— Мина серебра за хорошего мастера, — не задумываясь ответил Кулли. — А если найдем того, что умеет перегонять ароматные масла, то все пять.
— Зачем твоему хозяину тот, кто готовит ароматы? — подозрительно посмотрела на него Цилли. — Он покорен своим женам и хочет им угодить? Тогда ты выбрал не того господина. Беги от него со всех ног, муж. Ты с ним пропадешь!
— Да нет же! — помотал головой Кулли. — Просто нужен умелый мастер. А перегонять он будет нефть, а не выжимку из розовых лепестков.
— Чего-о? — приподнялась на локте Цилли и глупо захлопала жидкими ресницами. — Это ему еще зачем?
— Вот чего не знаю, того не знаю, — ответил Кулли, взбивая попышнее солому подушки. — Этого он мне не сказал. Кстати, нефть тоже будет нужна. Много.
— Хм… — задумалась Цилли. — Нефть найти нетрудно. Здесь даже обсуждать нечего. Кстати, у меня есть выход на дешевый кунжут и тмин.
— Возьму на пробу, — зевнул Кулли, обнимая тощие телеса жены. — Давай спать.
— Лентяй несчастный, — пробурчала Цилли. — Я только во вкус вошла. Стой!
— Чего? — приоткрыл один глаз Кулли.
— Никак не могла понять, что же не дает мне покоя! — поднялась на постели Цилли и села, обняв колени. — А вот теперь поняла. Ты говорил, что жил в Сиппаре, и что твои отец и мать умерли. Ты ведь не мальчишка. Неужели ты никогда не был женат?
— Ну… понимаешь… — произнес Кулли ту самую фразу, после которой каждый мужчина узнает истинное лицо ангела, который только что клялся ему в вечной любви.
— Говори, негодяй! — маленькая рука приподняла его за шею, сдавив горло стальными клещами нежных пальчиков.
— У меня была жена, — вздохнул Кулли. — Я занял серебро в храме и пошел с караваном. Но я попал с самое пекло. Живущие на кораблях разграбили Хаттусу, а я потерял все. Даже рабом стал ненадолго. Господин позволил мне выкупиться и сделал своим тамкаром. А моя жена… Не знаю, что с ней. Меня нет больше трех лет, а значит, по закону я признан мертвым. Надеюсь, храм взыскал мой долг с нее и с ее семьи.
— Проклятый дурак! — взвизгнула Цилли. — У тебя теперь две жены, и по закону ты обязан обеспечивать их одинаково. Ты что, богатый вельможа?
— Но… три года… — попытался оправдаться Кулли.
— Десять! — пребольно стукнула его кулаком любимая. — Для купца-караванщика срок, после которого он признается мертвым, равен десяти годам. Три года — это только для тех, кто попал под набег разбойников. И то, если были свидетели. Кто-то из твоего каравана вернулся и сказал родным, что тебя убили? Не знаешь? Я так и думала. Ты должен семье своей бывшей жены целую кучу серебра, олух! Поверь, если они найдут тебя, то взыщут каждый сикль. Проклятый неуч, не знающий того, что знают даже малые дети!
— Да не каждый ученый писец это знает, моя дорогая? — Кулли даже рот раскрыл, пораженный новыми гранями талантов своей жены.
— Ладно, я займусь этим, — Цилли-Амат снова уютно устроилась у него подмышкой. — Чтобы ты делал без меня, муженек! Вернешься назад через Дур-Курильгазу. Даже не вздумай показаться в Сиппаре. Ты же скрылся с чужим серебром и теперь ведешь торговлю как ни в чем не бывало. Тебя обвинят в мошенничестве и утопят в Евфрате. Или распнут… Нет, скорее утопят. В Сиппаре жулье почему-то любят топить. Хотя… в законе есть одна оговорка… Если докажешь, что не имел умысла и пытался расплатиться, то могут просто рабом сделать. Или заставят вернуть долг в шестикратном размере. Прибила бы тебя, дурень! Кстати, а что ты думаешь насчет фисташки? У вас же ее нет, а везти этот орех легко. Он дорогой и не занимает много места. Может быть, мне прикупить участок, где растут эти деревья? У меня очень хорошее предчувствие насчет фисташки, муж мой. Я сделаю завтра орехи в меду и испеку лепешки на миндальной муке. Ты проглотишь свой язык, Кулли. Эй, ты не спишь? — и она вновь пребольно ткнула его кулаком в бок.
— А? Что? На нас напали? — вскочил на кровати ошалевший Кулли, который уже сладко дремал, утомившись после тяжелого дня.
— Не спишь, спрашиваю? — зевнула Цилли-Амат, устроилась поудобней на его плече и забормотала. — Ну и зря. А я вот спать хочу. Мне тебя еще вытащить нужно из той ямы, в которую ты попал по своей глупости. Вот только лепешки испеку, в лавке посижу, и сразу же начну думать… Я этой стерве устрою веселую жизнь…
Глава 14
Год 2 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. Город Уллаза. Страна Амурру. (где-то между Бейрутом и Триполи. Совр. Ливан).
«Они разбили лагерь в Амурру… Они опустошили его народ и его землю, как будто их никогда не существовало.». Так написал неизвестный египтянин на стене храма в Мединет-Абу, но Тимофей об этом не знал. Он просто бродил по городу, который был теперь бледной тенью самого себя. Жемчужина земли, которую египтяне называли Верхний Речену, место, где поклонялись Баалу и Амону, Аштарт и Сету, когда-то предала своего повелителя и переметнулась к хеттам. Амурру это не помогло, хетты их не защитили, как не защитили самих себя.
Уллазу едва начали очищать от руин. Важнейший порт и процветающий город заселили новые люди. «Северяне, пришедшие отовсюду» перебили здешних мужчин и взяли за себя их женщин. Всю знать, прятавшуюся в цитадели, заморили голодом в длинной осаде, а тех, что сбежал, нашли потом мертвыми на дороге. Их иссушенные солнцем тела уже заносил песок. Они пережили войну, но их убила пустыня. Не добраться в Страну Возлюбленную без воды и припасов. Слишком далеко Библ, где стоял египетский гарнизон.
Уллазе пришлось туго. Ничего не осталось от ее былой красоты. Только кучи кирпича на месте ее храмов, и свежеслепленные хижины на месте ее дворцов.
— Однако! — крякнул дядька Гелон, увидев сотни кораблей, стоявших в порту Уллазы и вытащенных на берег.
Куда ни кинь взгляд, везде слонялось великое множество народу самого непривычного вида. Разноязыкая толпа, собравшаяся здесь со всех концов света, поражала разнообразием одежд, оружия и говора. Пеласги с перьями на голове, карийцы из Лукки в разноцветных головных повязках и шарданы в рогатых шлемах, — вся эта толпа гомонила, жгла костры и жарила рыбу, которую поймала тут же. Даже представить невозможно, как еще накормить такую прорву народу. Голозадые мальчишки пасли овец и коз, которых пришельцы тащили с собой даже на кораблях.
— Да что тут происходит? — прошептал про себя Тимофей, волосы которого вновь встали на затылке дыбом, предупреждая об опасности. Он даже прощальных слов Энея не успел вспомнить, сердце само подсказало, что здесь затевается что-то немыслимое.
— Не нравится мне все это, — бормотал он, пока два их корабля причаливали в порту.
В Уллазе нет ни писцов, ни пошлин. Город взяли пару лет назад, и здешняя торговля просто исчезла. Самую малость перестарались парни, штурмуя город. В кровавом угаре под нож пошли и купцы, и умелые мастера, и все грамотные люди. А много ли толку от душегубов, что не первый год пенят веслами воды Великой Зелени? Если и есть среди них мастера, то только такие, что могут сковать наконечник копья или слепить незамысловатый горшок. А такое на сторону не продать. Этого добра везде навалом. Вот потому-то здесь дорога любая ткань, и здешние мужики щеголяют в одних набедренных повязках. Если и есть у кого плащи, то их берегут до зимы, ибо ценность великая. В коротких хитонах щеголяют лишь немногочисленные бабы, а дети обоих полов и вовсе бегают голышом.
В город они с дядькой прошли свободно. Двое стражников посмотрели на них равнодушно и отвернулись. Копий нет, мечей нет, и ладно. А то, что с ножом, так ведь свободные мужи. Ножи можно.
— А чего это здесь творится, уважаемые? — вежливо спросил Гелон у стражников. — Откуда народу столько?
— Да в Египет собрались все, — зло оскалился стражник. — Люди говорят, сам великий царь на поселение морской народ зовет. В шарданы(1) к себе. И наделы с доброй пашней дает. Вон сколько охотников набежало. Весь безземельный сброд сюда приплыл, от Арцавы до Аскалона. Уже и в гавань не вмещаются!
— В шарданы, ишь ты! — задумался Гелон. — Завидная служба. Фараон, говорят, шарданам своим зерном, пивом и тканью платит. Неужто столько воинов нанять хочет?
— Люди так говорят, — равнодушно пожал плечами стражник и отвернулся.
— Ты во дворец сходи, — подсказал второй вояка. — Ты же из знатных людей, по одежке видать. Тебе царь все расскажет.
— Скорее бы вы уже уплыли отсюда, — процедил первый. — Никакого продыху от вас, бродяг проклятых, не стало. Провались вы все в самый Аид…
— Сам-то кто? Не бродяга? — зло пробурчал Тимофей и потащил дядьку за локоть.
Город поразил его грязью и неприбранными следами пожаров. Как будто царь Уллазу захватил, а потом у него внезапно силы закончились. Лишь кое-где начали разбирать руины, очищая центр, но в остальном город выглядел почти так же, как после штурма. Лишь в паре мест подлатали стены, да молодые деревца стали пробиваться на кучах мусора. На пустырях возникали новые кварталы, точь-в-точь похожие на старые. Сложенные из саманного кирпича лачуги с плоскими крышами, прилепившиеся друг к другу глиняными боками. Они сливались с уцелевшими домами, образуя кривые улочки, перемежающиеся руинами и пожарищами.
— Нечем платить ему за работу! — осенило вдруг Тимофея, и Гелон согласно кивнул. — Мастеров побил, а из воинов никто трудиться не желает. Да, дядька?
— Ага, — многозначительно кивнул тот. — Я вот уж и забыл, каково это, землю пахать. Ни охоты у меня к этому нет, ни умения. Я давно и что знал, забыл. В караванной страже два десятка лет отходил, а потом войной живу вот.
— Да и я так же, — неохотно признал Тимофей. И вроде как есть мечта жить сыто на своей земле, а как представишь, что нужно за сохой ходить и каждому колосу кланяться, так с души воротит. Лучше глотки резать, чем такая жизнь.
— Ты видел? — спросил вдруг Гелон, когда они отошли от ворот шагов на сто.
— Видел, — мрачно ответил Тимофей. — Еще бы не видеть. Оружие у стражи из железа. И копья, и длинные ножи на поясе.