Ее правая рука, лежащая на окне, метнула кольцо на дорогу.
Глава 21
В одной из гостиных лондонского особняка лорда Хэрроуби лорд и леди Иден только что опустились рядом на софу. Они смеялись.
– Я только сейчас по-настоящему оценил свою мать, – сказал лорд Иден, кладя руку на спинку софы за плечами жены. – Как она может оставаться нормальной и безмятежной после того, как вырастила Мэдлин и меня? Я, наверное, окажусь в Бедламе задолго до того, как Чарльз и Оливия станут взрослыми. Эллен засмеялась.
– Я слышала, что когда дети достигают четырех или пяти лет, тогда-то они наконец и начинают ходить, а не бегать.
Он посмотрел на нее насмешливо-угрюмо.
– То есть нам остается подождать всего лишь три-четыре года?
– Конечно, – сказала она, – сейчас мы могли бы оставить их на попечение няни и просто входить на цыпочках в детскую, когда они спят, чтобы бросить на них обожающий взгляд. Ведь вовсе не обязательно, Доминик, каждый день брать детей на прогулку в Гайд-парк.
– Тогда меня обвинили бы в том, что я жестоко поступаю по отношению к слугам, – отозвался с усмешкой лорд Иден. – Почему, Эллен, Чарльз должен не просто бежать бегом, но неизменно двигаться в направлении, прямо противоположном тому, в котором двигаются все остальные? Не уродился ли он в кого-либо из членов вашей семьи?
Она повернула голову и легко коснулась его губ.
– Нам еще повезло, что в парке хватает маргариток, чтобы занять Оливию, – весело проговорила она. – Пока девочка собирает цветы, она, в общем, остается на одном месте. И кроме того, Доминик, вы же знаете, что вы просто раздуваетесь от отцовской гордости, когда какая-либо знатная вдовица останавливается, чтобы восхититься близнецами.
– Хм! – отозвался он, кладя свободную руку ей под подбородок, чтобы вернуть ей поцелуй и продлить его. – Вы собираетесь пробыть здесь еще какое-то время, любовь моя, или мы поедем домой?
– Я скучаю по дому, – улыбнулась она. – Я всегда говорила, что буду счастлива, если смогу жить в деревне, и теперь, когда мои мечты осуществились, мои намерения не изменились. Просто мне хочется устроить Дженнифер. Она не счастлива теперь.
– Ей всего лишь двадцать лет, – сказал он, – и у нее столько поклонников, что голова пойдет кругом, если станешь припоминать их имена. Но я понимаю, что вы имеете в виду. Вы думаете, она все еще вздыхает по Пенворту?
– Да, конечно, в этом не может быть никакого сомнения, – ответила Эллен. – Но он слишком горд, чтобы просить ее руки у ее деда, а она слишком горда, чтобы просить его сделать это. Положение просто безвыходное. Может быть, в этом году он вернется. Но ведь не имеет смысла ждать его приезда, верно? Наверное, нам нужно ехать домой.
– Поживем здесь еще недельку, – предложил он. – Поцелуйте меня еще раз, Эллен. В эти дни мы могли так мало быть вместе.
– М-м, – сказала она, откидывая голову на его руку и подставляя губы для поцелуя.
Но прежде чем они успели как следует обнять друг друга, в дверь постучали. Доминик тихонько выругался, прежде чем дворецкий растворил дверь.
– От мамы, – сказал он, хмуро глядя на поданное письмо. – Наверное, она все-таки хочет, чтобы мы отвезли ее сегодня вечером в своей карете.
– Что случилось? – спросила Эллен спустя некоторое время, глядя на его лицо, пока он читал письмо.
– Мэдлин приехала, – ответил он.
Эллен с сияющим видом прижала руки к груди.
– Ах, они приехали! Как я рада за вас, Доминик. Я же знаю, что вы по ней соскучились. Ах, как чудесно! Когда мы с ними увидимся?
– Не с ними, – ответил он, все еще глядя на письмо. – С Мэдлин. Она одна. Она приехала сегодня в почтовой карете. И тут же легла спать и спит до сих пор.
– В почтовой карете? – переспросила Эллен. – И без Джеймса?
Доминик сглотнул и посмотрел на жену.
– Она оставила его, – сказал он.
– Ах, Доминик… – Эллен шагнула к нему и поднесла к своей щеке его свободную руку.
– Я действительно не могу встать, мама. – Мэдлин перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. – Я очень устала. Мне хочется спать.
– Сойдите по крайней мере вниз к обеду, – убеждала ее мать. – А потом пораньше ляжете спать.
– Я не голодна, – ответила Мэдлин. – Я хочу лежать. Я хочу умереть.
Мать присела на краешек кровати и вздохнула. Потом ласково положила руку на голову дочери.
– Понятно, – сказала она. – Я не знаю, что именно вы чувствуете, Мэдлин. Я ведь не теряла мужа именно таким способом. Но я помню, что чувствовала, когда умер ваш отец. Ужаснее ничего нельзя даже представить. Плохо то, что жизнь при этом продолжается. Хорошее же заключается в том, что боль проходит.
– Она никогда не пройдет, – отозвалась Мэдлин, чей голос был приглушен подушкой.
– Сойдите вниз, поговорите со мной, – сказала леди Эмберли. – Я послала предупредить Седрика, чтобы он не приходил сегодня. Мы побудем одни. Пойдемте, вы расскажете мне, что произошло. Иногда поговоришь, и станет легче.
– Я его ненавижу, и я оставила его навсегда, – сказала Мэдлин.
– Да, дорогая. – Мать ласково взъерошила ей волосы. – Это вы мне уже сообщили, когда приехали. Но наверное, можно рассказать и побольше. Я не собираюсь тянуть из вас слова насильно. Если хотите, можете спать всю ночь и весь завтрашний день. Но если вам захочется поговорить со мной – сегодня я обедаю одна. Обед будет подан меньше чем через час.
Она встала и вышла.
Как ни странно, но Мэдлин показалось, будто ее бросили. Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Ей было страшно одиноко. Она в Лондоне, мама внизу, Домми тоже в Лондоне. А впереди ее ждут визиты к многочисленным друзьям.
Скоро все изменится. Вокруг люди, с которыми можно разговаривать не замолкая, если ей того захочется. Люди, которые любят ее и станут слушать ее и принимать участие в разговоре. Одиночество кончилось. Больше не будет молчания Джеймса и его угрюмого настроения.
Но ей так одиноко, что у нее болит живот, и горло болит, и ее охватила такая вялость, что она даже пошевелиться не может. Пока она не сняла обручальное кольцо, она не сознавала, до чего привыкла вертеть его на пальце. Палец казался теперь просто голым.
И хотя после того, как он завершал свое дело с ней, они никогда не прикасались друг к яругу в постели, сейчас кровать, в которой она лежала, казалась ей без него огромной, холодной и пустой. Она повернулась на бок и положила руку на несмятую подушку подле себя.
Его здесь нет. Его не было здесь никогда и никогда не будет. Она вернулась домой, где прожила вместе с матерью столько лет. Она снова дома. Где ее любят, где она нужна. И наверное, завтра придет Домми – или она пойдет повидаться с ним. И с Эллен, и с младенцами. Нет, какие там младенцы!
Им уже больше годика.
Она снова дома. Можно забыть о кошмаре этих восьми месяцев. Можно расслабиться и начать выздоравливать.
Но постель такая пустая. Она сделала бы что угодно, подумала Мэдлин, крепко зажмурив глаза и сжав руку, лежащую на пустой подушке, в кулак – что угодно! – лишь бы открыть глаза и увидеть его рядом с собой, с его угрюмым лицом, непроницаемым взглядом и всем остальным. И завитком темных волос, который обязательно упадет ему на лоб, чтобы она могла откинуть его назад.
Боже! О Боже, ей действительно хочется умереть. Ей не для чего больше жить. На соседней подушке лежит ее рука. Левая рука, на которой больше нет кольца.
Джеймс.
– Джеймс, Джеймс, – шептала она снова и снова.
Джеймс и Дора Драммонд. И их сын Джонатан.
Она резко откинула одеяло и села на краю кровати. Господи, что это она делает? Мучиться из-за неверного мужа? Купаться в жалости к самой себе, потому что оказалась настолько глупой, что стала его женой?
Хватит! Она – леди Мэдлин Рейни, а не какая-то плаксивая меланхоличная особа, которая гибнет при первом же ударе судьбы.
Нет. Она принялась снимать ночную сорочку, но остановилась. Она не леди Мэдлин Рейни. Она леди Мэдлин Парнелл, леди Бэкворт. Но как бы ее ни звали, она не принадлежит к тем, кто покоряется судьбе. Если Джеймсу когда-нибудь захочется расспросить кого-то о ней, он не услышит рассказа о бедном покорном создании, которое погибло из-за его неверности.
Ни в коем случае. Она накинула пеньюар и позвонила, вызывая горничную.
Ее матери пришлось провести обед в обществе веселой дочери, без умолку болтающей на всевозможные темы, из которых ни одна не носила даже отдаленно личного характера.
Когда прибыли лорд и леди Идеи, вдовствующая графиня вздохнула с огромным облегчением, потому что монолог дочери на время прервался.
– Эллен! – Мэдлин бросилась через всю комнату, чтобы обнять невестку. – Как я рада снова видеть вас! Вы прекрасно выглядите. А что, Чарльз и Оливия сильно выросли с тех пор, как я видела их? Они уже ходят? Наверное, ходят. Им ведь уже больше года?
И, не дожидаясь ответа ни на один из вопросов, она повернулась к брату.
– Домми, – сказала она, – Домми. – И прижалась к высокому, сильному, надежному телу брата-близнеца, чувствуя при этом, что вся ее решимость тает.
– Мы не были уверены, что вы встанете, – улыбнулся он, целуя сестру в макушку. – Вы что же, проделали всю дорогу в почтовой карете и даже не остановились, чтобы поспать?
Она посмотрела на него несколько ошеломленно.
– Нет, мне кажется, я не останавливалась, – ответила она. – Я не помню никаких постоялых дворов. Кажется, я проделала весь путь без остановки.
– Вы даже не помните наверняка? – спросил он.
Она отодвинулась от него и весело улыбнулась остальным находившимся в комнате.
– Во время такого путешествия видишь столько разных вещей, – сказала она. – И столько разных характеров. Когда едешь в своем экипаже, многое пропускаешь.
И она пустилась в описание своего путешествия, сама удивляясь, сколько всего она запомнила. Единственная подробность, которую она помнила, начиная свой рассказ, было кольцо, выброшенное за окно кареты, а час спустя – попытка преодолеть желание во что бы то ни стало остановить карету и выпрыгнуть из нее.