Рассказывая мне об этом, контр-адмирал Жуков улыбался, качал крупной головой и сквозь неудержимый смех говорил:
– Сидим так минуту-другую, молчим, словно на пари, кто кого перемолчит. Вижу, что он, чертяка, не заговорит первым, ладно, думаю, я ведь хозяин. «Яшка, говорю, а ты все такой же: ни черта тебя время не тронуло, такой же ершистый и колючий!..» А он мне в ответ: «Признал, товарищ адмирал?» – «Признал», – говорю и встаю из-за стола. Встал и он. Обнялись. Двадцать один год не виделись!.. После гибели под Верхним Услоном «Ташкента» и «Дельфина» оба попали во взвод конной разведки: Яшка командиром, а я рядовым бойцом… Много воды утекло… Теперь он под мою команду прибыл… Почему сразу не признался? Проверял, не забурел ли я на большой должности…
В Одессу Осипов приехал из-за постигшего его семью большого несчастья – ослепла жена. Здесь творил чудеса знаменитый офтальмолог профессор Филатов. С надеждой на искусство профессора-глазника он и упросил командование перевести его сюда из Мурманска, хотя душой тянулся на Балтику, где начиналась его морская служба сначала в минно-машинной школе, а затем и на крейсере «Рюрик».
Такова схема жизни Осипова. А каков же он сам?
Когда я ехал сюда, в уме возникали образы моряков революции: Маркина, Дыбенко, Железнякова, Душенова.
Похож ли он на них? Ведь он тоже моряк Октябрьской революции и соратник Кирова.
А может быть, он лавреневский Годуй или треневский Швандя?
…Вошел краснофлотец с горячим флотским борщом и жареным мясом. Осипов спросил, пью ли я вино. Я чуть не сказал: «Его же и монаси приемлют», но вовремя одумался и просто кивнул.
Полковник наклонил носик синего чайника над эмалированной кружкой. Красное, чуть мутноватое вино лилось легко, и, признаюсь, мне стало хорошо и просто после того, как вино из эмалированной кружки перекочевало в мой желудок.
Как известно, на передовой дороги не асфальтируются, но зато регулярно обстреливаются. Здесь шофером может быть лишь артист своего дела. Таким и был Петя Широков, шофер полковника.
Только мы выехали со двора, начался минометный обстрел: противник никогда не пропускает выезда полковника в батальоны. Широков обернулся и, молча глядя на полковника, спросил, куда ехать.
– К Соловью-разбойнику! – сказал Осипов.
– Через обстрел? – спросил Широков.
– А ты знаешь другую дорогу?
– Нет!
– Так чего спрашиваешь?
Шофер дал газ, и старый шарабан, который его водитель ласково называл «эмочкой», трясясь и завывая, поднимая тяжелую коричневую пыль, понесся с такой энергией, будто под колесами была не пашня, а автострада.
Мы ехали то по жнивью, то по пахоте, порой заваливаясь набок, подпрыгивая на взгорках. Казалось, что эта бешеная езда никогда не кончится.
Над головой голубое, чистое и глубокое небо.
Справа от пыльного, заросшего проселка – теплое, синее море, сады пестрые, сверкающие, как бухарское сюзане.
Сколько же цветов и красок природа дарит Югу!
Янтарь кукурузным початкам, лилово-коричневый лак «синеньким» – так здесь называют баклажаны, кармин – помидорам и литое золото с белой тонкой насечкой – коже медовых дынь…
А как сверкают на делянках среди подсохших плетей арбузы!
Все это богатство давно налилось соками, выспело и томится, изнывает, как невыдоенная корова, а убирать урожай некому.
Лишь на зорях, когда нет перестрелки, пробираются на баштаны с метками матросы, смельчаки пластуны. Набьют мешки плодами, затем нанижут у мешков на уголках уши, прихватят их тонкими и прочными корабельными линьками и с быстротой молнии змеиным ходом – в балочку либо за лесную посадку, а то и в кукурузу и оттуда тянут некупленный товар.
Иногда противник открывает по добытчикам беглый огонь чуть ли не изо всех родов оружия.
Бывает, что противник и сам соблазнится сочными арбузами да сладкими дынями. Хитро лезет, да находятся и похитрее… но об этом рассказ впереди.
Полковник Осипов приказал шоферу проскочить обстреливаемую полосу и завернуть в батальон майора Жука – он занимал позицию у железнодорожной ветки на Вознесенск.
Мы не проехали, а буквально пронеслись через простреливаемое место. Вот что значит содержать мотор и ходовую часть в идеальном состоянии. Правда, внешний вид машины был ужасен. В мирное время шофер получил бы за это «фитиль», а теперь его хвалили за то, что машина полковника была отлично закамуфлирована, то есть вымазана лиманной грязью. К тому же правая сторона переднего ветрового стекла была вся в трещинах, как молодой лед после удара каблуком, – мина разорвалась поблизости. Сажая меня на переднее сиденье, Осипов заметил, что я замешкался.
– Чего смотришь?.. Садись, – сказал он, – третьего дня на этом месте комиссара убило. Подряд это не бывает… Садись!
Я свободно вздохнул лишь тогда, когда машина подлетала к кукурузной посадке.
Ложка
Навстречу шли трое во главе с командиром батальона майором Жуком.
– Вот, Соловей-разбойник, привез тебе московского гостя. Покажи ему своих героев.
– Пожалуйста, – сказал майор Жук, – у нас в общем-то все герои.
– Не хвались, – остановил его полковник, – пусть другие похвалят. Пойдем посмотрим, что тут у вас делается.
Над нами пролетела мина и невдалеке разорвалась. Я пригнулся.
– Этой, – сказал Осипов, – кланяться не надо, это транзитная. А вот когда перед тобой упадет – берегись: у нее все осколки вперед летят. – Заметив мое смущение, он добавил: – Не смущайся: на войне не все от храбрости, больше от привычки и опыта. Плохо, что ты во флотском обмундировании – снайперы могут на мушку поймать.
Моряки занимали позицию у насыпи Вознесенской ветки железной дороги. Каждый метр тут был пристрелян румынами: дурные пули то и дело перелетали через насыпь. Встать невозможно. Командир отделения решил показать нам, как тут все выглядит на деле: насунул каску на штык и приподнял над собой – она тут же была прострелена.
В батальоне заканчивался обед. Многие уже курили, просматривали газеты, а один из бойцов, неловкий с виду, задержался. Он как-то смешно таскал из котелка макароны двумя пальцами правой руки.
Осипов, разговаривая с комбатом, одним глазом смотрел на майора Жука, а другой держал на его хозяйстве.
– Подожди, комбат! – вдруг сказал полковник, – Пойдем-ка вон туда.
Боец при виде полковника не растерялся, продолжал цеплять пальцами макароны. Они выскальзывали, словно живые, – уж очень щедро были намаслены. Он придавливал их и таскал из котелка.
– Хороший обед? – спросил Осипов.
– Ага, – ответил боец.
– А где ложка?
– Потерял где-то… За обмотку сунул, а как раз в разведку пошел, обмотка на правой ноге возьми да и развяжись! Снял я ее, а про ложку-то, что она там за обмоткой была, забыл…
– А винтовка где?
– Чия?
– Твоя, чья же еще!
– А винтовка вот, рядом.
– Если ложку потерял, то и винтовку также можно где-нибудь оставить, – начал сердиться полковник. – Ну-ка, покажи винтовку!
Полковник хмуро глянул на комбата, сказал:
– Ты что же, Соловей-разбойник, не знал, что у тебя бойцы лаптями щи хлебают?
– Это вы напрасно, – сказал боец, – про винтовку-то: с ложкой все могет быть, а винтовка на передовой – опора.
– А вот я сейчас посмотрю, как ты эту опору-то содержишь!
Полковник откинул затвор, вынул обойму и глянул в ствол. Суровое лицо его, только что сильно исполосованное морщинами, вдруг разгладилось.
– Молодец, – похвалил он, – винтовку содержишь хорошо! Откуда сам, с корабля или с береговой какой части? Матрос или…
– Не-е, – сказал боец, – я не матрос и не из береговой, я с госпиталя пришел. А до госпиталя в хозкоманде ездовым был.
– Как с моряками, ладишь?
– А почему ж не ладить? Дело у нас одно.
– Сам откуда?
– Я издалека. Есть такое село Пичаево, на Тамбовщине. Вон откуда я очутился тут.
– Ладно, пичаевский. – Боец, несмотря на свою внешнюю неуклюжесть, чем-то нравился полковнику, и он спросил, нет ли у него каких претензий или просьб.
– Есть, товарищ полковник.
– Говори!
– Позавчера ходили мы в разведку. Взяли «языка». Идем обратно. Пить захотелось до смерти, а во фляжках ни синь-пороха. Рассвет начинался. Глядим – арбузы. Мы туда, а там фашисты сидят, арбузы трескают. Пошел про меж нас спор: я говорю – вдарим, а Бутенко – ни-ни: ежели, говорит, вдарим, завяжется бой, «языка» потеряем. Тут «язык» наш как заорет, хотел я образумить его, да обошелся неловко – не дотащили мы его. Но я не об этом, товарищ полковник, а вот об чем – нельзя ли у той бахчи, куда за арбузами фашисты ходют, засаду устроить?
– Засаду?
– Ну да! Пойти туда скрытно, ну когда чуть-чуть видно, арбузов насбирать и в бурт сложить. И сразу же с бахчи долой! Рассвенет, фашисты увидят арбузы-то, соблазнятся… Сразу их, понятно, трогать не надо: пусть маленько оборкаются. Ну, дня два, скажем… Решат они, что бояться нас нечего, и, когда соберутся большим кагалом, тут в самый раз и ударить по ним. Да так, чтобы дым пошел! Вот какая у меня просьба, товарищ полковник!
– Хорошая просьба, – сказал полковник. – Обдумаем. Спасибо.
Вернувшись из КП батальона, Осипов сказал Жуку:
– Боец-то с виду разгильдяй, а котелок у него дай бог каждому командиру! Надо тщательно продумать эту операцию.
И она была продумана. Наблюдение в течение двух дней подтвердило то, о чем говорил боец: фашисты на зорях, чаще всего под прикрытием огня, стали ходить на бахчи.
Майор Жук выдвинул засаду. Тщательно замаскировал подход к бахче и сообщил Осипову, что у него все готово. Осипов прибыл в батальон Жука, которого он прозвал Соловьем-разбойником за то, что майор носил боцманскую дудку и пользовался ею как сигналом.
Настал момент, когда со стороны противника полетели мины и короткие очереди из пулеметов, и тут же двинулись охотники за арбузами.
На бахчи пришло человек десять, и Жук уже хотел было дать знать засаде, но полковник остановил его: