й 7 м 32 см и броневую плиту метровой толщины!
В штате у этой «госпожи» насчитывалось до 1500 человек, или, как принято говорить в обществе пушкарей, артиллерийской прислуги. От возможных ударов нашей авиации ее прикрывали два дивизиона зенитных пушек.
Насколько мне известно, гигантской пушке не довелось показать себя под Севастополем. Через три года — в мае 1945 года — она попала в плен нашим войскам в Саксонии, в г. Риза, уже в размонтированном виде — ее «детали» были расположены на нескольких специальных железнодорожных составах. Ствол занимал целый поезд. Сообщивший мне об этом гвардии полковник В. Миндлин, пребывающий ныне в отставке, не только сфотографировал «Дору», но и исследовал ее размеры: обладая ростом в 180 см, чуть-чуть согнувшись и присев, он свободно поместился в стволе — в казенной части этого уникального орудия…
Однако вернемся к последним дням июня 1942 года, к дням беспримерных испытаний, выпавших на осажденный Севастополь.
…Под ошеломляющий гром пушек и пришедшей на помощь их разрушительной силе 8-й воздушной армии, которой командовал известный своей жестокостью генерал фон Рихтгофен, произошло то, чего больше всего боялся командующий Приморской армией генерал Петров, — фон Манштейн начал переброску своих войск через Северную бухту, в направлении Троицкой, Георгиевской и Сушильной балок. Во время переправы немцев наши артиллеристы и стрелки потопили несколько десантных лодок и катеров с солдатами. Но это, к сожалению, не отразилось на высадке немецкого десанта — войскам фон Манштейна удалось зацепиться за берег Южной стороны. С занятием немцами плацдарма на Корабельной стороне, где сосредоточены почти все основные предприятия города — доки, мастерские, электростанция, Морской завод, а также госпиталь и флотский экипаж, наступило угрожающее положение для Севастополя.
Продвижение противника пытались остановить бойцы сильно поредевшей 79-й стрелковой бригады полковника Потапова, 2-го Перекопского полка подполковника Тарана и тоже сильно изреженной в боях у станций Мекензиевы Горы 138-й стрелковой бригады майора Зелинского.
Эта бригада была доставлена в Севастополь из Новороссийска в ночь на тринадцатое июня на крейсере «Молотов» и эсминцах «Бдительный» и «Безупречный».
На пути к Севастополю корабли были атакованы 24 самолетами-бомбардировщиками и самолетами-торпедоносцами. Корабельные артиллеристы-зенитчики мастерски расстроили это нападение. Крейсер и эсминцы, на борту которых находилось 2665 бойцов, двенадцать 76 мм орудий, четыре 76 мм гаубицы, двенадцать противотанковых пушек и около 600 т различных грузов, благополучно были проведены кораблями лоцманской и конвойной службы в Северную и Южную бухты, где быстро разгрузились, приняли раненых и до рассвета покинули Севастополь.
…Возможно, что после вышесказанного у некоторых читателей возникнет вопрос: зачем это автор так подробно и скрупулезно излагает и сложность перехода военных кораблей в осажденный Севастополь, и количество воинов, которых они доставляли туда, и не забывает даже упомянуть о количестве перевезенного оружия и других разных грузов?
Я не испытывал по этому поводу ни тогда, когда записывал в свой блокнот эти цифры, не испытываю и теперь никакого чувства неловкости! Без цифр на войне, да еще такой, какая была там, на крохотном пространстве Гераклейского полуострова, в раскаленные дни июня 1942 года, обойтись невозможно: только в июне корабли и транспорты Черноморского флота совершили в Севастополь 121 рейс. Они привезли туда 23 500 бойцов и командиров, 11 300 т боеприпасов и продовольствия, около 600 т бензина, 100 орудий и минометов, 6500 винтовок, автоматов, пулеметов, вывезли из города 25 157 раненых и эвакуированных граждан.
Ежесуточно расход боеприпасов в городе составлял 580–600 т, корабли же Черноморского флота в этой очень сложной обстановке доставляли в сутки в среднем не более 120–200 т, что приводило к истощению запасов и снижало огневое сопротивление наших войск. Отважные подводники в течение третьего штурма сделали 77 рейсов в осажденный Севастополь и доставили его защитникам 3300 т боеприпасов и продовольствия, 573,1 т бензина.
30 июня подводные лодки «Л-23» и «Щ-109», лежа на грунте у мыса Феолент, в продолжение всего дня подвергались бомбардировке. С 1 по 4 июля на пять подводных лодок 1-й бригады немцы сбросили 3898 бомб, причем фиксировались только близкие разрывы. В эти же дни 12 подлодок подверглись преследованию в среднем каждая по шесть раз. Акустики лодок зафиксировали 6888 взрывов глубинных бомб и снарядов. Только на подводную лодку «Д-4» было сброшено 789 глубинных бомб[15].
Цифры… Цифры… Их можно расставить в ряд или выстроить столбиком — они есть, они существуют в архивах! Интенданты и военные писари заносили их в соответствующие документы, и поэтому можно в любое время узнать, сколько оружия, боеприпасов, медикаментов, продовольствия и даже какие пополнения были доставлены в осажденный Севастополь.
А вот о том, сколько пало и сколько утонуло в эти кошмарные дни у берегов Херсонесского мыса, уже никто не скажет. Не найдем мы ответа и на вопрос, сколько обессиленных, голодных, залитых кровью, изнывавших от жажды бойцов было взято в плен, или добито специальными фашистскими командами, носившими на груди бляхи с изображением скелета.
В последние дни июня и первые дни июля 1942 года только узкая полоса Херсонесского полуострова да прибойная зона обрывистого берега, с редкими нишами были в руках усталых, голодных защитников Севастополя. Одни из них жили надеждой поскорей попасть на подходившие с Кавказа корабли, где им перевяжут раны, дадут воды, а может быть, помыться и поспать. Другие с безумством храбрых пытались прорваться сквозь густые цепи противника в крымские леса — к партизанам. Но шансов было так мало, что и те, кто бросался в воду с тем, чтобы доплыть до дрейфовавших катеров и тральщиков, и те, кто в сумерках, затаив дыхание, ползли через немецкие порядки, не достигали цели: вся прибойная полоса давно уже была под прицельным и очень плотным огнем немецкой артиллерии, а на холмах от Стрелецкого рейда и до Балаклавы все было забито войсками — тут не было щели даже с игольное ушко.
Оставшиеся вживе и уведенные по кровавым дорогам на чужбину, а также те, кого навеки приняли севастопольские холмы и воды, — занесены в графу — «без вести пропавших».
Без вести пропавший — что же это такое?!
После выхода в свет «Севастопольской хроники» мне посыпались письма — спрашивают, не видал ли я такого-то, не знаю ли, как сложилась судьба Н.? Хотя я вылетел с Херсонесского полуострова за два дня до прекращения организованной обороны Севастополя, крохотный кусочек земли у моря был уже похож на кратер действующего вулкана, тут было не только не до встреч, но и передвигаться невозможно. Что я мог ответить?! Однако письма шли и шли.
Сын Алексея Даниловича Шевченко — военкома эсминца «Бдительный»», потопленного немецкой авиацией в Новороссийском порту 2 июля 1942 года, пишет: «…Меня интересует судьба моего отца Шевченко Алексея Даниловича, комиссара эсминца «Бдительный», — где он похоронен? По одним источникам — он погиб с кораблем, по другим, его, обгорелого и слепого, но живого, отвезли в госпиталь, в какой неизвестно. По третьим, он погиб на Малой земле. Если Вас не затруднит, то сообщите, что Вам известно. Шевченко Федор Алексеевич».
Аналогична и просьба Виталия Маленко. Его отец служил на лидере «Ташкент», который погиб в Новороссийске, в тот же день и в тот же час, что и эсминец «Бдительный».
Скоро минет сорок лет с того дня, как сын бывшего заместителя начальника ПВО Главной базы Черноморского флота майора Калинчика Сергея Осиповича разыскивает место гибели отца. Ему удалось лишь узнать, что отец в конце июня 1942 года был ранен в плечо и живот и направлен на 35-ю батарею на мыс Херсонесский. А что случилось с его отцом там, у городка батареи, — никто не знает.
Евгения Степановна Нестерова слушала по радио «Литературную передачу» — читался отрывок из «Севастопольской хроники», и ей послышалось, что было упомянуто имя Виктора Сёмина… «Мое сердце, — пишет она, — дрогнуло. Я думаю, что это мой брат, пропавший без вести. Для меня он дорог. Прошу сообщить: может быть, кто знает его — жив он? Или кто укажет могилу? К сему Нестерова (Сёмина)».
Пропал без вести военврач II ранга Аркадий Зиновьевич Бовшовский. Вместе с Приморской армией он провел всю осаду Одессы и затем всю оборону Севастополя. Последнее письмо от него было датировано 27 июня 1942 года.
«Пропавший без вести» — так что же это такое?
И Шевченко, военный комиссар с эсминца «Бдительный», и Маленко с «Ташкента» погибли на своих кораблях, затопленных немецкой авиацией. Но водолазам не удалось разыскать их тела, и они попали в графу «пропавших без вести».
«Без вести пропали» и те, кто кинулся в воду, чтобы доплыть до катера у мыса Херсонесского, и те, кто был добит эсэсовцами, потому что тяжелые раны обессилили их — они не могли ни двигаться, ни сопротивляться. Пропавшими без вести числятся и те, кто был пристрелен по дороге в лагеря….
Никто не знает, сколько защитников Севастополя попали в плен и сколько из них выжили в тяжелейших, нечеловеческих лагерных условиях. Неизвестно также и то, скольким из них довелось после войны вернуться домой, — страна велика. Но знаю, что в некоторых военкоматах им до сих пор не вручены медали «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя», которые они заслужили. Обиды нанесены.
В некоторых военкоматах так отвечают, когда человек приходит за медалью: «Мы не знаем, где ты был в конце обороны!»
А если б по-человечески отнестись, то ведь можно было бы и узнать, где мог быть солдат в конце обороны Севастополя, — обстановка там создалась невероятно сложная.
28 июня немцы заняли почти всю Корабельную сторону — весь город простреливался артиллерией, под огнем держались все сектора обороны, все бухты; Стрелецкая, Камышевая, Казачья и весь берег в районе 35-й батареи.