Я кивнул. Он продолжал:
— На этот раз мне не понравилось, что с Сахарной головки «борода» сползает — значит, небо будет в облаках и надо ухо держать востро, банабаки не преминут воспользоваться облачностью. А противовоздушная оборона в Новороссийске не на высоте.
Утро в этот день шло как-то уж очень быстро. Пропел сигнал «на флаг и гюйс!». Затем был осмотр и проворачивание механизмов. И пошла корабельная жизнь, как стрелки часов: сыграли учебную боевую, и начались репетиции по отражению атак самолетов противника.
Я не уходил с мостика, наблюдал за работой зенитных расчетов. Учения проводил капитан-лейтенант Беспалов.
Артиллерийские расчеты и аварийные партии действовали на редкость красиво. Люблю, когда человек работает красиво! Особенно если дело идет быстро, слаженно, без всяких усилий, как музыка!
Лишь иногда я останавливал учения и просил повторить тот или иной элемент.
Мы так увлеклись, что и не заметили, как из-за туч по носу корабля появились банабаки. По базе никакого оповещения о приближении воздушного противника не было. Я тотчас же скомандовал открыть огонь.
Артиллеристам понадобился лишь миг, чтобы переключиться от учебных действий на боевые. Корабль дал залп. С самолетов посыпались бомбы и затрещали пулеметы… Об этом вы тоже прочтете в книге. Но сейчас мне хочется заметить, что если б я не вел в тот момент учебной боевой тревоги, да еще по отработке отражения нападения воздушного противника, вряд ли я сейчас беседовал бы с вами.
Да. Это точно… Только потому, что мы сумели мгновенно открыть огонь, сбить с боевого курса самолеты, бомбы упали в стороне от корабля. Правда, воздушной волной были оборваны швартовы и корабль понесло от причала, а я был сбит с ног. А когда встал, то увидел на том месте, где только что стоял лидер «Ташкент», — одни мачты торчат из воды. А миноносец «Бдительный» — он стоял у другого причала — горит.
Бомба попала и в «Украину» — она осела набок.
В уме моем стало сумеречно, я подумал, что же это. происходит: два дня тому назад — «Безупречный», сегодня лидер «Ташкент» и эсминец «Бдительный»!
Но сосредоточиваться на переживаниях обстановка не позволяла: близким разрывом бомбы на эсминец навалило земли, щебня и даже на полубак завернуло согнутые в дугу рельсы. В воздухе слышался гул самолетов, надо было немедленно уходить из порта в море. Для корабля море в таких случаях спасение, а вражеские летчики не очень-то любят отдаляться от берега.
Даю команду. А мне докладывают, что на корабле выведены из строя все электронавигационные приборы, телеграфы, репитеры, компасы.
Как выходить в море без компаса — кругом минные поля? Но и оставаться в порту нельзя. В городе и в порту пылают пожары — горят корабли, склады, какие-то грузы на причалах. А с Сахарной головки, клубясь, плывут облака. Где-то стреляют зенитки, гудят буксирные суда… Что делать?
Ворков умолк и посмотрел мне в глаза. В его взгляде молчаливый вопрос: как, мол, вы бы поступили на моем месте, Петр Александрович? Я игнорировал его вопрошающий взгляд и спросил, что же он все-таки сделал в той сложной обстановке. Я знал Новороссийский порт, то есть бывал там несколько раз, и, если забегать вперед, был при Новороссийской десантной операции в сентябре 1943 года. Новороссийский порт был знаменит двумя уникальными на Черном море особенностями: мощнейшим элеватором для экспорта пшеницы и «борой». О хлебных элеваторах читатель в общем-то имеет представление, что это за сооружение и для чего оно существует. Ну, правда, здесь был самый крупный элеватор в стране. А второй особенностью (я не могу сказать — достопримечательностью) Новороссийска была бора. О боре в старой, изданной еще до революции книге «Край гордой красоты», принадлежащей перу С. Васюкова, говорится: «Норд-ост, или бора, — это безумная сила, все сокрушающая, от которой нет спасения и защиты. На город Новороссийск этот ветер бросается с хребта Варада и падает прямо в бухту и на набережную, производя, впрочем, свои ужасные опустошения повсюду. Норд-ост — это вихрь, буря, ураган, дующий с одинаковой силой три дня, а то и шесть и двенадцать суток. Это нечто ужасное, необъяснимое… Когда говорят о норд-осте, то не скажут обыватели, что он дует, но «бросается», «хватает».
Автор этих строк, продолжая «портрет» норд-оста, отмечает его отрицательное влияние на психику, делит норд-ост на зимний и летний; зимой он настолько холоден, что будто бы Новороссийск в эти дни перемещается с юга на полюс холода в Оймякон, а летом пышет жаром, как пустыня Сахара.
Но теперь, то есть в то время, о котором мне рассказывал Ворков, конец июня 1942 года, когда шел второй год войны, ни норд-ост; ни элеватор не имели никакого значения. Зато расположение Новороссийского порта в Цемесской лагуне, над которой возвышались нагромождения хребта Варада с господствующей высотой —.Сахарной головкой, были отлично использованы фашистскими воздушными асами. Безусловно, они знали, как лучше, прикрываясь горами, зайти неприметно к Новороссийску и по пути, каким пользуются ураганные потоки боры, спуститься безнаказанно на порт и нанести смертельный удар по кораблям.
Ворков именно ждал от меня этого разговора. Но это выяснилось лишь потом, а теперь для меня было важно выяснить, что же сделал тогда Ворков, на что он решился, хотя я и так понимал, что у него тогда иного выхода, как покинуть порт, не было.
Я спросил его, куда же по выходе за ворота мола пошел «Сообразительный».
— В Туапсе.
На мой вопрос, как же он дошел до Туапсе без навигационных приборов, контр-адмирал не ответил. Он посмотрел на часы на руке и сказал:
— О-о! Это целая эпопея… Но времени… времени совсем нет. Как-нибудь в другой раз…
ОДНИ СТРОЯТ ПИРАМИДЫ,ДРУГИЕ ИГРАЮТ НА ФЛЕЙТАХ
Командиры Черноморской эскадры говорили о Боркове, что он в рубашке родился, а его миноносец — везучий.
Краснофлотцы говорили о нем: к Боркову попадешь, он либо научит, либо выгонит.
А сам Ворков считал, что «повезло» ему всего лишь один раз. И случилось это в далеком городе в ноябре 1940 года.
Он прибыл в город корабелов из Севастополя, усталый после сдачи тральщика и хождения по штабам и начальству (да и дорога оказалась утомительной); старший лейтенант Ворков мечтал об отдыхе в командирской каюте на новеньком, недавно спущенном на воду эсминце «Сообразительный».
Он обо всем забыл, как только увидел его, — перед ним было чудо, не корабль!
Жемчужно-голубой, стройный, легкий, стремительный эсминец всем своим видом, казалось, ждал команды: «По местам стоять! Со швартов сниматься!»
Ну и хорош же! Ну и красавец! Что против него тральщик, который он сдал в Севастополе другому командиру, и сдал с сожалением — привыкаешь к кораблю, какой бы он ни был.
А теперь привалило ему счастье командовать этим красавцем. Ворков мысленно представил себя уже стоящим на мостике. Миноносец режет острым носом волну, ход — восемнадцать узлов. Корабль вздрагивает, в растяжках легкий посвист. Хорошо. Но у него еще в запасе почти столько же оборотов. Ворков передвигает ручку на «самый полный!». Корабль кидает вперед — он прыгает, как гепард за добычей. Брызги от рассекаемых быстрым и острым ножом форштевня волн заплескиваются на мостик. Уже мокрые обвесы, вода окатывает рубку… Ворков открывает глаза, вздыхает — сколько раз он проглатывал невольное унижение, когда «чапал» на тральцё, а его лихо обгоняли стремительные, послушные рулям миноносцы. С какой завистью он мечтал попасть на мостик эсминца. И вот мечта свершилась: через несколько минут он поднимется на борт…
…Ворков никогда не верил в предчувствия, в сакраментальные цифры, в понедельники, в приметы. На борту «Сообразительного» он увидел условный номер, ну, какие бывают на всех военных кораблях всего мира,= — номер на его миноносце — 13. Ну и что ж такого, он сам родился тринадцатого! Но вот что-то, какое-то инстинктивное беспокойство остановило его, когда он готов уже был ступить, то есть сделать первый шаг на новом корабле.
Он не задумывался ни тогда, когда ему предложили пойти на новый миноносец, ни тогда, когда беседовали в штабах, — иерархия на флотах длинная, как якорь-цепь, — ни в дороге, а вот теперь, когда увидел, вдруг задумался над истинным смыслом названия миноносца.
«СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ» — да ведь к миноносцу с таким названием будет особое отношение: будет корабль показывать образцы флотского искусства, его имя будут произносить с уважением, а при любой неудаче (на вершок ближе подошел к стенке, швартовый конец не так ловко бросил) оно будет произноситься в лучшем случае с иронией…
Не-ет, какой тут, к черту, отдых! С первой же секунды жизни на новом корабле не будет у Боркова ни минуты покоя, все время будет отдано ему, чтобы имя корабля никогда не было запятнано.
Вот с этого момента и началось создаваться то, что в будущем будет названо как «везенье». Я взял это слово в кавычки, а оно будет произноситься всеми без них: многие с искренней наивностью будут верить в то, что эсминец «Сообразительный» действительно везучий, а его экипаж и командир — действительно в рубашке родились.
Севастопольский журналист Дмитрий Ткаченко рассказывает следующий эпизод. Как-то у адмирала флота Сергея Георгиевича Горшкова спросили:
— Правда, что «Сообразительный» провел в море почти двести суток и даже не знал среднего ремонта?
— Да, это факт.
— И за всю войну не потерял ни одного бойца?
— Больше того, на корабле не было даже раненых.
— Что же это — военное счастье?
— Бывает и такое. Но ведь повезти может раз, другой, третий, а «Сообразительный» за время войны совершил двести восемнадцать боевых выходов. Главное не в везении, а в умении людей, в распорядительности и находчивости командира.
Два эпизода из боевой истории эскадренного миноносца «Сообразительный» промелькнули в памяти с космической скоростью, а на бумаге, словами, оба эти эпизода выкладывались как на сложном большом мозаичном панно — долго, трудно, а порой даже мучительно. Особенно тяжело было, когда под руками не оказывалось необходимых слов.