До чего же я не люблю раннее утро после взятия очередного города. Башка трещит от неумеренного употребления вина, а в местном храме воняет, как в давно нечищенном хлеву. Смесь застарелого смрада, горелых потрохов и дыма жертвенника, помноженные на полное отсутствие вентиляции и тяжелое похмелье, едва меня не добили. Но сделать ничего нельзя. Я должен умилостивить Владычицу и принести ей дары. Я ведь теперь, как-никак, законный царь Тамассоса, а значит, божественное покровительство мне необходимо. После моего же фокуса со змеями в здешнюю Протоафродиту уверовали еще больше. В то, что это именно богиня наслала змей на город, верили теперь даже те, кто этих самых змей собирал. Я сначала не поверил, но нет, все так и есть. Воины взахлеб рассказывают горожанам, как Владычица помогла им взять Энгоми, а те слушают, неприлично раскрыв рты. Такой вот вывих религиозно-магического сознания, когда даже простейшие логические построения ломаются под гнетом веры в божественное. У меня в больной голове все это не укладывается, а для них это абсолютная норма. Удивительно!
— Ну что, богиня, будем дружить? — устало произнес я и перерезал горло истошно блеющему барану. Кровь брызнула на камень пола, который был уже черным от жертв, что приносили здесь несколько последних столетий. Понятно теперь, почему воняет так гадостно. Я вырезал бедро и бросил в жертвенник, где уже вовсю полыхало пламя.
— Нет, ну полная антисанитария, — бурчал я, морщась от вони горелого мяса. — Почему у всех нормальных людей жертвенник на улице стоит, а? Надо с этим что-то делать…
Уродливая фигуристая бабенка в длинном платье с открытой грудью — это и есть богиня, которую на Кипре называют Ванасса, Владычица. Прямо как микенскую царицу. Древнейшее божество, Великая Мать, которой поклоняются почти везде. Только эта вот вобрала в себя черты египетской богини Хатхор, ханаанской Астарты и критской «Богини со змеями». Она — символ возрождения природы весной, дарующая счастливое материнство женщинам и плодородие полям. Немыслимо пренебречь ее милостью, особенно после того, как она пожаловала мне Энгоми. А ведь я даже не стану с этим спорить. Лучше считаться любимчиком богов, чем удачливым царьком, каких много.
Кстати, бог Энгоми — рогатый, и это сильно облегчит мне дальнейшую работу. С этой безумной мешаниной, состоящей из сонма бессмертных сущностей, срочно нужно что-то делать. А вот что? Тут ведь в каждой деревне свой божок. Эвокацию сделать, как римляне? Вариант! Продуманные квириты «приглашали» к себе всех богов, унося их статуи из побежденных городов. А потом они заявляли, что боги теперь живут у них, и на новом месте им гораздо лучше. Этот способ вполне рабочий. Он быстрый и понятный, но приведет к чудовищной путанице. Слишком уж этих богов много, и тут не Италия, где все рядом. Еще один способ — заявить, что старые боги проиграли и были убиты богом-победителем. Это тоже вполне возможно. Третий — слияние разных божеств в единые сущности, как водилось у греков. Надо кого-то на эту работу поставить. Кого бы? Царевича Гелена назначим. Брат Кассандры сидит на Сифносе и истребляет мелкий рогатый скот, пытаясь по его ливеру предсказать будущее. Решено! Его к делу приставлю. Нечего переводить впустую дефицитное зерно. У нас тут голод вокруг, на минуточку. Пусть головой работает. Она у него вполне светлая, тут они с сестрой похожи.
— Ладно, дамочка, — сказал я, любуясь обугленной ляжкой, дымящейся в жертвеннике. — Будем считать, что мы теперь с тобой друзья. Мутит уже от твоей благодати. Пойду-ка я отсюда на свежий воздух. Меня там люди ждут.
Я вышел из храма, победно подняв руку вверх, и крикнул.
— Владычица благосклонно приняла жертву! Она дарит нам свою милость!
Толпа, окружившая храм, радостно заорала. Покровительство Ванассы — это же о-го-го! Это почти гарантированная победа. И все бы хорошо, да только товарищ, вырвавшийся из толпы и несущийся ко мне с кинжалом, зажатым в кулаке, внушает немалое опасение. Его рука поднимается, словно в замедленной съемке, а радостная улыбка расползается в жутковатый оскал. А ведь я догадываюсь, зачем ему кинжал, но сделать ничего не успеваю. Уж очень все быстро происходит. Носить доспех на утренних богослужениях тут не принято. Наверное, зря, хотя было бы невредно. Филипп Македонский и текущий фараон Рамзес III не дадут соврать. Их обоих зарезали.
— Интересно, от кого именно прилетело? — успел подумать я, отстранено любуясь кончиком приближающегося ко мне кинжала.
Глава 11
Не понимаю возникшей в девяностых моды, когда мужики вдруг массово начали обниматься. Ничего приятного в этом нет, особенно когда этого мужика ты не знаешь, когда от него разит старым козлом, и при этом он тебе почти до кости распорол плечо ножом монструозных размеров. Да, а еще не очень приятно обниматься с человеком, когда он уже умер, а кровь из его пробитой печени марает твою красивую тунику из тончайшего льна. Два сына Сосруко, стоявшие по бокам от меня, приняли этого парня на ножи в самый последний момент.
— Ну, елки-палки! — только и мог сказать я, а потом, не будь дурак, заорал. — Владычица спасла меня! Не позволила умереть сегодня! Ее милость будет над нами!
Войско бесновалось в религиозном экстазе, а я, зажимая рану, разглядывал незадачливого убийцу, пытаясь понять, кто бы это мог быть. Результаты изысканий оказались неутешительны. Грязноватый хитон, черные, как смоль, вьющиеся волосы и крупный нос. Классический представитель того, что называется средиземноморским типом внешности. У меня такими заселен целый архипелаг.
— Да кто же тебя послал… — бормотал я, пока мне сноровисто замотали плечо полотняным бинтом. Еще одно мое новшество. Вот, пригодилось.
Когда начинаешь вспоминать, кому на пути к вершине Олимпа отоптал ноги, то выясняется, что слишком многим. Он не из Тамассоса, это точно. Старейшины поклялись, что не знают его, и я им верю. Значит, это не родня покойного царя мне мстит, она зачищена весьма качественно. Кто же еще? Упреждающий удар из Пафоса или Китиона? Запросто. Привет из Милаванды, от тамошней недорезанной знати? И это тоже весьма вероятно. Аххиява? Кто-то мстит за убитую под Троей родню? Похоже, там хватает отморозков. Сидон и Тир? Не думаю, но сбрасывать со счетов не стоит. Там меня ненавидят за то, что не даю добывать в своих водах пурпур и тунца. Уже несколько кораблей оттуда отправились на штрафстоянку Сифноса и заплатили немалый штраф. Тут такое в новинку и почитается деянием даже худшим, чем пиратство. Так что финикийцев тоже со счетов не сбрасываем. В общем, никто меня не любит…
— Да кто же ты такой? — думал я день-деньской, пока армия шагала на юг, в сторону Китиона, а я валялся на телеге, разглядывая облачка, весело несущиеся куда-то вдаль. — Да и черт с тобой! — решил я в конце концов. — Как говорил мой дед, хороший стук наружу выйдет. Только вот теперь нужно будет целую систему охраны организовывать. Травить тут тоже умеют.
— Государь, с Сифноса писец прибыл. Говорит, это важно. — в шатер вошел один из сыновей Сосруко, щеголявший после недавнего подвига в золотом обруче, обнявшем бычью шею. Хорошее такое ожерелье, в палец толщиной. Иному царю впору.
— Зови, — махнул я рукой.
— Государь!
Корос, младший сын моего наместника Филона, уже не был похож на юношу, подающего надежды стать сродни колобку. Он высох до того, что даже щеки ввалились, а это что-то, да значит. Если кто-то из этой семьи обжор похудел, значит, случилось что-то из ряда вон. У него и сандалии истрепались вконец, и хитон пропылен настолько, что можно не найти места, которое было когда-то белым. Он у него теперь красивого равномерно-серого цвета. Парень явно спешил.
— Что-то случилось? — спросил я его.
— Я госпожой Кассандрой послан, — сказал Корос, едва переведя дух. — Она велела передать, что люди непонятные были на Сифносе. Вас искали, господин. Царевна считает, что убийцы это.
— Она права, — хмыкнул я и показал на раненое плечо. — Был у нас убийца, но он, к сожалению, уже в Аиде. Расспросить его нельзя.
— Госпожа велела передать, что убийц двое, — продолжил Корос. — Если это так, то он где-то здесь. Его нужно немедленно найти.
Я поманил его за собой, открыл полог шатра и показал на толчею лагеря, где без дела шатались тысячи здоровых мужиков того самого, средиземноморского типа внешности. Ужин только что прошел, а ночь еще не наступила. Люди общаются. Играют в кости, карты, шашки и шахматы. Я многое сделал для того, чтобы скрасить зимний досуг. Зимы здесь тягуче-долгие, а проводить их всегда было принято, тесно прижавшись друг к другу боками и любуясь языками огня, пляшущими на камнях очага. Теперь куда веселей стало.
— И как ты его тут найдешь? — саркастически спросил я, поведя рукой по сторонам.
— Госпожа изволила распорядиться на этот случай, — спокойно ответил Корос. — Прикажите всем построиться по своим десяткам, царственный. А наемникам — собраться по родам. Тот, кто останется в одиночестве — и есть чужак.
— Тьфу ты! — я даже расстроился. Легко же!
Через полчаса, когда указание было на ушко передано каждому сотнику, десятнику и басилею из пришлых, огромная толпа развалилась на множество кучек, которые с любопытством оглядывались по сторонам. Я залез на телегу и, приложив ладонь ко лбу, всматривался вдаль, а два десятка кобанцев с обнаженными мечами рыскали по лагерю. Они получили строжайшее указание взять супостата живым.
— Да вот же ты! — ахнул я, увидев сиротливую фигурку, которая металась от одного рода к другому. Его гнали отовсюду со смехом и шуточками. Не все здесь понимали, что происходит, а потому потерявший свой десяток воин вызывал всеобщее веселье.
— Вот он, убийца! Держи его! — заорал один из моих охранников и бросился зарабатывать свою гривну на шею. Видимо, завидовал братьям.
Зря он это сделал. Народ тут предельно незамутненный, но один и один сложить могут все. Именно поэтому, когда неприкаянный воин задал стрекача, из строя выбежал какой-то боец и, лихо взмахнув пращой, выстрелил ему вдогонку.