательным, а социологи, политологи и блогеры – с реакцией россиян на актуальное состояние государственной власти и (без)действие ее представителей. Раздражение проявляется как эмоциональная (негативная, острая, ситуативная, неструктурированная) реакция эго и гражданина на неразрешенный конфликт. Свою потребность в структурировании впечатлений от СМ и канализации аффекта москвичи выражают в отзывах, размещаемых в интернет-магазинах, торгующих мобильными приложениями. К 1 декабря СМ получил 8500 негативных отзывов и единицу – средний рейтинговый балл, минимальный из возможных, – на Google Play[404]. И 4200 отзывов (частью – на английском) со средним баллом 1,4 на AppStore[405]. Кому-то из пользователей не хватило шкалы для выражения чувств: «Если бы можно было поставить минус пять звезд!» В ситуации, когда адекватной реакции от мэрии не поступало, до Главконтроля было не дозвониться, а обращение в суд требовало времени и ресурсов, GooglePlay и AppStore превратились в пространства гибридного низового сопротивления[406], где раздраженные москвичи отстаивали свое право на достоинство и цифровое гражданство.
Этому превращению способствовала гетерогенность СМ, в котором цифровой продукт неотделим от инструмента надзора, а электронный сервис – от технологии биобезопасности. Не разводя администрирование и потребление, пользователи реагировали на неэффективные действия московской цифровой власти как на некачественные товары и услуги – рекламациями, размещенными в интернет-магазине. Эти претензии отличаются от жалоб в официальные инстанции не только адресатом, но и жанром коммуникации. Они имеют вид требований, поддерживают клиент-центрированный дискурс и агентность потребителя, уверенного в своих правах[407]. От GooglePlay и AppStore москвичи требуют удалить ненавистное приложение, «нарушающее основные права и свободы личности под предлогом борьбы с пандемией»[408]; от разработчиков – доработать; от заказчиков из мэрии – сменить разработчиков и проявить наконец уважение к людям.
Требования, сформулированные потребителями, полны гражданского негодования. Пользователей СМ возмущает необходимость и невозможность доказывать свою невиновность; раздражает дискомфорт, вызываемый программным кодом; смущает качество инструментария, предназначенного для цифрового администрирования; тревожат инкарцерация в собственном жилище («мы не в тюрьме и не в больнице») и ограничение гражданских свобод. Приложение называют «тоталитарным», а среду его использования – «электронным концлагерем». Для того чтобы сделать такие выводы, кому-то достаточно первых часов взаимодействия с СМ, а кому-то – полного цикла самоизоляции. При этом гражданин, если он пробуждается в пользователе СМ, уязвлен и затронут дисфункциональностью гибридного устройства куда сильнее, чем потребитель, откликающийся, пусть и не без раздражения, конкретными предложениями на отдельные дефекты: «Во-первых, это издевательство! Это ущемление прав человека! Вторжение в частную жизнь! Во-вторых, нельзя было продумать хотя бы какой-то отчет о принятой фотографии?!» В ходе контакта с дефективным приложением гражданская позиция актуализируется в неразрывной связи с позицией раздраженного потребителя, выступая в качестве ее расширения, дополнения, обобщения или эффекта политической возгонки: «Вставать к 9 утра, серьезно? И вот на это идут мои налоги? Не знаю, как вы, а я за действующую власть голосовать не буду»[409].
В тексте «Умного города – 2030» есть упоминание о том, что в 2018 году 5 тысяч жителей столицы приняли участие в опросе, приуроченном к разработке этой целевой программы: «Больше всего москвичи ценят цифровые технологии за экономию времени, доступность услуг с любых устройств в любое время и простоту навигации»[410]. Приоритетной сферой для интенсивного применения цифровых технологий 62 % опрошенных назвали медицину. И только 4 % высказали озабоченность влиянием технологий на свою жизнь, опасаясь «сбоев и ошибок в работе цифровых сервисов»[411]. Если бы этот опрос проводился в 2020 году, а его участников набирали из числа горожан, «оштрафованных за то, что заболели», результат, очевидно, был бы иным. И дело здесь не только в том, что негативные аффордансы самоизоляции вынудили москвичей в корне пересмотреть свои позиции по вопросу о цифровом городе. Сбои в работе СМ деавтоматизировали – и, как следствие, политизировали – взаимодействие горожанина с алгоритмически опосредованной властью.
Основанием для использования этого мобильного приложения стала асимметричная технократическая логика – недоверие администратора к недисциплинированным москвичам, сочетающееся с доверием к алгоритмам и данным с мобильных устройств. Сергей Собянин продемонстрировал ее в действии, когда сказал, что без СМ «реально заболевшие люди ходили бы по улицам, магазинам»[412]. Возможно, мизантропические предположения градоначальника о ненадежной природе московского человека верны. Не менее вероятно, что мечты технократов из мэрии могли бы сбыться, работай приложение без сбоев и безосновательных штрафов, будь его интерфейс адаптирован под человека, хворающего и скверно себя чувствующего. И тогда бы электронная технология обеспечила повышение качества жизни москвича, находящегося на домашнем карантине, скрыв за интерфейсом комфорта и недоверие власти, и процесс замещения индивида данными.
Незаметного превращения индивида в дивидуума не произошло из‐за неотлаженной работы СМ. Стремясь не пропустить тихое пуш-уведомление, пользователь не расставался с телефоном, постоянно заглядывая в приложение. Для человека с жаром, низкой сатурацией или берушами, без которых не заснуть, поскольку супруг(а) храпит, такое существование вряд ли будет удобным или фоновым. В отличие от дивидуума, возникающего в результате замены человека – его действий и идентичности – данными, москвич в самоизоляции восполнял и отсутствующие функции мобильного приложения, и недостающие данные: «Звонок в техподдержку на всякий случай записал, скриншот с установленным приложением сделал». Или: «Нет возможности сохранять фото (приходится делать скрины фото и подтверждение отправки, хотя бы так перестраховаться с временными метками и адресом)». Еще одним проявлением сознательного обращения москвичей со своими данными стали запросы записей с камер наружного наблюдения: «Сейчас, чтобы оспорить эти штрафы, я пытаюсь собрать записи с камер, установленных в подъезде. Я обратился в Единый центр фиксации видеонаблюдения, мне готовы предоставить видео за те дни, когда мне выписывались штрафы».