Черное море… Балтика… Белое море… Каспий…
Корабли, выплававшие свой срок, становятся на прикол.
И людей в конце концов ожидает то же: приходит время — все моря исхожены, все сроки выплаваны, начинает сердце «барахлить», берет моряк свой вещмешок, или, как говорили в старину на торговом флоте, — «ослиный завтрак», — и на берег.
Сергей Степанович «бросил якорь» в Ленинграде: командовал, преподавал, руководил, занимался научной работой и успел защитить кандидатскую диссертацию.
Между прочим, к научной деятельности он стремился давно. Сферой его поисков и интересов была механика.
Влечение — наследственное: прадед Пармен Ворков работал механиком на писчебумажной фабрике, у купца Сумкина, в Великоустюжском уезде. Причем механиком был первостатейным! Около машин как возле живых организмов ходил: разговаривал с ними, ощупкой и глазами распознавал все дефекты. Человек, не знавший механика, попав в машинное отделение и заслышав его «разговор» с машинами, подолгу искал его собеседника, пока не догадывался, в чем дело.
Крепкий старик, работящий до самозабвения, Пармен не пил вина и не курил. Была у него страсть — баня: парился до тех пор, пока не становился красным, как морковь. В баню и из бани — в лаптях на босу ногу, в длинной исподней рубахе, а сверху — внакидку шуба.
Была еще страсть: в престольные праздники поить водкой… попов. Современная молодежь, конечно, не знает этого, а люди старые помнят, что попы сельских приходов по большим церковным праздникам по дальним местам прихода хаживали, службу служили, дань натурой собирали. Особенно в дни пасхи — по нескольку сотен яиц, груды хлебов — печеных, масла «чухонского», крынки со сметаной приволакивали.
Прадед Пармен в бога не верил и слуг его за жадность и обжорство не уважал — усадит попа за стол и ну накачивать.
Попик рад щедрому дару — пьет торопливо, почти не закусывает, а как выйдет из-за стола, и бряк наземь.
Мучается попик — и так, и эдак переваливается, а самостийно встать не может. Пармен подымет его, чуть подержит за подмышки, а потом отпустит, и поп, как сноп, опять шумно приземляется. А Пармену забава — хохочет» Потом все же подымет слугу господнего, приведет в чувство и вышлет из дому…
Между прочим, Пармен Борков был совершенно неграмотен, но от природы наделен пронзительным умом и потрясающей памятью.
В платежной ведомости — четыре креста ставил. А когда был недоволен — пять.
Купеческие наушники тут же бежали к Сумкину докладывать о том, что главный механик изволил пять крестов в ведомости поставить.
Любил Пармен «чаи гонять». Придет из бани, шубу долой, полотенце на шею и за ведерный самовар. Но самовар любил «разговорчивый», — за тихий не садился. Полсамовара через себя потом перекачает — и в постель. Ото всех хворостей лечился баней, чаем да травами. До самой смерти к врачам не обращался.
Умирал в полной памяти и сознании. Умирал час в час и день в день как и родился — девяноста лет от роду.
Перед тем как отойти, позвал сыновей и сказал: «Ну вот, сыновья, повеселился я на славу, а больше мне делать тут нечего… Похороните по-христиански, а креста на могилу не ставьте. И попа ко мне не допущайте. Лишнее это… Сумкину-хозяину скажите, чтоб не забижал вас…»
Отец Воркова Степан — солдат старой армии, в войну четырнадцатого года за храбрость и боевые отличия был награжден четырежды Георгиевским крестом и произведен как Георгиевский кавалер полного банта в подпрапорщики. А затем получил еще и офицерский крест и стал штабс-капитаном. В 1915 году, раненый, в бессознательном состоянии, попал к немцам в плен.
Четыре раза бегал из плена. Два раза после поимки стоял под расстрелом. Один раз был подвешен за ноги.
Возвратясь из плена, вступил в Красную Армию, воевал с белыми и антоновскими бандами.
В 1919 году отвоевался Георгиевский кавалер — демобилизовался, и в Каширу, где беженцами жили жена и двое сыновей.
Жена в тифу лежала, а сыновья ходили по селам, кусочки собирали. Огорчился отец — и жену нельзя оставить и с детьми неизвестно что.
Нашлись люди, посоветовали остаться, выходить жену, а за это время, глядишь, и дети вернутся.
Так оно и случилось, как люди добрые посоветовали: вернулись дети, худые, оборванные, а глазенки сияют — матери хлеба насбирали.
От Каширы до Великого Устюга не так уже далеко, а по нынешним временам совсем не расстояние. А тогда, в восемнадцатом, ехали-ехали, уж и насмотрелись ребята на северную Россию!
Великий Устюг стоит на выдающемся месте, при слиянии красавицы Сухоны с Югом. А реки эти знамениты тем, что из их слияния родилась Северная Двина.
А как же красив Великий Устюг!
Но они там не застряли, хотя сыновьям ох как хотелось! Поехали в уезд, где на писчебумажной фабрике Сумкина прадед механиком работал. Отец тоже поступил на эту фабрику.
Вот тут-то началась биография будущего адмирала Сергея Воркова.
После средней школы он поступил в техникум водного транспорта.
Учился с жадностью, словно бы изголодался по знаниям.
На практике — кочегаром (на пароходе) и масленщиком (на землесосе) — работал с азартом. Кончил техникум в 1931 году по первому разряду и с дипломом теплотехника поехал в Большеземельскую тундру — на Печору.
Местечко, куда он приехал, называлось Щелья-юр, и раскинулось оно на берегу Печоры, недалеко от впадения в нее речки Ижмы.
Тут был большой затон. В нем и осел «молодой специалист».
Село небольшое, вскоре многих уже знал, а в местной больнице приметил фельдшерицу Анастасию Козакову. Женился — вдвоем на Севере как-то веселее.
Тридцать семь лет тому назад Дворцов бракосочетания не было. И специальных магазинов для новобрачных: не было. Не летали туда и самолеты Туполева и Ильюшина — свадьба была сухая, скромная, на столе ни одной бутылки вина…
Когда я с извинительной бестактностью журналиста спросил Сергея Степановича, нет ли у него фотографии жены, он ощупал карманы, затем заглянул в портфель:
— К сожалению, нет!.. Но чтобы вы имели представление — это настоящая тургеневская Ася!.. Я так и звал ее — Асенькой. Если хотите или, вернее, если вам нужно, можете написать об этом.
Вот я и написал. Правда, это скорее намек на ее портрет.
В следующем году молодоженов перевели в Усть-Цильму, в Управление Печорского пароходства.
Здесь Ворков увлекся опытами — сжиганием щугорских и воркутинских углей в топках речных пароходов. Сейчас и эти опыты, и трудности жизни на Севере не выглядят подвигом, потому что теперь железная дорога вытянулась до самого океана, в столицу края летают современные воздушные корабли, и угля добывается теперь там около двадцати миллионов тонн в год. А тридцать семь лет тому назад?
Тридцать семь лет тому назад уголь тут еще не добывался, и всякая поездка на Север — экспедиция.
Жизнь на Печоре, этой древней реке, тянущейся от Урала через Большеземельскую тундру до самого Баренцева моря, нравилась Борковым. Да и работа была интересной, и места мало хоженные, сказочные. Господь бог, сотворяя эту часть нашей бескрайней земли, бросил к Полярному Уралу и Тиманскому кряжу полную горсть рек и речушек с хрустально-чистой водой.
Населил реки несметным количеством шустрых рыб с нежнейшим белым и красным мясом.
В леса выпустил тепломехого, пушистого зверя.
А туда, где проходит дуга Полярного круга, пригнал красавца северного оленя и наслал бегающих, летающих и плавающих птиц.
Раздолье какое! Главная река края Печора тянется на тысячу семьсот девяносто километров.
Плавать по здешним рекам безумно интересно: они то льются по равнине, то ныряют в узкие щели обрывистых берегов, то несут свои прозрачные воды через тайгу, то текут широким потоком, то расплетаются на несколько прядей, образуя острова, протоки, которые по-местному называются «шарами».
В 1932 году у Борковых сын родился. Возникли планы на будущее. Но не прошло и года, все планы были сломаны. Боркова вызвали в военкомат и объявили гожим.
Пришлось «сняться с якоря», завезти жену и годовалого сына в Архангельск, а самому в Ленинград.
С вокзала прямо в Балтийский флотский экипаж. Из экипажа на курсы ускоренной подготовки комсостава Балтики. Время быстро пролетело — звание лейтенанта, специальность штурмана и проездной литер на руки.
Черное море. Синее небо. Серый, окрашенный шаровой краской тральщик «Щит». Молодой офицер поднялся по сходне, отдал честь флагу — и к командиру. Прощай, Север, Печора. Где-то там родители. А ему надо, как птице перелетной, строить новое гнездо.
Упорный, дотошный — ни себя, ни других не жалея и не щадя, постоянно требуя точного, неукоснительного выполнения службы и уставов, — на третий год службы молодой офицер был замечен командованием как человек, на которого вполне можно положиться. Ворков был назначен командиром «Щита». И вскоре вывел корабль упорством и каким-то поразительным слежением за тем, чтобы на корабле все было в степени высшей готовности и отлаженности, на первое место. Или, как он сам мне говорил еще во время войны, «получил первенство по классу тральщиков» среди всех флотов Военно-Морских Сил СССР.
Послужной список контр-адмирала — не роман. Хотя он и сюжетен…
Между прочим, Ворков охвачен страстью писательства, и многое из того, что я мог бы (и хотел бы) еще сказать о нем, он рассказывает сам в книгах «Флаг на гафеле» и «Ложусь на боевой курс».
Поэтому пора оторваться от чистоводных рек, от хладных широт и вернуться на Юг, к Черной реке, воды которой с беспокойством и легким ропотом спешат к морю.
Время хранит много событий, свидетелем которых была эта ныне крохотная речушка.
В 1854 году из нее пил воду конь генерала Хрулева, на котором генерал так вовремя подоспел на помощь защитникам Малахова кургана в самый жаркий час штурма его французами, а осенью 1855 года здесь спешивались драгуны лорда Кардигана.
В двадцатых годах нашего столетия тут поили своих коней кавалеристы Буденного. Но всего памятней этой речушке 1942 год, когда осажденный Севастополь остался без воды и ее добывали в Черной реке под вражескими пулями и бомбами. Сколько раз возчики возвращались пустыми — осколок пробивал бочку, и вода — в землю!