— Вот оно, значит, как. Выходит, мы имеем дело со страхом.
— Со страхом? — удивленно переспросил Мальстен.
— Именно. Честно говоря, это, пожалуй, меньшее из зол. С отвращением к цирку или твоей ненавистью ко мне я бы вряд ли мог что-то сделать, а вот страх преодолеть можно. Особенно, если признать его.
Данталли качнул головой.
— Я не совсем понимаю, о чем ты…
— Серьезно, Мальстен? Вспомни: со дня твоего разоблачения в дэ’Вере ты ни разу ни к кому больше не применял нити, — прищурился аркал, заставив кукловода невольно нахмуриться.
Несколько долгих секунд прошли в молчании. Не в силах выдерживать пристальный взгляд пожирателя боли, Мальстен отвернулся от него к арене, пытаясь прислушаться к своему внутреннему голосу и понять, насколько принц мог оказаться прав. А ведь так просто было доказать обратное — выпустить нити, взять под контроль одного из циркачей или всех сразу! Однако данталли сокрушенно понимал, что что-то удерживает его от этого действия. Перед глазами вставали сцены сражений, стоило лишь задуматься о своем даре.
Бэстифар сделал неслышный шаг к кукловоду, став у него за спиной и положив руку ему на плечо. Мальстен вздрогнул, в ту же секунду осознав, что аркал не ошибся ни в чем. Нити — само естество данталли, данный богами дар — сейчас были скованы страхом, не имеющим при том к расплате никакого отношения. С самого детства Сезар Линьи отучил Мальстена бояться боли, привил ему стойкость, выносливость, а вместе с тем внушил мысль, что силы демонов-кукольников можно и нужно применять во благо… но на деле все выходило совсем иначе.
— За последний год ты слишком привык к тому, что твой дар несет смерть, — вкрадчивым сочувствующим тоном произнес аркал, словно читая мысли Мальстена.
— А разве это не так? — прикрыв глаза, качнул головой данталли.
— Так, — уверенно отозвался Бэстифар. — Ты способен сеять смерть и быть глашатаем Рорх, как о тебе говорил Тео. Откровенно говоря, он дико раздражал меня этими высокопарными изречениями в дэ’Вере, — аркал усмехнулся, — но сейчас не о том. Я лишь хочу сказать тебе, что твой дар способен нести не только смерть. Ты можешь вообще делать с помощью своего дара все, что угодно! И здесь, в цирке, это особенно ценно. Ты просил меня посмотреть на моих артистов. Посмотри на них сам!
Бэстифар поравнялся с Мальстеном и обвел рукой арену.
— Что я должен увидеть?
— А что ты хочешь увидеть? — заговорщицки улыбнулся принц. — О том я и толкую, мой друг, ты можешь быть одновременно кукловодом и зрителем! Что мешает тебе полностью раствориться в представлении артистов малагорского цирка? Ведь что-то мешает! Уничтожь это. Преобрази. Сделай, что хочешь, покажи, что видишь. У тебя ведь есть такая уникальная возможность воплотить свое мироощущение в представлении, показать его всем, заставить каждого зрителя прочесть твои мысли! И не говори, что не хочешь этого! Я видел тебя при дэ’Вере, видел, как тебе хотелось праздновать победу вместе с солдатами Кровавой Сотни, потому что в момент победы ты упивался собственным успехом. То, что ты вытворял на поле боя, было искусством, которое не должно умереть с разоблачением анкордского кукловода!
Мальстен невольно поморщился, услышав это закрепившееся за ним прозвище.
— Я все еще не понимаю, какую идею при этом хочешь воплотить ты, — покачал головой данталли. Бэстифар снисходительно вздохнул.
— Я хочу увидеть, на что ты способен в той работе, для которой рожден, мой друг! С самого первого дня нашего знакомства я понял, что здесь твое место. И мне истово хочется, чтобы ты и сам это осознал. У меня нет для тебя пошагового плана, как и что делать. Этот план тебе не нужен! Задействуй свое воображение, и этого будет достаточно, чтобы привычный цирковой номер с трапецией заставил зрителя изумленно задержать дыхание, почувствовать, что он стал частью чуда. Частью твоего представления. Настоящего представления, Мальстен, которое не отпускает до конца. Которое заставляет ощущать целостность, видеть единение артистов, когда они двигаются не просто слаженно, а являются элементами большого циркового действа…
Мальстен вновь посмотрел на циркачей, принявшихся отрабатывать номер по второму разу.
Музыканты, стоящие чуть поодаль, рассеянно разглядывали партитуры и заинтересованно переговаривались. Когда нити коснулись их, они не поняли, отчего вдруг захотели взяться за инструменты, по какой причине начали играть…
— Вот так?.. — данталли задал вопрос с почти отсутствующей интонацией. Нити, выпущенные из его ладоней, накрепко связались с циркачами и музыкантами, и Мальстен почувствовал небывалый прилив сил. Его сознание будто растворилось в сознании артистов малагорского цирка. Он начал видеть несколькими парами глаз одновременно: глядеть в ноты, следить за напарниками по выступлению, чувствовать, когда нужно сделать рывок, как если бы этот рывок должен был сделать он сам, но сам он находился поодаль от арены в компании Бэстифара, который, задержав дыхание, смотрел на преобразившихся в единый механизм циркачей. Больше не было пауз, не было ни одного лишнего движения, не было ощущения, что люди, выполняющие опаснейшие трюки под куполом цирка, вообще нуждаются в страховке — казалось, что они не способны сорваться вниз.
Аркал изумленно замер, когда музыка, заготовленная для другого номера, вдруг вонзилась в каждую клетку его тела, разливая по венам приятное тепло и тут же сменяясь ледяной волной, вызывающей дрожь. Единение движений артистов и звука показалось привыкшему считать себя нечувствительным пожирателю боли столь пьянящим, что он невольно приложил руку к груди, с изумлением отметив, как сердце с силой ударило его изнутри.
Бэстифар завороженно наблюдал за небывалым коротким представлением своего гостя, с трудом напоминая себе дышать. Он не знал, сколько продлился столь внезапно преобразившийся номер, но молился всем богам Арреды, чтобы это не прекращалось. Казалось, даже свет принял участие в этом действе, подыграв воле Мальстена, хотя это и было невозможно. Надо думать, сам бог Мала решил посодействовать этому зрелищу и в нужный момент наслать быстрые облака, заслонив свет, или вновь обнажить солнечные лучи.
Из гипнотического оцепенения принца вывел голос данталли.
— Бэс?
Аркал встрепенулся, тут же расплывшись в победной улыбке.
— Как я вижу, ты быстро преодолеваешь свой страх, дело лишь в верной мотивации.
Мальстен едва заметно улыбнулся, отпуская нити.
— Кажется, я понял, что от меня требуется, — повел плечами он.
— Что ж, — прищурился аркал, — добро пожаловать на должность художника-постановщика малагорского цирка.
Глаза данталли заинтересованно блеснули — пожалуй, впервые с того момента, как Грат покинул Бенедикт Колер. Однако лицо его тут же подернулось тенью, и Мальстен поспешил отвести взгляд.
Бэстифар нахмурился, вокруг его ладони образовалось яркое алое сияние. Данталли шумно выдохнул: едва успевшая нахлынуть боль расплаты безропотно подчинилась воле аркала.
— Бэс, — предупреждающим тоном обратился Мальстен.
— Прости, мой друг, но я не могу позволить твоей расплате разрушить момент твоего триумфа, — пожал плечами принц, невинно глядя на кукловода. — Признаться, я начал искренне беспокоиться, что ты после дэ’Вера уже не выйдешь из этого мрачного состояния, и только сегодня я увидел на твоем лице проблеск искренней заинтересованности в жизни.
Данталли покривился.
— Ты хотел сказать, «заинтересованности в цирке»?
Бэстифар небрежно махнул рукой.
— Это одно и то же. Я лишь хочу сказать, что сегодня ты впервые перестал напоминать мне качественное творение некроманта и посмотрел вокруг живыми глазами. И я не позволю твоей расплате омрачить этот момент, — заметив осуждающий взгляд друга, пожиратель боли предупреждающе приподнял руку. — Не надо на меня так смотреть, Мальстен, я помню, как ты жаждешь независимости от моего вмешательства, поэтому я не вынуждаю тебя отдавать мне расплату. Но, чтобы она не мешала, пока я могу ее придержать.
Аэлин покачала головой и прерывисто вздохнула, когда ее спутник выдержал слишком долгую паузу, явно ознаменовавшую собой конец рассказа.
— Чем дольше я с тобой знакома, тем крепче убеждаюсь, что у тебя есть склонность находить себе весьма странных друзей, — хмыкнула она.
Мальстен передернул плечами.
— Оттого я и избегал этих рассказов, Аэлин. Я прекрасно понимаю, что разговоры о существе, в плену у которого находится твой отец, тебе неприятны.
Охотница задумчиво нахмурила брови. Трудно было не согласиться с данталли: стоило вспомнить о том, сколько лет Грэг Дэвери уже находится в плену в Грате, и Аэлин тут же обуревала волна злости на аркала. Однако в то же время в ее памяти возникал образ Шима из Сальди. Разумеется, тогда малагорский царь играл выбранную роль и изображал из себя простого селянина, однако при этом Аэлин не могла не отметить, что было в нем некое самобытное, особенное обаяние. Возможно, даже опасное и пугающее при ближайшем рассмотрении, но обаяние, которое нельзя было искоренить разыгранным спектаклем или же, наоборот, привить себе ради роли.
Для охотницы Бэстифар шим Мала словно бы разделялся на двух совершенно разных существ, одно из которых держало в плену ее отца, а другое вызывало невольную симпатию и живой интерес еще со времен Сальди. При этом Бэстифар проявлял доброту и заботливость — пусть и столь странную — по отношению к Мальстену, который за короткое время знакомства стал по-настоящему дорог Аэлин, в чем она смогла признаться себе лишь в хижине тринтелл.
Глубоко вздохнув, она, наконец, подобрала слова, чтобы ответить собеседнику, хотя в собственных чувствах так и не сумела разобраться до конца:
— Скорее, я просто никак не могу понять Бэстифара. Если собрать воедино все, что мне о нем известно, можно невольно сделать вывод, что у него весьма необычные моральные принципы. К одному и тому же человеку он может быть и жесток, и добр одномоментно, при том, совершенно не чувствуя границы между этими двумя проявлениями чувств. Собственно, ты — яркий тому пример.