Эти две зарисовки я изначально писала в свой полевой дневник с мыслями о вольном обращении с правилами и о природе бытовой ксенофобии. Однако объединяет их и более очевидная тема, точнее, вещь, ставшая «темой», – мобильный телефон. Я выцепила эти цитаты из своих записей, когда получила приглашение поучаствовать в этом сборнике. Мобильные технологии никогда специально не были в фокусе моих исследований трудовой миграции из Средней Азии в Россию. Однако совершенно неожиданно для меня оказалось, что мобильный телефон активно присутствовал в собранном материале, он нередко сопровождал различные наблюдаемые ситуации, зачастую выступал важным контекстом разных событий. И оказалось, что достаточно было изменить фокусировку, поменяв местами «текст и контекст», как мобильный телефон собрал вокруг себя множество сюжетов и предложил свежие идеи и интерпретации наблюдаемому. В данной работе я хотела бы продемонстрировать, какие тематические и концептуальные возможности дает исследование мобильного телефона мигранта.
В фокусе статьи – мигранты из Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана, прибывшие в Санкт-Петербург в качестве гастарбайтеров. Такие мигранты – воплощенный мобильный субъект, для которого, согласно Шеллеру и Урри[557], движение – это норма жизни, та отправная точка, которая конституирует биографию и определяет социальные траектории. Мобильный субъект – современный номад, который носит с собой все – дом, вещи, сети, идентичности и прочее[558]. При этом, на мой взгляд, именно мобильный телефон становится для него «клетчатой челночной сумкой», где хранится и всегда готова для дальнейших перемещений фактически вся жизнь мигранта.
Вокруг перекрестка двух больших тем – миграции и новых коммуникативных технологий – появилось множество исследований и публикаций, сформировался дебат, обзор которого требует отдельного исследования. Подавляющее большинство этих работ посвящены анализу того, как мобильные технологии преодолевают расстояния и помогают мигрантам поддерживать связь с домом и с семьей, в частности интенсивности этой связи, насыщенности, плотности, агентности, эффективности и прочему[559]. Следует сказать, что появление этого нового исследовательского направления вызвано, с одной стороны, тотальным распространением мобильной телефонии и других новых коммуникационных технологий, с другой стороны – концептуальным и методологическим поворотом в миграционных исследованиях, связанным с развитием транснационального подхода. Согласно концепции транснационализма, мобильный субъект живет в нескольких местах одновременно – и дома, и в месте миграции. Происходит своего рода расширение или удвоение/умножение социальной реальности вопреки и поверх национальных границ[560]. Единое социальное пространство конституируется благодаря постоянно возобновляющимся связям между отправляющим и принимающим обществами. Безусловно, новые коммуникативные технологии играют здесь важнейшую роль – они, по сути, обеспечивают и даже воплощают в себе транснациональные сети и связи.
В своей работе я бы хотела, с одной стороны, «пошатать» доминирующий концептуальный фрейм транснационализма, акцентируя внимание не только на связи, но и на разрывах мигранта с отправляющим обществом, а также на значении коммуникации внутри диаспорального сообщества. С другой стороны – предложить иные фокусы и направления анализа. С этой целью я рассматриваю телефон не столько как функцию, но как вещь, а также предполагаю сфокусироваться на практиках пользования телефоном мигрантами: как, когда, с какой целью используется мобильный телефон и его приложения. По сути, данная статья – это собранные воедино различные полевые наблюдения, материалы интервью, случайно услышанные и записанные разговоры и прочее, в которых так или иначе речь идет об использовании мигрантами мобильной телефонии. Вокруг этих наблюдений вырастают отдельные идеи и направления анализа, требующие дальнейшей разработки. Эту работу следует рассматривать не столько как разворачивание и доказательство того или иного тезиса, но как демонстрацию того, что может раскрыть социологическое прочтение телефона, какие перспективы оно открывает.
В работе используются материалы проектов, реализованных Центром независимых социологических исследований, Европейским университетом в Санкт-Петербурге и НИУ «Высшая школа экономики» за последние 10 лет в Петербурге[561]. Все исследования выполнены в рамках качественной методологии; они включали интервью с мигрантами из Средней Азии (в основном – из Таджикистана и Узбекистана, отчасти Кыргызстана, общий массив интервью – около ста транскриптов), а также наблюдения за жизнью информантов[562].
Не знаю, случайность ли это, но каждый раз, заходя в какой-либо салон связи, я практически всегда встречаю там мигрантов, которые или оплачивают связь, или переводят домой деньги, или рассматривают новые гаджеты. Возможно, так проявляет себя пресловутая профессиональная деформация. Недавний визит на блошиный рынок подтверждает наблюдения – вокруг лотков, где торгуют подержанными телефонами, толпились люди, которых я своим взглядом человека, вовлеченного в тему, определяю как гастарбайтеров из Средней Азии. Можно отметить и обратную связь – сами салоны связи зачастую сопровождают «мигрантские места». Достаточно вспомнить площадку перед петербургской миграционной службой, где ежедневно сотни мигрантов ожидают своей очереди на оформление документов. Площадка огорожена высоченным забором, а на входе дежурят вооруженные охранники. Вся богатая инфраструктурная жизнь места кипит вне площадки – мигрантам за забором предлагают еду, консультационные услуги, какие-то дешевые товары и прочее. Однако киоскам салонов связи «Теле2» и «Билайн» каким-то фантастическим образом удалось проникнуть внутрь огороженного периметра, на саму территорию этого, в общем-то, дисциплинарного пространства, что отражает статус салонов и, более широко, самих мобильных технологий для мигрантов. На мой взгляд, эти примеры хорошо иллюстрируют востребованность мигрантами мобильной телефонии, что, впрочем, легко объяснимо – номад, покинувший дом, быстро и регулярно меняющий места своего жительства, нуждается не просто в связи с близкими, но именно в мобильной связи, соответствующей его образу и стилю жизни. При этом для исследуемой среды характерно особое отношение к телефону, он не только имеет большое значение, но и выступает в качестве ценной (во всех значениях этого слова) вещи.
Рахмонбеку двадцать пять. Он не был дома, в Таджикистане, больше года. За это время у него там родилась дочь, и сейчас он наконец едет ее навестить. Самолет уже завтра, и Рахмонбек предвкушает встречу. Он рассказывает, какие у дочки нежные и сладкие щечки – он видел по скайпу – и как соскучился по жене. Я спрашиваю, везет ли что-то в подарок своим женщинам. «Ну, как всегда. Маме платок новый, жене тоже платок купил. Хочу еще „Эйвона“ (косметика фирмы Avon) что-то взять». «Ну а дочке, дочке?!» – спрашиваю я. Рахмонбек задумался. Наконец с сомнением произносит: «Мобильник, наверное, рано?» (заметки из полевого дневника, Санкт-Петербург, декабрь 2016, интервью с Рахмонбеком).
В этом нарративе телефон выступает в качестве ценной вещи, универсального подарка, который может порадовать всех, независимо от возраста. Его ценность несомненна, он нужен всем, а цена вписывается в пределы возможного и достаточного, что обеспечит вероятную реципрокность, сопровождающую дар[563]. Информант, правда, засомневался-таки в возрасте получателя подарка, но его реакция демонстрирует своего рода очевидность – если дарить «стоящее», так телефон. Отказ от столь универсального подарка может быть связан лишь с малым возрастом, другие социальные и личностные характеристики адресата подарка не важны.
В рассказах о транснациональных вещах, о том, что чаще всего путешествует через границы и что привозят домой мигранты, речь, как правило, шла именно о телефонах. Обычно это смартфоны средней ценовой категории, которые, с одной стороны, дают возможность пользоваться интернетом, с другой – имеют приемлемые для этой социально-экономической группы цены. В самолете, направляющемся в Душанбе, я сидела рядом с молодым человеком примерно 25 лет. Во время перелета он достал три коробки новеньких смартфонов. На мой праздный вопрос любопытствующего спутника, зачем ему так много телефонов, сосед ответил, что это подарки маме, папе и брату. И он сразу хочет ввести в память гаджетов свой номер.
В качестве дара телефон может совершать глобальные путешествия. Зачастую за телефоном стоит целая история перемещений и смены хозяев. Как пример приведу историю телефона, рассказанную мне Наргиз, мигранткой из Таджикистана. Мы не виделись с ней пару месяцев, и первая новость, которую сообщила Наргиз: «А у меня новый телефон!» Выяснилось, что телефон сначала купил себе брат, который, как и Наргиз, живет и работает в Петербурге. Потом этот телефон был отвезен в Таджикистан и подарен маме, но та не смогла им пользоваться, потому как, по словам Наргиз, «не разобралась или не захотела такой новый», и отдала телефон дочери. Наргиз размышляет далее: «Поднакоплю на новый, а этот сыну подарю, когда поеду домой, ему понравится. Они в школе хвастают, какие телефоны им привозят». Подобные нарративы о перемещении телефона и о смене хозяев, по сути, конституируют самостоятельную биографию вещи[564], которая, постоянно перемещаясь и переходя из рук в руки, живет своей жизнью.
Значимость телефона прочитывается и в том факте, что у информантов практически всегда существует собственная история телефонизации, сформулированный нарратив о появлении первого телефона. И хотя многие из них не помнят год, когда это произошло, но сам гаджет остается в памяти. Люди вспоминают марку или возможности первого мобильника, связанные с ним истории открытий, потерь, казусов и прочее. Как правило, такие нарративы насыщены эмоционально, в них присутствуют нотки ностальгии. При этом практика пользования телефоном настолько нормализовалась и стала рутинной, что срок давности обладания им