– Вы ведь уезжаете, поэтому я очень хотел бы кое-что сказать вам прямо сейчас. Уважьте, пожалуйста, мою просьбу.
– Хорошо, давайте вот сюда отойдем.
Вернигора и Даша остановились под облетевшей акацией.
Вернигора повернулся и вдруг взял девушку за руки.
– Дарья Васильевна! Нет моей мочи! – горячо начал он. – Я казак, а вы дворянской крови! Только это мне все едино! Полюбил я вас! Может ли что промеж нас быть? Вы уж скажите, что об этом думаете.
Даша подняла глаза на Вернигору. Тот все понял и вспыхнул от радости.
– Емельян Леонтьевич, может. Только все это после, – сказала девушка.
У обоза Даниил опустил голову. Слов он не слышал, но их и не нужно было слышать.
За спиной у него возник Чиж и хлопнул по плечу.
– Данила Батькович, собирайся, дело делать будем! – сказал он и позвал Вернигору: – Омелька!
Тот повернул к нему голову. Глаза его светились от счастья.
Биля сидел на топчане, сколоченном из грубых досок и покрытом тюфяком, из которого во все стороны лезла черная солома. Похожая на блин подушка, столик с кружкой воды – вот и все, что здесь было. Есаул держал в руках кольцо, когда-то снятое его сыном с руки убитого черкеса.
Открылось зарешеченное окошко на двери. В нем мелькнуло сочувственное лицо часового. Окошко тут же хлопнуло, но Биля все так же неподвижно сидел, погруженный в свои мысли.
Часовой вздохнул, поправил ружье на плече и начал прогуливаться вдоль короткого коридора, который вел отсюда прямо на улицу. Солнечный день разрисовал две низкие ступени под аркой двери, за которой синело небо. Солдат немного подумал и пошел на улицу.
У входа в квадратный дворик скучал, присев на небольшую скамеечку, еще один караульный. Его напарник вышел из коридора гауптвахты и поднял голову к небу, чтобы посмотреть, где солнце и который примерно час.
После этого он уже собирался вернуться в свое подземелье, но тут его товарищ, примостившийся на скамейке, проговорил:
– Хороший человек, а пропадет ни за что!
– Известно. С ним там был наш командир капитан Часовников Павел Степанович. Он видел, как этот казак того фуражира застрелил. Его, значит, расспросили, что и как, да отпустили. Мы этих пластунов довольно хорошо знаем. Это даже удивительно, какие они воины. Давеча собачка английская ни за что пострадала. Вечер уже стоял, а она шагах эдак в ста высунулась на ничьей земле, так один пластун навскидку и вдарил, думал, неприятель там. Так она и покатилась.
– Так они беспрестанно с черкесом дерутся. Как же им не насобачиться-то!
Через невысокую глинобитную стену дворика перемахнули один за другим Чиж, Вернигора и Кравченко.
Часовые взялись за оружие.
– Здорово дневали, земляки! – сказал им Чиж.
– Земляк, избил всех в один синяк.
– Никак виделись мы прежде?
– Было дело.
– А раз виделись, то дело у нас до вас самое срочное.
– Делов-то пуды, а она туды. – Часовой показал пальцем на небо, намекая на смерть.
– Эдак мы до завтра балагурить будем, – вступил в беседу Кравченко. – Братцы, есаул наш Григорий Яковлевич Биля сидит у вас тут. Отдайте его нам!
– Ну, ты сказал, дядя! Каким это манером отдать? У нас служба!
– Константин, хороший человек пропадет, который за доброе дело встал, – неуверенно проговорил часовой из коридора.
– Константин!.. – передразнил его второй. – Как мы его отдадим, Михайло? А сами потом что? С бубновым тузом по Владимирке?
– Дело у нас такое выходит, Константин, что никак мы без Григория Яковлевича уйти не можем, – проникновенно заметил Чиж.
Михайло флегматично вынул из кармана шинели кисет и короткую обкуренную трубочку, начал закладывать в нее табак.
– Вот что, хохлы! Вы нас вяжите да побейте самую малость. А мы вас не выдадим, скажем, налетел незнамо кто, – проговорил он и спросил напарника: – Так, что ли, Константин?
– Это нам подходяще, – заявил Кравченко.
– Подходяще им! Тоже ведь горячих схватить можно, – заметил Константин.
– Нам, дядя, уже и правда некогда совсем, – сказал Чиж и аккуратно забрал у него ружье.
Вернигора молча достал из кармана веревку.
Через пять минут Биля с удивлением посмотрел на Кравченко, вошедшего к нему в камеру.
– Вставай, Григорий Яковлевич, времени у нас нема совсем! – сказал тот, быстро осмотревшись.
– Ты каким же манером здесь оказался? – спросил Биля, вставая с топчана.
– Тем манером, что приказано нам тебя из заточения вынуть, а потом всем нам из Севастополя ноги уносить.
– Это от кого же такие приказания?
– От полковника Кухаренко.
– Беглым стать? – спросил Биля и сел обратно на топчан.
– Григорий Яковлевич, ежели тебе очень помереть хочется, то это ты завсегда можешь сделать! – заявил Кравченко. – Кухаренко обещал порадеть за тебя. В тюрьму, это не из нее. Вертайся потом в свое удовольствие на суд праведный. Сейчас порешат тебя по закону военного времени, нимало ни в чем не разобравшись!
В это же самое время Вернигора сидел на Константине и связывал ему руки за спиной.
– Тише, леший, задушишь! – проговорил тот.
Михайло с горящей трубкой в зубах стоял перед Чижом.
Тот размахнулся, слегка ударил его в ухо и спросил:
– Хорошо ли?
– Ох, ну и глупый ты человек! Ухо, оно что, никакого виду! Ты мне вдарь в глаз! Трубочку подержи мою только.
Чиж взял трубку, посмотрел на огонек.
– Ты уж прости меня, Михайло, – сказал он и размахнулся.
Биля и Кравченко, вышедшие во дворик, увидели только, как в воздух поднялись ноги Михайлы, а сам он упал навзничь и остался неподвижен. Чиж наклонился. На глазу у Михайлы напухал огромный синяк.
– Ну вот, теперь в аккурат! Счастливо оставаться! – сказал Чиж.
– Трубочку-то верни, – напомнил ему Михайло.
Чиж вставил трубку ему в рот, и тот флегматично затянулся.
– На театрах сегодня играем, Григорий Яковлевич! – сообщил Чиж Биле, который с удивлением наблюдал за происходящим.
Вернигора тоже разок стукнул Константина лбом о землю.
– Слезь ты с меня уже, анафема! – прошипел тот.
– Тикаем, братцы, пока еще кого сюда не принесло, – сказал Чиж и вскочил на стену.
Балаклава, Крым
Вдоль неровного строя матросов медленно прошли Ньюкомб и боцман.
– Недурно, Джекилл! Я думал, будет хуже! – сказал Ньюкомб.
На лице Елецкого, стоявшего чуть поодаль, отразился легкий скепсис. Матросы с «Таифа», стоявшие в этом строю, выглядели как самые настоящие пираты. Их одежда и оружие отличались весьма большим разнообразием и степенью сохранности.
– Мои мальчуганы настроены серьезно! – сказал боцман. – У большинства из них сгорело на «Таифе» все, вплоть до исподнего. Так что эта прогулка пришлась им кстати.
– Джекилл, скажите своим ребятам, чтобы они не болтали с пехотой, а то и те начнут торговаться.
– Сэр, самую крепкую дружбу я видел между обезьяной и моряком. Она сбрасывала ему кокосы, он делал из них чашки и продавал, а внутренности орехов отдавал ей. Оба они были весьма довольны своей долей.
– А вот и они, наши друзья из пехоты, – заметил Ньюкомб.
Из-за тесовой стены склада показалась голова колонны.
В стороне от ее пути, ближе к морю, стояла Кэтрин, опираясь на трость.
Колонна подошла к Ньюкомбу, и офицер отдал ему рапорт. Тот представил этому служаке боцмана и Елецкого, а сам пошел к Кэтрин.
Сегодня он был свеж и весел. Даже его глаза больше не выражали той беспокойной болезненной горячности, которая в последнее время плавала в них, как мутное облако.
Ньюкомб подошел к Кэтрин, увлек ее за собой и сказал:
– Пойдем, озаботимся лошадкой для тебя.
– Какой ужасный сброд!
– Этот сброд и есть основа могущества нашей великой державы. Правь, Британия, морями! Мисс Кортни, может быть, вам лучше остаться дома?
– Нет, ни в коем случае!
– Тогда знакомьтесь с настоящей жизнью. Матросы с «Таифа», дремлющего здесь на дне, конечно, несколько разложились на берегу, но Джекилл свое дело знает. Кроме того, у меня рота нашей регулярной пехоты.
– Генри, даже если мы найдем твой клад, то вся эта свора перебьет друг друга, заодно и нас тоже.
– Я тебя уверяю, что наша прогулка в Крымские горы немногим опаснее таковой по Риджент-стрит. Там, например, можно угодить под экипаж. Поверь мне, я готов ко всему.
Севастополь, Крым
Кравченко седлал коня. На земле рядом с коновязью лежали его бурка, седельные сумки и оружие. Екатерина Романовна, сложив руки под передником, стояла тут же.
– Шли бы вы в хату, хозяйка, – сказал Кравченко, затягивая подпругу.
Женщина вздохнула, но не тронулась с места.
– Что стоять-то без дела, – добавил казак, отпустил подпругу и повернулся к Екатерине Романовне.
Та вдруг как птица бросилась к нему на грудь и прижалась изо всей силы.
Кравченко аккуратно за плечи отодвинул ее от себя, поцеловал и произнес:
– Катя, будет войне конец, приеду за тобой. Пойдешь за меня?
Кавказ
Иса на своем скакуне стоял, как изваяние на краю скалы. По тропе медленно поднимался всадник. Иса тронул коня и начал спускаться ему навстречу.
Вскоре Иса и Али ехали рядом.
– Трудное дело! – сказал Иса.
– Разве эти люди чета нам?
– Когда смерть грозит, и мышь кусается.
Али улыбнулся и промолчал.
Окрестности Балаклавы, Крым
Пластуны ехали вдоль той самой реки, по которой они когда-то уходили от погони, возглавляемой Ньюкомбом. Даниилу приходилось тяжело. Он держался в седле неумело, но старался не показывать, как сильно уже болели у него ноги и спина.
Пластуны обогнули небольшую скалу. Здесь река расширилась. У противоположного берега несколько голых по пояс солдат ловили рыбу бреднем, раздобытым незнамо где. Оттуда доносился смех, перемешанный с радостными криками. Рыбаки радовались своему занятию, как дети малые. Вот один из них с головой упал в воду, чтобы удержать какую-то добычу.