Бывал с катерами Глухова и в дозорах.
Мне никогда не забыть, как он в сентябре сорок первого года увлек меня, раба божьего, в Стрелецкую бухту на базу катеров-«охотников» и познакомил с Дмитрием Андреевичем Глуховым.
После оставления нашими войсками Севастополя Анатолия можно было видеть среди морских пехотинцев 83-й бригады, стоявшей насмерть под Туапсе. Это был конец 1942 года, немцы захватили Новороссийск и, остановленные в районе цементных заводов, двинулись на Кавказ по северной его части через Кубань на Терек. Но попыток прорваться на черноморское побережье Кавказа не оставляли все время, выискивая слабые места. Одним из таких мест и был Туапсе…
Я вернулся в редакцию, по условию, через два часа. Дверь в нашу комнатку открывал осторожно – не хотел будить Анатолия резким шумом… Увы! Я опоздал – койка была пуста…
Последними его видели катерники. К сожалению, рассказ их был предельно краток: катер с боем прорвался в Цемесскую бухту, подошел к месту высадки и, прикрываясь артиллерийским огнем, благополучно высадил пополнение войскам, штурмовавшим Новороссийск.
Матросы уже взялись за сходню, вдруг на ней появился Анатолий – перед тем он нервно расхаживал по палубе. «До свидания, товарищи!» – крикнул он и тут же, выхватив пистолет, кинулся догонять десантников…
Корреспонденты не обязаны ходить в атаки, и на войне они должны пользоваться своим традиционным оружием – пером и фотоаппаратом. Но, как говорят французы, «а ля гер ком а ля гер», то есть «на войне как на войне», и корреспонденты гибнут не реже командиров батальонов – они идут в огонь, подчиняясь долгу и чести.
…Поворот дороги. Еще поворот, и к полотну шоссе подступают леса. Ущелье становится уже. Еще один поворот – и видится море. Море! С ним кончаются все воспоминания и начинается ожидание близости с ним же.
Скоро Алушта. Скоро море откроется совсем, и, сколько ни будешь вглядываться в горизонт, везде и бесконечно будет оно, то синее, то черное.
Идет могучая армия
Шумна весенняя Ялта, наводненная моряками и солдатами. И шоссе забито – войска и их «тылы» все еще подтягиваются к Севастополю. Близятся решающие дни. На сердце празднично, несмотря на то что маленькая Ялта сильно пострадала от войны: много развалин и все на видных местах. Узенькие, сбегающие с гор, словно ручьи, улочки перегорожены завалами и опутаны колючей проволокой. В порту, в стене мола, – две дыры, через них хорошо видно море. Большой обвал на набережной, где некогда прогуливалась чеховская дама с собачкой.
Однако, как я заметил, идущих к Севастополю солдат это не трогает. А вот горы и поросшие крымской сосной склоны, море, воздух, ослепительное солнце, цветущие глицинии вызывают восторги.
Да и как не восторгаться? По вечерам с моря тянет свежий, бодрящий, йодисто-соленый «морячок». А с гор – прогретый в степях Таврии полынник. Запах глициний кружит голову и шепчет: «Эх, ребята, скорей бы война кончилась! Погуляли б мы в этом райском месте!»
Однако город сильно побит. И это напоминает о том, что гулять еще рано.
Руинами занимаются (да и то бегло) корреспонденты, и основательно – «Комиссии по расследованию злодеяний гитлеровских захватчиков», и хозяйственники, которым придется заниматься восстановлением. Главтабак уже разворачивает деятельность на Ялтинской табачной фабрике, а в порту поселились представители Черноморского пароходства. Торговый флот понес большие потери во время оккупации немцами Крыма: разбито много причалов, сожжены склады, изуродованы подъездные пути, растащено шкиперское имущество и потоплены лучшие комфортабельные суда: «Крым», «Грузия», «Армения» и «Абхазия».
А сколько грузовых транспортов лежит на дне! Сколько смелых моряков погибло на своих постах, чапая на тихоходных, неуклюжих судах с Кавказа в Одессу и Крым!
Тяжко и смертельно жутко было ходить среди мин и под бомбами – пушчонки, стоявшие на торговых судах, «моральный фактор», а не оружие.
И все же моряки транспортного флота безотказно перевозили раненых, оружие, продовольствие и войска. Вывозили из портов, оставляемых нашими войсками, зерно, станки, рабочих и население… Э! Да разве можно рассказать о великой доблести моряков торгового флота! Подвиги многих из них не вознаграждены до сих пор.
В Ялте мне показали письмо, найденное в сумке убитого немецкого сапера Руди Рошеля. Вот что писал захватчик жене: «Здесь такие великолепные виллы! Я уже присмотрел себе один участок, – ах, если бы он мне достался! Впрочем, я уже подавал заявление полковнику, и он мне обещал его…»
Руди Рошель прав – Ялта восхитительный уголок Крыма. Но морякам не до красоты, пока немцы в Севастополе. Дело моряков – блокада с моря. Задача – не выпустить из Севастополя соотечественников Руди Рошеля.
Моряки давно ждали этого момента. Слишком долго они были «извозчиками» армии. Теперь настало время погулять на коммуникациях.
Командир 3-й румынской дивизии генерал Леонард Мечульский в своем приказе предупреждал: «С потерей Крыма мы превратимся в пух и прах!» Записывая эти слова в свой блокнот, я думал о том, что генерал не хотел быть пророком – его желанием было предупредить солдат и офицеров, какая судьба ждет их, если они слишком будут доверяться страху.
Но предупреждение генерала Мечульского было слишком поздним: в апреле 1944 года для загнанных за второй обвод севастопольских укреплений румын приказы командиров утеряли уже силу: они ясно видели – их союзники-гитлеровцы в этой великой игре вытащили не ту карту. Война проигрывалась. Одна надежда – эвакуация морем. Да и немцам снились быстроходные корабли, благополучные переходы и спасительная высадка в Констанце.
Но когда в Ялту начали стягиваться катерки капитана 2 ранга Дьяченко, надежда на спасение морем стала не более как лотерейным билетом.
Каждый день по утрам Ялта содрогается от выстрелов. Стреляют в порту, а звук раскатами грома перекатывается по нагорью до самых вершин Ай-Петри. Это салют катерникам. Они сомкнули наконец «клещи» морской блокады у Севастополя и теперь каждодневно возвращаются в порт лихим аллюром, разбрасывая длинные пенистые усы.
…В памяти ярко живут картины ялтинской жизни тех времен. Утро едва брезжит. По морю ползет легкая дымка. Откуда-то издалека слышен бурный рокот моторов. Ялтинские рыбаки, местные жители и все, кого закинула сюда война, с шумным восхищением смотрят на море. Приглядываюсь и я, пытаясь понять, что взволновало людей, теснящихся на набережной. Замечаю летящие во весь дух катера. Кажется, что они вот-вот выскочат из воды. Замечательно идут! Остановившиеся на роздых и перекур солдаты из Отдельной Приморской армии, подтягивающейся к Севастополю, глядят на катера как на редчайшую диковинку.
– Красиво идут, черти!
– А что им, морякам-то? Море – ни шаша…
– Ни шаша! Упаси бог нашему брату на море оказаться. В сорок втором на корабле, «Ташкентом» назывался, ехали мы в Севастополь. На подкрепление нас посылали…
– Ну?
– К самому городу уж подходили, как начал фриц долбать. Мы туда-сюда, а кругом одно железо – голову негде спрятать. Не-ет, братцы-товарищи, земля солдату – мать, а море – мачеха!
– Одним словом: утке – речка, а курице – насест!
– А идут, черти, красиво!
– У них, у моряков-то, свой фасон…
Пока шел этот разговор, катера влетели в порт. Ялтинский порт крошечный. Но у стенок его – не лайнеры и не стальные громады Черноморской эскадры, а «тюлькин флот», и кажется, что жизнь в порту кипит. Да, собственно, так оно и есть: у мола и в бывшей рыбной гавани на прибойной волне покачиваются торпедные катера, сторожевики деревянные, противоминные мотоботы и сейнеры.
На стенке, возле черных, лоснящихся от жирной смазки торпед, похожих на только что выловленных дельфинов, моряки. Они ворочают их, поднимают талями с каким-то фатальным небрежением, да еще острят при этом. Когда их спрашивают, что они делают, отвечают: «Готовим сухой паек фрицам!»
На торпедные катера и на самолеты-истребители журналистов не берут. Очень жаль! Среди военных моряков катерники, как и подводники, настоящие охотники. У них и ветра вволю, и скорость птиц, и опасности хоть отбавляй. А какая выдержка!
Корабль первого ранга стреляет по приборам и с большой дистанции (линкор «Севастополь» во время обороны города в 1941 году стрелял из Южной бухты по скоплениям немецких войск у Бахчисарая), а торпедный катер выпускает торпеду почти в упор и притом на полном ходу Недаром торпедники говорят: «Чем быстрее ход – тем шире пасть!» Скорость и маневр одновременно и лучшая защита для катеров: выпустил торпеду – и вон из зоны атаки. Да поскорей! Замешкаешься – успеют корабли неприятельского конвоя, пустят на дно тебя.
У меня есть друзья среди моряков с торпедных катеров. В сентябре 1943 года при штурме Новороссийска я был свидетелем их отчаянной атаки Новороссийского мола – они проламывали в нем ворота для сторожевиков. Тем надо было прорваться под обстрелом в Цемесскую бухту и высадить штурмовые группы прямо в город, занятый гитлеровцами.
Отчаянные ребята! Ломая мол, они думали о Севастополе. Теперь они сражаются за него: топят корабли с бегущими немцами. Свое дело они делают красиво и лихо, как настоящие морские охотники – терпеливо выслеживая цель и смело и решительно поражая ее!
…Победой командира торпедного катера старшего лейтенанта Кананадзе больше всех, кажется, доволен командир отряда капитан-лейтенант Кудерский. Крупный, немного медлительный, молчаливый, Афанасий Кудерский на этот раз не стоит на месте: еще бы – офицер его отряда отличился первым! Он обнимает Кананадзе, да так, будто хочет поднять в воздух. Затем жмет руку краснофлотцу Мамросову – он выпустил торпеду на немецкий транспорт. Об этой торпеде говорят, словно об одушевленной: «Она пошла…», «Да кэк дасть!»
После успешного рейда катеров Кудерского в море вышел со своим отрядом капитан-лейтенант Сергей Котов. Котов выглядит моложе Кудерского. У него энергичный взгляд – взгляд гарпунера. Но он – моряк по страсти, хотя судьба его складывалась не так, как у других. В 1932 году он приехал в Ленинград из тамбовской провинции держать экзамен в Технолого-товароведческий институт. Выдержал. Два года продержался в нем. Учился хорошо. На третий год сбежал в Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.