впечатление. Ты, который, кажется, ни к кому не способен проникнуться должным пиететом. Так в чем дело?
Позади двух жрецов неслышно проскользнул служитель храма. Услышав речь Бенедикта, он на миг замер, однако, узрев перед собой двух последователей Красного Культа, предпочел не делать им замечаний.
Киллиан тяжело вздохнул, тут же разразившись приступом надсадного сухого кашля.
Бенедикт терпеливо переждал, пока он придет в себя, и на этот раз воздержался от комментариев по поводу его здоровья.
— Харт, — строго обратился он, когда ученик, наконец, восстановил дыхание, — я жду.
— Знаю, — устало и виновато улыбнувшись лишь уголками губ, кивнул Киллиан. — Я думаю, как облечь это объяснение в связный человеческий рассказ. Он немного… непоследователен.
— Можешь начать с «это — первое», — усмехнулся Бенедикт, добившись от подопечного хотя бы подобия искренней улыбки.
— Что ж, — Киллиан покачал головой и вновь взглянул на статую Ниласы. На этот раз взгляд его уже не казался столь растерянным и беспомощным, однако в нем по-прежнему сквозила какая-то жгучая, ему одному понятная тоска. — Как вы, наверное, знаете, в Талверте никогда не было Храмов Тринадцати и в близлежащих деревнях тоже. Мои родители были глубоко верующими людьми, и до моего рождения они с завидной периодичностью совершали поездки в Сельбрун, в этот самый храм. Для них имело огромное значение прикоснуться к статуям богов, получить их поддержку, почувствовать на себе их… участие… кажется.
Бенедикт поджал губы, отчаянно пытаясь представить себе родителей своего ученика: простых, сердобольных, верующих людей. Однако вызываемые в воображении образы отчего-то терялись и не желали обретать хоть сколько-нибудь реальные черты.
— Летом, когда я родился, повитуха сразу сказала моим родителем, что боги одарили их слабым ребенком, и вряд ли я протяну долго. Она была уверена, что зиму мне точно не пережить, — продолжил Харт. — Мои родители сделали один единственный вывод: помощи нужно просить у богов. Повитуха строго-настрого запретила им предпринимать поездку в Сельбрун, говорила, что это меня точно убьет, однако ничего своими увещеваниями не добилась.
Бенедикт глубоко вздохнул.
— Они все же поехали?
— Да, — кивнул Киллиан, не отрывая глаз от статуи. — В поездке, как рассказывала мне после мать, я и впрямь почти умер. В храм они с отцом вносили уже едва живого ребенка. Уж не знаю, что такое со мной было, но, судя по красочным рассказам вперемешку с хвалениями богам, я понял, что нечто явно паршивое. Родители истово молились за меня у статуи Венселя, упрашивали служителей делать то же самое, проделывали круг за кругом со мной на руках по этому самому залу…
Колер сжал кулак, скрипнув зубами. Он не презирал веру в богов, об этом не могло быть и речи, однако считал глупыми фанатиками людей, полагавшихся в своей жизни исключительно на чудеса и волшебные исцеления. Бенедикт был глубоко убежден, что родителям Киллиана следовало предпринять поездку в Сельбрун, но не для посещения храма, а для поиска хорошего столичного лекаря, который мог бы помочь их ребенку, однако озвучивать этого он не стал.
— Дальнейшей части рассказа… я и сам не знаю, верить, или нет, — с запинкой продолжил Киллиан. — Мать рассказывала, что после очередного круга прошений у всех богов она начала понимать, что это может не сработать…
— Только тогда? — не сдержавшись, хмыкнул Бенедикт. Киллиан бросил на него беглый взгляд, одновременно полный осуждения и разделяющий его скептицизм. Колер тяжело вздохнул, покачав головой, и положил руку на плечо ученика. — Прости. Неуместное замечание, знаю.
— Мы жили в деревне, Бенедикт. В таких дырах, как Талверт, многие люди не знают других способов излечения сложных болезней, кроме взывания к помощи богов. Так или иначе, похоже, этот способ сработал, когда попросил я сам…
На этот раз Колер удивленно округлил глаза и весь обратился во внимание, готовый слушать рассказ подопечного. Харт продолжил.
— Не знаю, как там было на самом деле, мне ведь не было и полугода, когда состоялась эта поездка. Но, если верить рассказу матери, я, секунду назад представлявший собой почти безжизненный сверток на ее руках, вдруг протянул руки к статуе Ниласы и ухватился за нее, что было сил. Сил в теле младенца, сами понимаете, немного, но мать сказала, что она не смогла никак со мной сладить, я мертвой хваткой впился в палец этой статуи и…
Киллиан поджал губы, оборвавшись на полуслове. Бенедикт снисходительно улыбнулся.
— Заплакал? — понял он. Киллиан отвел взгляд, и Бенедикт едва не рассмеялся в голос, осознав, что его ученик стыдится даже своего детского плача, считая это недопустимой слабостью. — О, боги, Киллиан, ты ведь был младенцем! Дети не умеют иначе выражаться…
— Знаю, — коротко отозвался Харт. На то, чтобы собраться с мыслями, ему понадобилось несколько секунд. — В общем, как видите, я все еще стою перед вами, стало быть, способ сработал. Как сказала мне мать, я «позволил нити своей жизни протянуться дальше»… что бы это ни значило. Правда, похоже, боги запросили свою цену. Жизнь за жизнь. Вскоре после нашего возвращения в Талверт мой отец умер: тяжело заболел зимой и не сумел выкарабкаться. А еще чуть позже в тот же год в нашей с матерью жизни появились Оливер и Марвин. Продолжение истории вы знаете.
Бенедикт сочувственно покачал головой.
— Ты винишь себя за смерть отца? Считаешь, что сам накликал ее?
— Нет, — качнул головой Киллиан, а затем нахмурился и исправился. — Не знаю. Мне кажется, моя мать всю жизнь в это верила, хотя логичных причин назвать меня виноватым найти нельзя. Нет, она открыто меня не обвиняла, разумеется. Лишь сетовала на то, что теперь, когда отца не стало, поездки в храм стали невозможны…
Колер поджал губы, понимая, что не может найти подходящих слов, чтобы приободрить ученика. Он понятия не имел, что принято говорить в таких случаях. К тому же, говоря по чести, ему прежде никогда не приходилось сталкиваться с такими случаями. Его жизнь последние двадцать четыре года сплошь состояла из встреч и бесед совершенно другого характера.
— Вы верите в богов, Бенедикт? — с невеселой усмешкой вдруг спросил Киллиан, чем застал наставника врасплох. Бенедикт вздрогнул, непонимающе уставившись на своего ученика.
— Я ошибся, — усмехнулся он. — Пиетета перед богами у тебя, похоже, нет тоже. Подождал бы с этим вопросом хотя бы до трактира…
— Так верите? — качнул головой Киллиан.
Бенедикт тяжело вздохнул и серьезно посмотрел в глаза ученика.
— Сказать по правде, я не знаю, — отозвался он и почувствовал, как с плеч падает тяжелый груз: он впервые в жизни отвечал на этот вопрос честно.
— Вот и я не знаю, — устало сказал Киллиан, вновь переводя глаза на статую Ниласы. Красивая пожилая женщина в лице не изменилась, но молодому человеку явно казалось, будто искусная работа скульптора этого храма смотрит теперь на него с осуждением. Харт поморщился, потерев ноющий лоб, вновь покрывшийся испариной: похоже, самочувствие его вновь начинало ухудшаться. — Мать столько раз рассказывала мне эту историю о том, как я ухватился за руку богини справедливости, что в какой-то момент мне показалось, что и сам я поверил, будто именно воля Ниласы помогла мне тогда выжить. Когда я узнал о том, что мои братья — данталли, когда случился тот треклятый пожар, я, прибыв в Сельбрун, пришел сюда — впервые сам, осознанно. Не знаю уж, что мне хотелось тут найти. Я подошел к этой статуе и хотел вновь протянуть к ней руку, как это делают со своими молитвами тысячи людей на дню, но не смог. Все детство после этой истории хотел сделать это осознанно, а когда получил такую возможность, просто не сумел.
— Отчего же?
— Стыдно, — холодно отозвался молодой человек. — Тогда — было стыдно просить помощи. Сейчас — стыдно… из-за того, кто я.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Колер.
— Я о Культе, Бенедикт, — серьезно отозвался Киллиан, взглянув на наставника испытующим взглядом. — Когда я изучал литературу о данталли, я наткнулся на одну цитату, которая запала мне в душу на многие годы. «Каждому — по вере его», так она звучала. Работая в Олсаде, я частенько задумывался о том, во что же мы верим. Мы ведь толком не поклоняемся никому из богов, не ищем среди них покровителя, не уповаем на их волю. Посещения Храмов Тринадцати в наши обязанности не входит, мы всегда на первый план выводим работу по отлову данталли, которых, по сути, мним истинными хозяевами Арреды. Понимаете, к чему я клоню? Выходит, что Культ не поклоняется богам нашего мира, он считает их свергнутыми, проигравшими, уступившими место демонам-кукольникам. Выходит, мы на деле поклоняемся именно данталли и именно их возводим в ранг богов, но при этом ловим и уничтожаем их. Убиваем тех, в кого по-настоящему верим. Что же это за вера такая? И как за нее может воздаться после?..
Выслушав ученика, Колер испытующе приподнял бровь и неспешно продолжил шествие по залу храма. Следующей располагалась секция богини удачи и покровительницы первого летнего месяца Реуза Тарт, изображенной юной длинноволосой крылатой девой с синицей на левом плече. Рука ее также простиралась вперед, к тем, кто жаждал прикоснуться к удаче рукой и воззвать к ее покровительству.
Высказать что-то по соображениям Киллиана Бенедикт решил, лишь войдя на территорию богини-покровительницы второго летнего месяца Сагесса и хранительницы домашнего очага Эри, наблюдающей за тем, как бобры — ее священные животные — строят плотину. Колер невольно подумал, что его собственный домашний очаг и его семейную жизнь эта богиня спасти не сумела. Или не пыталась, как знать.
— Что ж, сразу видно, что никто из твоих прошлых наставников особенно не озаботился тем, чтобы обсудить с тобой идеологию, — криво ухмыльнулся Бенедикт. — Карл, похоже, был достаточно впечатлен твоей историей и твоими результатами испытаний, поэтому решил тебя по теории не гонять, а Леону и вовсе не было дела ни до чего, кроме собственного комфорта…. Впрочем, это не так плохо. Тебя бы напичкали всякими высокими философскими премудростями, а на деле ни в чем бы не помогли разобраться.