Городской активизм – формат гражданского участия, в котором современные россияне сотрудничают со сравнительно большей готовностью и энтузиазмом, чем в политических действиях национального уровня (таких как участие в выборах или протестные действия по поводу федеральной повестки). Конкретные городские проблемы, которые горожане воспринимают как личное и «близкое к дому»[464], являются наиболее вероятным фактором гражданской мобилизации. Кроме того, в российских политических условиях формулировка движением своих задач как местных и конкретных позволяет отмежеваться от «политики»: сферы, которая не только вызывает тоску у обычных граждан, но и представляется опасной и бесперспективной.
Для городского активизма, как и для любого общественного движения, необходимо разделяемое участниками определение проблемы, общее видение идеального состояния среды и отклонений от него. Большой популярностью у городских общественных движений стали пользоваться ГИС, геоинформационные системы, с помощью которых активисты привязывают «проблемы» и «ценности» к городской карте (находящиеся под угрозой исторические памятники, велосипедные дорожки, ямы на дорогах и т. п.). Инвентаризации, таким образом, логичный инструмент, который может способствовать разработке четкого видения проблемы и ее документации; однако, как я постараюсь показать, не только это является результатом городских инвентаризаций, осуществляемых при помощи современных цифровых технологий и краудсорсинга. Инвентаризация также содержит идею контроля, проверки на соответствие заявляемого действительному, чем могут заниматься рядовые граждане. Основу для этой главы составил преимущественно петербургский материал: движения, инициативы, порталы в интернете и активистские действия, которые связаны с Санкт-Петербургом и его проблемами после 2012 года.
Я рассмотрю «инвентаризации» как принципиально новую практику, которая стала широко применяться именно благодаря развитию цифровых технологий и, таким образом, является одним из продуктов новой цифровой реальности, но при этом тесно связана с состоянием материальной городской среды. Кроме того, в практиках инвентаризации участвуют офлайн-сообщества, для которых сохраняет свою значимость коллективный эмоциональный менеджмент в общении лицом к лицу: появление принципиально новых инструментов активистской борьбы и изменение источников экспертного знания не изменило социальных механизмов, связывающих людей друг с другом и делающих мобилизацию ради общего дела возможной.
Исследователи разделились в оценке роли цифровых технологий и открытых данных в социальном прогрессе: с ролью цифровых технологий в гражданском участии и формировании/разрушении сообществ связаны как большие надежды, так и страхи.
Надежды связаны с тем, что развитие технологий гипотетически может расширить возможности гражданского участия, снабжая рядовых граждан инструментами для борьбы и выхода в публичное пространство с целью изменения общественного мнения о волнующих их проблемах[465]. У ряда исследователей, однако, возникают подозрения, что цифровые технологии размывают социальный капитал и разрушают сообщества, которые жизненно необходимы для эффективного коллективного действия[466]. Левые критики «цифрового мира» добавляют к этой дискуссии свой традиционный аргумент: технологии и доступ к ним находятся во власти тех же социально-экономических механизмов, которые порождают и воспроизводят социальное неравенство в офлайн-мире и служат элитам, а не обычным гражданам, усугубляя социальное исключение и поляризацию[467]. К исключению в цифровой среде теоретически приводят два фактора: неравный доступ к цифровым технологиям людей с разным достатком и демографическими характеристиками, а также тот факт, что, как и в офлайн-публичной сфере, некоторые группы обладают большей «силой голоса», могут говорить и быть услышанными. Есть также скептики (или реалисты), которые считают, что технологии могут только усилить и развить те процессы, которые и так имеют место в обществе, – то есть создать новое или разрушить что-либо социально обоснованное они не могут[468].
Например, в деле развития демократии большие надежды возлагались на «открытые данные»: массивы информации о деятельности государственных институтов, которые постепенно стали публиковать для общественного изучения во многих странах. Гипотетически эта новая открытость могла принципиально изменить логику политических и управленческих процессов, допустив к процессу нового коллективного игрока – пользователей интернета, то есть практически всех желающих: невиданное ранее расширение круга осведомленных. Цифровые «оптимисты» видят прямой эффект публикации открытых правительственных данных в снижении уровня коррупции в некоторых странах[469]. С другой стороны, есть и свидетельства бесполезности открытых данных самих по себе, разобраться в огромных плохо структурированных массивах сложно. Это аргумент в копилку «цифровых пессимистов» и левых критиков: чтобы разобраться и использовать данные, которые выкладываются иногда в довольно запутанном виде, нужны люди с определенными компетенциями, свободным временем и другими ресурсами.
С точки зрения доступности технологий, согласно исследованиям динамики проникновения интернета, проведенном ФОМ[470], в российских крупных городах доля активной аудитории, то есть людей, выходящих в интернет хотя бы раз в сутки, составляет больше 70 % (в Санкт-Петербурге – почти 80 %). С точки зрения функционирования социальных сетей как пространства выражения и изменения мнений все выглядит не так радужно: многочисленные исследования дискуссий в социальных сетях демонстрируют, что люди не только практически не меняют своего мнения, но и утверждаются в нем по результатам дискуссий с оппонентами в социальных сетях; более того, столкновения с противоположными идеологическими позициями в социальных сетях кажутся маловероятными благодаря эффекту «стайности» (дружба и обсуждения с себе подобными)[471]. То есть доступность технологий не обеспечивает принципиальных сдвигов в функционировании публичной сферы.
Однако, как отмечают Беннет и Сегерберг[472], для коллективного действия граждан, объединенных солидарностью и общей идентичностью, а также достаточно высоким уровнем организованности – то есть для того, что обычно имеют в виду под общественными движениями, – появление цифровых технологий ничего принципиально не изменило, лишь облегчив выполнение некоторых задач по координации действий и обмену информацией, стоящих перед активистами (например, облачные технологии для хранения данных, мессенджеры для оперативного взаимодействия)[473]. Исследователи часто прибегают к понятию «гибридное сообщество», чтобы описать сообщества, использующие как цифровые средства коммуникации, так и личное взаимодействие[474]: даже группы, создаваемые на основе общих интересов в социальных сетях, часто организуют личные встречи – будь то любители программирования на языке R, пользователи торрент-трекеров или городские активисты, репертуар которых основан на использовании приложений или ГИС-сервисов для фиксации проблем и нарушений.
В то же время в последние годы появились движения и революции, развитие которых не было бы возможным без цифровых технологий: Арабская весна и Occupy Wall Street не были полностью подготовлены и срежиссированы «традиционными» общественными организациями и движениями, но стали результатом активного включения в политический процесс индивидов, объединенных цифровыми технологиями, а не общей идентичностью и солидарностью. Этот новый принцип общественного участия Беннет и Сегерберг называют логикой «коннективного действия» (connective action): в таком формате революции устраивают индивиды, подключенные к соцсетям, а не солидарные коллективы[475].
Коннективное действие прекрасно подходит как формат политического участия для «общества индивидов», живущих в мире слабых социальных связей и мало укорененных в локальных сообществах. При этом, по мнению Беннета, современные участники политического процесса мобилизуются индивидуально и на основании своих личных идентичностей и ценностей, а не принадлежности к солидарным группам и организациям: поэтому современные форматы гражданского участия можно охарактеризовать как «персонализированную политику»[476]. Популярными инструментами такой политики становятся те виды деятельности, которые можно практиковать индивидуально (поделиться записью в социальных сетях, придумать и распространить интернет-мем, подписать петицию и т. п.). Главное отличие «коллективного» действия от коннективного – в наличии специализированных организаций, которые обеспечивают связь индивидуальных активистов друг с другом и координацию их действий. Когда место организаций и специализированных активистских сетей занимают технологии, масштаб вовлечения меняется, иерархичность, вертикальность отношений становится не нужна, каждый участник может самостоятельно решать, что и когда ему или ей делать. Однако возникает вопрос об устойчивости и эффективности такого политического участия: первичная мобилизация и вступление в политическую дискуссию благодаря технологиям становятся проще, но продолжительная политическая борьба может потребовать более глубокого уровня вовлеченности и гораздо более широкого спектра тактик, чем то, что практикуется в интернете.