Но вот налет кончился, и мы двинулись к себе на Гоголевский.
Арбат снова оживился: по тротуарам засновали люди, в магазинах захлопали двери, побежали машины.
Мы проходили уже станцию метро и стали подаваться вправо к памятнику Гоголю, как вдруг с Арбата выскочила длинная черная машина и пошла через площадь наперекосяк. Она не понеслась, а именно пошла легким, плавным ходом.
Москвичи, словно пораженные какой-то тайной силой, замерли. Но миг смятения тотчас же сменился бурным оживлением, все, кто находился тут, дружно замахали руками, заулыбались.
Машина приблизилась к нам.
В глаза бросились легкой зелени, как на фотографическом светофильтре, стекла автомобиля. За стеклом кто-то махал рукой.
Когда машина поравнялась с нами, мы увидели Сталина.
Он сидел на заднем сиденье и, чуть согнувшись, скуповато, но приветливо улыбался и махал рукой.
Машина вошла в улицу Фрунзе, понеслась к Кремлю.
Шедшие позади нас пожилые женщины заговорили меж собой.
– Слава богу, Сталин в Москве, значит, ее не сдадут, – сказала одна.
Другая, оглянувшись, проговорила:
– Да-а… А болтали, что он в Казани.
6 ноября. С утра в Главном политическом управлении Красной Армии получали разрешение для беспрепятственной работы в частях и соединениях под Москвой. Спасибо Н. В. Звягину, благодаря его хлопотам мы получили нечто вроде «открытого листа», при предъявлении которого проходили все контрольные посты. Столица с двадцатого октября на осадном положении, в действие введен железный контроль.
В наркомат вернулись поздно, что-то около семи часов. Секретарь Звягина Вера Галюзова сказала, что Звягин ждал нас, говорил, одного мог взять с собой на торжественное заседание Моссовета с активом, где будет выступать Сталин.
Торжественное заседание, посвященное двадцать четвертой годовщине Октябрьской революции, состоится на станции метро «Маяковская» не то в семь, не то в семь тридцать. Оно должно транслироваться по радио. Радиоблин был лишь в комендатуре наркомата, и мы пошли туда. Шел снег, густой, липкий. Высоко-высоко слышался рев самолетов и разрывы зенитных снарядов.
Доклад Сталина начался в семь тридцать. Когда он кончился, на улице бушевала вьюга. Пальбы не было. В плотной до слепоты метели ворчание автомобильных моторов да перезвон трамваев…
7 ноября. Вчера наша «казарма» долго не могла отойти ко сну.
Лежа в темноте, мы гадали, каков будет парад на Красной площади. Каждый год к этому празднику готовились задолго, ждали, и если не могли увидеть его своими глазами, то по крайней мере могли послушать репортаж по радио с Красной площади.
Каждый год во время военного парада появлялось что-то новое в вооружении: новые самолеты, танки, пушки. Венцом великого праздника всегда были мощные, пышные демонстрации… В этом году праздник без демонстрации. Да и парад, наверно, будет немноголюдным. Война! Но какой бы он ни был, этот парад, а все же – парад в столице, под стенами которой сосредоточено миллионное вражеское войско!
…Встали рано. Во время завтрака Звягин сказал, что на параде будут и моряки – сводный батальон. Если мы хотим, можем к нему пристроиться и пройти через Красную площадь. И он прибавил, что парад будет прикрываться с воздуха двумястами самолетами.
…Снег валит с самого раннего утра хлопьями. Ветер крутит его, как пряжу из кудели. Хотя мы, русские, к снегу и привычны и даже любим его, но всю жизнь удивляемся, когда он приходит, да еще такой озорной и сильный. В неописуемый восторг впадаем, когда за ночь он наметает такие сугробищи, что всю деревню заваливает по самые крыши. Изб не видно. Только дым крутится, как будто не сугробы тут выросли, а богатыри.
…Все рода войск вышли на парад: артиллерия, танки, конница, пехота, моряки, – и только летчики на аэродромах в готовности номер один.
Снег засыпает все. И все, на что он падает, делает причудливым и даже чуть-чуть веселым. Так он изваял на голове бронзового Гоголя пушистую белую шапочку.
Снег обсыпал танки, налип на шапках пехоты и на кубанках и башлыках конницы. Никто не был в обиде на него. Лишь лошади брезгливо трясли мордами: реснички у них слабые, реденькие, и снег слепил им глаза, а боевому коню, да еще в строю, перед парадом, глаз нужен острый.
Впечатлений за этот день не счесть, и я спешу записать их, дабы не растерять. Поэтому все записывается без необходимой полноты, штрихами.
Мы с Ниловым решили сначала потолкаться около Красной площади, а затем пристроиться к батальону моряков и пройти с ним мимо Мавзолея Ленина.
…Да, такого парада никогда на нашей памяти еще не было: среди участников нет тех подтянутых, в тщательно пригнанном обмундировании, вышколенных перед парадом на специальных плацах до пота, мучительных строевых учениях солдат и командиров. То тут, то там увидишь усача или обросшего роскошной бородой, в полевом зимнем обмундировании, с оружием, уже побывавшим в деле. И седла на конях не со свежим скрипом и надраенными стременами – все, все уже испытано на поле бранном. И боевые кони, видно, уже забыли о комфорте и скребницах – на крупах вьется смоченная тающим снегом шерсть, полощутся гривы, пена падает через удила.
Танки и пушки выкрашены в белый цвет. Они как будто еще не были в бою, но каждый миг может пробить и их час.
Речь Сталина мы слушали, стоя у гостиницы «Москва».
…Парад начала пехота. Она была выстроена перед Мавзолеем, первой развернула строй и под музыку оркестра пошла тем торжественным и мощным шагом, который так всегда волнует сердце и воображение. Она четко отпечатала свой шаг перед Мавзолеем, перед первыми ополченцами России – Мининым и Пожарским и мимо филигранной кладки Покровского собора, утопая в снегу, спустилась к закованной льдом Москве-реке и оттуда по набережной маршем прямо на фронт!
После прохождения пехоты на площади на легкой рыси появилась конница. За конницей – артиллерия, потом – танки и, наконец, моряки.
Их мало – чуть больше тысячи, – сводный батальон, но они шли монолитно, сильно и четко.
Фашисты уже хорошо знают морскую пехоту по обороне Одессы, Ленинграда и на подступах к Севастополю. «Шварце тодт» – черная смерть, – шепчут они не без ужаса при виде моряков.
Мы с Ниловым тоже, значит, «шварце тодт». Но так как мы не строевые, то идем чуть поотстав и напряженно, – со стороны это выглядит, наверно, забавно – печатаем шаг, держа равнение на Мавзолей, но, как купринский подпоручик Ромашов, плохо соблюдаем прямую линию движения. На трибуне – Сталин. Он в шинели и шапке с опущенными ушами.
Перед Мавзолеем мы заметили свою оплошность и быстро сориентировались.
Мимо главной трибуны мы прошли на «уд», не думая о том, придется ли когда-нибудь рассказывать внукам об этом удивительном параде.
Парад, вся обстановка вокруг него, неудержный снег, и мятущиеся галки над башнями Кремля, и стоящий в тридцати километрах от Москвы враг – все это действовало не только на сердце, но и на душу.
Однако, сходя с Красной площади вниз к Москве-реке, осыпаемые мелким сухим снегом, продуваемые ветром, мы, не сговариваясь, оба высказали одну и ту же мысль: хотя враг и силен, но не бывать ему в Москве и не ходить тут танкам Гудериана!
13 ноября. Нилов вместе с корреспондентами «Последних известий» побывал в Перхушково, в штабе Г. К. Жукова. К самому командующему фронтом им попасть не удалось, однако они были приняты кем-то из крупных штабных работников, вот от него-то и узнали о том, что гитлеровцы готовят два удара: в районе Волоколамска и в районе Тулы – Серпухова.
17 ноября. Фашистские полководцы предусмотрели, кажется, все для того, чтобы эта операция в самом начале приобрела ураганный характер: армия фон Бока должна была гигантской волной опрокинуть наши войска и с ходу после прорыва ворваться в Москву.
В штабе Западного фронта нам сообщили, что наступление началось 15 ноября ударом трехсот фашистских танков против позиций 30-й армии на Калининском фронте. Одновременно был атакован правый фланг 16-й армии на Западном фронте.
16-й и 30-й армиям пришлось отойти и закрепиться на новых рубежах. Завязались кровопролитные бои.
19 ноября. Вчера немцы начали наступление на тульском направлении. Москва встревожена. Жизнь в городе стала строже – патрули с дотошным тщанием проверяют пропуска. Лозунги призывают к бдительности.
На этом месте я на время закрываю клеенчатую тетрадь. Пора рассказать, как и кем была остановлена гитлеровская орда под Москвой.
Домик в Перхушково
Я пишу эту книгу в подмосковном дачном поселке Переделкино, километров в пятнадцати отсюда Перхушково. Там в октябрьские дни 1941 года находились штаб Западного фронта и домик-квартира Г. К. Жукова.
Штаб возник тут в критический момент обороны Москвы. Генерал армии Г. К. Жуков 6 октября 1941 года еще командовал войсками Ленинградского фронта. Телефонный звонок из Москвы, и 7 октября он уже на квартире Верховного Главнокомандующего.
Положение под Москвой было почти катастрофическое: Западный фронт после недели ожесточенных боев фактически рассыпался, и судьба столицы висела на волоске.
Операция «Тайфун», начатая группой армий «Центр», развивалась так, что генерал-фельдмаршалу фон Боку требовалось побольше трезвости в оценке положения и лучшего знания обстановки, и он, как говорится, мог бы считать себя на коне.
И вот в это время командующим Западным фронтом назначается генерал армии Жуков.
Г. К. Жукову надо было буквально спасать положение, то есть заново из разрозненных сил формировать войска фронта, закрывать бреши, восстанавливать планомерную работу военной разведки, создавать мощные заслоны на особо опасных участках.
Группа армий «Центр», двигавшихся на Москву, насчитывала около миллиона человек, отлично вооруженных, рвущихся в бой, стремящихся до наступлений морозов войти в русскую столицу, помыться в бане, пограбить, погулять, позабавиться с русскими женщинами. Орда!