На некоторых накинуты шинели, прозванные севастопольскими. К ним спереди, от плеч до пояса были пришиты патронташи серого сукна, из которых торчали бумажные патроны.
Защитники города вели тихий разговор:
– Как дал я ему, братцы, в упор, так он три раза и перекувыркнулся.
– А мне англичанин наладил штыком в брюхо, но успел я вывернуться, да сам его и полоснул. Завизжал он, как свинья.
– Пушка, на второй бастион! – раздался крик сигнальщика.
– Братцы, а к нам француз в ров свалился. Деться ему некуда, так он ружье бросил, руки задрал да так жалостно головой замотал. Что ж, хоть и супостат, а пардон дать надо. Вытащили мы его на бастион, он сразу и повеселел, братцы, рассмеялся. Ему ведь тоже жить хочется.
– Бить надо эту саранчу насмерть!
– Они тоже ведь солдаты. У них служба, как и у нас.
– Ребята, гляди!
Веревочная сетка на амбразуре зашевелилась, в нее явно кто-то пытался пролезть. Солдаты вскочили на ноги, схватились за оружие.
– Братцы, турок! – раздался встревоженный голос.
Невысокий солдатик, который сидел под самой амбразурой, уже было замахнулся прикладом и собирался ударить странного, покрытого пылью человека, но тот успел перевалиться вниз, на землю, изрытую осколками. Одежда на его правом плече была разорвана, сабельная рана, прошедшая от плеча наискосок по стене, сильно кровила. Это был Даниил.
– Какой турок? Я пластун! – встав на ноги, сказал Даниил.
– Гляньте, по-нашему говорит!
– Да где же пластун? На вид турок самый настоящий.
– Да он ранен, глянь, плечо у него посечено.
– Маркела наша! Берегись! – закричал сигнальщик изо всей силы и затрубил.
Раздался свист подлетающего снаряда. Тяжелая бомба, выпущенная из мортиры, рассыпая искры из трубки, влетела на бастион и взрыла землю, почти полностью скрылась в ней. Те защитники города, которые были ближе других к этому месту, совершили, казалось бы, самый глупый, смертельно опасный поступок. Они бросились прямо к бомбе и залегли почти вплотную к ней. Остальные разбегались кто куда, толкались по углам и на входе в блиндаж.
Один только Даниил, мертвенно побледневший, остался стоять на ногах.
Трубка мортирного снаряда, как это всегда бывает перед самым взрывом, перестала выбрасывать искры и как бы потухла. Теперь из нее тянулся легкий синеватый дымок.
Какой-то матрос на секунду поднял голову и резко ударил Даниила ногой под колено. Тот рухнул на землю одновременно со взрывом, сотрясшим бастион. В небо поднялся столб черного дыма, перемешанного с землей, щепками и остатками фашин. Осколки разлетались по бастиону. Один из них, похожий на серп, крутясь в воздухе, перерубил бревно прямо над головой Даниила. Тот лежал, уткнувшись в землю, даже тогда, когда все вокруг него поднялись на ноги.
Послышался мучительный стон:
– Братцы!
Двое солдат понесли куда-то растерзанный труп, переступили через Даниила. Кашевар вылез из-за свой печки, увидел осколок, торчащий из казана, меланхолично поддел его половником и ловко выкинул за бруствер.
Наконец-то на ноги поднялся и Даниил.
Крики сигнальщика становились все чаще:
– Бомба на второй!
– Пушка на третий!
– Пушка наша! Берегись!
В бруствер ударило ядро, брызнули в разные стороны осколки камней. Сигнальщик сложился пополам и как тряпичная кукла свалился на дно бастиона. Где-то справа, довольно далеко, барабан начал бить тревогу.
Из блиндажа, на ходу надевая фуражку, появился офицер.
Он озабоченно поднимал к небу свой вздернутый нос, явно был со сна, еще не до конца понимал, где находился, и тонким голосом крикнул:
– Раздать заряды!
Пушкари сразу подтащили к нему Даниила.
– Павел Степанович, тут к нам свалился этот вот. То ли турок, то ли нет!
– У меня срочное донесение полковнику Кухаренко! – заявил Даниил.
– Что? Разжигать фитили! Заряд картечью! Шустрее, братцы! Орудие к борту!
– А этого куда прикажете?
Но Павел Степанович уже припал к амбразуре, в которую моряки выставили рыло тяжелой пушки. Гуще засвистели пули, цокали по камням облицовки бастиона.
С Даниилом остались несколько человек.
Один из них, здоровенный рыжий детина, потряс его за шиворот и сказал:
– Давайте запрем его покуда, ребята, а после дела разберемся с ним.
– Орудие, целься, пли! – закричал Павел Степанович.
Пушка ахнула так, что содрогнулась земля под ногами прислуги, и откатилась назад.
Ньюкомб поднимался по трапу на «Таиф», за ним два моряка несли его чемодан, китайскую ширму, несколько саквояжей.
У трапа стоял улыбающийся и как-то даже посвежевший Слейтер.
– Добрый день, мистер Ньюкомб! Боюсь, ваша ширма не влезет в каюту.
– С возвращением, мистер Слейтер. Ширма полежит пока в трюме.
Ньюкомб взошел на палубу и пропустил матросов мимо. На пару секунд ширма разделила Ньюкомба и Слейтера, но для взгляда знатока этого времени было более чем достаточно.
– Откуда вы ее взяли? Это ведь Китай, эпоха Мин? – спросил Слейтер.
– Мне ее продали татары, которые грабят имения русских землевладельцев, – ответил Ньюкомб и добавил: – Я не ожидал вас так рано.
– Мы слегка изменили свой план. Я высадился в Марселе и пересек Францию по железной дороге. Это сократило путь на восемь дней.
Слейтер и Ньюкомб пошли рядом по палубе в сторону кают-компании.
– Вы видели мисс Кортни? – спросил Ньюкомб.
– К сожалению, не успел. Мы обменялись корреспонденцией через посыльного. Пойдемте, я отдам вам письма. Ох, эти влюбленные.
– У меня есть отличные новости. Я выследил нашу дичь и приготовил для нее западню.
– Просто прекрасно! Как вам это удалось?
– Мой лис прокрался в голубятню, а я тем временем завербовал для него удивительного союзника!
– Не говорите загадками, милейший Ньюкомб!
– Я просто подменил почтовых голубей на своих, вот и все.
Окрестности Балаклавы, Крым
Биля, Кравченко и Чиж сидели у блиндажа.
– Стемнело бы уж скорей. Повечерять бы, – со вздохом проговорил Чиж.
– Здоров ты стал кушать, Федя! У нас припасов столько нет, чтобы твое брюхо пропитать, – заметил Кравченко.
Биля поднял голову и увидел, что солнце почти полностью скрылось за кромкой гор.
– Разжигай, Федя. Пока сладишь, дыма уже не видно будет, – сказал он Чижу.
Резкий крик ночной птицы подбросил пластунов на ноги и заставил замереть. Крик повторился. Биля совершенно бесшумно побежал по склону наверх. Кравченко уже собирал вещи у кострища. Чиж согнулся, поднял дерновую крышку блиндажа и начал быстро выкладывать на землю оружие. Из-за пояса у него выпал стилет. Кравченко узнал наборную рукоятку и с удивлением вперился в Чижа. В ответ тот только развел руками.
Биля присел рядом с Вернигорой. Казак теперь спокойно строгал кинжалом какую-то палочку, повел рукой направо и вниз. Есаул достал из широкого кармана походную подзорную трубу.
По тропе поднимался Али. Кроме оружия и мешка за плечами, он нес еще что-то в руках. Биля навел фокус и увидел, что в плетеной клетке беспокойно переминались голуби.
Пластуны сидели вокруг небольшого очага, вырытого в склоне горы. Огонь был прикрыт полукруглым экраном из сплетенных веток, обмазанных глиной. Он делал невидимым свет, собирал все тепло перед собой, заставлял дым уходить в сторону, где тот и рассеивался в густом кустарнике. В котле, висевшем над очагом, закипал кулеш.
Али сидел по-турецки, у его ног лежала какая-то карта. Среди разнообразных знаков, изображенных на ней, штатский человек мог бы узнать только какие-то пушки.
Пластуны склонились над картой, молчали и думали.
– Вот с этого конца подойти хорошо вроде будет, – наконец-то сказал Чиж и прочертил по бумаге ногтем риску.
– Вот ведь богохульники! Батарею как Богородицу зовут, – проговорил Кравченко.
– Али Битербиевич, как же ты с нашим сербом разминулся? – спросил Биля.
– Я как прибежал от гор, пошел к Кухаренко, он меня в тот же час к вам отправил. Никакого серба я не видел.
– Где ж он делся? – удивился Биля. – Разминулись вы с ним разве? Завтра пойдем, поглядим на эти самые мортиры. Садитесь вечерять, братья, – добавил он и поднялся на ноги.
– А ты что ж, Яковлевич? – спросил Кравченко.
– Аппетита нет.
– Без харча казаку никак нельзя.
– Мне подумать надо. Это лучше делать без харча.
– Ох, и обрадуюсь я ему сейчас, этому кулешу. Буду об нем только думать, пока весь не вычерпаем, – мечтательно проговорил Чиж.
Пластуны стали доставать ложки. Кравченко вынул большую краюху хлеба и начал ее разрезать на пять равных частей.
– А что, Федор Семенович, не хочешь ли ты нам чего сказать? – дорезав хлеб, спросил Кравченко у Чижа.
Биля, который уже хотел отойти от огня, уловил в его интонации что-то такое, что заставило его остановиться.
– Я-то? Нет, не хочу, – спокойно ответил Чиж.
– А мне говорил, что хочешь, – настаивал на своем Кравченко.
Биля внимательно посмотрел на Чижа, подошел к огню и уселся на землю.
– Вот разве что хочу спросить Али Битербиевича, маракует ли он по-арабски? – произнес Чиж.
– Коран могу читать, – ответил черкес.
– Тут не Коран, а кое-что иное.
– Давай, Федя, не стесняйся, – подбодрил Кравченко Чижа.
Тот со вздохом достал стилет и положил его на самое освещенное место. От такого зрелища Али даже дернулся.
– Шайтан! – только и выдавил он из себя. – Где ты его нашел?
Чиж взял стилет, спрятал его себе за спину и проговорил:
– Только швыряться им уже хватит. Я за ним уже и нырял, и продавал его, и крал потом. Он мне теперь как брат родный. Глядите лучше, что я вам покажу! – Казак нажал на выступ под гардой, кольца задвигались и встали. – Али Битербиевич, ежели вы можете читать и слово мне даете не кидаться, то я вам ножичек передам.
Черкес кивнул в знак согласия.
Отсветы пламени скользнули по трем граням лезвия.
Али взял стилет в руки, нашел арабский текст, подвинулся к огню и прочел: