Лондон, Англия
За окном лил тягучий лондонский дождь. За окном висело темно-синее пятно уличного фонаря.
Кэтрин окунула перо в голубую тушь и вывела хохолок на голове попугая. Тушь впитывалась в бумагу и слегка расползлась, делая неровными края линий. Но эту погрешность мог рассмотреть только очень острый взгляд, брошенный через увеличительное стекло.
Миссис Ньюкомб что-то перебирала в мешке для рукоделий, когда в комнату вошел Крэш. На серебряном подносе, который он нес одной рукой, лежали несколько писем. В свете керосиновой лампы, еще редкой в те времена даже в Англии, они тоже казались синеватыми. Дождь за окном припустил еще сильнее. Крэш поставил поднос перед Кэтрин и сделал шаг назад.
Девушка сразу увидела, что он не принес ей ничего радостного.
– Мэтью, вы приготовили комнату для миссис Ньюкомб? – спросила Кэтрин.
– Я сделал это и перенес туда багаж миссис Ньюкомб, – почтительно ответил Крэш.
Кэтрин взяла один из конвертов и посмотрела на его обратную сторону. Два расплывшихся штемпеля стояли и там.
– Где же наш Генри? Письма опять вернулись, – горестно сказала она.
– Возможно, военная неразбериха, мисс, – попытался утешить ее Крэш.
– Да, ничего не разобрать. Я – мать, которая… – вдруг быстро пробормотала миссис Ньюкомб, все ниже склоняясь над своим мешком, будто пытаясь залезть в него. – Выгнали детей по деревьям, по лесу, по камням. Все это благодаря моему уму, мисс Кортни!
Крэш и Кэтрин замерли.
– Никакого корабля, потому что по делу и без дела! Дальше шло. Где же мне быть? Но объясняю вам, я мать, и другой нет! Деньги на деньги и к деньгам деньги! – Миссис Ньюкомб распрямилась, склонила седую голову набок и сверху вниз, как попугай на рисунке Кэтрин, посмотрела на нее.
Горная дорога, Кавказ
В свете догорающего костра чернела телега с задранными оглоблями. Рядом с ней паслась стреноженная пегая лошадь. Она неловко опускала голову, когда ей приходилось сделать лишний шаг. Вода в котелке закипала. Пшенная крупа и кусочки сала начинали крутиться. Они то поднимались, то снова опускались по блестящей округлой стенке.
У огня по-турецки сидел крестьянин в армяке, накинутом на плечи, и внимательно осматривал деревянную ложку. Какая-то тень мелькнула за телегой. Крестьянин поднял голову и всмотрелся в темноту.
Из нее вышел Ньюкомб. Одна рука у него была заложена за спину. Крестьянин открыл рот, но ничего не успел спросить.
Ньюкомб вынес руку с револьвером из-за спины, приложил ствол вплотную к его уху и выстрелил. Лошадь за телегой дернулась в сторону. Крестьянин, опрокинув котелок, висящий на палке, повалился на бок, в огонь. Шапка соскочила с его головы. Кровь быстро заливала щеку и седеющие волосы, разметавшиеся по сухой траве. Нога Ньюкомба наступила на шапку, смяла ее. Раздалось шипение костра, заливаемого водой. Огонь еще раз вспыхнул и погас.
Окрестности Балаклавы, Крым
Биля взял узкую белую ленту, вырванную из подола его полотняной рубахи, и опустил ее в черепок с какой-то темно-зеленой кашицей. Сквозная рана на груди Слейтера, чуть ниже ключицы, алела вспухшими краями. Есаул быстро положил на нее сначала что-то бурое, похожее на мох, а потом и ленту, пропитавшуюся целебным составом.
Рядом с черепком лежала фляга с водой. Кусочки сахара примостились на развернутой тряпице.
Али сидел на корточках рядом с Билей и с большим интересом следил за каждым его движением. Есаул закончил перевязку и стал дробить камнем сахар.
Кравченко еще раз оглядел замки штуцеров и довольно покачал головой.
Вверху, в оконном проеме, сидел Вернигора и посматривал в ту сторону, откуда пластуны уже давно поджидали Чижа.
– Рану надо чистить, – сказал Али. – Нужны игла и конский волос. Протягиваем его через рану, чтобы гной собирал. Сверху пластырь. Как волос испачкается, новый клади. Так делай!
– Как же это терпят? – с большим интересом спросил Биля.
– Вчетвером держим! Если так не делать, то рана загниет, черный огонь бросит. Есть люди, которые хорошо травы знают. Бабка у нас по горам славилась, настоящая колдунья была. Никто лучше ее не мог найти лай-траву в поле. А искала ведь в темные ночи, когда ни одной звезды на небе не было! Много она народа этим корнем испортила! Ты знаешь, он ведь на медвежью лапу похож. Рвать его надо с умом. Лечь на землю так, чтобы собой все листья покрыть, выдернуть сразу, как только закончишь заклятье читать, потом высушить в печи и опрыскать кровью совы. Примешай к просу или к айрану и дай кому хочешь. Человек сейчас же залает собакой, ум потеряет, высохнет весь и умрет. Но сперва насмерть может закусать каждого, поэтому его надо убить!
Вернигора даже свесился с окна, чтобы не пропустить ни слова из такого интересного рассказа, и чуть не упал. В последний момент он успел схватиться за подоконник и удержать равновесие.
– Ну, это ты загнул, Али Битербиевич! – заметил Кравченко. – Порча точно есть, но вот чтобы собакой люди лаяли, это вряд ли.
Али гневно посмотрел в его сторону и заявил:
– Ума у меня немного, но что знаю, то и рассказал!
Биля собрал дробленый сахар в ладонь, всыпал его во флягу и стал размешивать.
– Сила в травах большая, что и говорить, – сказал он и дал воды из фляги Слейтеру.
Тот стал жадно пить, потом приоткрыл глаза, обвел Билю мутным взглядом и снова впал в забытье.
Кравченко неодобрительно посмотрел на англичанина и проговорил:
– Весь сахар на него извели. Такие гады без всякой лай-травы не говорят, а гавкают! Псы как есть!
– У всякого народа есть свой демон, но и Бог его никогда не забывает. У этого британца ангел-хранитель ой как силен, коли жив он до сих пор. Если бы мы его там бросили, то из-под земли никогда не вышли бы.
– Никак Федор к нам пробирается! Мешок у него здоровущий! – с радостью сообщил товарищам Вернигора со своего поста.
На маленьком костерке в подвале башни весело закипал котелок. Чиж подхватил его с огня рукой, обернутой в чистую белую тряпку, задрал голову и заявил:
– Кипяток-то принимайте! Я с ним сам не вылезу отсюда!
Пластуны теперь живописно возлежали вокруг импровизированного дастархана. На рядне мешка лежали хлеб, ветчина, стояли две бутылки с элем под сургучными пробками, английские консервы.
Чиж гордо утвердил котелок между камней.
– Вот, казалась бы, дюже не хитрая такая вещь, как чай горячий, а смотрю я на котелок сейчас так, как, скажем, и на родного брата не глянул бы, – проговорил Кравченко, протягивая Чижу кулек с заваркой.
Тот всыпал ее в кипяток.
– Это точно, что скучали мы по нему, очень даже. До полного огорчения, – заметил он.
Биля первым взял хлеб, за ним потянулись к нему и остальные казаки.
– Только пить нам его не из чего, будем теплый хлебать, – сказал Кравченко.
Чиж достал из кармана глиняную пивную кружку и с триумфом поставил ее рядом с котелком.
– Ну, Федя! – Кравченко только развел руками.
– Федор Семенович у нас сегодня отличившись, да вот только было ему сказано, что туда и обратно. – Биля внимательно посмотрел на Чижа.
– Не было у меня ни малейшей возможности это до точности исполнить, – ответил на это Чиж, швыряя огромный кусок ветчины на краюху хлеба. – Ведь супостаты наши теперь мало что пристань обстроили, но и трактиры при ней пооткрывали! Я через заборчик только один раз перетянулся, чтобы хоть нюхнуть, поглядеть, как бы вам гостинец собрать, а там жирный ихний повар кота за ухом чешет.
– Цел повар? – спросил Биля.
– Кот точно цел, стреканул вовремя.
– Я серьезно спрашиваю!
– Тюкнул я его в затылок, он лег и заскучал. Шума никакого не случилось. А жив он там или нет, не знаю. Меня не видел, вот и слава богу!
– Это же надо, сколько мы под землей пробежали! До самой этой Балаклавы и от нее еще! – с полным ртом пробурчал Вернигора.
– Как дальше думаете быть, казаки? – спросил Биля.
– Тут думать долго не приходится. Денек-другой полежать, жирком обрасти да обратно их бить, – ответил Кравченко. – Думаю, что непременно должны мы эти мортиры заклепать, как того хотел Яков Герасимович!
– Я вот что еще не сказал. – Чиж откупорил пивную бутылку, и пена хлынула из горлышка. – Вот черт!.. Пароход наш давешний при мне в бухте причалил.
– Это ты к чему? – спросил Кравченко.
– За нами ведь должок остался. Надо бы вернуть.
– Нельзя туда вдругорядь лезть! Нам сколько еще добираться до этой батареи, да и с ней немало возни будет! Баловство этот пароход, ни к чему он нам не нужен!
– А все же утопить бы его. Как же приятно было бы, – вступил в беседу Вернигора.
– Молод ты еще, Емельян… – начал было Кравченко, но увидел, что Биля почему-то смял край ткани, на которой лежала еда, и осекся.
Есаул поставил на камни жестянку с консервами, поодаль от нее положил кусок хлеба, показал на каменный пол вдоль смятой ткани и пояснил:
– Это море, это батарея, это мы.
– Так я и говорю, что морем сподручнее, – сказал Чиж.
– Англичанина этого надо своим подкинуть. Федор, где его бумажник?
– В кармане, где и был.
– Мне пароход топить нечем, – сурово сказал Кравченко. – Нам, во-первых, пороха да свинца треба раздобыть, а то на батарею придется с одними кинжалами прыгать. А на пароходе этом нам пути не будет!
– Николай Степанович, на пароход мы не пойдем. Но он нам поможет, – немного подумав, ответил ему Биля.
Черноморское побережье Крыма
Мальчик внимательно следил за работой отца, который раз за разом погружал в кипящую смолу кисть и проводил ею по крутым ребрам ялика. Прибрежный ветер раздувал пламя костра и трепал простую одежду рыбаков. Было видно, что им весело и от этого ветра, и от работы, и от прекрасного раннего утра.
– Понял, Митька?
– Понял, батя!
– А коли понял, так сам попробуй.
Митька высунул язык, взял кисть, мазнул по доскам и поднял глаза на отца. Тот кивнул. Мол, все правильно.